Озерная Дева

Пролог

Шёл второй месяц лета, и солнце уже не столь милостиво ласкало землю — палило ярко, не зная пощады. Но густые ветви вишни простирались щитом над головой, даруя спасение и прохладу. Ягоды — налитые, сочные, тяжко висели гроздьями, одна за другой ложась в простую глиняную миску.

Скоро Купальская ночь — и само дыхание ветра напоминало об этом. В нём слышалась песня трав, шорох листа и зов чего-то древнего. С озера тянуло сыростью, влагой и тиной, будто сама Мара пробуждалась из глубин, приглаживая водяные струи ладонью.

— Ты, как завжди, красна, Дарина, — раздался позади знакомый голос.

Я вздрогнула, охнула и выронила миску — спелые вишни с тихим шорохом рассыпались по траве, словно бусины с оборванного ожерелья. Всплеснув руками, я резко обернулась.

— Назар! Ты чего, с ума сполз? — голос дрогнул. — Так недолго и к предкам в обнимку отправиться. — Его появление не принесло ни радости, ни облегчения лишь внутреннюю дрожь.

Он, как всегда, ухмылялся. Опёрся спиной о ствол дерева, затем медленно подался вперёд.

— Ты чуток уляпалась, — негромко молвил, и его рука почти коснулась моего лица. Но вместо того, чтобы отступить, он двинулся ближе, и вот уже его губы оказались в опасной близости от моих.

Я инстинктивно шагнула назад и отвернула лицо в сторону, чтобы не видеть той искры в его глазах.

— Что творишь ты, озорник? — я улыбнулась, стараясь свести всё к шутке, к игре, в которую давно уже не хотела играть.

Назар качнул головой, тяжело вздохнув.

— Эх ты, Дарина... Никак к тебе не подступиться. Всё бегаешь от меня, будто лисичка по кустам.

— С чего ты взял, что я играю? — голос мой стал тише. — Я давно тебе сказала , ты не ту тропу выбрал. Вон, Слава, как глядит на тебя... Краса, косы — будто золото в закате.

Он шагнул ближе, но я не двинулась.

— А мне ты люба, — сказал просто, без игры.

— Извини, Назар, — я опустила глаза и присела, подбирая рассыпанные ягоды. Пальцы дрожали, будто от холода, хоть солнце стояло высоко.

Собрав миску, я не обернулась — только поднялась и, не спеша, пошла в сторону дома.

— Скоро ж Купала, краса моя! — крикнул он мне вслед. — Я венок твой поймаю — не уйдёшь!

🌟 Всем привет! 🌟
Обращаюсь ко всем — и к молчунам, и к тем, кто проживает мои истории вместе со мной от начала до последней строчки. Я вас вижу, чувствую и бесконечно благодарна за каждую звёздочку, комментарий и просто за то, что вы рядом. 💛

Сегодня хочу пригласить вас в совершенно новый мир — историю, которая долго жила во мне, шептала, просилась наружу... И вот теперь она готова ожить на страницах! ✨

Буду счастлива, если вы заглянете, окунётесь в атмосферу и, возможно, снова найдёте в героях частичку себя.
Надеюсь, она станет для вас такой же особенной, как уже стала для меня.

До встречи в новой главе!
С теплом, ваша Dana ✍️💫

1

Наши дни

Мягкие водоросли обвивали меня, как тёплое покрывало — шелестящие, живые, они покачивались вместе с моим телом в густой, чуть прохладной воде. Я лежала на дне, будто во сне, и не спешила всплывать. Сквозь полуприкрытые веки виднелся мутный зелёный полумрак, пронзённый светлыми столбами солнца, пробивавшимися сквозь толщу воды. Чем ближе к поверхности, тем прозрачнее становился мир, но он звал меня слишком настойчиво — слишком по-человечески.

Я вдыхала глубоко — не воздух, а это безмолвие, это спокойствие, что пронизывало всё вокруг. Здесь не было ни времени, ни мыслей. Только редкие звуки — приглушённый плеск где-то вдали, дрожь водной поверхности, где ветер играл с зеркалом озера. Мир наверху жил своей жизнью, а я — своей.

Весна уже вступила в свои права, и я чувствовала, как по краям озера тянутся к солнцу побеги, как деревья роняют тонкие капли росы с молодых листьев. Всё там, наверху, начиналось заново. Но я не хотела спешить. Мне было достаточно тишины и воды, что стала мне убежищем, почти телом. Домом.

Я не забыла, кто я. Просто пока не хотела возвращаться. Имя. В памяти вспыхнуло лицо. Глаза. Голос. Я резко моргнула. Нет. Не сейчас. Сердце сжалось — едва ощутимо, будто озеро вдруг стало холоднее. Воспоминание подступило, как волна, готовая захлестнуть, но я оттолкнула его — упрямо, как делала это уже не раз.

«Не сейчас. Не надо.» Я не хочу помнить. Не хочу чувствовать, как всё снова возвращается. Я погрузилась глубже в воду, будто могла спрятаться от самой себя. Озеро приняло — молча, спокойно. Оно не спрашивало, кем я была. Здесь я могла просто быть. Мягко провела ладонью по водорослям — шелестящим, живым, как тонкие косы. Они легко скользнули меж пальцев, и я невольно улыбнулась. Всё здесь было родным.

Вдруг в стороне мелькнуло движение, и я резко повернула голову. По дну, грациозно покачиваясь, проплывал водяной чёрт. Маленький, тонкокостный, с перепончатыми кистями и бледно-зелёной кожей. Их осталось совсем мало — старый род, почти забытый. Теперь они редко поднимались к поверхности. Скоро, наверное, и вовсе растворятся в стихии, сливаясь с глубиной, с илом и течениями.

Он замер, заметив меня. Глаза его — круглые, тёмные, как бусины, — расширились от испуга. Мы на миг смотрели друг на друга. Я чуть наклонила голову, а потом, шутливо, сделала резкий рывок вперёд. Он вздрогнул и с коротким, едва слышным всплеском исчез в темноте вод, растворившись в глубине, как сон. Я рассмеялась но вода заглушила мой смех.

И всё же… пора всплывать. Я выдохнула, глядя ввысь, туда, где вода становилась всё светлее. Наверху ждал воздух — не такой тихий, не такой ласковый, как здесь, но… я соскучилась. По тёплой глади, по темным лучам солнца, что пробиваются сквозь листву и дрожат на коже. По запаху земли и сухой травы.

Люди всё равно не увидят меня. Теперь мало кто приходит к озеру. Редкие путники — влюблённые, что ищут уединения под звёздами, или шумные компании, приехавшие сбежать от города. От его усталых лиц, каменных улиц и высоких, холодных домов, где окна глядят друг на друга, но не видят.

Когда-то здесь была деревня. Живая, с голосами, с огнём в окнах, с запахом хлеба и песнями в ночь. А теперь — город. Большой, отстранённый, чужой. Но озеро всё ещё помнит. А я всё ещё здесь. Ближе к поверхности я замерла — вода обнимала тело, слегка покачивая, будто убаюкивая. Я протянула руку и мягко взмахнула ею у самой глади, на границе света и глубины.

Вода дрогнула. Передо мной распахнулось зеркало — не простое отражение, а окно. Переход. Связь. Мир не стоял на месте. Он менялся — стремительно, шумно, порой бездумно. И всё же я могла наблюдать. Воды стало больше — не в самом озере, а в городах, в домах, в сотнях новых форм. Вместо колодцев теперь пели фонтаны, били из-под камня прозрачные струи, отражаясь в стекле и металле.

Я училась смотреть. Через воду. Сквозь зеркала в ванных, через капли дождя на стекле, через блики в уличных лужах. Иногда я видела детей. Иногда стариков. Одиноких, уставших. Или — внезапно — глаза, в которых жила тоска, такая знакомая, как будто моя собственная. Я могла быть рядом, не покидая глубины.

Пусть я и стара… но любопытство во мне не угасло. Всегда тянуло наблюдать за чем-то новым, живым, непредсказуемым. Мир менялся — быстрый, яркий, шумный. Но не всегда к лучшему. Современность редко радовала. Люди всё чаще стремятся застроить, захватить, подчинить. Камень на месте леса, стекло вместо неба. Природа для них — не мать, а просто ресурс. Но я не позволяла тронуть своё озеро.

