Пароль - "Аврора"

Глава 1. Бункер. День возвращения. Вадим

— Гриша, ну что?!

— Хорошего — ничего. — Бункерный врач Григорий Алексеевич, коллегами величаемый то «Грегором», то «доктором Хаусом», выбрался в коридор и закурил. — За Германом отправили пацана?

— Да. Сразу, как стемнело, поскакал.

— И то ладно. Может, хоть ему эта ненормальная что-то объяснит. Я лично ничего не понимаю.

«Ненормальной», вполне заслуженно, Григорий назвал девушку-адаптку.

***

Сталкер, едва войдя в бункерную клинику и поймав мутным взглядом Вадима, кивнул ему на заляпанный грязью рюкзак — приволок в стерильное помещение, несмотря на протесты, — и процедил:

— Там — ящик. Железный. Бункерный сказал, тебе отдать.

Посмотрел, как его спутники укладывают Кирилла на операционный стол. Опершись о спинку смотровой кушетки, попытался еще что-то сказать, но не сумел. Побледнел и начал падать.

Девушка-адаптка одним прыжком подскочила к нему, взвалила на кушетку. Сунула одну руку Сталкеру за пазуху, другую положила на лоб. Замерев, подержала так ладони и болезненно скривилась. Раздернула на груди молнию комбинезона. Извлекла из-под одежды, размотав салфетку, наполненный шприц, стащила со Сталкера куртку и ввела ему какой-то мутный раствор. После чего устремилась к Кириллу. Решительно оттолкнула Григория.

— Не смей! Что ты делаешь?! — Это выкрикнули одновременно и врач, осматривающий Кирилла, и обалдевший Вадим.

— Что надо. Отвали.

Говорила адаптка так же, как Сталкер — резко и отрывисто. Взяла Кирюшу за руку.

— Ненормальная! Дай сюда!

Григорий попытался помешать, и в то же мгновение оказался на полу. Никто не успел понять, как. Свободной от шприца рукой адаптка выхватила из кобуры пистолет.

— Дернешься — выстрелю, — пообещала она Григорию. — А ну, все — пять шагов назад! — Гневно горящие на темном лице глаза обвели собравшихся по очереди.

Медсестра Светлана Борисовна взвизгнула и схватилась за сердце. Григорий, невнятным шипением задавив ругательство, положил руку ей на плечо.

С места не тронулся никто. Происходящее было настолько странно, что всерьез не воспринималось.

— Успокойся! — Вадим протянул руку к шприцу. — Отдай!

Вместо ответа адаптка выстрелила. Пуля разбила кафельную плитку — осколки так и брызнули — в сантиметре от ноги Вадима.

— Не лезь! Пять шагов назад. Кому сказала?! — Девушка направила пистолет Вадиму в голову.

Теперь они поверили. Попятились к двери.

— Сели на пол! Быстро!

Люди начали садиться. Вадим замешкался, и в стену над головой вонзилась вторая пуля. На пол он почти упал.

— Сидеть смирно! — распорядилась адаптка.

И, не сводя с собравшихся настороженных глаз, ввела препарат Кириллу. «Даже иглу в шприце не поменяла», — екнуло сердце у Вадима. После этого положила руки на лоб и грудь Кирилла и замерла — так же, как возле Сталкера.

Чем дольше Вадим смотрел на Кирилла, тем отчетливее понимал — нет ничего странного в том, что бункерные жители не признали своего любимца. У мальчика страшно, по-адаптски, потемнела кожа.

Адаптка, подержав ладони на его груди и лбу, с облегчением выдохнула. Отошла от стола и села на кушетку рядом со Сталкером. Освободилась от комбинезона. Стащила куртку и все той же иглой ввела препарат себе. По-прежнему не сводя глаз с наблюдателей.

Выдернула шприц — Вадим успел заметить, что содержимое в нем еще осталось, — бережно завернула обратно в салфетку. Вытащила из горловины футболки подобие кошелька, убрала шприц в кошелек, а кошелек — назад под футболку.

— Вставайте, — разрешила она.

И бессильно привалилась к стене.

***

… — Так что с Кирюшей?

— Говорю же, не понимаю. — Григорий выдохнул плотную струю дыма.

Как многие люди, стоящие на страже здоровья, он был заядлым курильщиком. Эта странная особенность поражала Вадима до глубины души, объяснить себе ее логику он, как ни старался, не мог.

— У Кирюши два огнестрельных ранения. Тяжелые, но не смертельные, и я бы сказал, что повезло парню — если бы не ожоги. Площадь поражения такая, что диву даюсь, как он жив до сих пор! Давным-давно должен был умереть, извини за прямоту. Температура — выше сорока, хоть прикуривай. С такой температурой не живут! И с такими ожогами тоже. У него печень должна была отказать, как минимум, сутки назад. Кровь должна была свернуться, как снятое молоко! А он все еще жив. И двое других живы.

— А что с другими? — машинально спросил Вадим. Он переваривал услышанное.

Потерявшим сознание Сталкером занимались Оля и прибежавшая на помощь Светлана Борисовна. Адаптка проглотила жаропонижающий порошок и глюкозу, не запивая водой: «Я сгорела, мне нельзя». Пистолета из рук так и не выпустила — хотя, казалось, от лекарств и усталости впала в забытье. Но, когда Вадим осторожно потянул за шнурок на шее — нужно ведь было узнать, что в шприце! — в висок ему уперся холодный ствол.

— Пошел …! — отчетливо произнесла адаптка. — Копыта убери.

Шнурок пришлось выпустить. А девушка, убедившись, что Вадим отошел, снова закрыла глаза.

… — С другими — то же самое. Ожоги и температура бешеная, как только эта чокнутая до сих пор в сознании?.. А у Сталкера сепсис начался, причем давно — не знаю уж, каким чудом парень держался. У него бедро разрублено.

— Что?!

Григорий вздохнул. Попросил:

— Только не думай, пожалуйста, что я тоже с ума сошел! Я, конечно, к помешательству близок — после всего, что сегодня увидел, но рубленую рану определить пока еще в состоянии… Тесаком рубанули, а может, топором. От души, до самой кости.

— Когда… — Вадим сглотнул. — Когда все это… произошло?

— Трое-четверо суток назад. Не меньше.

— Сколько?!

— Я тоже сам себе не поверил. Спросил у девчонки, но она на вопросы плохо реагирует. Успокоительное-то не воткнуть, не подпускает. В пистолет вцепилась намертво… Скорей бы уж Герман приехал.

Герман появился через час.

Сидевший в коридоре, у дверей клиники, Вадим еще издали услышал стремительные шаги. Перемещаться по Бункеру с такой скоростью не умел никто, кроме командира адаптов.

Глава 2. Бункер. 2 дня после возвращения. Григорий

Слухи о том, что услуги выпускников военно-медицинской Академии востребованы в таких местах, как Институт, среди курсантов ходили. Но для себя Григорий такой судьбы не предполагал — был уверен, что человеку «с улицы» в подобное заведение не попасть, и предложению о переводе несказанно удивился. Получил его спустя четыре года армейской службы и ухватился с радостью: наконец-то забрезжила возможность наладить личную жизнь.

После полевых госпиталей и медсанбатов, после контузий, ранений и смертей «в результате невозможности оказания квалифицированной медицинской помощи» уютная, оснащенная новейшим оборудованием клиника Института показалась Григорию раем.

Он заверял больничные листы и оформлял декретные отпуска. С неподдельным вниманием выслушивал жалобы на головные боли и несварения желудка. Проводя неспешные профилактические осмотры, выписывая направления в санатории и пансионаты, Григорий сам себя чувствовал курортником. Он вернулся к заброшенной диссертации, женился. Вскоре Галя забеременела. А в день, когда все случилось, уехала отдыхать на море — Григория задержали на работе, он должен был присоединиться к жене не позднее, чем послезавтра… Наступило ли для Гали послезавтра, или она, вместе с будущим малышом, погибла в день катастрофы, Григорий старался не думать.

У каждого из бункерных жителей были за спиной похожие истории, своя боль и свое горе. Утешение люди находили в работе. Трудились над созданием лекарств, сборкой генераторов. Многие искренне верили, что когда-нибудь жизнь на поверхности вернется на круги своя, нужно лишь ждать и надеяться. И разрабатывать вакцину.

