Падение Хана

Пролог

ПАДЕНИЕ ХАНА

Монгольское золото. Книга 4

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Я увидела его на ринге. Жуткого, огромного, седого монстра по кличке Хан. Когда он вдруг заметил меня и назвал другим именем, мне стало страшно, а когда выкупил у моих приемных родителей, я поняла, что теперь попаду в самый настоящий Ад… Потому что я…не могу быть ею. Его мертвой женой. И только по ночам мне снится белая лебедь, она машет крыльями и покорно склоняет голову перед черным коршуном. И мне кажется…кажется, что лебедь – это я.

Пролог

Мы никогда не бываем более уязвимыми, чем в те моменты, когда даем нашим слабостям имена. 

Позови меня... Ульяна Соболева

Он смотрел, как птичка надевает голубое платье и застегивает мелкие пуговки на груди, и выдохнул с горечью. Ему было завидно. Он ненавидел эти чертовые пуговицы и хотел быть ими, стать перламутровой пластинкой и быть пришитым там, возле ее сердца, чтобы постоянно касаться собой нежной, атласной кожи. Не утерпел, стянул с плеча тонкую ткань, обнажая нежную руку и кусочек слегка выпирающей лопатки с маленькой родинкой. Жадно накрыл ее губами, провел по ней языком. Ему вдруг подумалось о том, что, когда они вернутся, он сосчитает все ее родинки и выбьет на груди их количество, чтобы никогда не забыть.

– Ненавижу, когда ты одеваешься… – прошептал и слегка прикусил плечико.

– Мы вернемся, и ты меня разденешь. – проворковала она и улыбнулась. В груди защемило, и он сцапал ее в объятия, как всегда, чувствуя себя огромным медведем рядом с ней.

– Я не знаю, чего хочу больше – раздеть тебя или отыметь прямо в одежде.

– Какая разница? – спросила и сама коснулась губами его губ. – Если ты во мне!

– Никакой.

– Мамииимамимами.

Дверь в спальню открылась, и вошел маленький Лан, Эрдэнэ с младенцем Галем на руках.

– Братик проголодался. Его нужно накормить.

Гал Гэрэл. Так он назвал сына. Ведь малыш родился со светлыми волосами и синими глазами. Только разрез глаз был таким, как у Хана. Огонь и свет. Так звали самого младшего Дугур-Намаева.

Плотоядно смотрел на оголенную грудь и ждал, пока жена покормит сына. Расцелует обоих сыновей в пухлые щеки, и подумал о том, что он нахрен слишком счастлив. Что это настолько больно…настолько страшно быть счастливым, и кажется, он сдохнет от переполняющих его эмоций. Страшно, что счастье — это всегда ненадолго. Страшно, что нельзя это счастье спрятать, повесить на нем замок и никогда не выпускать. Чтоб никто не тронул даже взглядом.

Он пообещал ей, что покажет, как добывает золото. Новая шахта «Ангаахай Алт» открылась сразу после рождения Гала и была подарена ей лично.

– Ты теперь золотая королева, Ангаахай.

– Я всего лишь жена Хана. Зачем мне золото, если у меня есть ты и наши дети?

– Шахта твоя. И все золото, которое она принесет, твое.

– Тогда покажи ее мне…Отвези меня туда и покажи, как там добывают мое золото. Хочу увидеть своими глазами. Покажешь?

И он отвез. Сам лично надевал ей на голову каску с фонариком, застегивал на ней жилет и смеялся, когда она неуклюже залезала в клеть, которую опустят на несколько сотен метров вниз. Смелая девчонка. Вспомнил, как мать Эрдэнэ боялась даже приблизиться к рудникам.

– Я спущусь в самый ад? Ты ведь спустишься вместе со мной? Я буду ждать тебя на самом дне земли!

– Куда-куда, а в ад я тебя одну точно не отправлю. Глазом моргнуть не успеешь, как я последую за тобой.

Засмеялась, махнула ему рукой, и клеть быстро понеслась вниз. А у него в памяти осталось ее счастливое лицо, широко распахнутые глаза и прядка золотых волос, выбившаяся из-под каски.

 Это случилось молниеносно. Едва клеть остановилась внизу. Раздался адский треск, содрогнулась земля, и столп пыли поднялся вверх. Шахту завалило…

Его хриплое и разрывающее небо «НЕТ» оглушило сильнее взрыва.

Тело Ангаахай так и не нашли. Его там не осталось. Оно превратилось в порошок и смешалось с землей, золотом и грязью. После удара такой силы ничто живое не сможет выжить. А он не верил…Он пытался достать хотя бы что-то…

Больше недели он ползал там и грыз эту землю зубами, разгребал ее скрюченными пальцами с сорванными ногтями. Плакал и орал, выл, как обезумевшее животное…Домой вернулся почти седым стариком с сорванным голосом и сломанными пальцами.

Он оставил ее там, свою Ангаахай. Оставил свое личное бесценное золото под землей вместе со своим сердцем и со своей душой. Тамерлан умер.

Глава 1

Сны не должны сбываться, они должны оставаться снами, а не становится ужасающей реальностью, способной взорвать мозг и свести с ума

Ульяна Соболева. НЕ люби меня

Я открыла глаза, снова закрыла и опять открыла. Что-то мешает. Тушь для ресниц сделала их невыносимо тяжелыми, и мне ужасно хотелось умыться.

– Красиваяяяя.

Голос названой сестры заставляет отвлечься от созерцания своего отражения. 

– Да, думаешь?

– Вижу.

– Не знаю…После аварии мне кажется, что я как-то не так выгляжу. И я совершенно не помню, откуда у меня эта татуировка.

Посмотрела на свою лопатку через зеркало и потрогала кончиками пальцев розу.

– Ну знаешь, Дин, после аварии и не удивительно, что не помнишь. Мы сделали ее за месяц до. И выбирали ее вместе. Тебе же нравятся красные розы.

– Ладно…, – я посмотрела на свою названную сестру и улыбнулась ей. – Красивой сегодня должна быть ты, а не я. День Рождения у тебя.

– Ну мы по-разному красивые. Я – брюнетка, ты – блондинка. Юг и Север. Но наши восточные мужчины слюнями на тебя исходятся.

– И на тебя тоже!

Она засмеялась, и на ее смуглой щеке заиграла ямочка. Раскосые глаза Туяа были довольно большими и красивыми. Так как мы жили не в Монголии, ее называли Аллочкой. В честь Аллы Лугачевой – знаменитой эстрадной певицы.

– Ты уже собралась? Помнишь, куда мы едем?

Выдохнула и отвернулась обратно к зеркалу.

– Ну не надо так сразу дуть губы. Ради меня! Это же сам Хан! Сам Тамерлан Дугур-Намаев! Достать билет на его бой, да еще в первом ряду! Ты чтоооо!

Кто не знает одного из самых богатых людей планеты, чокнутого психа, который несмотря на все свои богатства продолжает выходить на ринг и драться за огромные деньги. Чудовище безжалостное и циничное, жестокое настолько, что каждая клеточка тела содрогается от осознания, что такие звери могут реально жить среди нас. В отличие от Аллы меня этот монстр не восхищал, и смотрела я на него с огромным содроганием.

