Per ardua ad astra

Глава 1. Дом

Домашняя рутина затягивала. Не отпускала, будто трясина, чьи булькающие топи Генри видела в раннем детстве, когда забрела невесть куда с подружками. И ровно также, как она испугалась тогда, она пугалась и сейчас.

Она думала. Постоянно. Ночью, лёжа на жёсткой лавке, накрытой протёртой шкурой бедного волка, невесть как подстреленного ею прошлой зимой, утром, когда помогала матери с обедом, в сам обед, когда отец вручал ей деревянные заготовки и приказывал обтягивать их кожей. Думала вечером, окучивая ненавистную репу, что казалась ей злейшим врагом, посланным судьбой на погибель её мечтам.

Генри думала и боялась.

Как и всех девочек её возраста, её душу терзали другие, более грандиозные мысли (и не важно, что она даже слово это не знала, ведь мысли и вправду были таковым). Генри мечтала о том, как гордо скачет на коне, вооружённая длинным мечом, прославляя себя и свой род. Живёт в замке, не думая о проклятой репе или урожае, читает книги и му-зи-ци-ру-ет, как сказанул когда-то заезжий менестрель, подаривший ей разбитую гитару. Жаль, но эти мечты могли сбыться у кого-то более знатного.

«Вот лордам и леди не приходится спать на лавках, — ворчливо думала Генри, всякий раз, когда мать гнала её со двора в дом. — Они подвиги совершают, а не ложатся спать с закатом».

Увы, но до леди Генри было далеко, а потому она лишь кривилась и подчинялась жёсткому тону бессердечной женщины, совершенно не понимавшей её чаяния.

В свои годы Генри знала одно, если не произойдёт что-то этакое, то она и дальше будет спать на лавке — сначала в этом доме, а потом в доме того дурака, что найдёт ей мать (и отец, но он в эти дела явно не полезет), так и не узнав, каков на самом деле мир.

Знала она и то, что, сидя на одной лавке мечты явно не сбудутся, а потому взяла всё в свои руки. Ну и пожинала последствия своих действий, разумеется, оттого и сейчас ворочалась пол ночи от боли в отбитом теле, а заснула лишь под утро. Да так сладко, что просыпаться не хотелось. Да и вообще, вставать рано Генри не любила даже больше, чем репу, а потому не проснулась ни в семь, ни в восемь, ни даже в девять утра.

Весна медленно вступала в свои права, рассвет наступал рано, а чудное солнце грело так приятно, что Генри лишь медленно ворочалась, грея бока в тёплых лучах, да прикрывала глаза тонкими ладонями, едва тронутыми загаром.

Заслышав материнский крик, Генри лишь перевернулась на бок, зашипела от боли, но даже глаза не открыла, вновь погружаясь в сон. Не разбудили её ни громкий бас отца, ни хлопанье дверью, ни звяканье крышками, способное заглушить стук кузнечного молота. Генри вновь спала как младенец, видя беззаботные сны, где она…

Где конкретно она была Генри увидеть не успела — окончательно потеряв терпение, мама уселась прямо на скамью и ласково, не в пример ворчливым словам, погладила её по растрёпанным волосам.

— Просыпайся, бездельница, — прервав ласку, мать подёргала её за вздёрнутый нос.

Сонная Генри сморщилась и отмахнулась от неё как от надоедливого комара.

— Вставай, — ещё более сурово заявила матушка и лукаво добавила: — Если не встанешь, то отец закончит работу без тебя.

Ничуть не впечатлённая угрозой, Генри приоткрыла один глаз, но тут же зажмурилась от яркого солнца. Нахмурившись, она попыталась отодвинуться от лучика, но едва не свалилась с лавки и замерла, мысленно ругаясь — двигаясь, она вновь надавила на отбитые части тела. Это, однако, не было самое страшное — её рубашка для сна легко могла задраться наверх, обнажив весьма живописные синяки.

Стараясь двигаться как можно меньше, Генри натянула одеяло до самого подбородка и расчихалась.

— Это всё от безделья, — назидательно проговорила матушка, но не смогла сдержаться и звонко рассмеялась — уж очень потешно дочь морщила вздёрнутый нос. — Вставай, солнце моё, позавтракай и помоги отцу.