Больше всех вакциной грезил Вадим. В возможности ее создания не сомневался и умел заразить своей верой окружающих.

В последние годы в его словах мелькало, что катастрофа явилась едва ли не благом для человечества! Теперь, когда продолжение людского рода напрямую зависит от воли тех, кто собрался в Бункере, можно будет воспитать новое общество. Сызмальства прививая будущим его созидателям тягу к знаниям и стремление к самосовершенствованию, на выходе Вадим предполагал получить едва ли не новую расу — счастливых, гармоничных, всесторонне образованных и развитых людей. Выращивать новую расу предполагалось в инкубаторе, Вадим вполне серьезно рассуждал о необходимости создания такого. Естественное зачатие, так же как последующее вынашивание и воспитание детей на поверхности, полагал глупостью и безответственностью.

— Думаю, никому тут не надо объяснять, что адапты смогут воспитать только новых адаптов, — горячился он. — И, если уже сейчас они — полуграмотные дикари, то следующее поколение неизбежно скатится к каменному веку! Остаться людьми нам помогут только контроль и правильное воспитание. Многое, разумеется, будет зависеть от генофонда, но в целом наше будущее — в наших руках. Основной задачей я вижу воспитание поколения, чьи мысли будут устремлены к развитию и совершенствованию — так же, как наши…

— А кормить-то их кто будет, — ехидно вопрошал Григорий, — твоих высокоразвитых?

— Разумеется, кому-то придется заниматься и производством, и сельским хозяйством, — небрежно отмахивался Вадим, — это неизбежно. Как неизбежно и то, что равно способными к наукам дети быть не могут… Все мы прекрасно знаем о существовании методик, позволяющих выявить интеллектуальный потенциал уже в двух-трехлетнем возрасте, определить каждому ребенку его целевую функцию — вполне в наших силах. Таким образом, новое поколение будет расти и развиваться с уже заложенным пониманием того, чем им предстоит заниматься в будущем. Варварские общины, вроде той, что создал Герман, в цивилизованном обществе недопустимы! Мы создадим и воспитаем совсем других людей. Ответственных, целеустремленных, ставящих во главу угла знание, а не грубую силу…

— Ты бы для начала Олегом занялся, — саркастически ворчал Григорий. — Попробуй из него воспитать ответственного и целеустремленного? В качестве, так сказать, опытного проекта?

Вадим досадливо морщился.

— Олег — сложный мальчик… Но этот случай лишь подтверждает мою теорию! Кирилл и Даша — умницы, надеюсь, с этим ты не будешь спорить?

Григорий не спорил. Споры с Вадимом он вообще почитал гиблым делом. Сергей Евгеньевич над фантастическими мечтами Вадима тоже посмеивался, приговаривая, что не стоит делить шкуру неубитого медведя. Сначала — вакцина, а уж о построении счастливого общества еще будет время подумать.

В душе Григорий был уверен, что выращивание людей в инкубаторе — даже если получится это осуществить, ресурсами для его создания Бункер, по слухам, обладал — чушь собачья. А Вадик — идеалист. Фантазер… Да и что с него взять, в Бункер мальчишкой-аспирантом попал, как и Лена, Сергей рассказывал, что по какой-то госпрограмме. Взрослой жизни понюхать-то толком не успел.

Детям нужны не воспитатели, а родители. Дети в салочки должны гонять на свежем воздухе, а не под землей в мониторы таращиться… Но свои мысли Григорий предпочитал держать при себе. Сергей прав, преждевременно об этом думать. Вот если с вакциной и впрямь все получится… Глаза-то у Вадима после того, как вскрыл привезенный из Новосибирска контейнер, ярче прожекторов горели. То и дело прибегал осведомиться: как там Кирюша?.. Отчаянно нуждался в толковом помощнике. А уж с Лары и вовсе с живой не слез бы, тут Герман как в воду глядел. На атомы бы разложил, чтобы до сути ее способностей докопаться! Умордовал бы анализами и опытами…

Это я здесь, — думал Григорий, — с ними со всеми таких чудес насмотрелся, что уже ничему не удивляюсь. Каким-то образом девчонке это удается. Результат налицо — ну, и слава богу.

***

Лара оказалась идеальной медсестрой, Григорий нарадоваться не мог. Приняв душ и поев — Светлана Борисовна адаптским аппетитом шумно восхищалась: «Вот бы Дашенька так кушала», — Лара переоделась в извлеченные из рюкзака шорты и майку. А минуту спустя появилась на пороге ординаторской со словами:

— Командуй, доктор.

В том, что Григорий ее помощь примет, очевидно, не сомневалась. Надела одолженный Олей белый халат, выспросила у Светланы Борисовны, что где лежит, и сноровисто взялась за дело.

Глава 3. Бункер. 15 дней после возвращения. Григорий

— Гриша! Гриша, проснись.

— Что такое? — Разбуженный Григорий сел на кровати. — Кирилл?!

— Да.

— Дьявол… — Первым делом врач напялил очки.

Потом, вскочив, накинул на пижаму халат, сунул ноги в тапочки и попытался устремиться в больничный блок. О том, что еще позавчера самолично предложил Кириллу перебраться из палаты в их с Олегом комнату, вспомнил уже в коридоре.

— Где он?

— У себя. — Вадим придержал Григория за рукав. — Подожди, не беги…

Григорий замедлился. Кажется, нестись сломя голову нужды не было.

— Объясни толком, что случилось? — потребовал он. — Сознание потерял? Температура?

— Нет. — Вадим поджал губы. — Он… Видишь ли… Кирилл пьяный.

Это было так неожиданно, что Григорий не сразу понял. Поняв, остановился и недоуменно нахмурился:

— Блюет, что ли?

Вадим поморщился:

— Ты, как всегда — само изящество… Нет, его не рвет.

— Так что тогда? — Григорий по-прежнему недоумевал. — Ну, пьяный — проспится. Чего ты ко мне-то примчался? Времени — знаешь, сколько?

— Гриша! — Вопрос о времени Вадим проигнорировал. — По-моему, ты не понимаешь. Ребенок пьян!

— Вадик… — Григорий разозлился. В конце концов, когда-нибудь нужно было это сказать. — Будь любезен, осознай очевидную вещь! Ну какой он, к чертям, ребенок?.. Парню скоро восемнадцать, мы с тобой в его годы на втором курсе учились. И — не знаю, как у вас, — а в нашей общаге бухали только в путь! И что-то я не припомню, чтобы кто-то из-за этого с выпученными глазами бегал. И людей поднимал ни свет ни заря… Где он выпивку-то взял? — Григорий нащупал в кармане халата сигареты. Двинулся в сторону курилки.

Вадим пошел следом.

— Сказал, что развел водой лабораторный спирт.

— А-а. Ну, хоть развести сообразил. Молодец, не зря учили.

— Не юродствуй, пожалуйста! — Вадим нахмурился. — И не делай вид, что не понимаешь, о чем я беспокоюсь! В гордом одиночестве, втайне от нас употреблять алкоголь — нормально, по-твоему? — Вадим тронул Григория за рукав. — Гриша. Я считаю, что ты обязан обследовать Кирюшу.

— На латентный алкоголизм?

— На любую дрянь, к которой он мог пристраститься на поверхности! После того, как вернулся, Кирюша стал очень странным. У мальчика кардинально изменилось поведение — с этим ты согласен, надеюсь? Ты знаешь, что он мне сказал?

— Пока нет. — Григорий закурил.

— Я… отвел Кирюшу к себе в комнату. Сказал, что не стоит показываться на глаза Олегу в таком виде. Начал расспрашивать…

— Нашел время.

— Ты можешь не перебивать?! Я спросил, для чего понадобилось употреблять алкоголь? Дома, среди любящих и доверяющих ему людей? Сейчас, когда нам предстоят такие исследования, о которых раньше и мечтать не могли?.. Я в очередной раз попытался объяснить, что работа над вакциной теперь выйдет на принципиально новый уровень. Вкратце повторил свои выкладки…

Григорий закатил глаза:

— Вадик, ей-богу, мне уже самому нажраться охота.

— В общем, в итоге, — заторопился Вадим, — я спросил, неужели тебе здесь неуютно? Посмотри, какие люди тебя окружают! Ведь все хорошо, так ведь?.. Хорошо?.. Мне в голову не могло прийти, что Кирилл на это ответит!

