Пандоры и Ящик

Глава 1

Славному отдал приказ он Гефесту, как можно скорее

Землю с водою смешать, человеческий голос и силу

Внутрь заложить и обличье прелестное девы прекрасной,

Схожее с вечной богиней, придать изваянью. Афине

Он приказал обучить ее ткать превосходные ткани,

А золотой Афродите — обвеять ей голову дивной

Прелестью, мучащей страстью, грызущею члены заботой.

Аргоубийце ж Гермесу, вожатаю, разум собачий

Внутрь ей вложить приказал и двуличную, лживую душу.

Гесиод «Труды и Дни».

Глава 1.

Нас выстроили парами. Торжественная часть подходила к концу, и мы стояли (спины выпрямили, животы втянули, головы склонили), боясь дышать, в полной тишине. Мы ждали, когда перед нами распахнутся двери храма. Из зала, где прощались с Идой, до нас доносилась речь Императрицы. «Смерть Пандоры — это трагедия,» — говорила она. Я заметила, что Кити, стоявшая рядом, не удержалась и вздрогнула. Императрица продолжала. Голос ее был наполнен незнакомой нам до сегодняшнего дня силой: с нами она говорила мягко и заискивающе, как с котятами.

«Я знала Иду. Три дня назад Пандоры потеряли одну из лучших. Я приняла решение допустить их в мир, чтобы они попрощались с сестрой».

Я задержала дыхание. Двери храма распахнулись. Собравшиеся ахнули в унисон. Они смотрели на нас, как на чудо. Для них мы и были им: девочки, рожденные и осиротевшие под алой звездой Пандоры, запертые до двадцати лет в Ящике, несущие в себе яд или спасение. Способные открыть сосуд, затерянный где-то в глубинах Остазии, и выпустить в мир все зло или все добро, какие заключили в нем Боги, покидая нас. Какая-то женщина вцепилась тощей рукой в пиджак своего мужа. По залу прокатилась волна взволнованного шепота. Я крепче сжала в пальцах ветвь Мирта, увенчанную цветком. Мы начали движение. Неслышно заскользили по полу, сосредоточенные и аккуратные, отражая друг друга, словно зеркала. Наши длинные черные юбки покачивались в такт шагов, пышные рукава блуз делали руки похожими на крылья. Кити запела. Мы отозвались. Гимн Прощания. Пронзительный, болезненно похожий на детский плач, он вознесся к высокому куполу Храма. Когда мы закончили и умолкли, замерев в глубоком поклоне у Иды, я услышала, как Император Михаил шепнул кому-то про нас — «лебедушки мои», и еле сдержала гордую улыбку.

Ида лежала на большом плоском камне, обтянутом белым полотном. Каждой из нас предстояло подойти к ней, чтобы прикоснуться в последний раз и подарить от себя цветок. Директриса позволила выбрать любой из богатой оранжереи Ящика. «Мне так жаль бедняжку,» — сказала она, утирая слезы, — «соберите для нее самый красивый букет».

Когда, наконец, подошла моя очередь, я сделала шаг вперед и склонилась над Идой. Она никогда прежде не выглядела такой красивой, такой правильной. Ида была очаровательна в своем саване, так спокойна и хрупка, укрытая легкой полупрозрачной вуалью, усыпанная цветами. Ей были к лицу наши дары. Я положила на грудь Иде ветвь Мирта. Мое послание было прочитано другими Пандорами так же легко, как я читала их. Нежные лепестки Вдовьих слез — мы плачем. Пышный пурпур Скабиозы — ты оставляешь нас в печали. Мирт, который я принесла для нее, означал тоску. Я шепнула — «буду скучать, Ида», поправила складку ее вуали, уронила слезинку. Тогда мой взгляд зацепился за что-то неуместное в нашем цветочном узоре. Как блик света на картине там, где его быть не должно, по левой кисти Иды вилась темно-зеленая змейка с маленькими розово-пурпурными цветочками. Чабрец Обыкновенный. На нашем языке чабрец — подозрение. Я бросила взгляд на сестер — они не могли его не заметить, но на их лицах не смогла прочитать ничего, кроме сдержанной скорби.