Страшный, огромный орангутанг, которого с натяжкой можно назвать человеком. Говорят, человеческий облик он утратил, когда погибла его жена. Два года назад. Но я не верю, что и раньше в нем было что-то хорошее…Такими рождаются. Нелюдями.

А скольких убил он сам, над сколькими зверски издевался…Что за фанатичная любовь к садистам. И вдруг перед глазами возникло странное видение…Оно появилось из ниоткуда.

Широкие двойные двери торжественной залы распахнулись, и Епископ замолчал, а гости оглянулись, и я вместе с ними. В торжественную залу вошли странные гости. Их было человек десять. Одетых во все черное. Не русские. Они перекинулись парой слов на непонятном мне языке. Впереди всех вышагивал очень высокий мужчина, широкий в плечах настолько, что закрывал собой стоящих позади него людей. Я бы назвала его огромной черной пантерой, а не человеком. Он двигался, как смертоносное животное, и его лицо с густой бородой казалось высеченным из камня. Все черты крупные, грубые. Резко выделяющиеся надбровные дуги, широченные скулы, выступающие вперед, как и глубоко посаженные раскосые черные глаза выдавали в нем восточные корни. Он осмотрел весь зал, словно отсканировал, и перевел взгляд на нас с Пашей, а потом сел в первом ряду. В руках у него была алая роза. Он крутил ее в цепких пальцах и посматривал то на меня, то на моего жениха. Когда взгляд его жутких глаз останавливался на мне, я слегка вздрагивала. В них не отражалось ничего, кроме глубокого мрака и какого-то кровожадного голода, способного умертвить все живое вокруг.

Он пугал. От него исходил запах опасности, запах смерти. Как будто эта свадьба легко могла стать похоронами, если только он этого захочет.

– Хан пришел.

– Видели? Он вернулся.

– Говорили, что он мертв, разве нет?

***

Как я осталась сиротой помнила только из рассказов Шамая и Луси. На нас вылетел грузовик с пьяным водителем. Мама с папой погибли, а я лежала долгое время в коме. Меня вытащили с того света… Господин Борджигин Сансар помог нам. Оплатил для меня лучших врачей. Около года, а то и больше, я лежала под капельницами и была вроде растения.

Алла подошла ко мне и поправила прядь моих волос мне за ухо, погладила меня по щеке.

– Пойдем посмотрим на бой. Ради меня. Пожалуйста.

В голове промелькнула мысль о том, что Аллочка со мной с самого детства. Вот мы вместе играем в песочнице, вот мы на выпускном, вот она со мной в кино и…вот она у моей постели в больнице. Я всегда вспоминала именно эти кадры. Как будто у меня в голове мое личное кино…но так хорошо, когда куски своей жизни помнишь так отчетливо. Например, маму я помнила плохо и отца.

– Ради тебя. Только ради тебя.

Я провела расческой по своим длинным, золотым волосам, поправила корсаж платья и улыбнулась своему отражению. Красота досталась мне от мамы… Я ее не помню, но так говорит дядя Шамай. Жаль…нет ни одной фотографии. Все сгорело в пожаре. Даже пепла не осталось.

– Как тебе красиво в голубом. Это твой цвет. Подходит к твоим глазам и белоснежной коже.

– Не слишком вульгарно?

Алла расхохоталась.

– Ты еще не видела его чокнутых фанаток. Они придут вообще полуголые. Так что твой топ и твоя короткая юбка – верх скромности.

Лично мне так не казалось. И очень хотелось надеть что-то длинное и более элегантное.

– Ты всегда так одевалась. Посмотри на свой гардероб, сестренка. После аварии ты стала скромницей, да?

– А была шлюхой?

– Ну нет…конечно, не была. Ты разве не помнишь? За тобой ухаживали Арсений и Пашка из параллельного, а потом в универе Артем.

Конечно, я помнила и Пашку, и Артема, который ждал меня на лестнице возле универа с букетом цветов, а я прошла мимо. За свои двадцать два года я так ни с кем и не встречалась. Дядя Шамай и тетя Луси уже поговаривали, что выдадут меня замуж насильно.

Глава 2

— В каждом человеке идёт борьба, очень похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло — зависть, ревность, сожаление, эгоизм, амбиции, ложь. Другой волк представляет добро — мир, любовь, надежду, истину, доброту и верность. — А какой волк в конце побеждает? Старый индеец едва заметно улыбнулся и ответил: — Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь…

(с) Просторы интернета

Судорожно глотнув воздух, зашла в комнату, мама Луси тут же накинула мне на плечи кофту и цыкнула на меня с раздражением.

– Что за вид? Почему так поздно? Ты же знаешь, что гости должны приехать.

Шамай развел руками, приглашая меня. Он улыбался, но взгляд настороженный, холодный. И я не пойму – злится он или боится гостя. Но страх точно испытывали все. Мне кажется, даже псы на улице притихли. И это не удивительно. От него исходила эта аура, как от страшного хищника, который в любой момент может наброситься и разодрать.

– А вот и доченька пришла. Заходи, дорогая, присаживайся. Знакомься с гостем. Тамерлан Дугур-Намаев нас навестить решил.

Я с ужасом посмотрела на Аллу, но она не сводила взгляда с отца. Как он отыскал нас? Так быстро! Как узнал, кто я? Он что дьявол?

– У нашей Аллочки сегодня день рождения…

Начал было Шамай, но Хан, не сводя с меня глаз, быстро сказал.

– У меня нет времени. Я пришел заключить сделку. Хочу купить ее.

И показал на меня пальцем. Нет, это не походило на шутку, не походило на фарс. Этот отвратительный человек с тяжелым и страшным взглядом произнес вслух именно то, что я услышала. В моих мыслях промелькнуло, что сейчас отец вскочит с кресла, выставит его вон, что начнется скандал и…Но Шамай молчал.

– Вы делаете предложение нашей Диночке? – переспросила Луси.

– Я разве сказал, что хочу жениться? Я хочу ее купить.

Тяжело дыша, впилась совершенно ледяными пальцами в спинку стула, близкая к обмороку.

– При всем моем уважении, господин…

– Хан. Зовите меня Хан.

– При все моем уважении к вам, Хан…но ваше предложение оскорбительно для нашей семьи. Дина нам не родная дочь, но мы ее воспитали и любим, как родную. И…

– Хватит. Мне неинтересна пустая болтовня. У всего есть своя цена. У вас – товар, а я – покупатель.

Он кивнул стоящему за его спиной лысому громиле, и тот извлек из кейса золотой слиток, похожий на маленький кирпичик, и положил посередине стола. Я, кажется, побледнела еще больше.

– Здесь хватит на то, чтобы отремонтировать твой разваливающийся дом и купить еще парочку.

– Мы…мы не можем продать нашу дочь! – воскликнул отец, и я быстро закивала. У меня слов не было. Я онемела. Я не верила, что все это происходит на самом деле. Не верила, что они вот так сидят за столом и…этот ужасный недочеловек предлагает за меня золото! Как он смеет? Я же не вещь!