Вадим замолчал.

— Ну? — поторопил Григорий. — Что? Спросил, где догонку раздобыть?

— Прекрати. Я повторю его слова дословно, думаю, что тебя они не покоробят.

Поморщившись, будто ему предстояло принять горькое лекарство, Вадим продекламировал:

— Хорошо на печке спать, шубой накрываться! Хорошо козу е…ать — за рога держаться!.. Гриша!.. Гриша, ты что?

Осознав услышанное, Григорий захохотал. Матерщина его, в отличие от Вадима, действительно не возмущала.

— За рога держаться, — всхлипывая от смеха, повторил он. — Да уж… удобно. Надеюсь, у нашего «мальчика» это наблюдение… хотя бы не из личного, так сказать, опыта.

Вадим запылал от гнева.

— Гриша! Ты ведешь себя, как недоразвитый школьник, честное слово! На моем месте ты бы так же реагировал?

— На твоем — выпорол бы мерзавца как следует, чтобы не хамил. — Григорий отер проступившие от смеха слезы. — А поржал бы потом… Но ты, полагаю, ни того, ни другого не сделал.

— Разумеется, нет! Я велел Кириллу идти к себе и ложиться спать.

— Ясно. Ну, каждому свое. Это ты у нас великий наставник, а я так, погулять вышел… Возвращаемся к тому, с чего начали — от меня-то что нужно? Для чего ты прибежал?

— Я уже сказал. Нужно, чтобы ты протестировал Кирилла на психотропные препараты. Тебе смешно, а мы с Леной всерьез опасаемся за его здоровье. Прежде всего, душевное.

Смеяться расхотелось. Григорий затушил окурок. Отрезал:

— Нет. Никаких тестов.

— Почему?

— Во-первых, потому, что результат в любом случае будет положительным! Парень все еще на обезболивающих — тебе ли рассказывать, что они содержат, в числе прочих, наркотические вещества? Это во-первых. А во-вторых, я считаю Кирилла достаточно здравомыслящим для того, чтобы не употреблять наркотики. Мальчишка повзрослел, вот тебе и всё «изменившееся поведение»! А ты это почему-то в упор замечать не хочешь. Думаешь, если я безвылазно в клинике сижу, так знать не знаю, что вокруг происходит? Не в курсе, как он от вас с Леной отбрехаться пытается: «Разрешите мне заниматься другой темой»?

— Мы с Леной желаем Кирюше исключительно добра! Не хотим, чтобы он тратил время и силы на заведомо провальные эксперименты, а потом страдал от разочарования. То, над чем предлагает работать он, — бред сивой кобылы!

— Ну, может, и бред, вам виднее. Одно скажу: парень вырос, а ты на него все слюнявчик нацепить пытаешься. Сперва на «детские капризы» кивал, а теперь вовсе ерунду выдумал. — Григорий посмотрел на часы. — Вадик, пять вечера! Я спать пошел. — Решительно развернулся и направился в сторону своей комнаты.

Опасался, что Вадим ринется следом, и тогда уж придется его послать открытым текстом, но, слава богу, разобиженный ученый остался в коридоре.

Глава 4. Бункер. 22 дня после возвращения. Кирилл

…И — раз!.. И — два!.. И — три!.. Давай-давай, не ленись. Ишь, как тебя скрючило!.. И — семь! И — восемь!

Кирилл выбрался на стадион позавчера. Заживающие раны еще побаливали, но просиживать сутки напролет под землей стало невыносимо. После встречи с Шелдоном он внезапно понял, что тело жаждет привычной нагрузки. Позавчера до смерти напугал Олега, неожиданно поднявшись и принявшись делать посреди комнаты наклоны и приседания. Олег даже собирался к Григорию Алексеевичу бежать, решив, что у друга детства «помутнение в мозгах»… Но, конечно, никуда не побежал.

Не так давно Кирилл осознал удивительный факт: Олег, про которого Любовь Леонидовна не уставала рассказывать всем желающим слушать, что «малыш еще не нашел себя», был обыкновенным лентяем. Искать себя он предпочитал, играя в игры и поглощая сериалы, электронная библиотека Бункера хранила, казалось, весь колоссальный объем развлечений, созданный человечеством.

Когда-то Кирилла объяснение Любови Леонидовны устраивало. В былые времена он нередко прикрывал Олега, рассказывая воспитательнице, что друг активно занят «поиском себя» — читает с планшета познавательную литературу. Олег, узнав, что Любовь Леонидовну удалось провести, довольно хихикал и снова припадал к планшету. Кирилл тогда только диву давался — как ему не надоест? И как Олег еще не лопнул от такого количества выпрошенных в столовой вкусностей.

Когда Олег с Дашей пришли навестить Кирилла, впервые без Любови Леонидовны, Олег первым делом поведал, что досмотрел «Стрелу и меч». А теперь смотрит «Адских вурдалаков», уже седьмой сезон. И что в «Битве легенд» дошел аж до одиннадцатого уровня. У него уйма оружия и прочих полезных в игре предметов. А Даша скромно рассказала, что посаженная еще при Кирилле новая устойчивая к засухам пшеница отлично прижилась. После дождей Елена Викторовна собирается передать Герману семена.

Кирилл смотрел на друзей и отвлеченно думал, что в поисках себя Олегу здорово помогла бы хорошая порка. А еще, Лара рассказывала, у Германа было принято оставлять лентяев без обеда. Ночь-другую поголодаешь — небось, как миленький прибежишь и будешь спрашивать, чего бы такого полезного сделать. А про Дашу подумал, что когда, отвечая на вопрос Лары, красивая ли она, сказал «да» — был, пожалуй, не так уж неправ. Хотя, конечно, смотря, на чей вкус. Джек характеризовал подобное строение у девушек как «взять-то не за что». И даже, — невесело усмехаясь, думал Кирилл, — если вдруг отыщется желающий «взять», вряд ли Даша поймет, что ему нужно. Скорее всего, сочтет происходящее неслыханным для себя оскорблением и расплачется.

Вот странно: Олеся, например, выдающимися формами тоже не отличалась, но гибкостью и изяществом фигуры напоминала молодую упругую ветку. А узкоплечая, сутулая Даша была похожа на цветок нарцисс, стараниями Елены Викторовны выращенный в бункерной оранжерее — болезненно-бледный, хрупкий до прозрачности, с печально поникшей головой.

Разговаривать с друзьями Кириллу было неожиданно не о чем. А они — Кирилл не сразу это осознал — как и прочие бункерные жители, за исключением, пожалуй, Григория Алексеевича, смотрели на него почему-то настороженно. В Бункере никак не могли привыкнуть к потемневшей, как у адаптов, коже вернувшегося домой «малыша», к его посветлевшим глазам, краткости речи и быстрым движениям.

Сам Кирилл был уверен, что внешние изменения — не что иное, как побочное действие нижегородского порошка, с Вадимом Александровичем и Еленой Викторовной спорил об этом до хрипоты. Однако переубедить наставников так и не сумел и теперь занимался подведением под сей факт теоретической базы в гордом одиночестве.

Споры в Бункере в последнее время не прекращались. Начать хотя бы с того, что теорию Бориса Вадим Александрович посчитал «псевдонаучной ересью» и категорически настаивал на том, чтобы Кирилл прекратил тратить время и силы на «ерунду», то есть, воссоздание в Бункере нижегородского чудо-порошка. Равно как и на проверку выкладок «выжившего из ума старика». Пришлось побеспокоить Сергея Евгеньевича. Тот, услышав рассказ об омском долгожителе, задумался.

— А как фамилия этого Бориса?

Кирилл недоуменно пожал плечами:

— Не знаю. Он не говорил.

Сергей Евгеньевич огорченно поцокал языком. А Кирилл в который раз подумал, сколь многое о жизни на поверхности бункерным жителям неизвестно. Там, наверху, давно привыкли обходиться без фамилий. Не так много осталось на земле людей, чтобы использовать, помимо имени или прозвища, дополнительный идентификатор. К тому же, девяносто процентов населения составляла сейчас молодежь — люди, бывшие в день, когда все случилось, крохами, едва научившимися говорить. Мало кто из них мог похвастаться тем, что помнит свою фамилию.

— Борис… Борис… — Сергей Евгеньевич потянулся к ноутбуку. Развернул на мониторе новостную ленту шестнадцатилетней давности. — Новосибирск, говоришь… — Он неторопливо пролистывал новости.

