пепел сакуры

глава первая

В тот день, когда я в последний раз надела рабочие перчатки, воздух сковывал холод, будто не желая признавать, что на календаре уже последний месяц зимы.

Я стояла у склада, сжимая в руках потрёпанную пару перчаток, и чувствовала, как пронизывающий ветер пробирается под одежду. Три года здесь оставили свой след — не только в памяти, но и в теле. Пальцы непроизвольно подрагивали после каждого поднятого ящика, спина ныла с рассвета до заката, а запах пыли и металла въелся в кожу, стал частью меня.

Это была работа, которую я знала наизусть — та, где тело сдавалось задолго до того, как уставали мысли.

Всё изменилось на очередном медосмотре. Он должен был стать таким же рутинным, как и все предыдущие, но судьба распорядилась иначе. Я смотрела на результаты анализов, пока напротив молча стоял врач. Пальцы непроизвольно сжали листок так крепко, что края бумаги врезались в кожу. Казалось, ещё мгновение — и она разорвётся в моих руках. Я знала о генетической предрасположенности к онкологии щитовидки с пятнадцати лет — но одно дело знать в теории, а другое услышать это вслух, сидя в стерильном кабинете, где каждый предмет словно подчёркивал серьёзность момента.

— Вы понимаете, насколько это серьёзно? — спросил врач, пристально глядя на меня.

— Понимаю, — ответила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Вам нужно немедленно уйти с работы. Нагрузки слишком велики, риски слишком высоки. Это опасно для жизни.

В его голосе не было места для споров, да я и не собиралась спорить. Лишь мысленно усмехнулась: «Да и не так уж мне эта работа была дорога». Собрала вещи, вышла из кабинета и закрыла за собой дверь, понимая — так больше жить нельзя.

Через месяц я переступила порог издательства «Мангадо». Перемена оказалась настолько резкой, что первое время я словно боялась поверить в реальность происходящего.

Здесь всё было другим: понимающие коллеги, дружелюбная атмосфера, тихие перерывы, мягкий дневной свет, льющийся через высокие окна. Вместо грохота погрузчиков — шёпот за соседними столами, вместо тяжёлых ящиков — пачки рукописей, вместо бесконечной усталости — тихое напряжение от дедлайнов. Эта работа требовала лишь внимания и аккуратности — качеств, которые болезнь не могла отнять.

Первые дни я чувствовала себя не в своей тарелке. Однажды, когда я неловко пыталась разобраться с новой программой, ко мне подошла Ицуки, старшая редактор.

— Запуталась? — улыбнулась она, заметив моё растерянное лицо.

— Немного, — призналась я.

— Это нормально. Давай покажу, как это работает. На самом деле всё проще, чем кажется.

Она терпеливо объяснила мне тонкости работы, подбадривала, когда я ошибалась, и через пару дней я уже чувствовала себя увереннее.

Лечение шло по плану. Анализы показывали положительную динамику, врачи говорили с осторожным оптимизмом. Но иногда я замечала странные взгляды — особенно когда они всматривались в мои глаза. Они перешёптывались, уточняли, не было ли травм или проблем со зрением.

Однажды во время очередного осмотра молодая медсестра не сдержалась:

— Простите, а это… с рождения?

— Да, — кивнула я. — Гетерохромия.

— Красиво, — неожиданно сказала она и тут же смутилась. — То есть… я не хотела…

— Всё в порядке, — улыбнулась я.

То же самое происходило и в общении с молодыми людьми. Я никогда не озвучивала свои комплексы, но не могла не замечать, как собеседники вдруг замолкают на полуслове, переводят взгляд с одного зрачка на другой, а затем поспешно отводят глаза, словно случайно заглянули туда, куда не следовало.

Они сидели в местном небольшом кафе на углу. За окнами уже сгущались вечерние сумерки, а внутри горели тёплые точечные светильники над столиками. На их столе стояли две чашки остывающего латте и тарелка с недоеденным чизкейком.

Джин нервно крутил в руках чайную ложку, избегая моего взгляда. Где‑то на заднем плане тихо играла джазовая мелодия, а за соседним столиком оживлённо беседовали две девушки.

— Слушай, — наконец произнёс он, глядя куда‑то в сторону барной стойки, — ты, в общем… интересная девчонка. Но…

Я поправила рукав свитера, невольно оглядывая себя.

— Но? — приподняла бровь, чувствуя, как внутри всё напряглось.

— Да просто… — он провёл рукой по волосам, потом снова взялся за ложку. — Ты как‑то… не вписываешься, что ли. Ну, внешне.

Я опустила глаза на свою чашку, разглядывая узоры из молочной пены, которые уже начали расплываться.

— Не вписываюсь? — переспросила сухо. — В какую рамку, интересно?

— Да не в том смысле! — он резко поставил ложку на блюдце, будто она обожгла ему пальцы. — Просто… ну, видишь, сейчас как‑то всё по‑другому. Девушки следят за собой, за стилем, за фигурой…

— Это плохо? — я сжала пальцами край скатерти под столом, стараясь сохранить спокойный тон.

— Я не говорю, что плохо! — он наконец посмотрел на меня, но тут же отвёл взгляд к окну. — Просто это… заметно. И мне как‑то некомфортно. Будто все вокруг будут смотреть и думать… ну, ты понимаешь.

Где‑то зазвенел колокольчик у входной двери, вошёл новый посетитель. Бармен приветливо кивнул ему, начал что‑то спрашивать. Звуки кафе на мгновение заполнили паузу в нашем разговоре.

— Что именно они будут думать? — я наклонилась чуть вперёд, заставляя его встретиться со мной взглядом.

Он замялся, перебирая пальцами край салфетки:

— Ну… что мы как‑то не подходим друг другу. Что я мог бы найти кого‑то… более подходящего, что ли.

Я медленно выдохнула, глядя, как пар поднимается от моей чашки. В воздухе витал запах корицы и ванили, но он уже не казался уютным.

— То есть тебе важно, что подумают другие?

— Ну да, — он выдохнул с облегчением, будто рад, что я сама сформулировала. — Извини, я не хотел обидеть. Просто… честно сказал.