Хан кивнул снова, и на стол положили еще два слитка.

– Это если по-хорошему. А по-плохому завтра твой бизнес лопнет, как мыльный пузырь, и от твоего дома останется один пепел. А ее, – он кивнул на меня, – я заберу просто так и дочь твою отдам черной своре на потеху. Замуж даже за самого гнойного прокаженного потом не отдашь.

Сердце билось сильнее и больнее, и мороз шел по коже.

– Пять слитков, и подпишетесь за меня перед поставщиками сырья.

Раздался голос отца, и у меня дыхание перехватило.

– Четыре слитка, и завтра ты получишь первую сделку.

Отец кивнул, а я чуть не закричала. Дернулась назад, наткнулась на стену. Быстро качая отрицательно головой.

– Нет-неееет. Неееет!

Закричала и выбежала из комнаты, помчалась к себе. С широко распахнутыми глазами глядя перед собой и постоянно качая головой в страшной истерике, когда даже имя свое не помнишь и слова сказать не можешь. Нет…они не могли меня продать. Нет…Только не Шамай. Он же мне, как отец… я же помню себя у него на плечах с косичками и синими бантиками, помню нас с Аллой в зоопарке верхом на осликах…помню свой день рождения с огромным тортом и двенадцатью свечками.

Дверь распахнулась, и Луси склонилась надо мной.

– Собирайся, дочка, с ним поедешь.

– Неееет.

Я трясла головой и не верила, что она мне это говорит…я же ее любила, как мать. Они не могут меня вот так…так нельзя с людьми. Нельзя.

– Не надо. Пожалуйста…умоляю, не надо.

– А как нам быть? Он завтра убьет нас всех! А тебя все равно заберет! Как нам быть? У нас нет выбора! Ты же знаешь, кто он.

– А так…так умру я…

– Не умрешь. Потерпишь немного. Он потом отпустит, а мы с отцом замуж тебя выдадим за хорошего человека. Ну что нам делать, Диночка? Как быть? У Шамая сердце больное…если дом сгорит и бизнес лопнет, он не переживет. А мы с Алкой куда? Мы же женщины. Нас разве что к себе только брат Шамая возьмет и то…

– А мне…как быть мне?!

Она подняла меня за плечи и прижала к себе.

– Не знаю…мне самой страшно, но отец так решил. Он – главный в семье. Сыновей мне Бог не дал. Заступиться некому. Да и кто мы, а кто Хан? Раздавит, как мошек! А еще богат он несметно и, говорят, щедрый с женщинами. Может, и не обидит тебя.

А сама по голове меня гладит.

– Не согласишься, и все умрем.

– И ты вот так меня отдашь? Откажешься…что бы мои родители сказали? Если бы живы были?

Она отстранилась и скривилась, как от боли, как будто я ее ударила.

– Хочешь? Хочешь, откажу ему! Пойду поперек мужа? Только…только, наверное, это и будут наши последние дни!

– Нет…нет…что ты, – я посмотрела на плачущую Луси, – нет!

– Давай…беги, пока он там сидит. Беги через окно, да к тетке моей. Она денег даст на первое время. А я его отвлеку. Приглашу за стол, скажу, собираешься пока. Хочешь так?

Я молчала, а она слезы мне вытерла.

– Пойду гостей покормлю, арак принесу с погреба. Пока пить будут, оденься, деньги в копилке у нас в спальне возьми и беги. И знай…это самое большее, что я сейчас могу для тебя сделать. И спасибо не говори…Беги и молись за нас всех.

Глава 3

Иногда те, кого ты знаешь долгие годы, оказываются совершенными незнакомцами. Враги очень часто слишком близко, так близко, что ты не видишь, как они спрятали за спиной нож, который готовы вонзить тебе в сердце, потому что в их глазах плескается любовь и живое участие, а на губах улыбка прячет оскал монстра.

Восемь. Знак бесконечности Ульяна Соболева

Он привез меня в какой-то дом, поблизости больше ни души. Вокруг лес или парк, я не успела рассмотреть. В голову лезут самые страшные мысли. И мне кажется, что живой я оттуда не вернусь. Ведь говорят, что у известных и богатых людей свои способы пощекотать себе нервы, и этот азиат вполне может оказаться маньяком-психопатом.

Не зря говорят, что жилище напоминает своего хозяина. Снаружи небольшое двухэтажное здание казалось прекрасным невероятным загородным домиком, облицованным белоснежным мрамором, с такой же белоснежной крышей. Никогда в жизни не видела белой крыши…Как будто весь дом покрыт морозным узором или снегом. И несмотря на весь ужас происходящего я не могла не восхититься…но это был лишь фасад.  Вскоре мне открылась и боковая часть…резко контрастирующая с высоким забором и главным входом. Недостроенное, скорее, полуразрушенное строение, серое, вывернутое нутром наружу, пугало своей холодной сердцевиной. Здесь явно никто не жил, а строительство забросили уже очень давно. Мне были видны горы материала, накрытые контейнеры с кирпичом, пустые глазницы незастекленных проемов для окон.

Ворота Хан открыл сам, поставил машину возле красивых белых ступеней, потом распахнул дверцу в машине с моей стороны и без церемоний вытянул меня наружу. Придерживая под руку, насильно повел внутрь дома. В глаза бросился высохший и заросший плющом и мхом фонтан: с одной стороны – белая лебедь, а с другой – девушка. Мне было видно только лебедь и длинные развевающиеся волосы статуи. Покрытая мхом и плесенью птица казалась грязной, как и ее хозяйка.

– Идем! – дернул меня с раздражением за руку и втолкнул за дверь.

Видимо, здесь только начали делать ремонт и успели лишь несколько комнат привести в нормальный вид. Мебели практически нет. В гостиной голый, кирпичный камин, напротив него кожаный диван и вместо стола какая-то тумба. На тумбе пустые бутылки из-под спиртного, полная пепельница. Об одну из бутылок я споткнулась и чуть не упала, но меня придержали за шкирку. Подошва туфель раздавила стекло, и я вздрогнула, так как хруст эхом прозвенел на весь дом.

Логово зверя. Самая настоящая берлога. Похоже, он проводил здесь очень много времени, даже жил. Только не знаю, как можно было жить в этом скелете…да, этот дом напоминал мне разложившийся труп с гнилыми внутренностями. Окна покрыты пылью и паутиной. Ни на одном нет штор, но их завесили какими-то тряпками, в некоторых местах тряпки сползли, и я видела тусклое стекло. На полу пятна и разводы грязи. Возле стены валяются пустые коробки из-под фастфуда. А вдруг он привозит сюда своих жертв и здесь их насилует, и убивает? Мороз прошел по коже, и я стиснула сильнее пальцы в кулаки.