В день, когда все случилось, их поток замер навсегда. Но до тех пор мощная бункерная система обрабатывала всю поступающую информацию: сортировала, архивировала, сохраняла… Предусмотрительности создателей Бункера можно было бы петь дифирамбы бесконечно.

— Так… — На экране замелькали заголовки. — Юбилей НГУ. Выступления… Доклады… Вот, нашел! Гости. — Сергей Евгеньевич повернул монитор к Кириллу. — Смотри — «Борис Мещерский, самый титулованный выпускник Новосибирского Университета, отложил в этот день все свои дела для того, чтобы почтить визитом альма-матер…» Он?

Кирилл вглядывался в фотографию моложавого, буйноволосого, пышущего здоровьем мужчины. «Титулованный выпускник» стоял на трибуне в конференц-зале университета. Держал в руке микрофон и вдохновенно ораторствовал. На седого, согбенного старика, тяжело опирающегося на палку, он походил примерно так же, как сам Кирилл на Сергея Евгеньевича.

— Н-нет… Не похож. Хотя… — Кирилл пощелкал клавишами, открывая другие снимки.

Фотографий было много, мировая знаменитость привычно позировала с профессорами, студентами, в окружении журналистов. И с одной из картинок прямо на Кирилла вдруг взглянули знакомые глаза.

Глава 5. Бункер. 22 дня после возвращения. Кирилл

Кирилл разминался на стадионе. Спрыгнул с перекладины, мимоходом подумав, что он, должно быть, первый, кто к ней прикоснулся с тех пор, как адапты закончили посещать «школу». Сев на землю, принялся растягиваться, ругая себя — сколько времени зря потерял! Предупреждала ведь Олеся: после ранения, даже если на ноги еще не встал, начинай разминаться. Особенно если долго пролежал без движения. Чем больше времени проводишь, не тренируясь, тем хуже мышцы застывают, разогревать потом умучаешься… Вот он теперь и мучается.

Кирилл потянулся руками к мыскам. Ч-черт, как больно-то!.. Ладно, потерпим. Вчера хуже было. Закончив с растяжкой, поднялся и принялся наносить удары воображаемому противнику. Руками, ногами. Справа, слева… Подкравшегося сзади человека заметил в последний момент. От подсечки ушел, но неловко — споткнулся. Бросился на подкравшегося, пока еще плохо понимая, кто это.

— Ох! — Ударить Кирилл успел, но удар умело блокировали. — Здравствуйте, Герман.

— Бей, — не отвечая на приветствие, подбодрил Герман. Он стоял в боевой стойке, держа руки со сжатыми кулаками перед собой. — Начал — так бей, чего застыл? Или ты не оклемался еще?

— Оклемался… — Выбрасывать вперед ногу Кирилл не рискнул.

Попробовал ударить слева, Герман не повелся. И вообще, понял Кирилл, мог бы расправиться с ним очень быстро, но пока не спешил. Кажется, хотел проверить, чему успела обучить подопечного Олеся.

… «А кто Германа-то драться учил? — спросил однажды у Олеси Кирилл. — Он ведь до того, как все случилось, в хоккей играл, а не боевыми искусствами занимался?»

«Германа — дядя Коля», — коротко ответила Олеся. И замолчала.

Кирилл, покопавшись в памяти, понял, что никогда раньше этого имени не слышал.

«Что за дядя Коля?»

«Прибился к нам, когда все случилось. Давно, я его почти и не помню».

По любопытному взгляду Кирилла Олеся, должно быть, поняла, что дальнейших расспросов не избежать. Неохотно добавила:

«Он у нас в Доме жил. Германа драться учил и пацанов, кто постарше. А потом вдруг пропал, мне тогда лет семь было. Герман с Инной сказали, что во Владимир подался, но только это неправда. Мы просто мелкие были, не понимали… На самом деле Герман его убил. Анжелка рассказывала, они на источник вдвоем с дядей Колей пошли, а вернулся Герман один. Побитый весь, на ногах еле держался. И больше дядю Колю никто не видел».

Кирилл содрогнулся:

«За что?»

Олеся пожала плечами:

«Ну, значит, было за что. Попусту — Герман не тронул бы».

Через пять минут Кирилла уронили на спину.

— Готов, — прижимая коленом его грудь, подвел итог Герман.

— Готов, — согласился Кирилл.

Герман встал и помог подняться сопернику. Удержав его ладонь, сказал:

— Здорово, что ли?

Кирилл улыбнулся.

— Здравствуйте! Знаете, я про вас столько уже слышал, что кажется, всю жизнь знаком.

Герман не изменился, остался в точности таким, каким Кирилл запомнил его перед уходом из Бункера: невысокий, жесткий, пружинистый, будто из проволоки скрученный. Холодные голубые глаза, над бровью — глубокий шрам, волосы зачесаны назад. Кожа темная, но светлее, чем у адаптов. И волосы длиннее, чем у них, не белые, а странно пегие. Разве что морщин на лице у Германа прибавилось.

— А раз знаком, так нечего «выкать». — Герман достал сигареты.

В спарринге Кирилл отвлекся, во время боя ни о чем другом думать нельзя, а сейчас немедленно вырвалось:

— Герман, что с ребятами?! Джек, Олеся, Гарри? Вы нашли их?

— Нашли. Живы.

Кирилл просиял.

— Уф-ф! Вы… то есть, ты не представляешь, как я переживал! Кого ни спроси, никто ничего не знает. Я догадывался, что ты на выручку пошел, но пока с Шелдоном не познакомился, ничего не знал. Как они?

— Нормально, — сказал Герман.

И Кирилл с облегчением улыбнулся. Собственно, а что еще ожидал услышать? Понятно, у кого Рэд перенял свое суровое немногословие. Главное ведь сказано. Ребята живы. Живы!.. И вот этот, охвативший его сейчас восторг — наверное, и есть то, что принято называть неуловимым словом «счастье». Кирилл физически чувствовал, как отпускает его напряжение последних ночей. Германа он с удовольствием расцеловал бы, если бы не сомневался, что порыв правильно поймут.

— Але! — Герман потеребил Кирилла за рукав. — Ты чего застыл? Слышь меня?

— Слышу.

— Я спрашиваю, пойдешь со мной? К нашим?

Казавшаяся несбыточной мечта сбылась так просто и буднично, что Кирилл поначалу опешил.

Пойти с Германом «к нашим»?!.. Обрести возможность спокойно продолжать эксперимент?!.. Снова увидеть Рэда, Джека, Олесю… Лару. О которой все эти ночи не позволяет себе даже вспоминать, чтобы не расклеиться окончательно?

— К вам? — пробормотал Кирилл, — в Дом? А можно?

— Можно — Машку за ляжку, — сообщил Герман, — и козу на возу.

Ух, до чего же он на Рэда похож!.. И на Джека. И даже на Лару… То есть, ерунда, конечно, это ребята — на него.

— У Евгеньича спрашивай, что тебе можно, а чего нельзя. Мне-то — не вопрос, хоть сейчас заберу.

Кирилл покраснел от удовольствия.

— Пойдемте… Пойдем к Вадиму Александровичу? Я у него спрошу, надеюсь, что отпустит.

— А чё к нему? — нахмурился Герман. — Чё не к Евгеньичу?

— Сергей Евгеньевич… неважно себя чувствует.

— Ну, окей. К Ваде, так к Ваде.

«Может, оно и к лучшему, — идя за бункерным — пацан едва не приплясывал на ходу — хмуро думал Герман, — что к Ваде».

Вадя — придурок, напыщенный козел. А старика Евгеньича Герман любил. И то, что собирался сделать, было, по отношению к нему, и к этому вот, прямо засветившемуся от счастья мальчишке, полным скотством.

Владимир. Ранее. 10 дней после возвращения. Герман

Толян встретил Германа с бойцами на дороге.

— Здорово, командир! Давненько не видались. — Они и в самом деле лицом к лицу не встречались уже несколько лет. — Постарел, смотрю…

Глава 6. Недалеко от Ногинска. 23 дня после возвращения. Рэд

Когда Герман с бойцами, сопровождавшими его во Владимир, вернулись домой — пустые, без Джека, Олеси и Гарри, — командир объяснил, что Толян потребовал выкуп. Какой — не уточнил, объявил, что займется этим сам, а собравшимся адаптам велел расходиться, время позднее.

