Perfect: Бессмертная кукла Кайана Перри

Глава 1. Лоно для бессмертия

Сознание вернулось к ней не вспышкой, а медленным, вязким просачиванием. Словно она тонула в чёрной, плотной смоле, и теперь её выносило на поверхность, к боли.

Сначала боль была единственным фактом реальности. Тупой, пульсирующий удар в виске. Осколочная ломота в затылке. Сухая, обожжённая глотка, судорожно сглотнувшая ничего.

Она попыталась пошевелить рукой, но тело не слушалось. Оно было тяжёлым, ватным, чужим. Сквозь слипающиеся ресницы она пыталась разглядеть хоть что-то. Темнота. Не полная, а густая, бархатистая, нарушаемая смутными бликами где-то сверху.

Запах.

Он ударил в нос, прорвавшись сквозь туман в голове. Сладковатый, приторный аромат старого дерева, лака и воска. Под ним – едкая, химическая нотка скипидара или растворителя. И ещё что-то… Медный, металлический привкус страха, висящий в воздухе.

Она зажмурилась, пытаясь отдышаться, заставить сердце биться не так громко. Оно барабанило в ушах, заглушая всё, и этот стук казался единственной точкой опоры в рушащемся мире.

Где я?

Память была пустой, выскобленной до блеска. Последнее, что она могла выудить – мокрый асфальт, отблеск фар в луже, резкий скрежет шин… и тень. Высокую, стремительную тень, накрывшую её с головой.

Паника, острая и слепая, сжала горло. Она дернулась, пытаясь откашляться, и наконец смогла приподнять веки.

Комната.

Она лежала на чём-то жёстком, покрытом грубой тканью. Над ней проступали из полумрака очертания высокого потолка с массивными деревянными балками. Воздух был неподвижным, спёртым, наполненным тем самым жутковатым коктейлем запахов.

И глаза.

Десятки, сотни пар стеклянных, бездушных глаз смотрели на неё с полок, занимавших стены от пола до потолка. Куклы. Фарфоровые, восковые, тряпичные. Их лица, застывшие в вечных, неестественно изящных улыбках, были обращены к ней. Их крошечные ручки с тонкими пальчиками были сложены в молитвенных или приветственных жестах. Они молча наблюдали. Ждали.

Это был не сон. Это был кошмар наяву, материальный и осязаемый.

Она попыталась крикнуть, но из горла вырвался лишь хриплый, сорванный шепот. Она сделала ещё одну попытку двинуться, и на этот раз её тело с неохотой подчинилось. Руки были скованы чем-то мягким, но прочным. Смирительная рубашка. Осознание этого ударило новой волной леденящего ужаса.

Внезапно, в дальнем конце комнаты, скрипнула половица.

Она замерла, вжавшись в ложе, сердце замерло в ожидании.

Тиканье. Громкое, размеренное тиканье маятниковых часов, которого она до этого не слышала.

И затем — голос.

Он возник из темноты, бархатный, низкий, обволакивающий, как дорогой коньяк. В нём не было ни капли напряжения или злобы. Только спокойная, почти ласковая уверенность.

— А вот и мой новый живой экспонат проснулся.

Шаги. Бесшумные, мягкие, приближающиеся. Из тени у стены отделилась высокая, стройная фигура мужчины.

— Ты опоздала на свой сеанс. На целых три часа. Беспокойство – это такой некрасивый, разрушительный импульс. Он портит черты, сжимает сосуды… крадёт совершенство.

Он вышел в полосу света, падавшего от высокой лампы с зелёным абажуром. Мужчина лет тридцати пяти. Изумительно красивое, холодное лицо с резкими, словно высеченными скульптором чертами. Светлые волны волос, убранные с высокого лба. И глаза. Пронзительные, голубые, как зимний лёд. В них горел странный, завораживающий и пугающий блеск – смесь безумия и бездонной, нечеловеческой концентрации.

На нём был тёмный шёлковый халат, безупречного кроя, но испачканный мазками краски и чем-то тёмным у рукавов. Его длинные пальцы с безукоризненным маникюром нежно ласкали щеку фарфоровой куклы, которую он держал в руках. У куклы были знакомые, до боли знакомые черты… её собственные? Нет, просто похожие. Очень похожие.

Он не смотрел на неё, целиком поглощённый своим творением.

— Не беспокойся, я уже всё подготовил. Иглы, нитки… краска. Всё стерильно. Всё совершенно.

Наконец, его взгляд медленно, неспешно скользнул с куклы на неё. Его губы тронула улыбка. Она была тонкой, острой, как лезвие бритвы, заточенной на самой грани гениальности и безумия.

— Мы создадим из тебя вечность. Запечатаем мимолётность в совершенной форме. Ты будешь идеальна… как она.

Он сделал ещё шаг вперёд, и свет лампы упал на низкий стол, заставленный блестящими хирургическими инструментами. Стальные щипцы, скальпели, мотки ниток, которые выглядели слишком прочными для простого шитья.

Он наклонился над ней. От него пахло дорогим одеколоном, скипидаром и чем-то металлическим.

— Скажи мне, как тебя зовут, моя прелесть, — его шёпот был ласковым, интимным, словно он делился самой большой тайной. — Я хочу вышить твоё имя на маленькой серебряной табличке. Она будет лежать у твоих ног. Чтобы вечность знала, кого в себе хранит.