Пока что — справлялась. Иногда приходилось напоминать, что вода — не игрушка. Загрязнишь — поплатишься. Лёгкое заполошное утопление — не всерьёз, конечно, просто чтобы испугать. Утащить за лодыжку, заманить поглубже… Шутя. Ну а как же — я ведь всё-таки нечисть, как ни крути. Я улыбнулась своим мыслям и наконец всплыла. Без всплеска, без шума — вода раздвинулась, приняв меня, как всегда. Солнечный свет окутал лицо, согрел кожу. Я прикрыла глаза, наслаждаясь теплом — будто чьими-то ладонями. Ласковыми, живыми. На мгновение я просто лежала на воде, дыша весной.

2

Лежа в старой, выцветшей лодке, я действительно наслаждалась теплом. Солнечные лучи согревали кожу, ветер шептал над гладью воды, и на какой-то миг казалось, будто время снова остановилось. Много лет прошло, а я оставалась всё такой же — молодой, нетронутой временем. Тело не старело, как и озеро, что хранило меня. Только внутри накапливались тени и воспоминания, словно тихая глубина под зеркальной гладью.

Вдруг ветер переменился — горячий, как выдох. Я едва уловила его, и уже в следующую секунду почувствовала, как к плечу тянется чья-то рука. С тихим смехом я увернулась — легко, словно скользнула по воздуху, — и, приподнявшись на локтях, игриво взглянула в глаза мужчине, что стоял рядом. Рыжеволосый, с огненным оттенком волос, отражавшим солнце.

Он так и замер, улыбаясь, с протянутой рукой — словно хотел коснуться, но знал, что нельзя. В его глазах плясало пламя — не отражение солнца, а нечто своё, древнее, живое. Если приглядеться, можно было заметить, как каждая волосинка на его голове будто пульсировала жаром, как искры в купальском костре. Он застыл у самой воды, едва касаясь её... а потом лёг — кажись на гладь озера, будто та стала для него твёрдью. Ни всплеска, ни ряби.

— Всё никак не получается тебя подловить, моя капелька озёрная… — с преувеличенно грустным вздохом протянул он, всё ещё не убирая руки.

Я склонилась ближе, и ткань рубахи мягко сползла с плеча, почти обнажая грудь. Касание воздуха по коже напомнило о запретной близости.

— Сколько уже столетий прошло, а ты всё не унимаешься, — усмехнулась я, — ты ведь знаешь: только в ночь на Купалу можешь коснуться меня.

— А я хочу сейчас, — упрямо сказал он, поджав губы. Его голос был горячим, как и взгляд. Алая футболка и чёрные штаны обтягивали тело, будто выкованное из жара и желания. Он выглядел соблазнительно, как искушение, от которого не отказываются — но не поддаются сразу.

— Разве тебе мало смертных девушек, которых ты соблазняешь в городе? — тихо спросила я. — Что ни ночь, наверняка праздник. Больше не нужно подбрасывать потерянные подарки или ждать, пока муж уйдёт из дому…

Он усмехнулся, чуть склонив голову. В глазах вспыхнуло золото.

— Они и сейчас на подарки падки. Смертные — это так… перекус. А ты — особенная.

С этими словами Перелестник обольстительно улыбнулся. Он знал, что делает. Всегда знал. И всё же — каждый раз пытался. Он не сдавался. Снова протянул ко мне руку — упрямо, настойчиво, с тем самым блеском в глазах, от которого когда-то трепетали жрицы и княжны. А я… я не отпрянула.

Наоборот — сама подалась ему навстречу, склонившись ближе, позволяя себе этот опасный каприз. Тепло от его ладони уже касалось воздуха рядом с моей кожей, и вот — его пальцы едва скользнули по обнажённому плечу. И тут же — вспышка.

Между нами прошёл тонкий, острый пар, зашипев, словно змея в траве. Воздух на миг задрожал, вода легонько взметнулась — и я, звонко рассмеявшись, откинулась назад. Он выругался сквозь зубы, отдёргивая обожжённую ладонь и мотая ею в воздухе, будто мог стряхнуть с неё боль.

— Ай! Да чтоб тебя… — зашипел, оскалившись. — Как же ты жжёшь, русалка коварная!

— Сама удивляюсь, что ты до сих пор не усвоил, обжечь пламя это еще нужно постараться — рассмеялась я, глядя на него с ленивой нежностью. — Купала ещё не пришла, огонь и вода — пока врозь.Знаешь же, чем всё закончится, и всё равно пытаешься.

— И всё равно не сдамся, — он усмехнулся в ответ, огонь в его глазах не потускнел ни на миг.

В этот момент где-то вдалеке, меж деревьев, послышались звонкие девичьи голоса — лёгкие, как шорох листвы, и смех — чистый, как капель весной. На миг среди стволов мелькнули стройные силуэты. Девичьи тела с длинными, зелёными волосами до самых пят кружились в танце, словно их закружил сам ветер.

Перелесник обернулся и тут же заулыбался, глаза сверкнули: внимание его мгновенно потянулось к ним, как мотыль к пламени.

— Беги уже, мой огненный, мавкам ты всегда люб , — мягко сказала я, с лёгкой усмешкой мотнув головой. И, не дожидаясь ответа, скользнула с лодки в воду, словно тень.

— Стой! — окликнул он, и я замерла, не погружаясь. Вода ласково обвивала моё тело, а солнце играло бликами на коже. — Пообещай… в ночь Купалы — ты будешь моя?

Я посмотрела на него через плечо, прищурившись.

— Если никого не будет краше тебя… — улыбнулась я и, не дожидаясь его ответа, нырнула вглубь, растворяясь в родной стихии.

3

Когда то давно

Я кружилась вокруг костра, смеясь звонко и свободно, как будто смех сам рвался из груди вместе с искрами. В волосы вплелись ароматы трав, дым и лето. То мы с девчатами хватались за руки, водили хороводы, босые, лёгкие, будто ветер. То чьи-то сильные руки подхватывали меня в вихре танца — весёлые парни из нашей деревни, с огнём в глазах и купальской дерзостью на устах.

Ночь жила — горела, дышала, звенела. Она была соткана из смеха, песен, треска сучьев в костре и глухого биения сердец, что не знали стыда. В эту ночь всё было дозволено. Никто не осуждал — только смотрели, как звёзды, с пониманием и надеждой.

Но когда пляски утихли, и пламя стало тише, я сняла венок с головы — бережно, будто что-то живое. Прижала к груди, и не сказав ни слова, ушла в сторону озера. Гуляния медленно перетекали в более вольное, страстное веселье. Танцы сменялись поцелуями, вздохами в высокой траве, шёпотами, что утопали в ночной тишине. Купальская ночь разрешала всё.

Я, как всегда, уходила в сторону. Не из стыда — просто мне было тесно в этом шуме. Темнота манила, как родная. Я растворялась в ней, ступая бесшумно, будто тень, и вскоре добралась до своего места — туда, где начиналась гладь озера. Оно всегда было моим. Сколько себя помню — звало, успокаивало, укрывало. Даже если русалки прятались где-то в глубинах, я знала: они меня не тронут. Признают. Примут.

У самой воды опустилась на колени. Выбрала тонкую ветку молодой ивы, что склонялась к озеру, и бережно завязала на ней ленту — ярко-синюю, с запахом зверобоя и васильков.

— Примите подарок, сестрицы, — прошептала я.

Вода на миг дрогнула, ветка вздрогнула, и где-то в глубине будто раздалось мягкое, едва слышное пение. Я улыбнулась в ответ на шелест камышей — нежный, едва уловимый, как приветствие. Озеро дышало в такт моим шагам. Босые ноги ступали по влажной траве, оставляя за собой следы, что вскоре исчезали в росе. Всё дальше от веселья, от смеха, что уже становился слишком громким, чужим. Мне хотелось тишины и света звёзд над водой.

Я почти достигла прибрежных кустов, когда замерла. В темноте вырисовался силуэт. Высокий, знакомый до боли. Сердце тут же встрепенулось, забилось, как испуганная пташка в еловых ветвях. Но не от радости — от тревоги.

— Краса моя… — прошептал он и сделал шаг навстречу.

Назар. Я бы узнала его из тысячи — по походке, по голосу, по взгляду, в котором всегда было чуть больше желания, чем позволено.

— Я же сказала тебе, Назар... Ты не ту выбрал, — голос мой дрогнул, и я машинально отступила в сторону.