Приставать к усталому Герману с выспрашиванием подробностей Рэд в то утро не рискнул. А назавтра специально встал пораньше — хотел и расспросить Германа обо всем, и как-нибудь аккуратно ввернуть, что сам он, когда подлечится, собирается в Вязники.

Будить командира не стал. Сел на перила террасы, поджидая, пока Герман проснется и выйдет — о его привычке подниматься ни свет ни заря и в любую погоду обливаться у колодца ледяной водой только ленивый не знал.

Но вместо Германа из Дома вышла Инна, непривычно хмурая. Увидев Рэда, нахмурилась еще больше:

— Чего тебе?

— С командиром поговорить хотел. Встал он?

Инна отвела глаза.

— Встал. Уехал уже.

— Куда?

— На кудыкину гору! Мне не доложился, я спала. Проснулась — нету.

— Ясно. — Рэд, подумав, соскользнул с перил.

Ясности, куда подевался Герман, не было ни малейшей, но и продолжать расспрашивать Инну тоже определенно не стоило.

— Чего хотел-то? — прилетело ему в спину.

Рэд мотнул головой:

— Да ерунда. Потом зайду.

Подумав, он двинулся на конюшню. Зачем — даже себе не смог бы объяснить.

Не нравилось ему происходящее, и все тут! И отсутствие Германа, и раздраженно взвинченная, вместо приветливо-улыбчивой — а улыбалась она всегда, даже ранним утром, — Инна…

Стойло Бурана, вороного любимца Германа, ожидаемо пустовало.

— Уехал, — подтвердил чистящий стойло конюх.

— Давно?

— Без понятия. Я только пришел.

Рэд задумчиво покивал. И тут заметил, что пустует еще одно стойло, смирной скромняшки Любавы.

— А Любава где?

— Дак, видать, тоже Герман забрал… А ты-то чего в такую рань подорвался?

Отвечать Рэд не стал. Пронзило вдруг нехорошей догадкой, и стало не до болтовни. Он быстро двинулся к выходу из конюшни.

Во дворе присел на корточки над оставшимися в грязи следами подков.

Так и есть — почти смыты дождем, если не приглядываться, то и не увидишь. Не один час их заливает, и даже не пять — дождь ведь то начинался, то стихал… Догадка стремительно перерастала в уверенность, картина складывалась до отвращения простая и логичная.

Герман ведь бункерного совсем не знает! Для него-то он — как был левый пацан, так и остался… Еще вчера ускакал, получается. Любаву взял, самую смирную — кому, если не бункерному?.. А Инне, ясное дело, молчать велел, вот почему она такая хмурая…

Рэд кинулся к Ларе. Той в комнате не оказалось, разбуженная соседка проворчала, что Лара вторую ночь торчит в Купавне, там кто-то серьезно заболел. Догонять Германа Рэд отправился один.

Недалеко от Ногинска. 23 дня после возвращения. Кирилл

… — На обмен везешь?

— Ну. — Голос Германа звучал неприязненно.

— А нам почему не сказал?

— Не успел. Как вернулся, сказал бы.

— Он знает? — Рэд кивнул на Кирилла.

— Спятил, что ли? — Герман стащил с лица и убрал за пазуху ПНВ. С неудовольствием оглядел Рэдова скакуна. — Ты чего, вообще, явился? Муромца загнал…

— Бункерный, — оборачиваясь к Кириллу, будто и не услышав Германа, позвал Рэд. — Он тебя к Толяну везет! Там наши остались, в плену.

Кирилл опешил:

— То есть?

— Та-ак, — протянул Герман. И вдруг резко, сильно ударил Рэда, целясь в висок.

Рэд отклонился, перехватил летящую кисть и попробовал вывернуть назад. Не справился — Кирилл, обалдело уставившийся на сцепившуюся пару, понял, что Герман превосходит Рэда так же уверенно, как Рэд — его самого.

Рука адапта, дрогнув, смялась. Другой рукой Герман схватил Рэда за горло. Со злостью прошипел:

— Тебя, вроде, по ноге рубанули, а не по башке! Ты что творишь?! Хочешь, чтобы наших сожгли?!

— Хочу, чтобы все по-честному было, — прохрипел Рэд. Вцепился в седло, стараясь удержаться. — Ты нас сам всю жизнь учил, что своей башкой думать надо! А теперь слушать не хочешь.

Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза. Потом Герман, выругавшись, отпустил Рэда.

— Кретин! Мало я тебя порол. Видел бы, во что там Жеку с Гариком превратили!

Рэд поморщился, растирая шею.

— А то не видал ни разу. — Он откашлялся, сплюнул. — А то сам — фифа нецарапаная. Или бункерный — тот же чмошник, что и был… — и внезапно рявкнул: — Ложись!

Тело Кирилла среагировало на команду, поданную знакомым голосом, раньше, чем мозг. Он единым рывком выдернул ноги из стремян, соскользнул с лошади и распластался на земле.

— В укрытие! — сипело над головой. — Оружие к бою!

Кирилл, повинуясь, сместился ползком к обочине дороги. Залег за проржавевшим, по самое дно увязшим в грязи автомобилем. Выставил перед собой пистолет, ожидая новых команд.

— Могу приказать «на поражение», — донесся до него так же внезапно стихший, как до этого гаркнувший, голос Рэда. — Семь из десяти, по недвижухе — попадет.

Понимание того, что тревога учебная, пришло не сразу.

— …, Сталкер! — высказался Кирилл. Поднялся из грязи, стряхивая с комбинезона ошметки глины. — Выбрал, тоже, погоду.

Рэд его, как водится, не услышал.

— Герман, — попросил он. — Вот представь — не его Толян предъявил бы, а меня или еще кого из наших. Вот что бы ты тогда делал?

— С тобой разобрались бы как-нибудь, — буркнул Герман.

Рэд удовлетворенно кивнул:

— Окей. Вот и давай разбираться.

«Разбирательство» состоялось тут же, средь хлещущего ливня, сопровождаемое недовольным ржанием лошадей — животные пытались объяснить, что погода им не нравится.

Когда до Кирилла дошло, что для того, чтобы Толян оставил в живых и отпустил из плена Джека, Олесю и Гарри, сдаться на милость диктатора придется ему самому, сердце ушло в пятки.

Глава 7. Владимир. 43 дня после возвращения. Кирилл

В камере их заперли вместе. Кирилла предварительно отстегали — чтобы не буянил, наставительно разъяснил Толян. В Бункере у себя будешь на людей кидаться, а здесь чтоб тихо сидел, как мышь под веником! Давай, Лысый. Разъясни политику партии.

Боль была такая, что данное себе обещание не кричать, не доставлять Толяну удовольствия, Кирилл нарушил после первого же удара. Перед тем, как окончательно сомлеть, успел подумать, с каким удовольствием Толяна задушил бы.

А очнувшись в холодном и сыром помещении, голым телом на голых досках, обнаружил, что он не один. Рядом сидел Тоха, прижимая к заплывшему глазу металлическую кружку.

Свет проникал в помещение сквозь единственное окошко, прорезанное под потолком. Снаружи оно было забрано решеткой. Где-то в углу капала вода, отвратительно воняло сыростью. Это был не подвал — вроде того, в котором их с Рэдом и Джеком, не разобравшись, поначалу заперли в Новосибе, а самая настоящая тюремная камера.

Кирилл припомнил адаптские байки о том, что одним из ключевых объектов, освоенных Толяном в первые дни правления, стала знаменитая когда-то тюрьма. Тогда он друзьям не поверил. А сейчас подумал, что никогда больше в их словах не будет сомневаться.

Плохо тебе, дураку, было в Бункере, издеваясь над самим собой — в последнее время частенько так развлекался, — подумал Кирилл. Скучно! От приличий задыхался. За Германом рванул, как мышь в мышеловку. Друзей давно не видел… На вот теперь, жри по полной! Смотри только, не обляпайся. Такие кругом друзья, что куда деваться.

Он покосился на Тоху.

— Очухался? — отнимая кружку от лица, проговорил тот. Должно быть, заметил, что Кирилл пошевелился. — Одеваться будешь? — указал подбородком на сверток в углу.

