Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса

Пролог

В городке Веридиан сны пахли корицей.

Этот запах рождался ещё до рассвета, задолго до того, как первые лучи солнца цеплялись за остроконечные черепичные крыши и запутывались в дымке, что вечно дремала в долине между холмами. Он струился из трубы старого кирпичного дома на Пряничном переулке, медленно и густо разливаясь по спящим улочкам, словно невидимая река. Запах тёплого теста, карамелизирующегося сахара и той самой, особенной корицы – тёплой, древесной, с лёгкой остринкой. Для жителей Веридиана это был запах утра, запах дома. Запах пекарни «Уютный очаг».

Агата двигалась по своей кухне с неторопливой, отточенной годами грацией танцовщицы. Её руки, испещрённые паутинкой морщин и веснушек, как картой прожитой жизни, сами знали каждое движение. Они не суетились. Они творили. Дубовая столешница, протёртая до бархатной гладкости, под её прикосновением становилась алтарём, где обычная мука, масло и яйца превращались в нечто большее.

В печи, древней и капризной, сложенной ещё её прадедом из речного камня, потрескивали дубовые поленья. Их жар был живым, дышащим, и Агата умела с ним договариваться. Она приоткрывала заслонку на глазок, подбрасывала щепотку сушёного чабреца на угли – для аромата – и шептала пару ласковых слов. И печь в ответ гудела басовито и умиротворённо, равномерно пропекая знаменитые веридианские круассаны.

Но главное волшебство было не в печи. Оно было в старой, потрёпанной тетради в кожаном переплёте, что лежала на подоконнике, куда уже падал первый солнечный луч. Страницы её пожелтели от времени и испачканы каплями масла, варенья и чего-то, что отдавало золотым свечением. Это были не просто рецепты. Это были заклинания.

Почерк Агаты был аккуратным, округлым. Рядом с «500 г муки» могло быть выведено: «и щепотка терпения, взятого у первого луча солнца». В инструкции «замесить тесто» добавлялось: «помешивая по часовой стрелке, вспоминать о хорошем дожде, что поит огород». Для имбирного печенья, что помогало от хандры, значилось: «добавить тёртого имбиря, а после – шесть раз прошептать над противнем слово «утешение».

Она не колдовала в привычном смысле. Она… вкладывала намерение. Ингредиентом был не сахар, а радость. Не изюм, а надежда. Её магия была тихой, как шелест страниц, и ненавязчивой, как запах свежего хлеба. Она пряталась в облаке пара от только что испечённого каравай, в хрусте идеальной корочки, в сладкой тягучести вишнёвого варенья.

Городок просыпался, и первые посетители уже звякали колокольчиком над дверью, впуская с собой порцию свежего утреннего воздуха. Они приходили не только за булками. Они приходили за долей тепла. За советом. За возможностью посидеть пять минут на старой скамье у входа, слушая, как Агата напевает что-то под нос, перебирая глиняные горшки с травами на полках.

Она смотрела в окно на просыпающийся Веридиан, на дымок из труб, на кошку, греющуюся на заборе, и её рука сама потянулась к тетради. На чистой странице она вывела: «Рецепт счастья для Элли». Её внучка ещё крепко спала наверху, и Агата улыбнулась. Она знала, что однажды эта тетрадь перейдёт к ней. И что самое главное заклинание заключается не в словах, а в умении чувствовать сердцебиение дома, слышать песню ветра в трубе и знать, что настоящая магия –это просто умение делать мир вокруг чуточку добрее, теплее и вкуснее. Одной булочкой за раз.

А в печи подрумянивались булочки с корицей, и весь Веридиан вдыхал их запах, даже не подозревая, что вместе с ним вдыхает маленькое, самое обыкновенное чудо.

Глава 1. Запах утра и корицы

Веридиан просыпался медленно, нехотя, как котёнок, потягивающийся в луже солнечного света. Ночь отступала, унося с собой последние намёки на прохладу, а вместе с ними таял и серебристый иней, украшавший травинки в палисадниках и оконные стекла домов. Первыми, как всегда, подали голос воробьи, устроившие шумную перепалку под крышей старого почтового отделения. Затем, лениво зевнув, распахнул свои ставни трактир «Серебряный кот», и утреннюю тишину спугнула жестяная вывеска, раскачиваемая лёгким ветерком. Но истинным сигналом к началу дня для всего Веридиана был не петух и не первые шаги по мостовой. Им был запах.

Запах из пекарни «Уютный очаг».

Он струился из широкой кирпичной трубы, клубился над крышей, смешивался с туманом и опускался на спящий городок, просачиваясь в щели под дверями и в приоткрытые форточки. Это был плотный, осязаемый, почти вкусный воздух. Сладковатый дух брожения опарного теста, тёплый, хлебный аромат только что вынутых из печи багетов, пряная, согревающая душу нота корицы и кардамона. Это был запах, который обещал, что всё будет хорошо. Всегда.