О боже! Я не хочу здесь быть. Неужели он запрет меня в этом ужасном месте? Словно в ответ на мои мысли монгол протащил меня через гостиную к комнате и втолкнул в нее. Это оказалась спальня. Все такое же запущенное, половина пола выложена зеркальным мрамором, но он настолько грязный, что эта грязь катается мелкими комками от дуновения ветра в приоткрытое окно. Посередине комнаты стоит двуспальная кровать. Постель заправлена покрывалом, и мне страшно подумать, сколько времени его не стирали. Возле окна голый комод. На комоде настольная лампа и тоже пустые бутылки. Электрические провода валяются на полу, их не успели спрятать и заштукатурить стены. На меня смотрит голый кирпич. Несмотря на то, что сейчас лето, в доме невыносимо сыро и холодно. Я поежилась, обхватывая себя за плечи.

– Здесь жить будешь.

Сказал, как отрезал, швырнул мою сумку с вещами на пол и подошел к окну, захлопнул его и поправил тряпку так, чтобы было не видно двор, затем включил свет. Под потолком оказалась большая хрустальная люстра и желтое свечение залило помещение. Какое жуткое сочетание недостроя и роскоши. Тонкая сеточка пыли теперь напоминала слой серого меха. И свет не добавил красок, а лишь создал еще более мрачную и холодную атмосферу.

– Как здесь жить…

– Как я скажу.

Сдернул покрывало с постели, и под ним оказались шелковые белые простыни. На первый взгляд чистые.

– Все, что надо, сюда привезут уже сегодня.

Прошелся по комнате обратно к двери и плотно ее закрыл, чем вызвал во мне состояние, близкое к истерике. Я невольно попятилась от него назад. Сейчас при свете, когда я заперта с ним в тесном пространстве, он кажется мне еще больше. Рубашка обтягивает его мощные руки, и из-под закатанных рукавов видны толстые вздувшиеся вены, жгутами тянущиеся к запястьям. На костяшках пальцев засохшие корки. Один удар этой руки, и моя голова сразу же лопнет. Но самыми жуткими были его глаза…

– И что мне здесь делать? – тихо спросила и судорожно глотнула сырой воздух.

– Раздвигать ноги и делать вид, что тебе нравится, когда я тебя буду трахать.

От одной мысли о том, что он приблизится ко мне, не то, что тронет, стало не просто не по себе, а я захлебнулась от ужаса.

– Отпустите меня…зачем…зачем… я вам?

Когда я это произнесла, он резко обернулся, в два шага оказался возле меня и, схватив за лицо, впился в меня безумным взглядом. Он отчаянно что-то искал. Его даже начало трясти от предвкушения.

– Скажи это еще раз, – хрипло приказал и сильнее сдавил скулы, – повтори слово в слово.

– Зачем… я вам?

Повторила и онемела от его близости. Раскосые, совершенно черные глаза полыхали огнем и пожирали мое лицо. Он жуткий, и в тот же момент есть в этой жуткости звериная красота.

Глава 4

(Кто хочет и любит под музыку. Под нее писалась глава. Советую послушать. Слова до мурашек 

The Sloe - Моя Печаль)

Взаимная любовь — это какая-то мистика. Непостижимое волшебство. Иногда страшное, фатальное, необратимое, но от этого не менее прекрасное. Ведь оно связывает не связываемое, соединяет противоположности, сталкивает среди миллиардов всего лишь двоих и заставляет гореть одинаковым огнем. Пусть дотла и в пепел…пусть иногда до смерти, но все равно — это волшебство.

Восемь. Знак бесконечности Ульяна Соболева

Он искал смерть. Ему хотелось заглянуть в ее пустые глазницы и, схватив костлявую тварь за глотку, заставить показать ему, где она спрятала от него воздух.

Он ведь больше не дышал. Не мог. Ему казалось, что у него полный рот земли. Он сожрал ее там, в шахте, вместе с Птичкой. Вонючую, проклятую землю, поглотившую самое драгоценное из всего, что у него было. Просыпался по ночам, падал с долбаного дивана и, стоя на четвереньках, пытался выблевать эти комья из горла и не мог. Он доставал их руками, раздирал глотку в кровь, плевался ею, а оно все равно мешало. У него больше не осталось голоса, его гортань исполосована шрамами.

Дед сказал, надо к психиатру, но он послал деда к дьяволу. Ни один долбаный мозгоправ не сможет залатать ему развороченную грудину и вернуть обратно сердце, ни один из них никогда не сможет достать из его горла сожранную землю…Пока не воскреснет Ангаахай, он будет задыхаться.

Помогало только пойло. Адское бешеное пойло. Он покупал самый высокий градус. В основном абсент, и заливал им забитую землей глотку. Ненадолго она прочищалась, а ему начинало казаться, что он наконец-то дышит.

Падал на спину, весь мокрый, задыхающийся, удерживая в руках бутылку, и стонал от бессилия и облегчения, сплевывая кровавую слюну и закатывая глаза.

– Ты сопьешься. Ты стал гребаным алкашом. Ты забыл, что у тебя дети, шахты, дом…

– У меня ничего нет…вот здесь пусто, а на зубах скрепит грязь, – отвечал хрипло склонившемуся над ним деду, – я слышу их голоса, моих маленьких мальчиков, видит дьявол, я люблю их. Безумно люблю…но они далеко и не могут достать меня из ямы. Я пытаюсь…и все равно не могу.

– Ты нужен своим сыновьям.

Обреченно повторял дед, но он его уже не слышал.

– Знаю… – шептал со стоном, закрывая глаза и чувствуя, как начинает засыпать, как проваливается в пьяный сон, который принесет ненадолго облегчение.

Ему нужно было ее увидеть. ПРОСТО, МАТЬ ВАШУ, УВИДЕТЬ! Стало бы легче. Стало бы не так раздирающе больно…Это же так ничтожно мало. Даже не тронуть, а увидеть. Издалека.

«Увидеть, маленькая, дай мне тебя хотя бы увидеть. Приснись мне….покажись, сведи меня с ума, появись в окне, на дороге, в клетке с тигрицами. Где угодно…Сведи меня с ума…Умоляю…Я хочу стать долбаным безумцем, которого преследует твой образ»

Но смерть не живет там, где он выхаркивает кровью одно единственное имя, она не приходит к нему и не опускается с ним на пол, туда, где он корчится от боли и орет, согнувшись пополам и ломая ногти.

Но он знает, где ее можно найти. На ринге. Там, где за нее готовы платить много денег. Кто-то сказал, что смерть бескорыстна. Нееет. Это жадная сука. Она любит звон золота, роскошь, кровь, грязь и похоть. Она озабоченная извращенная шлюха, которую тянет всегда туда, где отвалят побольше бабла.

И на ринге этого хватало сполна: денег, грязи, похоти и крови.

Он выходил драться и знал, что в очередной раз, когда противник будет корчиться в его руках, молотить кулаками по полу, дергаться в агонии. Он будет смотреть ему в глаза и спрашивать у Смерти:

– Где она? А? Покажи ее мне! Слышишь, сука! Покажи ее мне, и я отдам его душу тебе! Клянусь!

– Пощадииии! – умоляет соперник.

Он слышит дикие хрипы, смотрит в расширенные зрачки…а потом его словно бьет током, и он оборачивается. Пальцы разжимаются, и ему кажется, его самого только что ударили под дых. Врезали со всей дури так, что он широко раскрыл рот и задохнулся.