Но он уловил движение, как хищник, — быстрый, решительный. В одно мгновение оказался рядом, схватил меня за талию и прижал к себе, уже не скрываясь. Его горячее дыхание скользнуло по щеке, по виску. Он шумно вдохнул запах моих волос, будто хотел запомнить их раз и навсегда.

— Дарина… — прошептал он, голос срывался.

Я вздрогнула. Всё внутри меня напряглось. Руки сами упёрлись ему в грудь, стараясь оттолкнуть, создать хоть малую дистанцию. Но он был силён. Слишком близко. Слишком настойчиво. Мой венок мягко упал на землю.

Да, он был самым красивым парнем в деревне. За ним томно вздыхали девчата, перешёптывались у колодца, плели косы, надеясь поймать его взгляд. Сын старосты — почти жених мечты. Чем не удачный выбор? Но не для меня.

Он всегда ходил за мной по пятам. Смотрел. Ждал. Искал встречи. А я — травница, знающая силу каждой травы, каждой капли росы — никогда не звала его. Не привораживала, не манила. Мне этого не нужно было. Я его не хотела.

— Ну почему ты противишься, Дарина… — шептал он уже жарче, и руки его всё смелее скользили по моей рубахе, сминая ткань на бёдрах. — Будешь мне женой. Хозяйкой в доме. Я всё тебе дам…

Я отвернулась, сдерживая дрожь.

— Не хочу, Назар. Сказала уже. Не для меня ты. — слова давались с трудом.

— Да чего ж ты упрямишься!? — воскликнул он вдруг, и пальцы его вжались в мои бёдра так, что стало больно.

Я попыталась вырваться, но он сильнее прижал меня к себе, и прежде чем я успела снова заговорить — его губы вдавились в мои. Без нежности. Без согласия. Во мне что-то взорвалось. Инстинкт, защита, гнев — всё вместе. Я не думала — просто вцепилась зубами в его нижнюю губу.

Он вскрикнул и отпустил. Руки разомкнулись. Я резко отпрянула, отскочила, тяжело дыша, будто вынырнула из-под воды. Сердце колотилось в груди, будто хотело вырваться наружу. Назар вытер кровавую полоску со щеки и злобно усмехнулся. В его взгляде больше не было ни вожделения, ни ласки — только злость и уязвлённая гордыня.

— Всё равно моей будешь… — процедил он сквозь зубы. — Женой мне станешь. Или…

Он сделал шаг вперёд, а я — назад, ступив прямо в холодную воду озера.

— Или все узнают, кто ты на самом деле, Дарина. Узнают, что ты ведьма.

Слова повисли в воздухе, как ядовитый туман. Они не были просто угрозой — они были приговором. Я знала, что в деревне хватит одного такого слуха. Будет не важно скольким людям я помогла когда нужда была. Будут смотреть — с ненавистью… или того хуже. Я вскинула голову, не позволяя себе показать страх.

— Это ложь, Назар. — Голос звучал ровно, хоть сердце всё ещё грохотало, как молот по наковальне. — Ты сам знаешь. Я не трогала тебя. Не звала.

Он усмехнулся, и в его лице что-то исказилось — как у зверя, загнанного в угол, но всё ещё опасного.

— А кто поверит тебе, Дарина? Травница… одиночка… С венком у воды и глазами, что ночь помнят… Приворожила меня, что спать не могу. Все думаю о тебе.

И снова шаг. Я встала в воду по щиколотки, чувствуя под ногами мягкое дно, родное, защищающее. Озеро отзывалось на мои шаги — вода колыхнулась, ветер дрогнул в кронах деревьев.

— Не тронь меня, Назар. — прошептала я.

Он рассмеялся — хрипло, злобно. Смех его будто царапнул по коже, но за ним уже не было силы. Он не сделал и шага ко мне, не протянул руки. Только бросил, уходя:

4

Наши дни

Закипев изнутри, я с шипением ударила по воде ладонью. Брызги разлетелись во все стороны, исчезая в солнечных бликах. Ненавижу эти воспоминания… Ветер принёс лёгкий отклик, будто озеро вздохнуло вместе со мной. Но его прохлада не остудила огня внутри. Всё это было давно. Те времена прошли — с той ночью, с теми словами, с той девчонкой, что стояла у воды, дрожала и молчала.

Я уже не та доверчивая, наивная, с венком на голове и трепетом в сердце. Я — нечто большее. Перерождённая, выкованная болью, тишиной и временем. Прожила сотни лет, и ни одного из них не променяла бы на те деревенские годы.

Ни капли не жалею. Мысли вновь потянулись в прошлое — пряные запахи трав, шорох камышей, тошнотворное тепло чужих рук… Но меня резко выдернули из плена воспоминаний — звуки. Голоса. Мужской и женский. Не громкие, но достаточно чёткие, чтобы разбудить во мне настороженность. Кто-то появился у берега.

С одной стороны озера, в стороне от чащи и старых коряг, стоял пирс. Узкий, покосившийся, весь в мхе и гнили. Дерево давно отсырело, доски местами почернели от влаги, и, судя по всему, давно никто не пытался привести его в порядок. Я медленно подплыла ближе, стараясь не создавать даже ряби на поверхности. Прячась за высокими камышами, осторожно выглянула — хоть немного отвлечься. Людей тут быва́ло мало. Почти никогда.

Девушка. Довольно милая, как для человека. Хрупкая, светлокожая, с русыми волосами, собранными в небрежный пучок. В руках у неё была странная чёрная коробка — фотоаппарат, вспомнилось. Она шагала по гнилым доскам медленно, будто боялась потревожить дыхание самого озера. Доски под её ногами скрипели, протяжно, жалобно, словно вспоминая своё время.

— Женя, ну будь осторожнее! Этот мостик на ладан дышит! — донёсся громкий мужской голос от берега.

Я тут же выглянула чуть выше — чтобы лучше его рассмотреть. Он всё равно не увидит меня. Его глазам покажется лишь, будто шевельнулись камыши на ветру, вода чуть дрогнула.

— Никит, брось. Удержусь, — звонко отозвалась девушка, балансируя на краю расшатанных досок.

— Ну смотри, если свалишься вытащить не смогу. Я ж плавать не умею, — прозвучал с берега голос мужчины, тревожный, но с ноткой насмешки.

— Как тут красиво… — почти шёпотом добавила она и остановилась на самом краю пирса.

Щёлкнуло. Потом снова. Фотоаппарат в её руках выпустил серию коротких звуков, ловя свет и тени озера, небо, заросли камышей. Тихо, бесшумно подплыла ближе и обняла холодную балку, что держала часть пирса. Вода ласкалась к моей коже, как домашний зверёк. Волосы плавно колыхались в воде. Я замерла, слушая, как доски поскрипывают под её шагами, и чуть-чуть высунулась из воды, чтобы лучше видеть.

Она стояла прямо надо мной, лёгкая, как тень. А вот и он… Я посмотрела на мужчину, голос которого всё ещё звенел у меня в ушах. На вид — около тридцати. Коротко стриженные тёмные волосы, серая футболка, плотно облегающая широкие плечи и сильное тело. В глазах — ум и беспокойство. В движениях — сдержанная сила.

Как для человека — слишком хорош…

Я усмехнулась своим мыслям и чуть склонила голову. Что ж, бывает и такое.

— Как думаешь, в озере и правда кто-то живёт? — девушка повернулась к нему, отбрасывая волосы за плечо. На солнце они отливали медью и златом, и я невольно залюбовалась.

— Наверняка, — с лёгким смехом ответил он. — Русалки точно, уверен. Интересно, они рыба или мясо?

Я замерла, в груди вспыхнуло раздражение, как волна поднимается перед бурей.

Рыба? — мысленно повторила я, ошеломлённая. — Серьёзно? Рыба? Вот уж точно — невежество бессмертно.

Тихо выдохнув, я прикрыла глаза, сдерживая порыв вынырнуть и утянуть его за ногу — просто в назидание. Рыба… Да я столетиями берегла эти воды, очищала их, пела им. Моя кровь однажды смешалась с этой водой, когда я умерла и родилась вновь — и он называет меня рыбой?

Фыркнув себе под нос, я обняла балку крепче, спрятавшись в тени. Хоть бы книга у него была с собой — мог бы поучиться. Или хотя бы сказки бабушка рассказывала.