Внутри пекарни царил тот особый, предрассветный полумрак, который бывает только в местах, где вот-вот родится что-то прекрасное. Свет одной-единственной медной лампы с зелёным абажуром отбрасывал тёплые блики на медные кастрюли, пучки сушёного чабреца и подвешенные к балке связки лука. Воздух дрожал от жары, идущей от дровяной печи – огромной, могучей, сложенной из речного камня и глины, сердца этого дома. Она тихо потрескивала, нашептывая свои каменные сказки, а по стенам танцевали отражения живого огня.

Элинор – Элли для тех немногих, кого она подпускала достаточно близко, – стояла у большого дубового стола, замешивая тесто. Руки её двигались ритмично, почти механически, но в этой механичности была глубокая, многовековая медитативность. Ладони, сильные и ловкие, вдавливали в эластичную, податливую массу, складывали её, поворачивали, снова вдавливали. Мука, как мелкий снег, покрывала её запястья и передник с вышитым жуком-скарабеем – символом превращения, даром от бабушки Агаты.

Она была не похожа на Агату. Та была круглой, шумной, похожей на добрую печёную картофелину. Элли же вытянулась, словно тростник у ручья. Стройная, почти худощавая, с лицом, которое скорее можно было назвать выразительным, чем красивым – с большими серыми глазами, слишком прямым носом и упрямым подбородком. И характером – тихим, слегка отстранённым, сколоченным из внутреннего стержня и лёгкой грусти, которую она носила с собой, как фамильную драгоценность.

Но когда она работала с тестом, что-то от Агаты в ней просыпалось. Тот же сосредоточенный, поглощённый взгляд, то же умение слушать тихий голос ингредиентов. Она вела безмолвный диалог с мукой, водой, дрожжами. Сейчас тесто было упрямым, тугим. «Ты сегодня не выспалась, – словно говорило оно ей. – И мысли твои разбежались, как испуганные мыши». Элли вздохнула, присыпала стол мукой и с новым усилием налегла на ком. Нужно было отдать ему часть своего тепла, своего спокойствия. Закваска была живой, она чувствовала настроение пекаря.

Она отломила маленький кусочек, раскатала его в тонкую плёнку и поднесла к свету лампы. «Паутинка», – прошептала она с удовлетворением, глядя, как сквозь полупрозрачный слой теста проступает матовый свет. Значит, всё в порядке. Глютен развился как надо. Она смазала большой глиняный горшок маслом, уложила в него тесто, накрыла чистой льняной тканью и убрала в тёплое место, подальше от сквозняков, – на расстегнутую заслонку печи. «Спи, расти, набирайся силы», – мысленно пожелала она ему, как всегда.

Пока тесто отдыхало, начиналась вторая часть ритуала. Элли подошла к полкам, ломящимся от баночек, скляночек, мешочков и пучков трав. Здесь пахло иначе – не едой, а аптекой, летним лугом, хвойным лесом. Бабушка называла это своей «ароматной библиотекой». Элли провела пальцем по этикеткам, написанным уверенным почерком Агаты: «Зверобой – от чёрной тоски», «Мелисса – для ясности ума», «Чабрец – для храбрости», «Сухие бутоны лаванды – для сладких снов».

Она достала небольшую ступку из тёмного мрамора и начала растирать палочку корицы. Древесный, согревающий аромат мгновенно заполнил пространство вокруг, вступив в сложную симфонию с запахом печи. Затем щепотка мускатного ореха, пара звёздочек бадьяна… Она не просто готовила пряничную смесь. Она вспоминала бабушкины уроки.

«Корица, детка, – это не просто пряность. Это огонь. Она разжигает кровь, будит уснувшие чувства, заставляет сердце биться чуть веселее. Её нельзя сыпать просто так. Ты должна думать о тепле. О первом костре после долгой дороги. Об объятиях, в которых не холодно. Тогда она раскроется по-настоящему».

Элли закрыла глаза, вдыхая аромат, и на мгновение ей показалось, что в пекарне стало светлее. Она растирала специи, вкладывая в круговые движения ступки всё своё смутное желание тепла, уюта, маленькой радости для себя и для тех, кто придёт сегодня утром.

Потом были булочки. Сахарное печенье. Яблочный штрудель, который она сворачивала в рулет с почти ювелирной точностью, и тонкие ломтики фруктов складывались под слоем теста в замысловатый узор, похожий на крыло бабочки.

Солнце уже поднялось выше, и его лучи, пробиваясь сквозь запылённое стекло окна, упали на старую тетрадь в кожаном переплёте, что лежала на подоконнике на специальной деревянной подставке, чтобы не запачкать страницы. «Книга», – как почтительно называла её Агата и как теперь называла Элли.

Руки её были в муке, поэтому она лишь ладонью предплечья аккуратно приоткрыла тяжёлую обложку. Страницы пожелтели, края их были исхлёстаны и покрыты тёмными пятнами – следами бесчисленных капель сиропа, масла, варенья и чего-то ещё, что казалось жидким солнечным светом. Она не смотрела на рецепты. Она знала их наизусть. Она искала утешения. Силы. Связи.