Прощание завершилось, и мы покинули храм в мрачной тишине. Вокруг сгущался туман. Барка, ожидавшая нас, тревожно поскрипывала. Немеда что-то нашептывала ей, плеск ее вод издавал какой-то бесплотный звук, бессодержательный и безэмоциональный. Такой, наверное, и ожидался от истинной Пандоры. Ничего вразумительного, просто приятный фон для чужих мыслей и разговоров.

— Ну же, девочки, скорей! —Дама звонко хлопнула в ладоши.

Меня всегда раздражало то, как она говорила с нами. В ее тоне улавливалось какое-то неясное сходство с интонацией, которую папа использовал, обращаясь к коровам. Он все поучал — «Ани, это тупые животные. Говори с ними громко и кратко. Не понимают — ударь. Если дашь слабину, они разбредутся, свалятся в какой-нибудь овраг, переломают шеи, и нам будет нечего есть. Поняла? Ты меня поняла?». Папа только и делал, что учил жизни, которой у меня никогда не будет.

Мы принялись взбираться на барку по шаткому импровизированному мостику из двух досок, наспех связанных веревкой. Шли по одной с разницей в десять секунд. Дама хмуро наблюдала за нами, скрестив руки. Неужели затеяла устроить взбучку в такой день? Я слегка поморщилась, представив эту сцену. «Девочки, на похоронах вашей сестры вы вели себя ужасающе! Ани, ты чуть не оступилась на мостике! Что скажешь в свое оправдание?». Ну, например, что Император мог бы выделить для нас свою барку, тогда бы мы не рисковали поскользнуться и упасть в ледяную реку. «Молчи и услышишь,» — процитировала я про себя Книгу Подзведных, чтобы оборвать поток дерзких мыслей, — «терпи — и воздастся тебе».

Глава 2

Мне снился наш дом. Папа разложил полынь на сушку, и от ее терпкого запаха щипало в носу. Я была такая маленькая, тоненькая. Вскочила на ноги, закружилась, рассмеялась и зачем-то глянула в окно. Солнце было в зените, и жаркий воздух словно дрожал. Желтые поля пшеницы уходили вдаль, нескончаемые, обещавшие хороший урожайный год. Вдали их цвета становились все бледнее и на краюшке земли сливались с горизонтом. В полях стояла мама. Я сразу узнала ее. По непослушным кудрям и легкому телу танцовщицы. Откуда-то издалека послышался голос тети. Невозможная. Ани, твоя мама была совершенно невозможная. Может, где-то за тридевять земель и живут женщины с такими ровными спинами, мелодичными голосами и умными глазами, но не здесь, не у нас. Мама помахала мне и растворилась в воздухе. Я сорвалась с места, побежала к ней. В спину мне несся голос отца «ты поняла, Ани? Ты поняла?». Исчез дом, пропал запах полыни, поля почернели, небо заволокло тучами, и я упала в ледяной, подернутый тиной пруд Святой Алии.

Дама схватила меня за плечо и выдернула из кошмара.

— Ани, бегом вставай. Через пятнадцать минут тебя ждут в комнатах Директрисы.

— Меня? — Я непонимающе уставилась на Даму. Сон отказывался уходить, голова гудела, тело не слушалось.

— Кофе остывает, Ани, — чеканя каждое слово, проговорила Дама.

Да, кофе… Сегодня была моя очередь подавать кофе Директрисе. Я тихонько встала с кровати, потянулась, заморгала часто-часто, чтобы окончательно проснуться. Взяла форму. На цыпочках прошла вдоль ряда узких кроватей, на которых спали другие Пандоры. Лица у них были хмурые, сосредоточенные. По скуле спящей Кити расползся буро-синий синяк. Наверное, ударилась, когда падала… Я вздрогнула, вспомнив события прошлой ночи, и сразу же усилием воли прогнала эти воспоминания прочь. Скользнула в умывальную, осторожно прикрыла за собой дверь. Не раздумывая долго, задержала дыхание, умылась холодной водой, еще с ночи приготовленной для нас прислугой.