Она…она его услышала. Смерть…услышала…Или ему кажется?

Отбросил задыхающегося ублюдка и бросился к сетке. Ему плохо и больно. Он от боли не может вдохнуть, он онемел, и его огромное потное тело трясется от неверия, шока и сумасшедшей радости.

«Только не исчезай…нетнетнет…не исчезай! – кричит внутри, а сам смотрит в это лицо…лицо Ангаахай. Такое нежное, ослепительно красивое с этими широко распахнутыми глазами и приоткрытым розовым ртом. Вот она. До нее можно дотянуться рукой. И тронуть. А ему страшно. Вдруг тронет, она исчезнет…

Она ему кажется. На самом деле ее нет. Это галлюцинация. У него дикое похмелье, и поэтому он ее видит. Бьет соперника и не может отвести взгляд. Там…на трибунах, среди орущей толпы сидит она. У нее золотые волосы, белоснежная кожа и тонкие руки. Она не призрак…Она улыбается, трогает свои волосы, что-то говорит девчонке, которая сидит рядом. И…убивает его этим. Он раздавлен, разодран этим сходством. Смотрит, хочет найти отличия, убедиться, что ему показалось, а этого не происходит. Поворот головы, блеск глаз, взмах руки и скрещенные скромно ножки. Завиток золотых волос падает ей на лоб, и она убирает его таким знакомым движением.

И он сейчас сдохнет, если перестанет на нее смотреть.

Заметила, что он следит за ней обезумевшим взглядом, и бросилась от него прочь, а он заорал от безумного разочарования и кинулся ей вслед. Перепрыгивая через заграждение, расшвыривая чокнутых шлюх-идиоток, трясущих голыми сиськами и виснущих на нем, как пиявки.

За ней. Схватить. Ощутить в своих ладонях и понять, что это…не Ангаахай. Вот что ему нужно, чтобы успокоиться. Убедиться, что это не она, унять адское сердцебиение.

И…этого не происходит. Он видит, он точно видит перед собой ее лицо, слышит ее голос, чувствует запах. Но в то же время понимает, разумом прекрасно понимает, что это же не она. Ее взгляд орет ему об этом. В глазах копии нет любви. Там не живет его отражение. В них ужас, презрение и некая брезгливость.

Глава 5

Самую дикую боль можно испытать лишь тогда, когда трогал мечту и счастье руками, губами, вдыхал вместе с воздухом аромат нежности, а потом вдруг у тебя это жестоко отняли. Отодрали с мясом. 

Шели. Слезы из Пепла Соболева Ульяна

– Хан вернулся.

– И…

Дьявол стащил с луки седла тушку косули и, закинув на плечо, понес ее в дом. Беркут шел следом, глядя, как капает на землю свежая кровь. Брат поехал на охоту без него. В степи на машине делать нечего. Только пешком или верхом. Степь не любит цивилизацию. Там свои законы.

– Он захочет встретиться.

– Что это изменит?

– Ты запросил слишком высокий процент, Луу. Мы семья. Это нужно учитывать!

Тархан посмотрел на младшего брата, и с яростью свалил тушу на голый кухонный стол.

– Неужели? А когда мы с тобой жрали крыс и тараканов, кто-то из них подумал о нас? Кто-то счел наш процент слишком низким или высоким? Семья? Мы всегда были Дугур-Намаевы лишь на бумажке и то, потому что дядька выбил эту бумажку из проклятого Скорпиона. Не забывай, они бросили нас подыхать, им насрать на нас, и при любом удобном случае старый мудак вырвет нам кадыки. Не обольщайся насчет нашей семейки…не забывай, что наш папаша родом оттуда. Так вот я не позволю…а еще я хочу, чтобы они вернули нам то, что задолжали. И это не только деньги.

– Не связывайся со Скорпионом. Ты же знаешь, что это опасно, он и Хан…

– Я их не боюсь! И они мне не семья! Они временно владеют тем, что я хочу взять себе! И возьму! С тобой или без тебя!

– Со мной!

– Значит, заткнись!

Дьявол утер пот тыльной стороной окровавленной ладони. Семья. Когда это стало нужно, когда их прижало, они вдруг решили быть семьей и даже разыскали братьев…Двух ублюдков, чья мать, неудавшаяся детоубийца, наложила на себя руки, потому что долбаный богатый сукин сын опозорил ее и пользовал, как последнюю шлюху, а потом выкинул на улицу.

Он помнил тот день, когда она повела их обоих к реке.

Расчесала, долго песню пела про перепелочку и охотника. Как перебил крылья перепёлочке, как она с одним крылом над рекой летела, гнездо в клюве несла…да не хватило силёнок, и упала в воду камнем. Сама утонула и детки вместе с ней.

– Грустная песня, мама.

– Грустная, – улыбается сквозь слезы, а сама волосы им чешет, чешет и себе чешет.

У них с Тамиром длинные волосы были. Так в семье их принято – злых духов отгонять. Чем длиннее волос, тем дольше проживет его хозяин. А мать с короткими волосами…приезжал тот страшный человек и волосы ей сжег…кричала она и плакала. Братья спрятались в чулан и смотрели в щелочку. Выбраться не могли – мать их на замок закрыла.

– Куда мы идем? – спросил Луу. Что в переводе означало Дракон.

– Купаться идем. Грязь смывать, грехи, очищаться идем.

На берегу она им обоим на шеи веревки надела с камнями и себе, за руки их взяла и ведет все глубже, глубже. Они вырываются, а она на руки их взяла и держит. Песню орет все громче, вцепилась в них и идет под воду. Луу плохо помнил, как с шеи стянул веревку, как брата потащил за волосы из воды. Потом их долго откачивали…Но с тех пор проклятыми называли и дом их, покрытый сажей и красной краской, обходили стороной.

К ним никогда и никто не приходил. Даваа пил с утра до вечера. Ползал с бутылкой в руках и что-то бормотал, свечи вокруг всего дома ставил.

Пока однажды к ним не приехал гость. Седой, хромоногий старик в красивой и чистой одежде.

Дядька его на кухню отвел, посуду чистую с приданого матери достал, скатерть постелил. Мальчишки у двери притаились и слушали, о чем они там говорят.

Старик вкусно пах, от него исходила аура силы, власти и..чего-то знакомого и родного. Мальчишки смотрели на него с восхищением. Он, когда приехал, вручил Тархану Луу фигурку слона. Красивого, сделанного из бивня. Мальчишка забрал ее и сдавил руками. Ничего мужчине не сказал, и пнул локтем Тамира, который пытался отнять игрушку. Они были двойняшками, но Тархан родился первее брата на целых тридцать минут. По праву считался старшим. Чаще всего Тамир признавал это право…но не всегда.

– Фамилию дать не могу. Денег дал. До совершеннолетия хватит, а дальше пусть сами о себе заботятся. Но если вдруг понадоблюсь… знаешь, где найти.

Даваа молчал. Голову опустил, руки длинные между коленей свесил.

– Им и не нужна твоя проклятая фамилия! Убирайся! И деньги свои забирай! И игрушку эту вонючую!