Кирилл, присмотревшись, опознал свою футболку и куртку. Спина горела так, что не дотронуться. Тохе он не ответил, отвернулся.

Едва увидев предателя на пороге, понял, откуда Толяну стало известно, что отряд Сталкера уцелел и возвращается. Вот только не похоже было, чтобы Тохе за его услуги организовали тут такой же «полный шоколад», как самому Кириллу. Сидит ведь он почему-то здесь, а не с красоткой вроде Стеллы развлекается.

— Шкура-то у тебя не лопнула, — поглядывая на спину Кирилла, заметил Тоха. —Лысый это умеет — так, чтобы мозги от боли плавились, но без кровищи… Мастер, блин.

— Откуда знаешь? — откашлявшись, без особого интереса обронил Кирилл.

— Пробовал.

— Тоже «буянил»?

— К тебе идти не хотел.

Кирилл, не удержавшись, мстительно рассмеялся.

— Ну и дурак, — решил он. — Так бы один я тебя отмудохал, а так еще и от Лысого огреб.

На это Тоха ничего не ответил.

— Ты бы оделся, — помолчав, миролюбиво посоветовал он. — Холодно тут, голышом-то загорать.

И то верно. Холодно.

Кирилл, стиснув зубы, сел. Дотянулся до одежды. От вопроса, в расчете на то, что сосед по нарам знает больше, чем он, все-таки не удержался:

— Надолго нас сюда?

— Толян сказал, сутки помаринует, чтобы в ум пришли. А потом выпустит, если бычить не будешь.

— Не буду, — пообещал Кирилл, — хватит с тебя. Пусть выпускает.

Злость и в самом деле куда-то ушла. Избавиться от общества Тохи по-прежнему хотелось, а бить предателя — уже нет.

— Ему скажи… — Тоха отвернулся.

Какое-то время сидел молча, а потом принялся негромко насвистывать.

Это казанский здорово умел, обладал, в отличие от Кирилла, музыкальным слухом. Все, показанные когда-то Джеком, птичьи сигналы освоил влет, Кирилл Тохиным способностям в свое время завидовал.

«…Дрем-лет при-тих-ший, — разобрал вдруг высвистываемую мелодию он, — се-вер-ный го-род… Низкое не-бо над го-ло-вой…»

Вспылил:

— Заткнись!

Знакомая мелодия их с Тохой странным образом сближала. А Кирилл не хотел иметь с гадом ничего общего.

Тоха опасливо замолчал. Но ненадолго, через пару минут снова начал свистеть. Гораздо тише, и что-то, уже не знакомое Кириллу.

Ладно, фиг с ним. Пусть резвится. Все лучше, чем слушать, как с потолка вода капает…

Кирилл, покряхтев, улегся на доски. Пристроил под голову согнутую руку, и, слушая заунывный свист, почти задремал — когда обострившееся в адаптском обществе чутье заставило открыть глаза.

Тоха стоял над ним. В первый момент Кирилл снова едва ему не врезал.

«Чего тебе?!» — почти вырвалось у него, но Тоха, не прекращая свистеть, поднес палец к губам. И, вместо мелодии, изо рта вдруг вырвалось воронье карканье.

Кирилл подпрыгнул, взвыв от боли в потревоженной спине. Тоха обвел рукой помещение и похлопал себя по ушам. Требовательно кивнул Кириллу, явно вынуждая к каким-то действиям.

— Ты охерел, казанский? — бросил Кирилл.

Он тоже машинально оглядел стены и потолок камеры, хотя понимал, что подслушивающее устройство, о котором его только что весьма прозрачно предупредили, вряд ли заметит.

— Повеселить тебя решил. — Веселья в глазах Тохи не было ни на грамм. Только злость и лихое отчаяние, вороний крик на адаптском языке означал: «Опасность!» — Ну, насовал ты мне — понимаю. Дальше-то чего бычишься?.. Не чужие, поди. На одного хозяина теперь пашем. Вместо того, чтобы на нарах париться, лучше б посидели, как люди.

— … я таких людей, — припомнив адаптскую лексику, сообщил Кирилл.

Он уже понял, что Тоха сейчас работает на прослушку и старается убедить Толяна в его, Кирилла, лояльности. Судя по вороньему карканью, от того, насколько правдоподобно они сейчас разыграют спектакль, зависит многое. Тоха достаточно времени провел с отрядом, чтобы запомнить, в каких случаях допустима подача такого сигнала.

Кирилл ломался и обижался, Тоха уговаривал «забить на старое» и дружить. В конце концов, Кирилл «сдался» — надеясь, что получилось искренне. Что за цель преследует Тоха, предупреждая его, решил узнать позже. И даже, неся вслух ворчливую чушь, успел прикинуть, как.

***

О том, что Веры больше нет, Тоха узнал от Джека. Казанский сопровождал бригаду, перекрывшую главную дорогу, отряд Сталкера ждали отсюда. Не думали, что Рэд рискнет тащить телегу по «дальняку» — раскисшей от дождей, испещренной ямами «трассе второстепенного значения», как она когда-то называлась. Засаду «на дальняке» Толян поставил для подстраховки, полтора десятка не самых лучших бойцов. Благодаря чему адапты и сумели пробиться.

Глава 8. Бункер. 53 дня после возвращения. Даша

— Даш!.. Спать идем?

— Что?

Даша вздрогнула и посмотрела на экран. Там шли финальные титры. Фильм, оказывается, закончился.

— Да-да, идем.

Субботние утра перед сном «малыши» традиционно проводили в конференцзале, за просмотром исторических фильмов. Иногда Любовь Леонидовну удавалось уговорить, и тогда троица смотрела шедевры из коллекции «классика мирового кино». Даша предпочитала «классику», Кирилл, тогда еще не отделившийся от них с Олегом, любил исторические, а толстяку было все равно, он давно научился протаскивать в кинозал планшет. Так было до того, как Кирилл ушел из Бункера. А после возвращения он к друзьям во время просмотра не присоединялся, жизнь приятеля сильно переменилась.

Само собой как-то получилось, что после возвращения Кирилл перешел в разряд взрослых. Он с вечера до утра пропадал в лаборатории, потом шел «тренироваться» — поднимался наверх, на стадион, где вытворял очень странные вещи, Даша пару раз наблюдала, — и спать, по словам Олега, ложился поздно. Даша однажды слышала, как на зов Любови Леонидовны: «Кирюша!.. Малыш!.. Пойдем фильм смотреть?» Кирилл вежливо отозвался: «Спасибо. Я занят, к сожалению», — и Любовь Леонидовна ничего не ответила. Тем самым, поняла Даша, раз и навсегда признав право бывшего «малыша» поступать так, как считает нужным.

Кирилл очень изменился. До его ухода из Бункера у них с Дашей не было друг от друга секретов. С Кириллом, в отличие от Олега, Даша могла поговорить о чем угодно. Знала, что он всегда внимательно выслушает, порадуется за нее или посочувствует. Теперь же — она поняла это еще в больничной палате, когда Кирилл впервые пришел в себя, — ему стало не до нее. Похоже было, что Даше и Олегу места в его мыслях вообще не осталось. От общения Кирилл вроде бы не уклонялся, но почти круглосуточно бывал занят. А если и находил время поговорить, Даша неизменно чувствовала себя несмышленышем. Ее лучший когда-то друг за эти полгода превратился в человека, равного по возрасту и опыту взрослым, а они с Олегом остались теми, кем были — «малышами», всеобщими баловнями и любимцами.

Хотя все в Бункере делали вид, что ничего подобного не произошло. Любовь Леонидовна, к примеру, продолжала называть Кирилла «малыш», и тот не возражал — только в кивках обритой головы и выражении посветлевших глаз Даша улавливала снисходительность. Кажется, Кирилл и к Любови Леонидовне теперь относился примерно так же, как к ним с Олегом. Он даже не посчитал нужным рассказать, что уходит из Бункера: друзья узнали об этом от воспитательницы и по растерянной интонации поняли, что Любовь Леонидовну саму поставили перед фактом. Кирилл решил уйти к Герману и в ту же ночь ушел. Всё. Точка.

Олег не расстроился. Давно жаловался Даше, что соседство с Кириллом его «напрягает», хотя внятно объяснить, чем именно напрягает, затруднялся. А Даша очень огорчилась. Она была рада, что Кирюша вернулся, пусть изменившийся и не похожий на себя. К его потемневшему лицу и окрепшей фигуре успела привыкнуть, а улыбался он ей, хоть и редко, но по-прежнему… И вдруг исчез.