Глава 2. Угрюмый поставщик

Полдень в «Уютном очаге» был особенным временем. Утренняя суета, звон колокольчика, возгласы покупателей и перезвон монет стихали, уступая место сонной, медовой тишине. Солнечные лучи, достигнув зенита, становились тяжелыми и ленивыми. Они заливали пекарню густым, золотистым сиропом, в котором медленно танцевали пылинки, поднятые с пола за утро. Воздух, ещё несколько часов назад плотный и насыщенный запахами свежей выпечки, теперь становился тоньше, прозрачнее. В нём можно было различить отдельные ноты: вот тянется сладкая нить ванили из почти пустой вазочки с эклерами, вот горьковатый аромат поджаристого миндаля, а вот – едва уловимая, прохладная струйка от пучка мяты, свешивающегося над раковиной.

Элли сидела на своей любимой табуретке за прилавком, подперев щеку ладонью и полузакрыв глаза. Вторая кружка чая с чабрецом и мёдом остывала перед ней, совершенно забытая. В такие минуты она почти физически ощущала, как пекарня, её пекарня, вздыхает полной грудью, отдыхая после утреннего труда. Казалось, даже стены, пропитанные теплом и запахами, слегка потрескивали, усаживаясь поудобнее, как старый, добрый человек в своём кресле у камина.

Она наслаждалась этой передышкой, этой благословенной паузой между актами рабочего дня. Скоро начнётся подготовка к вечерней выпечке: нужно будет замесить тесто для пирогов, которые расхватают за час до закрытия, почистить яблоки для шарлотки, приготовить закваску на завтра. Но сейчас был миг чистой, ничем не омрачённой благодати. Даже кошка Мурка, обыкновенно предпочитавшая мягкое кресло на кухне бабушки Агаты, сейчас растянулась на прилавке на самом солнечном месте, превратившись в рыжую, мурлыкающую шкурку.

Тишину нарушил не звонок над дверью. Его нарушил звук. Тяжёлый, мерный, глухой стук шагов по деревянному настилу крыльца. Знакомый и всегда неожиданный. Шаги были неторопливы, но полны скрытой силы, будто по мосткам ступал не человек, а молодой, осторожный медведь. Элли вздрогнула, словно её выдернули из приятного сна, и недовольно нахмурилась. Она знала, чьи это шаги. Поставщик. Лесной человек. Каэл.

Она мысленно перебрала календарь. Да, так и есть, среда. День, когда он привозил дикие ягоды, грибы, редкие коренья и травы, которые не росли в её палисаднике. Их деловые отношения были налажены ещё бабушкой Агатой и соблюдались с почти религиозной точностью. Каждую среду, между часом и двумя пополудни, он появлялся на пороге, молча принимал плату и так же молча удалялся обратно в свои леса.

Элли поправила передник и сделала глоток остывшего чая, стараясь вернуть себе ощущение утраченного спокойствия. Она не любила эти визиты. Они всегда выбивали её из колеи, вносили в её упорядоченный, тёплый мир странную, холодную ноту.

Дверь открылась беззвучно – мужчина умел двигаться поразительно тихо для своего роста. И он заполнил собой всё пространство у входа. Не потому, что был невероятно высок или широк в плечах, хотя и то, и другое было правдой. Просто его присутствие было… плотным. Осязаемым. Казалось, он принёс с собой сгусток прохладного лесного воздуха, пахнущего хвоей, влажной землёй и чем-то диким, неуловимым.

Каэл остановился на пороге, позволив глазам привыкнуть к полумраку пекарни после слепящей уличной яркости. Он был одет в поношенную, но прочную одежду землистых тонов: холщовая рубашка, жилет из грубой шерсти, штаны, заправленные в высокие сапоги из мягкой, протёртой кожи. В руках он держал две плетёные корзины, прикрытые холстиной. Из-под ткани пробивался терпкий, кисловатый запах лесных даров.

Элли молча кивнула ему, указывая взглядом на свободное место у конца прилавка, куда он обычно ставил свою ношу. Она не предлагала ему зайти, сесть, выпить чаю. Он бы всё равно отказался. Их ритуал был отточен до мелочей.

Он пересёк пекарню неслышными шагами и поставил корзины на указанное место. Движения его были простыми, лишёнными всякой суеты, будто каждый мускул был под четким контролем. Он откинул холстину, и пекарню заполнил новый букет ароматов: душистая земляника, сладкая черника, горьковатая костяника и что-то ещё, пряное и незнакомое.

– Здравствуйте, – произнесла Элли, соблюдая формальность. Её голос прозвучал чуть громче, чем нужно, нарушая царящую тишину.