 Отобрал из рук Тархана слона и хотел швырнуть в Батыра, но мальчишка перехватил руку дяди, укусил изо всех сил и, отняв игрушку, бросился с ней прочь. А второй мальчик подошел к Батыру и тихо спросил.

– Ты…наш дед? Да?

– Я ваш дед. Только ты никогда и никому этого сказать не сможешь.

– Ты уезжаешь? Когда приедешь еще раз?

Присел на корточки, погладил Тамира по курчавой голове.

– Не знаю. Может, увидимся когда-то. Все в жизни бывает.

Тархан видел все это через щель в стене. Видел и понимал, что дед – хитрая сволочь, что откупился от них и никогда больше не приедет, что бросил их с алкоголиком Даваа на произвол судьбы.

Дед…отец того монстра, который калечил их мать. Мать, которая предпочла умереть и убить своих детей, лишь бы не жить в позоре. Тамир ее боготворил…Тархан ее ненавидел. Она обрекла их на жуткое детство…Все золото и драгоценности, привезенные Батыром, дядя пропил…а потом и сам умер от туберкулеза. Долгие годы они зарабатывали тем, что просили милостыню возле храма. Их не гнали, потому что у Даваа были связи. С его смертью все усложнилось…место отберет Жирдяй. ОН давно на него метит. Их больше не пустят просить милостыню у храма. Все. Место пропало. Таковы законы улицы.

Они остались совершенно одни в огромном доме. Первое время доедали то, что было. Пока ничего не осталось…пока не закончилась последняя крупинка сахара. Тамир хныкал от голода, а Тархан притащил нарезанную с дерева кору и швырнул ему на колени.

Глава 6

Мир катят те, кому на это хватает ума и сил, а остальные бегут следом и спрашивают, куда же он катится, вместо того чтобы потеть и толкать с остальными.

Ульяна Соболева. Пусть любить тебя будет больно

Ко мне не приставили охрану, зачем охранять того, кто точно не сбежит. Меня приковали самыми безжалостными и нерушимыми кандалами – жизнью моих близких людей.

И никуда я теперь не денусь. Самое страшное, что мне и некуда деться. Я совершенно одна, и полагаться мне можно только на своего покупателя, хозяина или кто он мне теперь.

Его не было два дня. За это время я ходила по дому и осматривала его. Это не дом. Это какое-то жуткое логово, лишь отдаленно напоминающее жилище некоторыми элементами декора.

Самая жилая – это моя комната, а точнее, спальня, и гостиная более или менее пригодна к проживанию. Все остальное скелет с ошметками мяса. Свисающие пакеты, обнаженные балки, голые кирпичные стены.

Но была еще одна комната в другой части дома. Я открыла ее, когда бродила по развалинам от невероятной скуки. В комнате оказались вещи. Стопка книг, пара тетрадей, цветные карандаши, папка. Бархатные коробочки с драгоценностями, наваленные в кучу. Цепочки, колье, браслеты и кольца, диадема в виде лебедя. Эти вещи мне понравились. Они были очень изящными, нежными, не вычурными, как многое в этом недодоме и в его хозяине. Я рассматривала каждую безделушку, потом не удержалась и примерила кольцо с лебедем. Тело птицы было украшено сапфирами, и вместо глаз ярко сверкали камушки. Кольцо пришлось мне впору, и я рассмотрела на расстоянии свои пальцы. Красиво. У обладательницы этих сокровищ прекрасный и безупречный вкус.

Мысль о том, что у этого чудовища была любимая женщина, показалась мне очень странной. Слово любовь и этот монстр несовместимы. Как будто, если бы это слово могло быть живым, оно бы стало цветком и, едва соприкоснувшись с лапами орангутанга, было бы безжалостно измято.

Я спрятала кольцо обратно в футляр и достала тетради. Открыла одну из них и немного опешила. Вначале мне показалось, что это написала я. Чей-то неведомый почерк был невероятно похож на мой собственный. Может, более заостренные буквы у меня сейчас, или наоборот – здесь они какие-то остренькие.

Я открыла первую страничку…

«Я так скучаю по нему. Не верю, что его больше нет. Выглядываю в окно, смотрю на наши розы, на мостик, увитый цветами, на лебедей в пруду и не верю. Мой Лан не мог умереть. Я бы обязательно об этом знала. Во мне бы прекратилась жизнь, мое сердце превратилось бы в камень, и я не смогла бы без него дышать»

Лан? Кто такой Лан? О ком эта женщина так самозабвенно пишет и так невыносимо страдает?

«Я снова и снова возвращалась к месту аварии…я рассмотрела каждый камушек и каждую песчинку, перебирала их пальцами, трогала и думала о том, что мой Тамерлан не мог вот так уйти от меня и бросить свою лебедь…»

Я выронила тетрадь и замерла…неизвестная мне женщина писала о Хане…и о себе. Лебедь. Да, везде в этом доме были лебеди, и ее драгоценности, и несколько картин в коридоре, и та статуя в саду. Но мне не верилось, что она могла его любить…а ведь любила. Каждое слово в этом монологе дышало любовью, сочилось ею, наполняло ею воздух, даже я ощутила эту волну нескрываемой нежности.

«Мне ненавистно мое тело, я не могу смотреть на него, потому что ты его не видишь, Лан. Не видишь, как налилась моя грудь молоком, как ноют соски от тоски по тебе, по твоему жадному рту, по твоим пальцам, по ласкам, от которых все мое существо содрогалось в наслаждении».

Молоком? Это означает то, что у этого человека с этой женщиной есть или были дети. Один ребенок точно. И она пишет о том, что он был нежен с ней, о том, что любила его ласки, а я едва думаю о нем – содрогаюсь от ужаса.

«Я кормлю нашего сына и думаю о том, что, если бы ты мог видеть его личико, мог видеть, как для меня он сильно похож на тебя».

Сын…у них есть сын. Где эта женщина теперь? Почему ее вещи здесь?

Внизу послышались какие-то звуки, и я, бросив тетрадь, закрыла комнату и выскочила в коридор, помчалась обратно к себе. К счастью, это молчаливый слуга принес мне завтрак. Меня хорошо кормили. Мне привозили еду откуда-то вне дома. И нет, не из ресторана. Это была домашняя еда, и она мне нравилась. Особенно нежный молочный омлет с кусочками колбасы и сыра.

Пока ела, слова этой женщины крутились в голове. Как будто я их запомнила наизусть. Никогда не думала, что у меня такая хорошая память. Обычно я быстро все забываю, а здесь…словно сама их написала, словно они, вот эти слова, живут у меня в голове.

Любовь к зверю, как патетично. Но в жизни так не бывает. Звери остаются зверьми и в любой момент могут перегрызть горло или задавить…Значит, либо зверь стал с ней ручным котёнком, либо….либо она любила его вот таким зверем и готова была сносить раны и царапины от его когтей и клыков. Но я ведь не она.

Я доела омлет, поблагодарила слугу и вышла в сад. Заросший, страшный, похожий скорее на лес, чем на сад, единственное светлое место — это тот самый фонтан с лебедем и женщиной. Мне ужасно захотелось ее увидеть. Эту женщину.