— Ты невозможен, — девушка усмехнулась, щурясь от света. — Я вот читала, что у каждого места есть свой дух-хранитель. У леса, у гор, у воды…

Я невольно склонила голову, прислушиваясь. Вот это уже приятнее. Хоть кто-то не совсем оглох душой.

— Опять ты о своей эзотерике, — отмахнулся парень, иронично качнув головой. — Ну, если дух и есть, то у местных русалок, думаю, грудь шикарная.

Вот мерзавец, — только и подумала я, застывая под пирсом. Вода чуть дрогнула от моего раздражения. Сколько веков прошло, а мужчины всё туда же. Им хоть леший с бородой до земли — лишь бы сиськи были.

— Тебе лишь бы сиськи, — вскинулась девушка.

— Жень, давай уже на берег, — беззлобно пробурчал он, глядя под ноги, будто и правда начинал переживать за хлипкий мостик.

— Наши скоро подъедут? — она сделала ещё пару снимков, щёлкая своим «глазом» на шее. — Стой!

Она резко повернулась и щёлкнула ещё раз, прямо ему в лицо.

— Подловила. Скинешь мне потом, — он улыбнулся, явно привыкший к её выходкам.

Хранители… — мысленно усмехнулась я, всё ещё прячась в тенях. Хоть кто-то помнит.

Я не удержалась. Позволила себе крошечную слабость — отпустила силу, едва, по капле. Позвала её… И вода откликнулась — легким дрожанием, тонкой песней под самой гладью. Девушка, будто услышав, замерла и медленно перевела взгляд на озеро. Глаза округлились, дыхание затаилось — и в этот миг я мягко толкнула одно из бревен, служивших опорой для пирса. Оно отозвалось тугим скрипом и всей конструкцией повело набок. Девчонка завизжала — звонко, но забавно, не испуганно. Взмахнула руками, балансируя.

— Ну всё, правда, пошли на берег, — мужчина резко шагнул к ней и, перехватив за руку, потянул к себе.

5

Темнело. Солнце медленно скользило за горизонт, прячась за мягким изгибом склона, оставляя небо в отблесках золота и меди. К берегу подкатили несколько машин — свет фар пронзил сумерки, и вскоре в воздухе запахло дымом. Люди, суетясь, собирали хворост, возились с розжигом. Я молча наблюдала, спрятавшись в тени камышей.

Мне всегда нравилось смотреть, как жизнь течёт мимо. Времена меняются, одежда — ярче, слова — громче, устройства в руках — странные, светящиеся. Но в сути своей люди остались прежними. Те же весёлые сборища у огня, шепот признаний, смех, попытки казаться смелее под покровом ночи. Как же знакомо. Как же по-человечески.

Парни громко смеялись, бросались шутками, заигрывали с девушками. Те отвечали игриво, легкими подзатыльниками и смеющимся визгом пытались «дать сдачи», но всё было видно насквозь — это была игра. Лёгкая, тёплая, летняя. Пока — безопасная.

Я наблюдала. Я всегда наблюдала. Подобные компании редко вызывали во мне тревогу, но я знала — всё может измениться за одно движение, один взгляд, одну каплю хмеля. Не все вели себя достойно. И пусть я вмешивалась теперь реже, но до сих пор случались такие вечера. Когда приходилось напоминать — это озеро имеет хозяйку. И не терпит насилия.

Мужчин не изменишь. Их желания, как и прежде, легко находят оправдание в кружке, в компании, в «да это же просто шутка». Сколько бы веков ни прошло, я всё ещё следила, чтобы в моём озере не появлялись новые русалки. Невинные девушки, чьи жизни оборвались по вине чужой похоти. Их слёзы сливались с водой. И вода помнила.

Я помнила. Всё было пока… привычно. Обычно. Предсказуемо. Ночь уверенно вступила в свои права — лунный свет дрожал в воде, и я, почти не думая, напустила лёгкого тумана на гладь озера. Совсем немного — как покрывало, чтоб быть ближе. Чтобы видеть.

Но разговоры быстро наскучили. Одно и то же: хихиканье, вино, флирт, пересуды. Я отозвалась от круга костра, отплыв к пирсу — подальше, но всё ещё на виду. И тут заметила его. Парень стоял у моей любимой ивы. Той самой, чьи ветви я вплетала в венки. Он оглянулся, явно удостоверяясь, что никто не смотрит, и зашуршал, копошась в штанах.

Щелчок. Звук расстёгиваемой молнии. Я замерла. Что?.. Он собрался мочиться в моё озеро? Завидев мавку, что пряталась неподалёку, я кивком дала ей знак. Та, чуть склонив голову, мгновенно поняла. Лёгкая, как дым, она скользнула меж деревьев.

И в тот же миг ночная птица, всполоханная чем-то невидимым, с резким криком сорвалась с ветки. Вихрем метнулась в сторону парня и почти задела его крыльями. Он взвизгнул — на удивление звонко — и, нелепо застёгивая ширинку на бегу, кинулся обратно к компании.

Тихий довольный смешок сорвался с моих губ, почти сливаясь с еле слышным, звенящим смехом мавки, растворяющимся в шелесте ивовых ветвей.

— Там, там!.. — испуганно и заплетающимся голосом почти выкрикнул парень. — В меня хрень какая-то из кустов влетела!

— Чувак, да надень уже штаны, ну ёпт... — в голос засмеялись остальные, оглядываясь на него. — Андрею точно больше не наливать. Всё, хватит. А то ещё за русалкой в озеро нырнёт!

Я только закатила глаза. Больно он мне нужен. Фу. Отплыла дальше наслаждаясь уже спокойнее лунным светом. Разговоры постепенно утихали, и я терпеливо ждала, когда люди уедут. Проплывая мимо знакомого пирса, невзначай задела камыши.

— Кто тут? — послышался знакомый мужской голос.

Я подплыла ближе — и увидела его. Того самого парня, что был с девушкой и фотоаппаратом. Кажется, её звали Женя.

— Тебе не холодно? — продолжил он, всматриваясь в темноту. — Я думал, кроме нас тут больше никого нет.

Я замерла, уставившись на него. Он смотрел прямо на меня.

— Ты... ты меня видишь? — вырвалось само собой.

— Эм... Вот теперь мне реально стремно. — он нервно хохотнул. — С таких слов обычно в ужастиках начинается жесть.

— Я недалеко живу, — быстро соврала я, медленно подплывая ближе к мостику. Изобразила ленивые движения руками будто просто ночное плавание. — Иногда прихожу сюда ночью. Поплавать.

— Фух... — он облегчённо выдохнул и улыбнулся. — Тебе точно не холодно? — он опустил руку в воду и тут же поморщился. — Она же ледяная!

— Нет, всё в порядке. — я чуть улыбнулась, не сводя с него взгляда. Подплыла ещё ближе и ухватилась за деревянный край пирса. Подложив локти, опёрлась подбородком о руки и смотрела прямо на него.

— И правда не холодно. — он подсел ближе, разглядывая меня. — Вон даже гусиной кожи нет.

— Какой ты наблюдательный. — улыбнулась я. — Я тут плавала тихонько. Видела вашу компанию ,не хотела мешать. Вы надолго сюда?

— На пару дней приехали, отдохнуть. — он чуть улыбнулся, видно было уже расслабился. — Кто из пригорода, кто из города. Хотели просто собраться вместе. Пока ещё не все по работам, семьям, делам разъехались... А там снова круговерть. Веселье заканчивается.

Чуть склонила голову, вглядываясь в его лицо. В нём была простота, тепло и какая-то... искренность. Непривычная, почти забытая. Я наблюдала за ним, прикусив губу. Он был так близко, что могла разглядеть каждую черточку его лица — мягкий изгиб скулы, тонкую линию губ, ту самую ямочку под нижней губой, которая появлялась, когда он улыбался. Милую, уязвимую.

И ещё... запах. Он исходил от него тёплым, едва уловимым шлейфом. Приятный, непривычно притягательный. Я втянула воздух чуть глубже, и сердце дёрнулось — он напоминал мне что-то. Что-то из давнего прошлого. Почти забытого. Как отголосок сна, который не удаётся удержать. Я не могла понять, что именно — но во мне что-то откликалось. Неразумное, древнее.

— Как тебя зовут? — спросила я, не отводя взгляда.