Каэл лишь кивнул в ответ, его лицо оставалось невозмутимым маской. Он не был красив в привычном понимании. Черты его были грубоваты, словно вырублены топором: резко очерченный подбородок, высокие скулы, нос с небольшой горбинкой. Тёмные волосы, собранные в низкий хвост, выбивались нетерпеливыми прядями. Но больше всего Элли поражали его глаза. Цвета старого мха, с золотистыми искорками вокруг зрачков. Они никогда не улыбались. Даже когда губы растягивались в чём-то, отдалённо напоминающем улыбку, глаза оставались холодными и настороженными, будто видели перед собой не пекаршу, а потенциальную угрозу.

Он вынул из корзины аккуратные берестяные туески с ягодами, свёртки с сушёными грибами, пучки странных трав с серебристыми листьями.

Элли взяла один из туесков с земляникой. Ягоды были идеальны: сухие, чистые, отборные, каждая – как маленький рубин.

– Хороший урожай, – заметила она, больше для того, чтобы сказать хоть что-то.

– Урожай как урожай, – глухо ответил он, не глядя на неё, развязывая верёвку на свёртке с кореньями. – Лиса половину утащила. Придётся за ловушку браться.

Элли поморщилась. Она ненавидела ловушки.

– Может, просто поделиться? Лес большой.

Он на секунду поднял на неё взгляд, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на насмешку.

Глава 3. Город, который заботится

Послеполуденное солнце уже начало клониться к западу, отливая золотом остроконечные шпили крыш Веридиана и растягивая длинные, ленивые тени от домов. Жара спала, уступив место ласковому, тёплому вечеру, который был, пожалуй, самым лучшим временем для прогулок. Воздух становился прозрачнее, краски – мягче, а звуки – более отчётливыми и звенящими, будто кто-то настроил весь мир на идеальную частоту.

Элли завязала на голове лёгкий льняной платок, прикрыв им от пыли и солнца свои тёмные волосы, и накинула на плечо просторную сумку из грубой ткани, сшитую ещё Агатой. Внутри лежали пустые баночки для специй, несколько монет в кошельке и небольшой свёрток с тёплым, только что испечённым ореховым печеньем – на случай, если встретится кто-то из знакомых. Она заперла дверь пекарни, повернув ключ с привычным щелчком, который отозвался эхом в тихой, внезапно опустевшей пекарне. Мурка, оставшаяся внутри, недовольно мяукнула с подоконника, но Элли лишь улыбнулась.

– Побереги дом, – шепнула она сквозь щель в ставне. – Я ненадолго.

Выйти за порог после долгого дня, проведённого у печи, всегда было небольшим чудом. Словно ты попадал в другой мир, параллельный, но тесно связанный с твоим собственным. Запахи пекарни – сладкие, хлебные, плотные – сменялись лёгким, пьянящим коктейлем из ароматов цветущих палисадников, свежескошенной травы с лужаек за домами и далёкого дымка из труб. Воздух был свежим и подвижным, он обнимал кожу, ещё горячую от жара печи, и приносил долгожданную прохладу.

Элли не спеша двинулась по Пряничному переулку, выложенному неровными, отполированными тысячами ног булыжниками. Её тень, длинная и тонкая, скользила впереди, указывая путь. Она не ставила себе конкретной цели. Эти прогулки были её способом перезарядиться, вдохнуть жизнь городка, почувствовать его ритм, отличный от мерного постукивания скалки и шипения масла на противне.

Веридиан был не просто скоплением домов. Он был живым организмом, большим, добрым зверем, пригревшим у своего сердца всех своих обитателей. Дома здесь стояли тесно, будто прижимаясь друг к другу для тепла и поддержки. Они были разными: почтенные каменные старожилы с толстыми стенами и маленькими, похожими на бойницы окошками; весёлые деревянные домики, расписанные яркими узорами и утопающие в зелени; и даже пара причудливых строений, словно сошедших со страниц сказочной книги – с кривыми стенами, башенками и дверями разной величины.

Но у всех у них было нечто общее: уют. Он витал в воздухе, был вплетён в самую суть этого места. Он читался в идеально подстриженных лужайках, в горшках с геранью на каждом подоконнике, в вышитых занавесках, в птичьих кормушках, развешанных на деревьях, в кошках, греющихся на заборах, и в собаках, лениво виляющих хвостами у порогов.

Элли шла, вдыхая этот мир полной грудью, и чувствовала, как дневная усталость и остатки раздражения от визита Каэла понемногу тают, словно сахар в тёплом чае. Она знала здесь каждый камень, каждую трещину в стене, каждое дерево. Это знание было тёплым и уютным, как старый, любимый свитер.

Первой её остановкой, как почти всегда, стала лавка Мэйбл – «Зелёный уголок». Она ютилась в небольшом каменном домике на самом повороте переулка на Рыночную площадь. Окно лавки было заставлено бутылочками, скляночками, пучками трав и причудливыми кореньями, отчего внутрь проникал таинственный, зеленоватый свет. Над дверью висела табличка с изображением стилизованного цветка мандрагоры и витиеватой надписью: «Мэйбл. Травы, коренья, советы и утешения».

