Первое интервью

Первое интервью. Часть 1

Снова и снова набирала она его номер телефона. Может, в сотый, а может, в тысячный раз. И слушала безнадежные длинные гудки, и пыталась представить себе незнакомую пустую квартиру, в которой единственным живым существом был звенящий телефон.

Это продолжалось уже вторую неделю. Она отваживалась звонить даже ночью – никто не брал трубку. Он, что, вообще не бывает дома? А может, что-то случилось? С тихим упорством крутила она диск телефона. Он много значил для нее, этот телефонный звонок.

Она решила набирать номер каждые десять минут. Ровно через десять минут, покрутив диск, она приготовилась выслушивать гудки, удручающие своей бесконечностью, и замерла, услышав после первого же гудка его голос. Это было так неожиданно, что она тут же забыла все, что собиралась ему сказать, и неуверенно пролепетала:

– Здравствуйте, я журналистка... Я хотела взять у вас интервью...

– Я же сказал, чтобы вы больше не звонили, – и короткие гудки, еще более безнадежные в своем отчаянии.

Действительно, он это говорил. Но ей казалось, если найти нужные, очень убедительные слова и все объяснить...

Ее предупреждали, что задание трудное и практически невыполнимое. Он старательно избегает встреч с журналистами, талантливо уклоняется от интервью, и если она хочет выполнить задание, то ей надо проявить настойчивость, граничащую с нахальством. Она молча выслушала советы, но решила действовать вежливо и цивилизованно: позвонить и договориться о встрече. И нарвалась на вежливый и цивилизованный ответ.

«Ну, что ж, – сказала она себе. – Проявим настойчивость».

Она стала подкарауливать его у театра. Но это оказалось еще более безнадежным занятием, чем сидение около телефона. Ее тут же вычислили. Его многочисленные сослуживцы любезно предупреждали о ее появлении и увозили его после спектакля на машине из-под самого ее носа. Задание по своей сложности стало напоминать третье поручение из сказки, знакомой с детства: «Пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что».

Что принести, она знала – интервью, но куда идти – это, действительно, был вопрос.

Место работы – театр, казавшееся ей таким подходящим для доверительной беседы в официальной обстановке, исключалось целиком и полностью. До репетиции ему было некогда, во время репетиции он был занят, до спектакля его нельзя было отвлекать, во время спектакля его можно было видеть только на сцене, а после спектакля друзья-актеры окружали его шумною толпой и увозили на машине.

А она так надеялась на тихую прогулку вдвоем до станции метро. Сказалось незнание жизни «звезд» и чересчур романтическая настроенность.

Околачиваться возле его подъезда – адрес, как и номер телефона она узнала в первый же день в адресном столе – казалось ей неприличным.

Долгие вечера простаивала она у служебного входа театра, ожидая его появления и вызывая насмешки всей труппы. Ее уже знали в лицо, и порой она подумывала, не выкинуть ли ей какой-нибудь трюк с переодеванием. Перекрасить волосы, например, или надеть парик и прикинуться обычной поклонницей. Мысль была интересной, но, к сожалению, немного запоздавшей. Актеры уже настолько привыкли к ее присутствию у дверей театра, что, наверное, узнали бы ее в любом обличии.

Наконец, после очередной безрезультатной попытки поймать его в перерывах между репетицией, спектаклем и посадкой в машину, она решила перешагнуть через природную застенчивость и проявить профессиональное нахальство.

Рассчитав время его возвращения домой, она заступила на вахту у его подъезда, твердо решив дождаться его появления, даже если придется ждать до утра.

Он почему-то пришел один и пешком. Не было машины, битком набитой приятелями, из которой он, по ее предположению, должен был высадиться у подъезда. «Может, они увозили его только до первого перекрестка?»

Занятый своими мыслями, он мельком взглянул на нее и прошел мимо. Сейчас надо было бы броситься к нему, умело используя удобный момент и соответствующую обстановку, но она почему-то застыла, не в силах двинуться с места. Он замедлил шаг и обернулся еще раз, по-видимому, только сейчас узнав ее. Она кинулась к нему, словно верный пес, повинуясь лишь одному полувопросительному взгляду.

– Понимаете... Здравствуйте!.. Извините, пожалуйста, это очень важно для меня, мне обязательно нужно с вами поговорить. Пять минут, – выпалила она, волнуясь и опасаясь, что мимолетное виденье растает сейчас в полумраке подъезда или банальным образом просочится сквозь стену.

Он молча поднимался по лестнице.

– Дело в том, что это – мое первое интервью, мое первое задание, если я его выполню, то меня возьмут на работу, в редакцию. Журналисткой, – объясняла она, решив идти с ним до самой его квартиры и не отставать от него, пока он не захлопнет дверь перед самым ее носом.

Он не стал захлопывать дверь перед ее носом, а, наоборот, открыв замок, пропустил ее вперед. Вежливо и цивилизованно. Он сразу провел ее в гостиную и кивком головы указал на огромное кресло – она поняла, что это означает приглашение садиться, и послушно села. Он уселся на диване и недружелюбно поинтересовался:

– А почему ты хочешь стать журналисткой?

Честно говоря, томясь в ожидании у подъезда, она представляла себе эту встречу несколько иначе – так, как описывают это другие интервьюеры – непринужденный разговор за чашкой чая или кофе. Согласно этому сценарию, он должен был бы, усадив ее в кресло и извинившись, уйти на кухню и поставить чайник, дав ей тем самым возможность освоиться в незнакомой обстановке. По его взгляду она поняла, что кофе ей пить здесь, пожалуй, не придется. Наверное, этой чести удостаиваются лишь маститые журналисты, состоящие в близком знакомстве с интервьюируемыми.