— А я не сказал? Вот придурок. Никита. — Он протянул руку, и я уставилась на неё.

— Приятно познакомиться, Никита, — несмело коснулась его ладони.

— Уф... А говоришь, не холодно. Руки ледяные. Тебе бы на берег, а то ещё простудишься. — Он на удивление бережно пожал мои пальцы, просто обвив их своими. — Классный маникюр.

6

Когда то давно

— Открой дверь, Дарина! — громкий удар сотряс вход.

В груди всё сжалось. Я прижала руки к себе, чувствуя, как сердце стучит, будто в клетке. Он разозлился. Этого следовало ожидать. Я опозорила его перед всем селом, отказавшись стать его женой. Рискнула. Глупая. Кто теперь защитит меня? Я одна. Совсем одна.

— Не кричи, — прошептала я, приоткрыв дверь. Его лицо было перекошено яростью. — Прошу, успокойся...

— Ты унизила меня перед всеми! — процедил он сквозь зубы. — Думаешь, можешь играть со мной, кокетничать, бегать, а потом просто сказать "нет"?

Он резко толкнул дверь, и я инстинктивно отступила, не в силах удержать её. Слишком слабая. Вошёл, как буря, уверенный, тяжёлый. Знал, когда прийти — ночью. Когда никто не услышит. Когда я одна.

Я пятясь, сжималась, словно становясь меньше. Волосы растрёпаны, дыхание сбивчивое. Нижняя рубаха — почти ничего не скрывающая. Её тонкая ткань прилипла к телу от страха и жары печи. Ещё шаг — и я упёрлась спиной в печь. Лопатки обожгло жаром. Задела горшок локтем. Он с грохотом рухнул на пол, расплескав остатки еды. По полу пополз густой запах каши с травами, а в груди всё сильнее пульсировал страх.

Он был совсем близко. От него тянуло прокисшим мёдом и жаром, будто сам изнутри горел. Я упёрлась ладонями ему в грудь, встретила взгляд — мутный, тяжёлый, с налётом обиды и чего-то тёмного, от чего по коже пробежал холод.

Не может быть, чтоб с ума он совсем сошёл от желания. Не я одна на селе — полно девок пригожих, весёлых, охотливых до похвалы. А он — за мной ходит, следит, будто ворожённый. Чем я его так задела?

Глупая. Не стоило отшучиваться. Надо было с первого слова дать понять: не хочу, не тянет, не моё. А я — улыбалась, думала, поиграется и отстанет. Что свернёт взор на другую. Не свернул. И теперь — вот он, здесь. Посреди ночи. Пьяный. Упрямый, как бык.

— Прошу, Назар… — прошептала я, сжав руки у груди. — Давай поговорим днём. Спокойно. Ты поспишь — и разум прояснится. Извини, что слово грубое сорвалось… не со зла.

— Сейчас поговорим! — рявкнул он, шагнув вперёд и прижав меня к тёплой печи. Я отвела лицо, не даваясь его губам.

— Не хочешь, чтоб по-людски, по обычаю тебя в жёны брал? Так возьму иначе… — прошипел он, сжимая мои бёдра, и холод пробежал по спине. Сердце застучало, будто кувалдой били изнутри. Он не шутит. Он вправду…

— Назар… нет.

— Понесёшь от меня, Дарина… и уже не отвертишься, — жарко зашептал он, хватая за рубаху, подминая ткань, рвущим дыханием проникая в уши.

На миг всё застыло. Будто сама ночь задержала дыхание. А потом — он снова сжал до боли бедра, и я, не ведая больше страха, впилась зубами в его плечо, до крови, до стона. Он дёрнулся, а я вырвалась, тяжело дыша, метнулась прочь.

Он рванул за мной, ухватился за край рубахи. Хруст ткани. Вскрик. Я рванула дверь, ухватилась за ручку и распахнула её. Ветер. Холод. И тьма. Я бежала.

Наши дни

Водоросли подо мной дернулись, будто тоже пытались сбросить с себя путы. Я металась под водой, словно в попытке вырваться из невидимых оков. С каждой весной это возвращалось. Снова и снова. Воспоминания, боль, чужие руки, крик, страх. Всё, что давно должно было исчезнуть.

Я раскрыла рот и закричала — под водой, беззвучно для мира, но не для себя. Глухая волна ушла в глубины, растворяясь в чёрной тишине. Только там, в толще, можно было позволить себе быть слабой. Крик рвал изнутри, расплавляя холодную ярость.

Пальцы скрутило, ногти вытянулись — острые, как лезвия. Знала, как сейчас выгляжу: совсем не той, что всплывает в легендах. Но мне было всё равно. Я подняла взгляд вверх. Свет скользил по поверхности воды. Медленно вдохнула. И выдохнула. Разжала пальцы. Когти втянулись, затихая вместе со мной. Пора было возвращаться. Всё прошло. И всё равно — не отпустило.

Продолжая плыть, я не всплывала. Лежала под толщей воды, почти сливаясь с её тенью. День был тёплый, солнечный — лёгкие блики дрожали на поверхности, проникая сквозь рябь, танцуя на моей коже. Над водой звучали смех и плеск — кто-то из той шумной компании решился искупаться. Смельчаки. Они визжали, брызгались, подзадоривали друг друга, но всё равно не отваживались заплыть далеко.

И правильно. Только у берега вода была теплая, ласковая. Стоит отплыть дальше — и холодное течение сразу напомнит, кто здесь хозяин. Оно подберётся незаметно, охватит лодыжки, сожмёт мышцы судорогой, и вот ты уже тонешь. Не крича, не зовя, просто идёшь вниз, в безмолвную глубину. Может, повезёт — заметят, достанут. А может, станешь ещё одним безымянным скелетом на дне, в хрупкой компании тех, кого тоже не спасли.

От подобного я спасала только женщин. Детей, которым ещё рано было уходить. Девушек, что бросались в воду с сердцем, разорванным обманом. Матерей, что, не справившись с болью, стояли на грани — дитя в лесу, сама в омут. Я шептала им, пела сквозь шелест камышей, тянулась незримо — уговаривая, уводя, вытаскивая… пока могли дышать.

Мужчин… Я не спасала их. Сколько горя они принесли нашему роду. Сколько сломанных судеб, тел, душ, изгубленных на веки. У каждой из нас — своя история. Свой Назар. Свой палач в шкуре жениха. Я мотнула головой, отгоняя мысли, как сбрасывают с плеч мокрые пряди.

От мягкого прикосновения к бедру я улыбнулась и медленно опустила руку, нащупав тёплую шерсть. Почесала чертика между ушами — он тихо уркнул, довольно прижался и замер, глядя в сторону людей, чьи голоса раздавались с берега. Его перепончатые уши подрагивали, ловя каждый громкий окрик, каждый визгливый смех.

— Слишком громкие, правда? — прошептала я, чуть склонившись к нему.

Он снова уркнул, подтверждая, и потерся щекой о моё бедро. Его рога были ещё мягкими на концах, шерсть тёплая, как утреннее солнце, а глаза — тёмные, понимающие. Он не был чудовищем. И никогда им не был. Как и многие из нас.

7

День быстро скатился в вечер — небо окрасилось в густо-розовые и золотые тона, прежде чем угаснуть в глубокий фиолет. Люди вновь разожгли костёр, громко смеясь, передавая друг другу тарелки, подбрасывая в огонь щепки и ветки. Треск костра заглушал шум прибоя у берега, и аромат подпеченной картошки наполнил воздух.

А он… Никита всё смотрел на воду. На первый взгляд — просто задумчиво, рассеянно, как человек, увлёкшийся собственными мыслями. Казалось, он смотрел прямо на меня, хотя я пряталась — почти не дышала, затаившись в густых камышах, где вода гуще и прохладней.

— Эй! Ты жрать будешь? Картошка готова! — окликнули его с берега.

Он обернулся, кивнул с лёгкой улыбкой и уселся на бревно, принимая из чьих-то рук простую железную тарелку. Я продолжала наблюдать, чуть склонив голову, провела рукой по воде, чтобы разогнать комарья, и снова взглянула в их сторону. Женя — та самая, с фотоаппаратом — суетилась, бегала от одного к другому, поднимала объектив и щёлкала, щёлкала, щёлкала. Неугомонная. Словно боялась, что пропустит что-то важное. Или нужное для памяти.