Комнаты Директрисы занимали верхние этажи правой башни Ящика. От Дортуара идти всего ничего. Я оказалась у кабинета, где она предпочитала пить кофе за утренней газетой, на пять минут раньше, чем от меня ожидалось. И застыла, не зная, как поступить. Тело ныло, руки, державшие тяжелый поднос с кофейником, дрожали. Поднос поставить было некуда, а войти раньше положенного — страшно. Пока я лихорадочно соображала, как мне поступить, по коридору за моей спиной загрохотали шаги. Тяжелые, уверенные. Мужские. Я обернулась и замерла в ужасе. К двери кабинета шел, ослепительно улыбаясь, Светлейший Князь Алексей Николаевич, младший брат Императора. Я должна была сделать глубокий реверанс, но как? Князь махнул мне рукой.

— Не беспокойтесь, дорогая. — Сказал он своим ярким, глубоким голосом. — Я терпеть не могу эту церемониальщину.

Он подошел ко мне почти вплотную. Никогда прежде я не видела Князя так близко. Его глаза были поразительной голубизны. В изящно завитых черных усах пряталась насмешка.

— Дайте-ка это мне.

Алексей Николаевич забрал у меня из рук поднос и подмигнул. Я заметила, что на его пиджаке у сердца приколот синий колокольчик аквилегии. В других обстоятельствах я бы тихонько хихикнула: аквилегию дарят мужьям-рогоносцам и распутным холостякам.

— И зачем вас, звездочек Империи, заставляют прислуживать какой-то не особо выдающейся стареющей дамочке? Глупая традиция. Запомните — балом правите вы, моя дорогая.

Надо было что-то сказать. Но слова застряли в горле, голову окутал туман. Я смогла лишь выдавить из себя подобие улыбки и склонить голову, надеясь, что Князя хотя бы позабавят мои пунцовые щеки.

— Посторонись, будь так добра. — Алексей Николаевич кивнул в сторону.

Я почти отпрыгнула от двери. Князь, ловко удерживая поднос одной рукой, без стука вошел в кабинет. Спустя целую вечность, которую я простояла на месте, сгорая со стыда, ко мне вышла Директриса и приказала вернуться в дортуар. Я присела в быстром реверансе и помчалась к Пандорам, на ходу сочиняя для них историю о том, как Светлейший Князь забрал у меня поднос с завтраком и, возможно, для красного словца, поцеловал мне руку.

***

После завтрака, на котором мы изо всех сил старались вести себя тише воды и ниже травы, нас загнали в танцевальный класс. Танцмейстер сразу же взялся за дело и принялся хлопать наши истерзанные ночью плечи деревянной палкой, придираясь к осанке.

— Как вы собираетесь танцевать на балу? — Шипел он, брызжа слюной во все стороны, — это никуда не годится, дамы! Кира, ты похожа на жабу. Сена, ты называешь это прыжком? Смотрите на Кити! Просто повторяйте за ней.

В обычный день Кити бы залилась краской от похвалы, но после ночи молитв, ее хватило лишь на скромную улыбку. С нас сошло семь потов (что не очень-то приятно, учитывая, что по танцевальной зале сквозняки рыскают даже в безветренную погоду), и только тогда Танцмейстер объявил, что мы можем быть свободны. Отпустив вдогонку несколько ядовитых комментариев о наших танцевальных способностях и полном непонимании, как сильно нам повезло, что стечение обстоятельств привели его в Ящик.

На обед мы просто ввалились и рухнули на свои места, накинувшись на уже остывшую жиденькую похлебку. По длинному обеденному столу Пандор пронесся слушок. Непонятно, откуда он взялся, но быстро оброс мяском и до наших ушей дошел уже готовеньким, облеченным всего в два слова, без всяких «наверное» и «может быть».