Но что-то внутри содрогалось от этой мысли. Как будто мне страшно увидеть нечто такое, что заставит меня сильно испугаться. А вдруг у нее обезображенное лицо или выколоты глаза. Я медленно подходила к ней…но зайти вперед так и не решалась, только на лебедя смотрела. Странно…а ведь я видела этого лебедя во сне и не один раз. Как будто все эти сны были вещими. Вот она, лебедь, появилась в моей жизни и принесла мне страдания. Я почти обошла статую, но в эту секунду к дому подъехала машина, и я тут же попятилась назад. Он приехал. Монстр вернулся…Мне казалось, он должен здесь показаться ночью. Ведь чудовища непременно выходят из темноты, но мое персональное чудовище пугало меня и мучало в любое время суток.

Он вышел из машины и твердой, неумолимой поступью шагал по тротуарной плитке. В огромных ручищах две сумки. Увидел меня и вздрогнул. Да так сильно, что я буквально заметила, как сотряслись все мускулы его огромного тела. Нет, он не испугался, а скорее….даже не знаю. Что именно это могло быть. Его узкие глаза стали чернее самой бездны.

Глава 7

Иногда, поднимаясь на самую вершину высокой скалы, долго, упорно, стирая в кровь ступни, ломая ногти, рискуя сломать шею...Ты смотришь наверх и думаешь о том, сколько тебе еще карабкаться по отвесной скале, падаешь, висишь над пропастью, глядя с ужасом вниз, а потом снова взбираешься дальше, истекая потом, с дрожащими ногами и руками, с неимоверно зудящими мышцами и слезами усталости на лице. Но самое страшное, когда, поднявшись на самый верх, вдруг понимаешь, что дальше идти некуда, борьба окончена, а в ней был весь смысл твоей жизни, и вдруг он исчез. Его больше нет. Возникает дикое чувство опустошения и желание шагнуть прямо в пропасть, расправить руки и лететь вниз, чтобы сломать на ее дне все кости и, умирая, снова смотреть на вершину, мечтая ее покорить. 

 Шели. Слезы из Пепла Соболева Ульяна

Он не уехал.

Остался. Я слышала, как он ходит по дому, представляла его большой, черный силуэт, как мрачно меряет шагами гостиную, заставленную пустыми бутылками. Что может спасти меня от этого сумасшедшего безумца? Скорее всего, ничто…И никто. Только я сама. Если пойму правила его игры, если научусь не бояться, узнаю его лучше, пойму его…

В какой-то момент Хан перестал ходить как ненормальный туда-сюда, и я услыхала, как открылось внизу окно, выглянула из своего и увидела, как большая и черная тень спрыгнула с подоконника в сад. Какой же он гибкий, как пантера, и такой же опасный и дикий. Самый настоящий зверь. Не знаю, что нашло на меня, не знаю, зачем я это сделала, но я спустилась по лестнице и вышла из дома вслед за ним, я хотела понять, зачем этому мужчине посереди ночи выпрыгивать из окна в сад. Я тихонечко кралась сзади, босиком в тоненькой ночнушке, найденной мною в одном из чемоданов.

Как тихо вокруг, только ветер шуршит в кронах деревьев и в сухих лепестках поникших роз. Он треплет мне волосы и холодит кожу. Оглянулась на дом, прикидывая, как быстро смогу добежать обратно, но не кинулась прочь, а пошла за ним следом дальше. Меня трясло от любопытства и…и от какого-то предвкушения, что я могу узнать какую-то важную тайну, что-то скрытое об этом человеке, что-то, что поможет мне в будущем. Какая ясная сегодня ночь. На темно-черничном небе светит яркая россыпь звезд, и полная луна нежным золотом освещает дорожку, забор и кустарники с засохшей листвой. Около дома горят темно-оранжевые фонари, но в самом саду царит полумрак.

Как же здесь сыро и прохладно, несмотря на дневную жару, как будто именно в этом месте собралась вся сырость и влага мира. Меня бросило в дрожь то ли от холода, то ли от какого-то суеверного страха. Мужчина направлялся к статуе и к маленькому пруду, а я, крадучись, шла за ним по пятам. В нос забивался запах затхлости и плесени. Он…он напоминал мне запах кладбища…как и статуя женщины, раскинувшей руки в разные стороны, словно манящей в свои объятия, со склонённой головой и скрещенными стыдливо ногами. На ней как будто надето свадебное платье, и развевающаяся фата окутывает ее стройное тело, в одной из раскинутых рук зажата роза…

Луна так отчетливо и ярко освещала эту статую…а я присмотрелась к ней и вся похолодела, вся стала мраморно-закаменелой, как и изваяние передо мной…потому что мне казалось, что это стою я сама. Статуя походила на меня как две капли воды. Наверное, я закричала бы от ужаса…но меня настолько сковало лютью, что я не могла пошевелиться. Потому что Хан остановился у подножия…памятника? Теперь эта жуткая статуя напоминала мне кладбищенский памятник. Мужчина прерывисто и тяжело дышал, его лицо исказилось, как от боли, он протянул руку и тронул щеку статуи, словно вытирая с нее слезу. И только тогда я вдруг поняла, что с неба срывается дождь. Но как? Только что на нем не было ни облака. А теперь вдалеке все затянуто черной пеленой, и поблескивают стальные зигзаги молний. Мужчина ласкал лицо изваяния грубыми пальцами, ласкал нежно, любовно, вытирал капли, трогал губы, а потом заорал и упал на колени.

– Я…ищу тебя! Я настолько безумен, что не прекращаю тебя искать!…Почти нашел, слышишь? Нашел… и не могу, не могу. Мне больно, птичка…мне так адски больно. Я задыхаюсь…сегодня я снова задыхаюсь без тебя!

Он вдруг начал рыть землю руками, и я в отчаянии застыла… а когда он начал запихивать эти комья себе в рот, я чуть сама не заорала и попятилась назад. По его лицу текли слезы, и они были черные из-за грязи, потому что он стоял на четвереньках и жрал землю. Горстями запихивал ее в рот, давился, хватался за шею и все равно напихивал эти комья в свой широко открытый рот, они вываливались обратно, а он раскачивался на четвереньках и выл, как животное.

Это было самое ужасное из всего, что я когда-либо видела в своей жизни.

И вдруг он меня заметил, повернулся ко мне с бешено расширенными глазами, встал с колен и пошел на меня, скованную ужасом до полного паралича. Подошел вплотную. Грязный, с черными потеками на подбородке, со ртом, испачканным землей.

– Я задыхаюсь, – прохрипел он, – у меня вот здесь…

Тыкнул пальцами на горло.

– Земля…земля, под которой ты лежишь, девочка.

– Я…я не она.

Прошептала едва слышно и хотела сбежать, но он вдруг схватил меня за руку и потащил к статуе, швырнул со всех сил на землю. Туда, к ее ногам.

– Вот…вот она, так похожая на тебя. Смотри. Я нашел гребаное лекарство, а оно не помогает, Ангаахай! Смотри…она твоя копия. Не закопанная под землю. Не разодранная в клочья. ЕЕ пальцы… – он схватил меня за руку и ткнул ею в камень, а я в ужасе чуть не закричала, – они целы, ее грудь, ее ноги они…они целы, а не оторваны, как твои.