Растормошённая Генри промычала что-то невнятное, но с лавки поднялась. И даже спорить не стала, очень уж ей хотелось глянуть на завершённую работу.

Закинув в рот пару ложек жиденькой каши, она спешно перетянула ноющие рёбра и грудь тугой повязкой, как велел Ванек —приезжий наёмник, согласившийся показать ей пару приёмов, и переоделась.

— Что-то ты похудела за зиму, — протянула мать, заглянув в дом и увидев, как Генри потуже завязывает пояс. — Весна давно наступила, нужно отъедаться.

Генри закатила глаза и громко хмыкнула, выражая презрение к её словам, да продолжила зашнуровывать сапоги — отец наверняка запряжёт её кучей мелких дел, из-за которых она вновь будет носиться как угорелая по всей Скалице, а значит следует позаботиться о собственном удобстве.

Закончив, она натянула тонкую куртку и заметила, что матушка до сих пор стоит и смотрит на неё странным взглядом.

— Что? — непонимающе спросила Генри, мысленно перебирая все свои грехи (коих было достаточно для девчонки её возраста).

— Ты так похожа на отца, — с тоской отозвалась мать и, подойдя, потрепала её по густым волосам. — И с каждым годом становишься похожа на него всё больше и больше…

— Правда? — Генри заулыбалась и горделиво приосанилась. — Вспомни об этом, когда будешь меня бранить в следующий раз…

Звонко рассмеявшись от того, как перекосилось лицо матери, Генри чмокнула её в щёку и выскользнула из дома. В очередной раз чихнув, она пересекла двор и остановилась прямо напротив кузницы, где трудился отец.

Кузницу Генри хоть и любила, но особого восторга не испытывала. Целый день махать молотом она не могла — силы в руках было недостаточно. Плавить железо? Слишком утомительно. Закалка и отпуск металла? Слишком скучно. Единственное, что она помогала делать — гравировка, полировка и шлифовка. Что-что, а терпению она научилась.

Генри могла бы поклясться, что во сне слышала ритмичный стук молота, но плавильня казалась холодной, да и молот с щипцами лежали на своих законных местах.

— Не стой, а помоги мне, — скомандовал он, едва завидев её и махнул в сторону огромной полки. — Возьми на полке масло с тряпкой, да принеси.

Глава 2. Бессилие

Смертельную скачку Генри запомнила плохо.

Дорога, ругательства половцев (или что там они ей кричали?), свист стрел, крики людей и её собственные вопли — предупреждения о захвате Скалицы слились в одно мутное пятно воспоминаний. Не помогло и ранение — половецкая стрела распорола ей плечо, чудом в нём не оставшись.

Проклятые ублюдки преследовали её до самого Тальмберга. Разве что вовнутрь замка не попытались заехать, остановившись на пригорке, да прокричав что-то ей в след. Наверняка оскорбительное, но Генри восприняла это как похвалу — как же — простая девчонка, а от вояк сбежать сумела, да не просто сбежать, а её и расправится минимум с одним ублюдком. Или двумя, если считать Терезу.

Похлопав взмыленную лошадь по спине, она сползла c её спины, совсем не по-героически упав на землю.

— Что происходит? — тут же завалили её вопросами подошедшие люди во главе с седовласым стариком — самим паном Дивишем.

Генри и рада была бы ответить, да не могла. Лишь открывала и закрывала рот как снулая рыба, не в силах переварить весь тот воздух, скопившийся в груди.

— Дайте воды, — скомандовал кто-то и в руки Генри всучили деревянную плошку с такой ледяной водой, что у Генри свело зубы. Зато дыхание восстановилось и она, с трудом, но смогла объяснить то, что произошло.

— Значит, Рацек укрылся в замке… — то ли переспросил, то ли констатировал пан, на что Генри на всякий случай кивнула и попыталась встать. Двигалась она лишь за счёт невыносимого ослиного упрямства, не позволяющего ей лежать в грязи как какой-то бродяга. Поднявшись на ноги, девушка выпрямилась и уставилась пана Дивиша, стараясь дышать как можно спокойнее. И быть незаметнее, конечно, а ну они возьмут и отправят её куда подальше. На ту же конюшню, например.