***

Сегодня в Бункер должны были прийти адапты, и Вадим Александрович поручил Даше с Олегом забрать у них письмо от Кирилла. Когда прозвенел входной звонок, Даша потащила Олега к люку. Адаптов они увидели еще издали, двое парней тащили по коридору мешок, размером примерно с Дашу.

— Че надо, молодняк? — обронил один — рослый, плечистый парень. — Берега попутали? Вип-каюты — на верхней палубе!

Даша с Олегом неловко замерли, но тут в дверях кухни показалась Валентина Семеновна.

— Поговори мне еще, — прикрикнула на адапта она. — Что такое, Олежек?.. Ох, и Дашенька тут! Вкусненького захотелось?

— Спасибо большое, — вежливо отказалась Даша, — мы по делу.

А Олег бесцеремонно заинтересовался:

— А есть что-нибудь?

Второй адапт, тащивший мешок, хохотнул. Он был пониже ростом, чем первый, и казался более дружелюбным.

— У такой хозяйки — еще бы не быть! — Насмешливые глаза поочередно стрельнули в Валентину Семеновну и в Олега. — Только ты, кабанчик, как хавать начнешь, отойди. Чтоб подружку не забрызгало, когда лопнешь.

— Ах, ты… — Повариха воинственно уперла руки в бока и двинулась на адапта.

Тот дурашливо уклонился:

— Не буянь, хозяюшка! Уже валю! Вприпрыжку, за вкусненьким, а то вдруг кабану не хватит. — И, занеся мешок на кухню, устремился в сторону выхода.

Второй парень пошел следом. Из коридора донесся смех.

— Балабол! — проворчала Валентина Семеновна. — Опять Герман новенького прислал… Не слушай его, Олежек. Пирожка дать?.. Или вареньица?..

— Не надо.

Олег насупленно оттопырил губу. Валентина Семеновна захлопотала, уговаривая не обращать внимания на дураков, а Даша, которой не терпелось почитать Кирюшино письмо, бросилась догонять адаптов.

— Подождите, пожалуйста!

Парни остановились.

— Здравствуйте, — тяжело переводя дыхание, — ей не часто приходилось бегать — попыталась быть вежливой Даша.

— Чё надо? — хмуро повторил здоровяк.

А тот, что предлагал Олегу отойти, приветливо произнес:

— И ты здравствуй! — И вдруг широко улыбнулся: — Бросала б ты курить, лапушка! Такая красавица, а здоровье гробишь.

Даша растерялась:

— Я не курю.

— А чего ж пыхтишь, как лошадь загнанная? — Адапт, склонив голову набок, доброжелательно ее разглядывал.

«Красавицей» Дашу называли Любовь Леонидовна и Елена Викторовна. Никто из представителей мужского пола не обращался к ней подобным образом никогда. И никогда на нее так настойчиво, с нескрываемым интересом, не смотрели.

Парень, разговаривая, привалился плечом к стене. Защитный комбинезон расстегнут до пояса, ремень украшают предметы, знакомые Даше разве что по фильмам: кожаные чехлы для пистолета и ножа. Даша знала, что по правилам, войдя в Бункер, оружие адапты оставляют в рубке, но, даже пустые, выглядели чехлы внушительно. С комбинезона парня капала вода — наверху, должно быть, шел дождь. Рукава адапт затолкал за ремень. А на его футболке Даша увидела широкую полосу проступившей влаги, мокрая ткань обтянула фигуру так, что видна была каждая мышца.

Глава 9. Бункер. 53 дня после возвращения. Григорий

— Здрассьте, доктор!

— Меня зовут не «доктор», а Григорий Алексеевич. А тебя?

— Джек.

— Ну вот, другое дело. Случилось что-то? Обычно вашего брата сюда калачом не заманишь.

— Ничего, нормально всё. Я — от бункерного привет передать. Ну, и от Ларки со Сталкером.

— Вот оно что… Ну, заходи, не на пороге же беседовать. Как Рэд себя чувствует? Как Лара?

— Да нормально, чё им будет. Бункерный только задрал! То кровь сдай, то температуру померяй, то еще чего выдумает. Я все жду, когда ж ему Сталкер в торец двинет? Сам бы давно с ноги зарядил. А командир — парень железный. Держится.

— Ну, на то он и Сталкер. От меня им с Ларой — тоже большой привет. И будь любезен, передай Кириллу, что я продолжаю вводить животным препарат по его схеме. Результаты поразительные, я вкратце набросаю, что и как.

— Это каким животным?

— А вон, мыши в клетке. Видишь?

— Гы-ы. Тоже мне, животные! Ты б еще тараканов дрессировал.

— Тараканов не держим. Только дрозофил.

— Кого?

— Крокодилов. Маленьких, лабораторных. Вон, в аквариуме сидят.

… — Блин! Нет тут никаких крокодилов! Мухи одни.

— Так это пока личинки. А потом они крылышки сбросят, чешуей обрастут…

— Угу, и зубами клац-клац будут делать! Здоров ты гнать… Уй, ё!..

— Так. Ты чего это морщишься?

— Да бок колет. С телеги навернулся.

— Давно?

— Часа три назад. Когда сюда ехали.

— Дай-ка, посмотрю… Да не шарахайся, я ведь даже шприц не взял! Пока… Спокойно, шучу! Ого. С телеги, говоришь… Так больно?

— Нет.

— А так?

— … …!

— Т-с-с. Не матерись, тут дамы. Пойдем-ка на рентген… Ногами били?

— Да какими ногами? Говорю же, с телеги навернулся.

— Ты можешь говорить всё, что угодно. Только имей в виду, я здесь не с рождения сижу… Так, руки вверх. Вот к этой пластине прижмись боком. Вдохни поглубже и не выдыхай. Еще раз… Все, теперь в смотровую.

— …Ты откуда, доктор, такой прошаренный? Чтобы знать, как ногами бьют?

— Да было время, знаешь ли… Угу. Ну, перелома-то у тебя нет. Но трещина в ребре нехорошая, гипсовать надо. А то треснет дальше, и ребро срастется неправильно. Перекосит на сторону, и будет из тебя боец, как из дерьма пуля. Решай.

— А ты почем знаешь, что я боец?

— Мальчик. Я когда-то в действующей армии служил. А по рефлексам контрактников даже диссертацию писал.

— Кого-кого, рефлексам?

— Профессиональных солдат. Тех, кто за деньги воевал. А вот это…

— Блин! Ты чего?!

— … это называется «рефлекс». Я замахнуться толком не успел, а ты уже от удара уходишь. Постой… Джек? А ты не из тех ли ребят, которые под Владимиром оставались?

— Не, там не я был. У нас два Джека.

— А мне кажется, что один. И что он сейчас передо мной сидит… Тяжело пришлось?

— Нормально.

— Н-да. Теряю квалификацию… Вопросы глупые задаю. Светлана Борисовна, гипс приготовьте, пожалуйста.

— … Блин, вот же пакость! И долго мне с этой дрянью таскаться?

— Обычному пациенту я сказал бы, что месяц. А с вашей бешеной регенерацией — черт его знает. Может, и двух недель хватит.

— Двух недель?!

— А ты как думал? Что к вечеру сниму?

— Ничего я не думал. А кабы думал, не соглашался бы… О, мыша засуетились! Жрать хотят?

— Да, время кормления чувствуют.

— Гы-ы. Прямо как мы… Слушай, доктор. То есть, Григорий Алексеевич. Вот, бункерный тебе сказал их порошком ширять, так? А если Вадя запретит?

— Что запретит?

— Ну, порошок. Скажет, хорош фигней страдать? Ты кого послушаешь?

— Дурацкий вопрос. С какой стати Вадим будет мне запрещать продолжать опыт?

— Ну, а если?

— Разумеется, я сделаю так, как скажет он.

— Хоть бункерный и просил?

— Хоть и просил.

— О как. Не врешь… Почему?

— Гм… Я отвечу. Только сначала сам спрошу. Откуда знаешь, что я не вру? Ни Сергею, ни Вадиму не скажу, не бойся. Это — исключительно мое любопытство. Академический, так сказать, интерес.

— Какой-какой?