Майечка. Часть 1

Плавучий авиаремонтный завод «Козлотрон» уже четыре месяца находился в очередном рейсе. Огромное судно с многочисленным экипажем болталось посреди океана.

Экипаж «Козлотрона» состоял из людей с разными судьбами, разными характерами и привычками, но одно сильное чувство объединяло и сплачивало их: все они дружно не любили Майечку Болотникову.

Майечка была симпатичной хрупкой девушкой с наивными голубыми глазами и невыносимым характером. Невыносимость ее характера, возможно, частично была генетически заложена с рождения, частично – привита воспитанием, но основными причинами этой невыносимости были – невезение в личной жизни и нелюбимая работа.

В Майечкины обязанности входило составление планов предполагаемых ремонтов самолетов, отчетов о проделанной работе и графиков выполнения взятых обязательств. Она терпеть не могла все эти планы, отчеты и графики, свой рыжий конторский стол, заваленный бумагами, комнату с многочисленными шкафами, в которых пылились толстые папки. В этой комнате Майечка была вынуждена проводить целые дни, а иногда и долгие вечера. Единственное, что примиряло Майечку с ее нудной работой – это возможность выйти из душной комнаты на залитую солнцем палубу и любоваться морем, подставив лицо свежему легкому ветерку.

Дверь Майечкиного рабочего кабинета обладала интерес­ным свойством – она закрывалась тихо, если ее закры­вали спокойно, но стоило хлопнуть дверью чуть сильнее, и она издавала оглушительный звук, похожий на пушечный выстрел, от которого сотрясался весь плавучий завод. Едва кто-нибудь входил в помещение, где томилась Майечка, как через несколько минут он пулей вылетал на залитую солнцем палубу, при этом оглушительно хлопая дверью. На всем заводе существовал только один человек, который вы­ходил из этого помещения, бесшумно закрывая дверь, – это был Майечкин непосредственный начальник.

Собственно говоря, этот кабинет был также и его рабочим кабинетом, там даже стоял еще один конторский стол, предназначенный специально для него, но Майечкин начальник за ним никогда не сидел. Стол был чист и пуст. Майечкино непосредственное начальство предпочитало находиться в гуще дел, а возню с бумажками полностью доверяло своей подчиненной. Начальство было молодо, энергично, симпатично, имело дружелюбный характер и обаятельную улыбку. Все его звали просто Саша. Он обладал невероятным терпением и ухитрялся никогда ни с кем не ссориться, даже с Майечкой. Она, как умела, ценила его редкие душевные качества – старалась поменьше с ним разговаривать.

* * *

Майечка корпела над очередным графиком, когда в их рабочий кабинет вошел Саша, сияя глазами под цвет формы, как всегда, довольный жизнью и людьми.

– Отметь в плане и включи в отчет: срочный ремонт, – и Саша по памяти начал перечислять все подробности только что проведенного ремонта.

Майечка торопливо записывала на клочке бумаги цифры и названия деталей, чтобы потом изящным почерком внести их в соответствующие графы планов, отчетов и графиков.

«Кому это нужно? – тоскливо думала Майечка. – Саша и так знает наизусть все эти ремонты. Когда отчитывается перед директором, даже не заглядывает в бумаги. А директор еще ни разу не заинтересовался всеми этими документами».

В их кабинет влетел взволнованный Гоги.

– Саша! Я только что получил радиограмму! У меня сын родился!

– Да ты что? Ну, поздравляю, – Саша был искренне рад за друга.

– Только, – переживал Гоги, – он родился раньше на два месяца. Как ты думаешь, это... ничего?

Саша был человеком семейным, опытным, и Гоги с волнением ждал его ответа.

– Это нормально, – успокоил его Саша. – Все будет хорошо. Говорят, семимесячные даже лучше растут.

– Правда? – просиял Гоги и, забывшись, обратился к Майечке:

– А вы как думаете? Что семимесячный – это нормально, а?

– Конечно, – равнодушно пожала плечами Майечка, не поднимая головы от бумаг. – Если твой.

Гоги рванулся к ней, но Саша успел его перехватить.

– Гоги, спокойно!

– Я убью ее! – с перекошенным от ярости лицом и горящими ненавистью глазами, Гоги твердо намеревался разорвать Майечку на маленькие кусочки.

Она даже не повернула головы в его сторону.

– Пойдем, Гоги, – Саша пытался вывести его из комнаты.

– Она... не женщина! Ничего святого нет! – кричал Гоги. – У человека... такое!!! А она...

– А что я такого сказала? – подняла Майечка наивные голубые глаза.

Гоги чуть не задохнулся от возмущения.

– Да помолчи ты! – посоветовал ей Саша.

Наконец, ему удалось вывести Гоги, и они еще долго стояли на палубе, где Гоги дал волю своему гневу. Саша только слушал и кивал головой.

– Сердца у тебя нет! – сказал Саша, вернувшись в кабинет.

– А у вас есть? – горько спросила Майечка. – Носятся тут всякие... счастливые...

Саша внимательно посмотрел на нее и промолчал, хотя много чего собирался ей сказать.

* * *

Майечка была одиноким и глубоко несчастным человеком. Ей хронически не везло в личной жизни. Проявления чужого счастья доставляли ей почти физическую боль. А счастьем она считала практически все, что было связано с любовью, законным браком и наличием детей.