Падшая

Падшая

Падшая.

Михаил шел, и каждый его шаг отдавался глухой болью в затылке. Город вокруг напоминал гигантское, умирающее животное. Вечерний туман, смешанный с выхлопными газами, оседал на одежде липкой пленкой. Фонари горели через один, и их дрожащий, болезненно-желтый свет не разгонял тьму, а лишь делал тени гуще, уродливее. В витринах закрытых магазинов он видел свое отражение: ссутуленная фигура, серое лицо, потухшие глаза. Призрак, который забыл, что он уже умер, и продолжает по инерции ходить на работу.

Дождь здесь был особенным. Не очищающим потоком, а ледяной взвесью, которая проникала под воротник, под плоть, вымораживая душу. Мимо проносились машины, обдавая тротуар грязными брызгами, и в шуме шин Михаилу слышался бесконечный, монотонный шепот: «Некуда идти. Никто не ждет. Ничего не изменится». Он остановился у пешеходного перехода, глядя на красный сигнал светофора. Красный, как воспалённые от бессонницы глаза. Как аварийная лампа на приборной панели его жизни, которую он игнорировал последние пять лет.

Брак давно перестал приносить радость. Отношения с женой трещали по всем швам, а её холодное молчание стало привычным фоном их семейной жизни. Каждый новый день приносил лишь новые разочарования и бесконечное чувство одиночества. Михаил ощущал себя полностью опустошенным, словно вся жизнь утекла сквозь пальцы, оставив за собой лишь пустоту.

Мужчина помнил время, когда их кухня наполнялась ароматом готовящейся еды и смехом Марины. Теперь же здесь царил стерильный холод. Супруга сидела напротив, сосредоточенно изучая экран телефона. Свет от дисплея падал на её лицо, подчёркивая резкие морщинки у губ, которых он раньше не замечал.

— Соль передай, — глухо произнесла она, не поднимая глаз.

Михаил протянул руку за солонкой. Его рукав задел край её тарелки. Звякнул прибор. Марина резко отдернула руку, словно от ожога, и посмотрела на него. В этом взгляде не было ненависти. Это было бы хоть какое-то чувство. Там было брезгливое утомление.

— Ты даже поесть нормально не дашь, чтобы не устроить грохот, — тихо произнесла она, возвращаясь к изучению ленты соцсетей. — Вон, у Светловых муж новую машину купил. Возит семью на выходные в загородный клуб. А мы в последний раз были вместе… где? В «Ашане» месяц назад?

— Я работаю, Марин, — устало выдохнул Михаил. — Отчеты, конец квартала. Меня задержали.

— Тебя задерживают уже третий год. А денег больше не становится. Знаешь, я иногда смотрю на тебя и пытаюсь вспомнить того парня, который обещал мне, что мы увидим весь мир. Где он? Умер? Или просто превратился в офисную крысу? И даже не в крысу, нет, а скорее уж так, в серую мышь.

Она наконец отложила телефон. Экран погас.

— Кстати, звонила твоя мать. Опять сердце.

— Ты съездила?

Марина горько усмехнулась, поправляя волосы нервным жестом:

— Я? А я кто в этой семье? Служба доставки лекарств? Сиделка? У меня дедлайн по проекту горит синим пламенем, а я полдня слушала, как ей плохо, потому что её сын не может найти пять минут, чтобы позвонить. Но это ещё полбеды. Денис…

Жена замолчала, и в тишине кухни стало слышно, как гудит холодильник. Звук, похожий на электрический стон.

— Я нашла у него в рюкзаке странные рисунки. Черные, страшные. И вейп. Ему четырнадцать, Миша! Он не разговаривает со мной неделю. Я для него, банкомат и уборщица. А ты для него, пустое место. Сделай хоть что-нибудь. Пойди и поговори с ним, как отец, а не как посторонний мужик, приходящий переночевать!

Михаил молча встал, оставив ужин нетронутым. В горле стоял ком. Он подошёл к комнате сына и тихо постучал.

— Денис? Можно?

В ответ, лишь приглушённый ритм басов и тяжёлое молчание. Михаил нажал на ручку, но дверь была заперта изнутри.

— Уходи, — донёсся резкий, ломающийся голос.

— Я хочу с тобой поговорить.

— Уходи. Займись лучше своими делами. Ты же у нас спец по «делам».

Михаил прислонился лбом к холодному дереву двери, ощущая сильную пульсацию в висках. Ему хотелось закричать, выбить эту чёртову дверь, схватить сына и трясти его, орать, высказав всё накопленное. Но вместо этого он просто развернулся и вышел в прихожую.

На работе дела шли из рук вон плохо, но даже это казалось незначительным на фоне проблем с семьёй. Сын замкнулся в себе, стал агрессивным и отстранённым, и отец не знал, как достучаться до него. А тут ещё родители заболели… Их слабость и беспомощность больно ударили по сердцу. Чувство вины за свою неспособность помочь близким тяжелым грузом давило на плечи.

Квартира родителей встретила его запахом корвалола и старости. Отец, когда-то крепкий мужчина, работавший на стройке в любую погоду, теперь казался уменьшенной, хрупкой копией самого себя с вечно ноющими суставами. Он сидел в кресле, укрыв ноги пледом, и его руки, лежащие на коленях, непрестанно дрожали.

— Пришёл… — прошамкал он, пытаясь улыбнуться. — А мать спит. Совсем замаялась со мной, Мишка.

Михаил присел на край обшарпанного дивана. На стене висела его детская фотография. Он там смеётся, верхом на плечах у отца. В то время мир казался огромным и безопасным.

— Как ты, пап?

— Да что я… Живой пока. Ты вот скажи, чего в глазах такая темень? Опять с Маринкой лаетесь?

Михаил опустил голову. Ему было стыдно признаться, что он не справляется даже с собственной жизнью, в то время как отец в его возрасте строил дома и тащил на себе всю семью, не жалуясь.

— Всё нормально, пап. Просто немного устал. Знаешь, как это обычно бывает…

— Гляди, устал он…

Отец тяжело вздохнул, и в этом вздохе не было осуждения, только бесконечная жалость.

— Жизнь, сынок, она как река. Если перестанешь грести, то утянет под корягу. А ты, похоже, надежду давно потерял.

Выходя из подъезда, Михаил почувствовал, как на него наваливается тяжесть всех невысказанных слов. Чувство вины грызло его. Он ненавидел себя за то, что визит к родителям стал для него тяжкой обязанностью, а не потребностью сердца.