Их компания была тёплой. Почти домашней. Смех, поддёвки, общее одеяло, когда ветер стал прохладным. Да, там была фальшь — лёгкая, невидимая со стороны, но ощутимая мне. Привычка держать маску. Никто не любит показывать, что у кого-то в сердце не праздник. Что кто-то устал. Что кто-то хочет другого, но молчит, чтобы не рушить всё.

— Так что, Никит, русалку видел?

— Кого? — прищурился от бликов костра.

— Ну, девчонку. Ты же говорил, что болтал с кем-то там, у воды.

— А-а. Да не русалка это. Просто девушка. Купалась. Говорила, что рядом живёт где-то. — он пожал плечами, будто ничего необычного в том ночном разговоре не было.

— Хвоста у неё не заметил? И рыбой не пахло? - Засмеялся кто то.

— Ха! Нет, хвоста не было, и рыбой от неё не несло. Так что не русалка, — хохотнул Никита, но взгляд снова невольно скользнул к озеру.

Хвост… Рыба… Ну вот опять. Как банально. Люди всегда хотят, чтобы всё было по сказке — с хвостом, с чешуёй, с песней о несчастной любви.

— Вообще-то, у наших нет хвоста. Они как мы выглядят, — начала Женя.

— Так а мавки кто? — хмыкнул другой парень, ковыряя палкой в углях. — Хрен поймёшь.

— Мавки духи леса. У них спины нет.

— В смысле, нет?

— В прямом. Они прекрасные, неземные. Волосы до пят, глаза светятся. Но откинешь волосы — а там… кости и внутренности видны.

— Еп вашу мать… — пробормотал кто-то, и кто-то другой прыснул со смеху, будто пытаясь разрядить атмосферу.

А я, укрытая в тенях и тишине, только усмехнулась про себя. Вот так-то. А кто сказал, что всё будет прекрасным?

Люди любят сказки — до тех пор, пока сказка не смотрит на них из темноты. Пока не замечают, что у красоты бывает вторая сторона. Что за улыбкой — шепот старых легенд, за волосами — свет костей. Но это не уродство. Это суть. Это правда.

Да и не прям так всё видно. Лишь когда она решит — стать ближе, ощутимей, тяжелее в этом мире. Тогда кожа слегка тускнеет, становится похожей на дым… И то, что прячется внутри — начинает дышать.

— Так а русалки кто? — не унимался тот же парень, явно наслаждаясь тем, что Женя знает больше остальных.

— Тоже духи, — терпеливо ответила она. — Только они хранят воду. Хотя бывают и полевые. Их вообще много. Болотницы, бродницы, водяницы, щекотухи…

— Поняли мы, поняли, — отмахнулся кто-то.

— Те, кого чаще всего называют русалками — это погибшие девушки. Утонувшие. Их раньше утопленицами звали.

— Трупы, значит, — коротко бросил Никита, глядя в костёр.

Я тихо вздохнула в камышах.Кажется, я всё же утяну его на дно. Закопаю в тине, и буду смотреть, как станет тем самым трупом, о котором так грубо сказал. Разберёт наконец, чем живое отличается от мёртвого…

— Мда, ты, Никит, вежливостью не одариваешь, — Женя недовольно поджала губы.

— Вежливостью? К зомби? Они же, по сути, живые трупы, — фыркнул он, не отрывая взгляда от углей.

— Так, всё поняла. — Женя резко встала. — И зачем я вообще распиналась? Бухайте дальше, что там у вас ещё осталось. — Она раздражённо фыркнула и пошла в сторону палаток, держа фотоаппарат как щит.

А я смотрела, как Никита провожает её взглядом. Его лицо на мгновение стало совсем другим — будто с него стёрли насмешку. Интересно. Может, не всё с ним потеряно? Но осадок остался. Еще отыграюсь.

Темнота медленно сгущалась, обволакивая озеро, пряча в себе отблески костра и силуэты людей. Парни, как ни в чём не бывало, продолжали пить, будто вечер и не думал заканчиваться. И, на моё разочарование, Никита — тоже. Думала, он другой…
А он оказался таким же, как и остальные — только вид сделает, а потом вливает в себя одну бутылку за другой, и весело ржёт над чужими глупостями.

И куда им только лезет… — промелькнуло раздражённо. А если кто ещё вздумает блевать в озеро — притоплю. Слегка. Чтобы не сразу поняли. Я даже чуть улыбнулась своим мыслям.

Тем временем он, отставив, кажется, уже пятую бутылку пива, медленно встал с бревна, покачнувшись. Руки сунул в карманы, оглянулся — как будто что-то искал взглядом, но потом просто пошёл прочь от костра, в сторону воды. Парни за спиной продолжали громко болтать, хохотать, обсуждать какую-то глупость — я уже их не слушала. Всё внимание было приковано к Никите.
Он шёл в сторону берега. К озеру.

Он нетвёрдым шагом направился к мостику, и всё внутри сжалось от странного предчувствия. Я уже знала, что произойдёт. Ну конечно…

Не спеша, тихо скользнула под воду, растворяясь в тени и шелесте донных водорослей. Подплыла ближе, оставаясь в глубине — наблюдала.Он ступил на доски, шатаясь, словно весь мир вокруг начал плыть. Мостик протянулся над водой, узкий, старый, не раз скрипевший под чьими-то шагами, но теперь казался особенно хрупким.
Никита дошёл до самого конца. Застыл. Глубоко вздохнул и прикрыл глаза, будто хотел отдышаться или — забыться.

8

Он барахтался, шумно загребая руками, захлёбываясь и отчаянно глотая воздух. Неужели и вправду не умеет плавать? На миг даже показалось, что он просто играет — но нет, движения были слишком резкими, неровными, судорожными. Плечи сжимались, будто сковало холодом.

Я не подплывала. Не спешила. Только смотрела. Его глаза метались в поисках берега или помощи, но никто не заметил. В костре потрескивали дрова, кто-то громко засмеялся, потом — ещё.

Я скользнула чуть ближе, всё ещё не выходя из глубины. Его силуэт метался под поверхностью — так, как метались многие до него. Мужчины… Сколько их уже было? Сколько из них взывали к небу, а не думали, как взывали к ним те, кто шёл ко дну по их вине? Но Никита… в нём было что-то другое. Или мне так просто казалось. Нырнула глубже, догоняя его, всё ещё не касаясь. Пусть почувствует. Пусть вспомнит, что значит быть на грани.

Еще одно неловкое, судорожное движение — и силы оставили его. Тело осело, тяжело погружаясь под воду, вяло еще дергаясь, будто пыталось ухватиться хоть за что-то. Я зашипела сквозь зубы, закатив глаза. Вот и доигрался, герой. Метнулась к нему, прорезая толщу воды.

Он смотрел прямо на меня.Глаза расширены. Паника. Смятение. Ужас. Я склонила голову к плечу, наблюдая, как пузыри медленно поднимаются от его губ. Усмехнулась, медленно, будто мы встретились на улице, а не здесь, в объятиях озера. Он закричал — в воде это был лишь глухой хрип, и тут же рот наполнился ею.

Мотнув головой, я стиснула губы, сдерживая раздражение — и всё же ухватила его под руки. Притянула ближе, прижала к себе, будто обнимая, и с силой оттолкнулась от дна. Молнией рассекала толщу воды, унося его прочь от костра, от компании, от их пьяного смеха. К противоположному берегу, где росла старая ива — раскидистая, огромная, словно вековечная сторожиха. Там было мелко, дно полого поднималось к суше.

Я была сильнее теперь. Намного. Легко неся его, словно тряпичную куклу. Когда ноги мои коснулись ила — выпрямилась и швырнула его вперёд. Он с глухим плеском рухнул в воду, вылезая на колени. Захлебнулся воздухом, закашлялся, прижимая руки к груди. Тело дрожало. Влажная одежда прилипала к нему, как вторая кожа. Губы побелели. А я уже стояла в тени ивы.

— Ну так что? — протянула я, откидывая со лба мокрые волосы. — Воняло рыбой?

Он дёрнулся, как от удара, и в панике шарахнулся назад, оступился — и снова с плеском рухнул в воду. Я расхохоталась. Голос звенел звонко, как колокольцы в весеннем ветре.