— Академический. Не предполагающий применение на практике… Я, видишь ли, общаясь с вами, о многом начал догадываться. Меня уже не смущают самые дикие предположения. Ты мысли читать умеешь?

— Угу. А еще пальцем стены пробиваю и лучи пускаю из глаз! Доктор, ты чего? Книжек перечитал?

— Не скажешь, то есть… Ладно, твое право.

— … Окей. Не мысли, а чувства. И не читаю, а слышу.

— Как это?

— Обыкновенно. Звуками.

— То есть?

— Ну, блин… Вот, ты сейчас — охреневаешь. Как сказать… Уже поверил, но в башке-то долбит: «не может быть!» Так?

— Ну… Похожее чувство, да. Любопытный ты экземпляр.

— У-у, еще какой! К кразофилам твоим подсадить — жужжать разучатся от зависти. Так, это… Почему ты Вадю-то послушаешься? Ты же круче него, мог бы и не соглашаться со всякой хренью. Развели, тоже — баб не трогать, бункерному не помогать…

— Хм. Интересные у тебя, однако, представления о нашей жизни. Кириллу я, как видишь, помогаю, по мере сил. Другое дело, что его теория — штука второстепенная, Вадим считает, что у нас есть более важные задачи. Что же касается «баб не трогать»… Ты, возможно, не поверишь, но это сознательный выбор.

— Да почему?

— Потому, что я любил в жизни единственную женщину. Свою жену. О которой вот уже пятнадцать лет ничего не знаю. Новых отношений я не хочу, а организм, особенно по молодости, своего требовал. Поэтому — антилав. И почти у всех нас, живущих здесь, за плечами схожие истории… Вижу, ты меня осуждаешь. Так?

— Угу. Если б я кого всерьез любил, так под землей сидеть не стал бы! Искать бы пошел, вдруг выжила?

— И бросил бы больных и обожженных на произвол судьбы? На вас, младенцев, наплевал — когда из-за грязной воды в Доме дизентерия началась, и Герман вас сюда десятками притаскивал? Лишил бы Сергея единственного человека, знакомого с фармацевикой?

Глава 10. Бункер. 53 дня после возвращения. Елена

Вернувшись от Даши — бедняжка совсем расклеилась, — Елена Викторовна долго в задумчивости сидела на диване. Потом заставила себя подняться. Переоделась, поставила греть воду, чтобы заварить чай.

У нее в комнате давно жил принесенный сюда из институтской лаборатории, где когда-то работала, чайный набор: поднос, крошечные чашки и приплюснутый заварочный чайник. Набор был подарен сотрудникам лаборатории китайской делегацией задолго до того как все случилось. Он пылился на полке за стеклом. Елена наткнулась на чайник и чашки, когда разбирала уцелевшее оборудование. Подумала, что с ними в комнате будет уютнее, и забрала себе.

Еленину обстановку хвалили все обитатели Бункера. Кровать хозяйка отгородила раздвижной ширмой, поделив таким образом помещение на два: «спальню» и «гостиную». И ерунда, что в «спальне» умещалась только кровать — зато в гостиной стоял небольшой диван перед низким, покрытым скатертью столиком, а на противоположной стене, над рабочим столом с компьютером и бумагами, висела плазменная панель. Вадим и Любовь Леонидовна с удовольствием заходили к Елене выпить чаю — адапты привозили из Пекши ароматные сушеные травы, а иногда ухитрялись выкапывать «в завалах» настоящую заварку. Вадим уверял, что чай Елена готовит бесподобно.

Звать Вадима в гости сейчас не хотелось. Елену весь день грызла одна и та же мысль, и она страшно боялась, что на лице появится отражение этой мысли — хотя понимала, что такое вряд ли возможно.

На плазму Елена вывела любимую подборку, оперные арии. Всеми силами пыталась отвлечься, а голоса знаменитых когда-то певцов действовали умиротворяюще. В юности Елена обожала оперу.

Casta Diva, che inargenti

Queste sacre antiche piante

A noi volgi il bel sembiante,

— безупречным сопрано выводила на экране Рене Флеминг.

… Как этот адаптский паршивец догадался, что Елена не пьет антилав?! Откуда он мог узнать? И кому успел проболтаться? За работой, разговорами с Вадимом и душеспасительной беседой с Дашей Елена отвлеклась, а сейчас снова осталась один на один с гложущими мыслями.

Как он догадался?!

«Casta Diva» закончилась. Изысканную блондинку Флеминг на экране сменила жгучая брюнетка Каллас.

L’amour est un oiseau rebelle

Que nul ne peut apprivoiser,

Et c’est bien en vain qu’on l’appelle,

S’il lui convient de refuser…

Старинная черно-белая запись, Елена долго искала в архивах чистый, хороший звук.

Rien n’y fait, menace ou priere,

L’un parle bien, l’autre se tait:

Et c’est l’autre que je prefere, — беззвучно повторяла за певицей она. Русский перевод этой арии не любила.

В дверь постучали. Елена обрадовалась. Кто бы ты ни был, спасибо, что пришел! Все лучше, чем в сотый раз прокручивать в голове встречу с адаптом и пытаться понять, чем себя выдала…

Елена приглушила звук. Встала и открыла дверь.

— Здрассьте.

На пороге стоял адапт. Тот самый.

— Ты… — задохнулась Елена. — Что ты здесь делаешь?!

— Вопрос у меня, — спокойно отозвался адапт. — Важный.

Елена помедлила, мысленно сосчитала до десяти — это всегда помогало взять себя в руки.

— Что случилось?

— Ничего. Просто, спросить хочу. Впустишь или тут постоим? — адапт скрестил руки на груди, прислонился к косяку.

Елена сообразила, что выглядит это так, как будто она боится впускать его в комнату.

— Проходи. — Отступила в сторону.

Уговаривать себя адапт не заставил. Вошел, с интересом огляделся.

Уставился на экран.

— Ух, какая тетка! А чего так плохо видно?

— Это очень старая запись, — объяснила Елена, — пятидесятых годов прошлого века.

Оркестр за спиной Марии Каллас дружно взмахнул смычками.

— Чем это они машут? — Адапт склонил голову набок, разглядывая. Лицо его являло собой образец простодушия, кажется, и вправду никогда не видел оркестр.

— Это смычки, — объяснила Елена. — Специальное… м-м-м… приспособление для игры на скрипке. А скрипка — это…

— Знаю. Как гитара, только маленькая… Фига себе, сколько их там! — Адапт с интересом вглядывался в экран.

— Камерный оркестр. Двенадцать человек.

— Охренеть. Двенадцать человек одной бабе подыгрывают.

— Эту «бабу» звали Мария Каллас, — сердито сообщила Елена, — она была самой знаменитой певицей своего времени! Уверена, что любой из музыкантов почитал сопровождение за честь.

L’oiseau que tu croyais surprendre

Battit del’aile et s’envola…

l’amour est loin, tu peux l’attendre;

Tu ne l’attends plus, il est la!

Tout autour de toi, vite, vite,

Il vient, s’en va, puis il revient…

Каллас взяла самую высокую ноту.

— Не, ну поет-то круто, — согласился адапт, — только непонятно ни фига. Про любовь, поди?

— Почему ты так думаешь?

— А про что еще? — Адапт подмигнул Елене. — Не частушки ж матерные орать, с такой-то голосиной.

Он ухитрялся одновременно поглядывать на экран и перемещаться по комнате, осматриваясь. Двигался плавно, но почему-то напомнил Елене хищника на цирковой арене — такой же притворно медлительный и обманчиво мирный.

Щелкнул, выключаясь, закипевший чайник. Адапт оглянулся. Увидел крошечные чашки, фыркнул, но ничего не сказал. И уходить явно не собирался.

— Чего ты хотел? — Елена повернулась к полке, где хранила заварки.

Керамические банки и горшочки тесно прижимались друг к другу. Елена потянула на себя одну из банок, придерживая прочие. Обычно этот фокус удавался без труда, а сегодня все шло не так — вытягиваемая банка заставила упасть другую, стоявшую на краю полки.

Адапт быстро опустился на корточки. Поднял банку, потянулся за отскочившей крышкой. Заварки внутри оказалось немного, она почти не рассыпалась. А рука адапта, когда тянулся за крышкой, столкнулась с Елениной, та тоже машинально опустилась на корточки.

Пробормотала: