Пепел и Кровь

1 глава

Селеста

Тишину в моих покоях прервал звук открывающейся двери. Не стук - Ариэль никогда не стучала. Она просто входила, как будто её право на любое пространство было абсолютным и неоспоримым.

- О, вот ты где, наша маленькая затворница, - её голос, медовый и в то же время пронизывающий, как зимний ветер, наполнил комнату.

Она не вошла полностью, осталась на пороге, очерченная ослепительным светом коридора. Это был её любимый приём — являться силуэтом, воплощённой безупречностью, на фоне которой всё вокруг казалось блёклым и несовершенным.

- Я принесла тебе… задание. Более чем подходящее для твоего пытливого ума.

Она сделала театральную паузу, наслаждаясь вниманием, которого я ей не давала, но которое она требовала по умолчанию.

- Архив Забвенных Хроник. Ты знаешь, где это? Конечно, знаешь. На самом краю. Там, где заканчивается благодать и начинается… что-то иное. - Её губы изогнулись в усмешке, лишённой тепла. - Ты изучишь свитки о Первых Падениях. Вникнешь в самую суть греха, в его истоки. Это должно прояснить твоё собственное мышление, посеять в нём здоровые… ограничения. Архангел Ханиэль лично выразил озабоченность твоим излишним интересом к земным материям.

Она бросила выразительный взгляд на глиняный горшок у моего окна, где чахлый полевой цветок цеплялся за жизнь.

- И, Селеста, ради всего святого. Приведи себя в порядок. Твои руки… они выглядят как у служанки. Ты пахнешь пылью и… дикостью. Это неприлично. И запомни, - её голос опустился до ядовитого шёпота, - не опозорь нас. И без того достаточно.

Она повернулась, и свет из коридора окутал её, превращая в сияющий призрак. Дверь закрылась беззвучно, оставив после себя только запах дорогих благовоний и тяжёлый осадок её слов.

«И без того достаточно».
Эта фраза была ключом ко всему.К моей жизни. К нашей «семье».

Семьёй это можно было назвать только в самой жестокой шутке. У нас не было очага. Не было общих воспоминаний, кроме тех, что были отмечены печатью стыда. Была Ариэль - старшая сестра, Ангел Чистоты, и я - её живая обязанность, её вечная проблема.

Об отце я не знала ничего. Его имя было пустым местом в моей истории рождения. Когда-то в детстве я спросила о нём. Ариэль не ответила. Она лишь взяла мой подбородок своими идеальными, холодными пальцами и, глядя мне прямо в глаза, сказала:

- Твоё происхождение - это чистота ангельской крови. Всё остальное - пыль, которую не следует ворошить. Пыль пачкает.

И я поняла, что его отсутствие - не случайность, а ещё одно пятно, которое она отчаянно пыталась оттереть своей безупречностью.

А потом… мама. Серафима Лайла. Ангел-летописец. Мои воспоминания о ней были смутными, обрывистыми, будто смотрящими сквозь туманное стекло. Я не помнила черт её лица. Помнила лишь ощущения. Тепло. Её руки, небольшие и нежные, обвивавшие меня, когда я засыпала. Звук её голоса - негромкого, с лёгкой хрипотцей, читавшего мне не молитвы, а старые, странные стихи о звёздах и море. И запах. Не небесный аромат лотоса и озона, а земной, сложный букет: фиалковые чернила, сушёная лаванда в складках одежд, сладковатая пыль древних свитков и под всем этим - лёгкая, едкая нота чего-то горького. Печали? Тоски? Тогда я не могла этого понять.

Потом её не стало. Мне было лишь четыре световых года, а Ариэль - четырнадцать. Не было прощания, не было объяснений. Однажды она просто исчезла из наших покоев. Ариэль, тогда уже надевшая на себя маску единственной взрослой в нашей разрушенной вселенной, сказала мне с ледяной, отточенной жестокостью:

- Она отошла от ясности. Её путь стал ошибочным. Забудь её, Селеста. Если ты хочешь выжить здесь - забудь. Её имя - твоя слабость. А слабость здесь сжигают.

И я стала забывать. Вернее, я научилась хоронить воспоминания глубоко внутри, под слоями правильного поведения. Но несмотря на жестокие слова Ариэль, я видела, как по ночам она держала в руках фотографию мамы и плакала, но уже утром вновь надевала маску дочери, которая ненавидит свою мать. Я стала идеальной ученицей. Моя улыбка стала ровной и безобидной. Мои ответы - быстрыми и предсказуемыми. Я научилась скрывать дрожь в голосе, когда человеческие истории, которые я должна была хладнокровно записывать, касались слишком больных струн. Внешне я была тихой, послушной Селестой, медленно искупающей грехи своей матери перед лицом системы.

Но внутри тишины рос бунт. Немой, упрямый, отчаянный. Он не выливался в слова или поступки. Он находил выход в моих руках.

Моим спасением, моей единственной правдой стал Сад Забвения. Клочок запущенной, каменистой земли на самой окраине небес, у самого Края, за которым начинался бесконечный туман. Это было не место силы. Это было место забвения, куда сбрасывали всё отжившее и ненужное. Туда я пробиралась тайком. И там, среди обломков и сорняков, я сажала свою жизнь.

Я находила семена: увядшие, полупустые, повреждённые. Подбирала ростки, выброшенные ангелами-садовниками за неидеальность. Я не пользовалась инструментами. Я копала землю руками. Камни царапали кожу, холодная грязь забивалась под ногти, шипы колючих растений оставляли тонкие, красные полосы на моих запястьях и ладонях. Эти шрамы были моими тайными знаками. Они были реальными. Они болели. Они напоминали, что я могу чувствовать что-то, кроме одобрения или неодобрения системы.

В моём Саду пахло не раем. Пахло жизнью. Сырой, влажной землёй после дождя, горьковатой полынью, сладковатым гниением прошлогодних листьев и терпкой зеленью молодых побегов. Там, на коленях в холодной почве, с землёй на руках, я могла дышать полной грудью. Там я не была дочерью падшей серафимы или проблемной сестрой Ариэль. Я была просто собой. Существом, которое, вопреки всем правилам, находило странную, тихую радость в том, чтобы давать хрупкой жизни шанс.