— Та ну нахер! — выругался он, уставившись на меня в полном изумлении. — Русалка… всё же…

— Хвоста, как видишь, нет, — усмехнулась я и медленно провела пальцами по ветвям ивы, мягким шелестом скользящим по коже.

— Ты… ты утопить меня хотела!

— Серьёзно? — я чуть склонила голову, выдохнула сквозь зубы раздражённо. — Мы под водой сейчас?

Я шагнула ближе, легко ступая босыми ногами по влажной траве.

— Я вытащила тебя, идиота пьяного. Пока твои друзья там бутылки считают, ты бы уже мог стать их грустной легендой. Как вижу, уже выветрелось… — я вскинула бровь. — Или хочешь обратно?

Он едва держался на ногах, весь дрожал. Но всё же выбрался на берег, тяжело дыша, вытирая ладонью мокрое лицо. Плечи его подрагивали, и в этой неловкой неуверенности было что-то… почти трогательное.

— Тогда спасла… но почему? — пробормотал он, будто самому себе.

Я качнула головой, лениво оттолкнулась от ствола и, покачивая бедрами, пошла к нему.

— Не знаю, — ответила с кривой усмешкой. — Ещё думаю… может, назад утянуть?

Он не успел и оглянуться, как я уже была позади. Провела ладонью по его плечам — крепким,широким. Скользнула вниз по спине, на короткое мгновение задержалась на округлых ягодицах… но не продолжила. Просто почувствовала, как напряглось всё его тело — он словно застыл, с шумным, сбивчивым дыханием. Я обошла его, и он не шелохнулся.

Встала перед ним, приблизилась, коснулась его груди — горячей, влажной. Провела ладонью вверх, по напряжённой шее, к щеке. Его кожа горела под пальцами. Закрыла глаза на миг, вдыхая его запах. Тепло, чуть солоноватый пот, запах костра, сырости и жизни… настоящей. Он был живым до кончиков пальцев, и это почему-то притягивало. Прикусила губу.

— Полынь или петр… — тихо выдохнул он, будто проверяя что-то древнее, забытое, но всё ещё живое.

Я звонко засмеялась, высоко, легко, почти искристо — и тут же хмыкнула, мотнув головой с лукавым прищуром.

— Дурачок, — усмехнулась я, разглядывая его. Всё же, что-то да читал… Я шагнула ближе, касаясь его почти невесомо, едва-едва. Между нами оставалось не больше дыхания.

— Милый, — прошептала я с тенью насмешки, — со мной слова из сказок не сработают. — я склонила голову, изучая его глаза, — я люблю запах полыни.

Медленно провела ногтем по его скуле — чуть прохладным, почти острым, будто лезвие ласкает кожу, а не царапает. Он вздрогнул, и это приятно вибрировало в воздухе между нами. Зрачки его расширились.

— Спасибо, что вытянула, — выдохнул он, всё ещё дрожа, волосы прилипли ко лбу, а голос звучал тише, чем обычно. Почти смиренно.

— Так бы сразу, — хмыкнула я, улыбнувшись краешком губ. — Но ты ведь знаешь… за всё в этом мире нужно платить.

Он напрягся, сглотнул, словно ощутив холод, не от воды — от слов.

— Чего ты хочешь?

Я чуть прищурилась, глядя на него. Что-то дрогнуло внутри. Нечто далёкое, почти забытое. Как песня из сна, которую уже не споёшь, но мелодия всё ещё звучит где-то под кожей. Трепет. Живое. Настоящее.

— Поцелуй меня.

Он смотрел в мои глаза — и я не отвела взгляда, напротив, дала утонуть в нём, глубже, дальше.

— Сам, — добавила я чуть тише. — Не так, как сестру. Не невинный чмок, чтобы откупиться. Поцелуй меня так, как целуют ту… кого действительно желаешь.

Ветер тронул ветви ивы, шум воды стих. Время будто задержало дыхание. Я улыбнулась, наблюдая за ним, не скрывая интереса. Сердце будто затаилось, как и воздух вокруг. Ну же, Никита… что ты выберешь? Попробуешь сбежать, спрячешься за глупый смех или всё-таки рискнешь?

9

Он вернулся к своим довольно быстро, хоть и пришлось обходить почти полозера. По одежде текли капли, волосы прилипли ко лбу, а футболка прилипла к телу. Свет костра выхватывал его фигуру из темноты — мокрый, злой и молчащий, он выглядел так, будто только что выбрался из драки, а не из воды.

— О, Никит, ты где шлялся? — хохотнул один из парней. — Или... купаться ходил?
Кто-то фыркнул, и тут же добавил, смеясь: — Русалку искал?

Реакция была мгновенной — Никита резко развернулся и со всей силы толкнул шутника в плечо. Тот не удержался и, спотыкаясь, отлетел назад.

— Да ты чё, Никит?! — удивлённо выдохнул тот, потирая плечо.

— Потому что вы дебилы! — рыкнул он, дыша тяжело. В глазах злость и что-то ещё, что никто из них не понял.

Его внезапная злость и правда удивила меня. Не испуг — как можно было бы ожидать после случившегося — а именно злость, резкая, искрящая. Как будто в нём что-то внутри треснуло. Один из парней обиженно косился в сторону палаток.

— Бить-то зачем? — пробормотал он. — И вообще, чего ты мокрый?

— Вот если бы вы были настоящими друзьями, — процедил Никита, — то увидели бы, почему.

— Ты чё, свалился? — осторожно уточнил кто-то ещё.

— Нет, блин, полетал немного! — рявкнул Никита, обернувшись.

Повисла тишина. Никто не знал, что сказать.

— Всё, я спать, — бросил он и быстрым шагом пошёл к палатке, даже не оглядываясь.

Я закусила губу, ещё немного постояла в камышах, наблюдая, как он исчезает в темноте. Улыбнувшись уголком губ, я нырнула. Тихо, без всплеска. В глубины, где уже ждали тени и холод.

Когда то давно

Ноги несли меня сквозь глухую, сгустившуюся ночь. Земля резала босые стопы, каждый шаг отдавался болью, но я не останавливалась. Лёгкие горели, будто внутри разжёгся жар, разрывающий изнутри.

Пусть мавки схватят, пусть Перелесник увлечёт в чащу — да только бы не он, только бы не Назар. Я не дамся. Не позволю надругаться над телом своим, как над вещью.

Нет, я не хранила себя для чего-то высокого. Не знала ласк мужских даже на Купалу, когда и не грех было забыться под звёздами, сплетая венки из трав и страсти. Но то, что он хотел... то, как сжал мои бёдра, как говорил...

То была не любовь, не зов сердца — то было насилие, завёрнутое в красивый обычай, в обряд, что будто бы давал ему право. А я не раба. И не буду.

Я бежала, не разбирая дороги, сбивая ноги о корни, цепляясь рубахой за сухие ветки, за колкие кусты. Воздух был густой, как мёд, душный. Никого вокруг — ни свечки в окне, ни лая собаки. Всё село спало, будто вымерло.

«Закричу…» — мелькнуло в голове. Но кому? Кто услышит? Кто встанет среди ночи, да ещё и заступится? А если и услышат — скажут потом, что сама виновата. «Сама довела». Такие, как он, не виноваты. Он же — сват. Жених. Почти муж.

Я остановилась у самого края села, почти у межи. Сердце колотилось в груди так сильно, будто вырваться хотело. Горло перехватывало. Тонкая ткань рубахи прилипла к телу — пот и страх слились в одно. Волосы путались, щекотали лицо. Я вцепилась в них, будто можно было этим унять дрожь в руках.

Постояла, прислушалась. Тишина. Лишь где-то вдалеке ухнула сова. Я сделала шаг к лесу. Не к людям — к лесу. Там, в гуще, было меньше страха, чем рядом с теми, кто смотрел тебе в глаза днём и смеялся, а ночью силой хотел взять под венец.

Ещё шаг — и я вновь сорвалась с места, в отчаянии мчась к озеру. К водам, что с детства шептали мне сказки, обнимали прохладой, уносили страх и слёзы. К месту, что всегда спасало. Выбежав на пролесок, я резко остановилась. Ветка хрустнула под тяжёлой ногой. Я вздрогнула, сердце ухнуло в пятки. Назар.