Элли толкнула дверь, и та отворилась с мелодичным перезвоном крошечных колокольчиков, подвешенных к притолоке. Воздух внутри был густым, тяжёлым и невероятно сложным. Он ударил в нос сразу десятками ароматов: сладковатый запах сушёных ягод шиповника, горьковатый – полыни, терпкий – дубовой коры, цветочный – лаванды и ещё с десяток других, которые Элли не могла опознать, но которые сливались в странный, гармоничный букет. Пахло старой бумагой, пылью, летом и чем-то глубоко целебным.

За прилавком, уставленным весами, ступками и пучками свежесобранного зверобоя, сидела сама Мэйбл. Она была крошечной, сморщенной, как печёное яблоко, и вся состояла из одних лишь острых углов: острый нос, острый подбородок, острые коленки, торчащие из-под пёстрой юбки. Но глаза её, цвета спелой ежевики, были молодыми, живыми и невероятно проницательными. Сегодня она сражалась с огромным пучком мяты, пытаясь аккуратно связать его в пучки бечёвкой.

– А, наше солнышко ясное! – проскрипела она, не отрываясь от работы. Голос у Мэйбл был похож на скрип старого дерева, но в нём всегда слышались нотки неизменной бодрости. – Вышла мир посмотреть да себя показать? Или от моего общества спасаешься? Говорила я Агате – внучка у тебя слишком серьёзная вырастет. Всё в печи, да в тесте. Надо по людям ходить, слухи собирать, глазами стрелять!

Элли не могла сдержать улыбки. Мэйбл была единственным человеком в городе, кто мог безнаказанно её отчитывать и тут же переходить на ласковые слова.

– Здравствуйте, Мэйбл. Не спасаюсь, а за помощью. Мята у меня почти вся вышла. Да и душицы бы пучок. Для нового хлеба.

– Душицы! – фыркнула травница, наконец одолев мяту и принявшись за следующий пучок. – Это тебе не душица нужна, а хороший жених. Глаза-то у тебя какие-то задумчивые сегодня. Нехорошо это. Девушка должна глазами блестеть, а не в пол смотреть, будто червонное золото там искать собралась.

Элли покраснела, чувствуя, как предательский румянец заливает её щёки. Она и правда думала о странном визите Каэла, о его словах.

Глава 4. Ночной гость

Ночь в Веридиане была не просто отсутствием дня. Она была особым состоянием мира, живым, дышащим существом, со своим характером и голосом. Дневные краски – ярко-зелёные крыши, золотистый камень, синие ставни – угасали, сливаясь в единую, бархатисто-серую массу. Их сменяла игра света и тени: серебристый лунный свет, заливавший мостовую, и густая, непроглядная чернота под выступами крыш и в узких переулках. Воздух, ещё недавно наполненный голосами и запахами, становился прохладным, прозрачным и звонким, как хрусталь. Он проводил одни звуки и поглощал другие. Так, слышно было, как где-то на другом конце города скрипит флюгер на башне ратуши, но не было слышно собственных шагов по мягкой земле палисадника.

В пекарне «Уютный очаг» царила тишина, густая и сладкая, как остывающий мёд. Элли уже давно поднялась наверх, в свою комнату под крышей. Мурка, свернувшись калачиком в ногах кровати, посапывала во сне, подрагивая усами. Сама Элли спала чутко, как все, кто привык вставать до рассвета. Её сон был лёгким паром, лежащим на поверхности сознания, и малейший звук мог его вспугнуть.

И звук нашёлся.

Он был чужим. Не своим.

Не привычный скрип половицы, не потрескивание остывающей печи, не шорох мыши за плинтусом. Это был тихий, но отчётливый стук. Нервный, несмелый. Не в дверь – в деревянную стену где-то внизу. Потом – шорох, похожий на то, как кто-то маленький и испуганный прижимается к тёплому камню фундамента, пытаясь стать незаметным.

Элли открыла глаза. Она не села сразу, а замерла, вслушиваясь в тишину, пытаясь поймать эхо того звука. Мурка тоже подняла голову, насторожив уши, её глаза в темноте блеснули двумя зелёными угольками.

Минуту стояла полная тишина. Элли уже было подумала, что ей почудилось, что это просто отголосок какого-то ночного кошмара. Но тут стук повторился. Уже настойчивее. И следом – тихий, детский всхлип.

Сердце Элли забилось чаще. Никто из местных не стал бы будить пекаршу глубокой ночью. Не та была у них воспитанность. Да и стук был слишком жалобным, слишком беспомощным.

Она бесшумно спустила ноги с кровати, нащупала мягкие домашние тапочки и накинула на плечи большой шерстяной платок – ночь была прохладной. Взяв с тумбочки маленькую свечу в медном подсвечнике, она чиркнула о коробок спичкой. Огонёк вспыхнул, осветив её встревоженное лицо и часть комнаты, отбросив на стены гигантские, пляшущие тени.