Ни на какую конюшню Генри не отправили. Скорее наоборот, раздав команды, пан Дивиш поманил её за собой. В замок. Не в главную залу, конечно, но на кухню, где лично приказал налить ей мясной похлёбки, да вручить стакан вина, от кислоты которого у Генри вмиг свело лицо.

Есть Генри хотелось даже меньше, чем пить, но делать было нечего. Не отказываться же от столь доброго внимания. Глядя на то, как девушка вяло ковыряется в тарелке, пан ласково погладил по плечу свою молодую жену — пани Стефанию, шепнул ей что-то на ухо и направился к выходу, но развернулся. Уставился на Генри внимательным взглядом и спросил:

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Генри, — представилась девушка, опуская ложку. — Меня зовут Генри, пан Дивиш.

— Генри… — пробормотал он. — Генри из Скалицы... И почему мне кажется, что я тебя где-то уже видел…

— Отец часто брал меня в Тальмбрег, пан — отозвалась Генри, в душе недоумевая. В замке, она, конечно, бывала, но вот пана Дивиша почти что и не видала. Ну не считать же встречей те моменты, когда он стоял на крепостной стене, а Генри ехала в телеге с товаром. — Может в один из тех дней вы меня и видели.

— Может быть… — пробормотал пан Дивиш себе под нос. — Может быть. — Куда более уверенно повторил он, но кухню не покинул. Продолжил стоять, сверля Генри косым взглядом.

Подобное внимание раздражало. Взгляд пана Дивиша напоминал мерзкого комара, зудевшего в снаружи палатки — вроде и укусить не может, но спать не даёт. Пытаясь игнорировать столь неприятное внимание, Генри распрямилась и как можно равнодушнее погрузила ложку в похлёбку. Варево у поварихи вышло отменное, в меру густое, сытное… Но уж очень пресное. Ма готовила куда лучше. Прикусив кончик губы, Генри аккуратно зачерпнула ложкой бульон, отпила.

Пан Дивиш, отчего-то удаляться не спешил, а потому Генри мысленно пожала плечами, да продолжила давиться едой, размышляя о странностях, буквально сопровождающих благородных панов. Странные переглядывания, шепотки, смешки… Неужели в тальмебргском замке всё настолько уныло, что, увидев простую девицу из Скалицы сам пан ведёт себя будто базарная баба, да сплетничает?

«А может у них мозги вверх тормашками повёрнуты?» — мелькнула в голове Генри насмешливая мысль, но тут же улетела. Не до смеха сейчас. Героически запихнув в себя последние три ложки похлёбки, она невозмутимо допила вино и, приподняв бровь, посмотрела на пана.

Тот неожиданно громко хохотнул, хлопнул по плечу подошедшего пана Борека, шепнул ему что-то и, посмеиваясь, удалился.

— Удивительные дела творятся, — пробормотал пан Борек себе под нос, окончательно убедив Генри в том, что Тальмбрег полон ну очень странных людей.

Едва за Бореком закрылась дверь, нарочито скучающая пани отложила вязание и забросала Генри горой вопросов, на которые ей совсем не хотелось отвечать. Увы, но желания (или, скорее, нежелание) девушки явно не учитывались, а потому она до заката рассказывала сначала пани, а потом и парочке особо любопытных слуг о том ужасе, что произошёл. Не упоминая родителей, конечно. В этой череде безумия Генри порадовал один момент — особо любопытной оказалась одна из прачек и Генри удалось выторговать котелок чистой воды, да чистую одежду. Не панский пурпуэн, конечно, вполне добротную рубаху, да цельные брюки. Кстати, панские. Пан Дивиш носил их, когда был ещё совсем юным.

Смыв с себя чужую кровь и став похожа на нормального человека, Генри озадаченно ощупала то непотребство, что творилось на голове. Пришлось вновь обращаться к прачке. Добрая женщина отчего-то сама не помогла, но вызвала цирюльника (любопытный мужик примчался так быстро, что Генри заподозрила неладное ровно в тот момент, когда он защёлкал ножницами, да открыл рот, завалив её горой вопросов). Вновь повторив собственную историю, весьма ладно складывающуюся, надо признать, Генри опасливо провела рукой по голове, ощупывая волосы. Очень короткие волосы. Пытаясь разглядеть своё отражение в прозрачной воде из котла, Генри даже пропустила приход пани Стефани