Он не бежал. Он шёл. Медленно, уверенно, будто знал — далеко мне не уйти. Будто знал, куда я прибегу. Конечно знал. Он рос тут. Не раз, наверное, сидел на берегу, ждал. Выслеживал. Я рванула в сторону, по краю поляны, вдоль кустов, почти наощупь, коля босыми ногами по острым травам, падая, поднимаясь, сбивая дыхание. Хоть куда — только не к нему. Хоть куда…

И тут поняла. Ошибка. Передо мной раскинулась вода — гладкая, чёрная, как зеркало в полночь. Холм, невысокий, поросший травой и вереском, поднимался над поверхностью. Но я знала, что у его подножия, прямо подо мной, — яма. Глубина. Водоворот, холодный, как смерть. Кто знал — те обходили стороной. Назад нельзя. Вперёд — только вниз.

Позади шаги. Тяжёлые, всё ближе. Дыхание его услышала — грубое, с хрипотцой. Он близко. Я закрыла глаза.

— Ну не противься, краса… Извини, что напужал, — его голос будто мазал мёдом, но под ним таилось гнильё.

Я резко обернулась. Шаг — и под пятами осыпалась земля. Комья упали вниз, с глухим всплеском уходя в воду.

— Дам слово тебе, Дарина… Нежен буду, — шагнул ближе, протянул руку.

Нервный смешок сорвался с моих губ. Он не отрицал того, что хотел сделать. Не будет он нежен. Даже будь его пальцы из лепестков. Мне его «нежность» не надобна. Я заметила — подкрадывался, змеёй, тихо, как на охоте. Лицо на миг исказилось — звериная злость, чистая, как хворь. И тут… замер.

Глаза его распахнулись. Но я уже падала. Воздух вырвался из груди, сорвавшись криком, но в гулкой ночи он растворился. Подо мной — озеро. Удар. Холод стиснул, как могильный камень. Вода обняла, утащила, укачала, как мать. Тьма.

10

Ранним утром компания начала собираться. Кто-то еще зевал, кто-то шутил, но уже шуршали пакетами, сгребали мусор, прикопали землёй остатки костра. А значит, с ними ещё не всё потеряно. Никита молча и быстро собрал свои вещи, закинул рюкзак в багажник одной из машин, а теперь, облокотившись о капот, смотрел на воду. Ту самую. Спокойную, затянутую лёгкой утренней дымкой.

И почему ты так сильно тянешь меня к себе?..

Его окликнули, он обернулся на голос, кивнул и сел в машину. Но прежде чем захлопнулась дверца, Никита ещё раз обернулся — взглядом нашёл озеро. Спокойное, сияющее под мягким светом утра. Я усмехнулась в воде, укрытая зеленью и тенью.

— Будь осторожен, милый, — тихо прошептала я, хотя знала, он не услышит. Вряд ли мы ещё увидимся. Но такие моменты… их я оставляю в памяти. Они того стоят.

Машины одна за другой покидали поляну, и вскоре шум моторов растворился в воздухе, оставив после себя только запах выжженной травы да потревоженный ветер. Вот и всё. Очередное приключение.

Я медленно шагнула в глубину, чувствуя, как вода вновь принимает меня в свои объятия. Тело скользнуло вниз, и вот уже я мягко опустилась в заросли водорослей. Они колыхались, нежно обвивая, как зелёная перина. Закрыв глаза, я потянулась, позволяя себе наконец раствориться в этой тишине.

Ночь уступила место дню. Свет набирал силу, становилось всё теплее, и озеро дышало утренней негой. Я то плескалась с мавками в заводях, то грелась на солнце, вытянувшись на мягкой, прогретой траве у самого берега. Весёлые красавицы — смех их переливался, как капли на листах кувшинок. Была бы я мужчиной… Усмехнулась этой мысли, щурясь в небо, и лениво потянулась, ощущая, как лучи солнца ласкают кожу.

Перекатившись на спину, раскинув руки, я встретилась взглядом с ним. Перелесник. Он стоял чуть поодаль, в полутени, словно сам сотканный из бликов и листвы. Улыбался — та самая кривая, знойная усмешка, что способна свести с ума любую.

Ветер трепал его волосы, золотя их , а отражение рябило в волнах, будто сам лес не смел отразить его облик полностью. Не говоря ни слова, он шагнул ближе. Прошёл вдоль берега — грациозно, как зверь в сумраке леса, и лёг рядом. Земля под ним будто потеплела, и кожа моя дрожала от жара, что исходил от него. Приятный, обволакивающий, не обжигающий — он ласкал не плоть, а душу, до самой глубины.

Да… Я уже и сама жалела, что не могу коснуться его — ещё. Пока не могу. Правила всё ещё держали меня в тенях. Но он знал, как дарить наслаждение.

После моего перерождения… Именно он стал первым. Тем, кто снял с меня страх. Кто увлёк в свой мир, в лесную круговерть, где не было боли — только шепот трав, дыхание ветра и его жаркие ладони на моём теле. Я помню… каждое движение. Каждую ласку. Как его губы скользили по моей коже, будто пламя, облизнувшее бересту.

Сейчас он лежал на боку, опираясь одной рукой о землю, навис надо мной, но всё ещё не касался. Только смотрел. В упор. Словно хотел прочесть мысли, впитать дыхание. Я прикусила губу, глядя на него, и провела рукой по траве, не решаясь коснуться его пальцев.

Он всё так же молчал, но глаза говорили больше, чем любые слова. В них был жар, был зов, было воспоминание о ночи, когда я впервые отдалась не из страха, а по желанию.

— Тебе как мёдом намазано, — прошептала, чуть хрипло, с тихим смехом. Легко, игриво.

— Спорить не стану, — хмыкнул он, склоняя голову набок. Взгляд его скользнул ниже по ключицам, по вырезу рубахи, прилипшей к влажной коже. Глаза затуманились, стали темнее.

Он протянул руку, осторожно, как будто боялся расплескать, нарушить чары, и пальцы замерли у края рубахи, почти касаясь кожи.

— Снова хочешь обжечься? — подняла бровь я, голос стал бархатным, низким.

Он улыбнулся краешком губ, в его лице заиграла знакомая тень — дразнящая, чуть опасная.

— А может, хочу снова напомнить, что значит гореть… — выдохнул он, и дыхание его коснулось моего подбородка, посылая мурашки по телу.

— И всё же... коснуться не можешь, — прошептала я, глядя ему в глаза, словно бросая вызов, но голос дрогнул в предвкушении.

— Но я знаю немало способов даровать удовольствие… — отозвался он так близко, что каждое слово будто обжигало мои губы. Он всё ещё не касался, только горячее дыхание разделяло нас. Близость, от которой кровь пульсировала в висках.

— Я помню… — выдохнула я, подалась вперёд, и ткань рубахи беззвучно разошлась, скользнув с плеч.

Он провёл рукой над моей кожей — не дотронувшись, но всё равно оставляя след. Жар, невидимый, плотный, будто солнечный луч скользнул по обнажённой плоти. Я прикусила губу, подавляя стон. Тело дрогнуло, тонкая дрожь пробежала от груди до живота, затеплилась глубже, между бёдер, и я почувствовала — он тоже это ощутил.

Уголки его губ приподнялись, и в глазах вспыхнула довольная усмешка — он не касался, но знал, что происходит с моим телом. Видел, чувствовал, дразнил.

— С тобой я могу не скрываться… даже когда не могу быть внутри, — прошептал он, голосом, густым, как мёд на солнце. — Смертных нужно дурманить, иначе они бегут, сломя головы, боясь самих себя. А ты… ты так жива… до последней искры. Так чувствительна.

Его ладонь обвела воздух над моим телом, будто благословляя, описывая невидимые круги вдоль бёдер. Не касаясь — и всё же, я ощущала его жар, словно он пронизывал кожу до самых костей.

Я не отводила взгляда, задерживая дыхание. Медленно, нарочно медленно, потянула тонкую ткань рубахи вверх, открывая ноги, обнажая бедра. Тело пело от предвкушения. Пальцы скользнули по ключицам, дальше — вдоль ложбинки между грудей, задели набухший сосок и спустились ниже, туда, где всё внутри пульсировало.

Раздвинула бедра, чуть приоткрывшись для него. Кончиками пальцев коснулась себя — уже влажной, пульсирующей от желания. Тихий, дрожащий вздох вырвался из груди, когда я провела вдоль складочек, собирая соки страсти. Слишком чувствительная. Слишком готовая. Слишком давно не тронутая.