Лестница скрипела под её ногами громче, чем днём, каждый звук казался предательским. Она приоткрыла дверь в пекарню. Большое помещение было погружено в кромешную тьму, лишь слабый лунный свет серебрил край большого стола и бликовал на медных крышках кастрюль. Воздух был насыщен спящими запахами – тестом, древесиной, тлением.

Стук раздался снова. Теперь она поняла – он доносился снаружи, от задней двери, что вела в маленький дворик, где хранились дрова и стоял колодец.

Элли медленно, стараясь не шуметь, прошла через тёмную пекарню, свободной рукой придерживаясь за знакомые предметы. Рука её дрожала, и пламя свечи колебалось, разбрасывая по стенам тревожные блики. Она приложила ухо к прочной, дубовой двери. Снаружи было тихо. Слишком тихо. Даже сверчок затих.

– Кто там? – тихо, почти шёпотом, спросила она.

В ответ – лишь сдавленное всхлипывание.

Элли медленно, с некоторым усилием, отодвинула тяжелый железный засов. Он скрипнул, нарушая ночной покой. Затем она повернула ключ в замке. Дверь подалась внутрь, и в проём хлынул поток холодного ночного воздуха, пахнущего мокрой землёй, осенней листвой и чем-то ещё… горьким, палёным.

На пороге, прижавшись спиной к косяку, сидел мальчик.

Одно сразу можно было понять – он был чужой. Одежда его, некогда дорогая и прочная – тёмные штаны из тонкой шерсти, куртка с серебряными застёжками – теперь была порвана, испачкана грязью и покрыта чёрными, опалёнными пятнами. Лицо, бледное и испуганное, было исцарапано ветками, а в больших, широко раскрытых глазах светился животный, немой ужас. Он дрожал всем телом, мелкой, частой дрожью, и его зубы отчаянно стучали от холода и страха. В одной руке он сжимал какой-то небольшой, тёмный предмет, в другой – обгоревший, почерневший свиток пергамента.

Увидев Элли, он не бросился к ней, не закричал. Он лишь съёжился ещё больше, вжав голову в плечи, словно ожидая удара. Его взгляд метнулся по сторонам, ища путь к отступлению, но силы, видимо, были на исходе.

Элли замерла на пороге, сердце её колотилось где-то в горле. Десять мыслей пронеслись в голове за секунду. Кто он? Откуда? Что случилось? Опасность? Нужно ли звать на помощь? Но что-то в его виде – в этой абсолютной, детской беспомощности, в немом отчаянии – заставило её отбросить все страхи.

– Тише, тише, детка, – прошептала она так же мягко, как говорила с испуганным котёнком. – Не бойся. Я не сделаю тебе ничего плохого.

Она медленно присела на корточки, чтобы оказаться с ним на одном уровне, и поставила свечу на пол. Свет падал снизу, освещая её лицо мягким светом, а не пугающими тенями.

– Ты заблудился? Тебе нужна помощь?

Мальчик не ответил. Он лишь сжал в руке свой свиток так, что костяшки побелели. Его взгляд упал на тёплый свет, лившийся из пекарни, на знакомые очертания булок и караваев на столе, на большой глиняный кувшин с молоком. В его глазах мелькнуло что-то похожее на узнавание, на жажду этого тепла, этого покоя.

Глава 5. Первые подозрения

Первые лучи рассвета были ещё бледными и робкими, едва тронувшими кончики крыш Веридиана, когда Элли уже стояла у печи, растапливая её для нового дня. Но на этот раз её привычные, отточенные движения были механическими, лишёнными обычной медитативной сосредоточенности. Мысли её витали далеко от теста и заквасок – на чердаке, под самой крышей, где в пыльном укрытии спал её ночной гость.

Ночь прошла в тревожной дремоте. Каждый скрип дома, каждый шорох за окном заставлял её сердце замирать и биться чаще. Она прислушивалась к звукам сверху, но оттуда не доносилось ничего – ни плача, ни стука, лишь гнетущая, настороженная тишина.

Пока печь разогревалась, наполняя пекарню живительным теплом, Элли приготовила простой, но сытный завтрак. Тёплую овсяную кашу на молоке с большим куском сливочного масла и ложечкой мёда, ещё один ломоть хлеба и кружку слабого травяного чая с ромашкой – чтобы успокоить нервы. Всё это она аккуратно сложила на поднос и, сделав глубокий вдох, как будто собираясь нырнуть в холодную воду, поднялась по скрипучей лестнице на чердак.

Она постучала легонько в дверь, прежде чем открыть её.

– Лео? Я принесла тебе поесть.

В ответ – тишина. Элли осторожно приоткрыла дверь. В слабом свете, пробивавшемся сквозь запылённое слуховое окно, она увидела его. Он сидел, забившись в самый угол, на своём тюфяке, обхватив колени руками. Одеяло было сброшено. Он не спал. Его глаза, казалось, стали ещё больше от страха и бессонницы, и они пристально смотрели на дверь, словно ожидая, что она сейчас распахнётся и впустит что-то ужасное.