С каждым его словом мне становилось все более жутко.

– Она…она по какой-то дьявольской проклятой иронии жива… а ты нет.

Как же он кричал, сколько боли и скрытого отчаяния слышалось в этом крике, он вдруг обнял подножие статуи и закрыл глаза.

– Прости…прости, что нашел ее, прости, что привел ее в твой дом…Но мне надо, иначе я сдохну, иначе я задохнусь, птичка…. Я задохнусь без тебя. А мне,.. бл****ь…мне надо жить ради наших детей…Надо… я не хочу, видит дьявол…а надо.

Глава 8

Как часто мы ищем самые нелепые оправдания тем, кого любим, пытаясь всячески сгладить их вину перед нами только для того, чтобы иметь личное право любить их дальше и не презирать себя за это.

Остров Д. НеОн Ульяна Соболева

– Как ты смел, дед!… Мне наперекор!

Рявкнул Хан и склонился над дедом, который и глазом не моргнул.

– Смел и буду сметь! Тебе наперекор! Это моя дочь!

Брови Тамерлана сошлись на переносице, и руки сжались в огромные кулаки.

– Когда-то тебя это не заботило. Дочь или нет, тебе было наплевать.

– Пришло время исправлять ошибки.

– Замаливать грехи, ты хотел сказать… твоя дочь – сука, которая хотела тебя уничтожить, тварь, которая устроила переворот в моем доме. Я приговорил ее к смерти, и так и должно быть!

Дед аккуратно разложил пластины домино в круг и начал выстраивать второй ряд сверху.

– Не уничтожить, а отобрать власть и вылезти из-за плинтуса, куда мы с тобой ее оба загнали. У нее не получилось в любом случае. Остынь. Змея повержена, жало вырвано. Зачем воевать с родной теткой и зачем марать руки, которые и так по локоть в крови родственников.

Хан грузно сел в кресло напротив деда и смел фигурки домино одной рукой.

– Ты вернул ее в дом…ты не просто спас ей жизнь. Это я мог бы понять, но ты вернул ее в наш дом.

В мой дом. Потому что твой она превратила в руины.

– Я дал ей второй шанс.

– И кто спас ее продажную дрянную шкуру? Ни у нее, ни Зимбаги и Албасты не было никакой возможности выжить. Кто мог укротить тигров в заповеднике? Кого ты нанял, дед? Ты заплатил самому черту?

– Скорее, дьяволу.

И откинулся на спинку кресла, покручивая в пальцах пластинку с шестерками с обеих сторон.

– Если долго кормить тигров и приручать, они будут просто не голодны и не тронут свою добычу…или же тронут одну из них, ту, что им оставят на растерзание.

– Тогда чьи трупы были найдены…

– Албасты, Зимбаги и туристки.

Не моргнув глазом, ответил дед. Но у Тамерлана возникло странное чувство, что и сейчас ему лгут.

– Значит, ты просил о помощи Тархана?

– Скорее, я заплатил ему за услугу.

Хан зло повел носом и сглотнул вязкую слюну. Затем ударил кулаком по столу, и все оставшиеся пластинки подпрыгнули.

– Она должна была умереть!

– Она – МОЯ ДОЧЬ! И наша семья! Один раз я уже совершил ошибку и погубил своего ребенка в угоду правильности, потому что надо скрывать позор и потому что в семье так принято. Я позволил убить и растерзать моего любимого ребенка. Думаешь, я простил себя после этого? Думаешь, я сплю по ночам спокойно и не вижу во сне твою мать? Не слышу ее мольбы и крики о помощи? Думаешь, я не знаю о том, что потом позволил тебе убить моего единственного сына? И прикрыл твой зад, чтобы ни одна собака об этом не узнала? Думаешь, я спокойно живу с тем, что мой внук отцеубийца, а сын насиловал родную сестру годами? Многое изменилось! Я больше не хочу хоронить своих детей и внуков!

Крикнул хрипло и смел остальное домино на пол.

– Пока что я еще хозяин этой империи. Пока что еще я у ее трона, и я решаю, кому оставаться в этой семье, а кому убираться вон. Цэцэг будет жить здесь…или там, где ты позволишь ей остаться. Но жить она будет, или тебе придется и меня скормить тиграм, внук!

Хан выслушал его монолог, а потом залпом осушил стакан со свежевыжатым гранатовым соком так, что струйки бордовой жидкости потекли по его подбородку. Поставил стакан на стол и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Пусть ее приведут. Посмотрим на раскаявшуюся Магдалену. Ты ведь утверждаешь, что она раскаялась?

Двери открылись и пропустили внутрь помещения невысокую полную женщину, укутанную в черные одеяния. Она тут же упала в ноги Хана и вцепилась в его колени, вызывая в нем приступ смешанных чувств. Жалости и презрения.

– Пощади, Тамерлан…Пощади. Вспомни. Это я растила тебя, это я готовила для тебя сладости и защищала перед братом. Сжалься… я готова на все. Хочешь, прислуживать тебе буду. Хочешь, сошли меня куда-то, только позволь жить… я все осознала. Я раскаиваюсь, мне ужасно и ужасно жаль.

Хан отпихнул ее от себя ногой, и она поползла к отцу, впилась в его ноги пальцами и прижалась к ним лицом в пафосной истерике и пафосном смирении со своей судьбой. Цэцэг когда-то прекрасно управляла домом деда, она умеет руководить, держать дом в чистоте, нанимать прислугу и заботиться о хозяйстве. Она может пригодиться Хану совсем в другом месте.

– Она здесь не останется. Она поедет со мной и будет выполнять для меня самую чёрную работу, и если вдруг хотя бы что-то она сделает не так….

– Все сделаю так. Молиться на тебя буду. Ноги мыть и воду пить. Только сжалься и пощади меня, Тамерлан. Все ж не чужая тебе. Тетка родная. Люблю тебя как никак.

Засмеялся ее словам, так фальшиво прозвучавшим из тонких и бледных губ.

– Любить ты только саму себя можешь и золото. Встань.

Цэцэг послушно поднялась с колен.

– Поедешь со мной сегодня вечером. Займешься одним домом. Прислуживать там будешь и всю черную работу выполнять.

– Кому прислуживать?

– Не твое дело. А теперь вон пошла.

Указал пальцем на дверь, и Цэцэг послушно ретировалась из комнаты.

– В каком доме прислуживать будет? – спросил хитро дед. – Я, здесь, думал, поможет. Твоей дочери одной тяжело, она ребенок совсем.

– Здесь найму работников проверенных. Завтра этим займусь, а Цэцэг мне в другом месте понадобится. Тем более здесь ей делать нечего. Здесь она предостаточно накуролесила.

– В каком таком месте?

– В Лебединой усадьбе.

– И что там? Ты же еще строительство не закончил.

– Возобновил со следующей недели.

Старик вдруг вперед подался и внука за руку схватил. В его старческих глазах сверкнула надежда и какой-то дьявольский игривый блеск.