Увидев её, он не расслабился, а лишь слегка выдохнул, но напряжение не покинуло его хрупкое тело.

– Доброе утро, – тихо сказала Элли, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче и обыденнее. Она поставила поднос на пол рядом с ним. – Я принесла тебе завтрак.

Он посмотрел на еду с тем же голодным интересом, что и вчера, но не двинулся с места. Его взгляд скользнул к слуховому окну, сквозь которое доносились утренние звуки просыпающегося города: крик петуха где-то вдали, скрип телеги, голоса первых торговцев. Каждый звук заставлял его вздрагивать и вжиматься в стену ещё сильнее.

Элли поняла. Его пугало не только её присутствие. Его пугал весь внешний мир. Каждый шум был для него потенциальной угрозой.

– Это просто город просыпается, – сказала она, садясь на корточки на почтительном расстоянии от него. – Ничего страшного. Это Веридиан. Здесь все друг друга знают. Здесь безопасно.

Он медленно, недоверчиво покачал головой. Его пальцы снова сложились в быстрые, выразительные жесты. Он указал на ухо, потом сжал кулак и прижал его к груди, изобразив гримасу боли.

– Тебе больно слышать эти звуки? – попыталась понять Элли. – Они тебя пугают?

Он кивнул, и в его глазах стояли слёзы.

Сердце Элли сжалось от жалости. Что же с ним сделали, что даже обычные уличные звуки вызывали у него такую панику?

Она оставила еду рядом с ним и спустилась вниз, в пекарню. Ей нужно было работать, нужно было открываться, но всё внутри переворачивалось от тревоги и сострадания. Она механически замешивала тесто для утренних булок, раскатывала его, посыпала корицей и сахаром, но её мысли были на чердаке.

Кто он? Откуда? Она перебирала в уме варианты.

Может, он сбежал от жестоких хозяев? Но его одежда, хоть и испорченная, говорила о достатке. Может, он потерялся в лесу? Но тогда почему он так боится людей и звуков? И что за странный ожог на руке? И тот обгоревший свиток…

Мысль о свитке заставила её вздрогнуть. Магия. В Веридиане к ней относились спокойно, как к части быта – как к целебным травам Мэйбл или к «счастливым» безделушкам Седрика. Но все знали, что где-то там, за пределами их уютного мирка, существует другая магия – тёмная, опасная, политическая. Та, что используется тиранами и культами для власти. И клеймо на руке мальчика, этот обгоревший свиток… они пахли именно такой, чужой и страшной силой.

Элли вздрогнула, отбрасывая от себя эти мысли. Нет. Не может быть. Он просто ребёнок. Испуганный, травмированный ребёнок.

Утренняя толпа покупателей была для Элли спасением и пыткой одновременно. Привычные лица, улыбки, сплетни – всё это погружало её в иллюзию нормальности. Но каждые пять минут её взгляд непроизвольно устремлялся к потолку, к той точке, где за деревянными балками скрывался её секрет.

Первой, как всегда, заглянула Мэйбл. Она влетела в пекарню, словно маленький ураган в юбке из мешковины, вся пропахшая полынью и мятой.

– Ну что, солнышко? – проскрипела она, усаживаясь на свой любимый табурет у прилавка. – Проспала свои тревоги? Или тот угрюмый поставщик опять в голове крутится? Говорила я – печеньем его, печеньем!

Элли, стараясь сохранять спокойствие, налила ей чашку чая.

– Всё хорошо, Мэйбл. Просто плохо спалось.

– Плохо спалось! – фыркнула травница, пристально разглядывая Элли своими острыми, как шипы, глазами. – У тебя под глазами круги, как у совы после полудня. И руки дрожат. Это не от недосыпа. Это нервы. Чай с ромашкой и мёдом пьёшь? Нет? Вот я так и знала. Подожди, я тебе щепотку своей смеси дам. – Она начала копаться в своей бездонной сумке. – Лаванда, мелисса, чуть-чуть корня валерианы… будешь спать как сурок.

Глава 6. Незваные гости

День, наступивший после той тревожной ночи, начался с обманчивого спокойствия. Солнце встало над Веридианом ясное и холодное, отливая золотом инея, запорошившего крыши и лужайки. Воздух был чистым, колким, пахнущим дымком и промороженной землёй. Из труб вились ровные, почти неподвижные столбы дыма, словно город затаился и замер в ожидании.

Элли провела утро в напряжённой, почти лихорадочной деятельности. Месила тесто, раскатывала его, ставила в печь булки и караваи – всё это с удвоенной энергией, словно пытаясь заглушить внутреннюю тревогу физическим трудом. Каждые полчаса она поднималась на чердак, принося Лео еду и питьё. Мальчик был бледен и молчалив, но ночной ужас в его глазах немного отступил, уступив место настороженной усталости. Он ел предложенную кашу, пил тёплое молоко и снова засыпал, укутанный в одеяла, – исцеляющий сон, дарованный имбирным печеньем, всё ещё держал его в своих объятиях.

Элли старалась не думать о будущем. Она сосредоточилась на настоящем: на тёплом, послушном тесте в её руках, на трещащем огне в печи, на мирном дыхании спящего ребёнка над головой. Она почти убедила себя, что всё наладится, что опасность обойдёт её дом стороной.

Иллюзия рухнула ближе к полудню.

Колокольчик над дверью прозвенел резко, не так, как обычно. Не весёлым приветствием, а металлическим, тревожным щелчком. Элли, в тот момент вынимавшая из печи противень с румяными круассанами, обернулась.

В дверях стояли двое. Не местные.

Они были высокими, поджарыми, одетыми в длинные плащи из плотной серой ткани, без каких-либо опознавательных знаков. Плащи были безрукавными, накинутыми поверх тёмной, практичной одежды, и от них веяло холодом дороги и чуждостью. Их лица были скрыты в глубоких капюшонах, но Элли почувствовала на себе тяжёлый, изучающий взгляд.

Они вошли неслышными, скользящими шагами, и странным образом пространство пекарни сразу же сузилось, стало тесным. Даже воздух изменился – в него врезалась нота чего-то острого, металлического, чуждого уютному хлебному духу.

Один из них, тот, что был чуть повыше, остановился у прилавка. Его руки в тонких кожаных перчатках лежали на дубовой столешнице неподвижно, словно были высечены из камня.

– Хлеб, – произнёс он. Голос был ровным, безжизненным, лишённым каких-либо интонаций. Он не спрашивал. Констатировал.

Элли, почувствовав холодок страха, пробежавший по спине, кивнула и сделала шаг к витрине.

– Да, конечно. Свежий, только что из печи. Бук или ржаной?

– Не имеет значения, – ответил тот же голос. – Мы не по еде.

Его спутник, тем временем, медленно обходил пекарню. Его взгляд из-под капюшона скользил по полкам с баночками, по пучкам трав, по старой мебели. Он казался равнодушным, но Элли почувствовала, что он ничего не упускает, впитывает каждую деталь, как губка.

– У вас тихое место, – сказал второй, и его голос был чуть выше, с лёгкой, неприятной сипотцой. – Спокойное. Далеко от больших дорог.

– Мы любим наш покой, – стараясь, чтобы голос не дрожал, ответила Элли. – Чем могу помочь?

Первый незнакомец слегка наклонил голову.

– Мы ищем одного человека. Вернее, ребенка, мальчика. Лет десяти. Тёмные волосы, серые глаза. Возможно, выглядит испуганным. Возможно, болен. Вы не видели такого?

Сердце Элли упало и замерло где-то в районе желудка. Она сделала вид, что задумалась, перебирая в уме круассаны в витрине, чтобы руки не тряслись.

– Мальчика? Нет, не припоминаю. Веридиан – место маленькое, все друг друга знают. Чужих детей тут сразу заметили бы.

– Он мог появиться ночью, – не отступал незнакомец. Его бесстрастный взгляд, казалось, буравил её насквозь. – Просто приблудиться. Искать ночлег. Еду.

– Никто не стучался в мою дверь, – твёрдо сказала Элли. – А я сплю чутко.

Второй незнакомец в это время остановился у лестницы, ведущей на второй этаж. Он не поднялся на неё, а лишь задержал на ней взгляд на секунду дольше, чем нужно.

– У вас большой дом. Много укромных уголков. Чердаки, подвалы… Мальчик мог спрятаться, а вы бы и не узнали.

– В подвалах у меня хранятся запасы, а на чердаке – старый хлам, – поспешно сказала Элли, чувствуя, как предательский румянец заливает её щёки. – Мыши там водятся, а не дети.

Незнакомец у лестницы медленно повернул голову в её сторону. Элли не видела его лица, но ей почудилась на его губах тонкая, холодная улыбка.
– Мыши. Да. Частая проблема.

В этот момент колокольчик над дверью снова звякнул, и в пекарню, как маленький спасительный ураган, влетела Мэйбл. Она была вся запорошена инеем, с красным от мороза носом и охапкой свежесобранных зимних трав в руках.

– Ну, просто дубак на улице! – протрещала она, сметая с себя снег. – Кости промораживает до самого мозга! Элли, солнышко, дай мне чашечку чего-нибудь горяченького, а то я сейчас как сосулька растаю прямо тут на полу! Ой! – Она наконец заметила незнакомцев и на мгновение притихла, оценивающе их оглядев. – Гости? Издалека, поди? По плащам видать – не нашего шитья.

Двое в серых плащах обменялись едва заметными взглядами. Их бесстрастная маска на мгновение дрогнула, столкнувшись с её наглой, не знающей границ любознательностью.