Первый вампир

1

Я стоял у высокого арочного окна, обрамлённого тяжёлыми вековыми дубами, и стекло, слегка искажавшее лунный свет, отражало лишь смутный призрак моего лица — лица, которое не знало настоящего старения на протяжении многих столетий. Внизу простирался ночной сад, границы которого терялись во влажной трансильванской тьме. Из этого сада, разносясь по прохладному воздуху, до моего чувствительного к запахам носа доносились пьянящие, почти греховные ароматы цветов и растений. Это был симфонический хор ночной красавицы (мирабилиса), дурманящего жасмина и лилий, аромат которых, казалось, был тяжёлым и осязаемым, как бархат.

Прикрыв глаза, я глубоко, полной грудью вдохнул эту смесь земли, росы и нектара. В ту же секунду с той же силой и яркостью, что и сам аромат, в памяти всплыло воспоминание, запечатлевшееся полтора века назад: робкий жест юношеской влюблённости, когда я, едва осмеливаясь коснуться её руки, подарил своей возлюбленной первый, скромно собранный букетик белоснежных маргариток.

Во времена моей юности и молодости — молодости, которая длилась не одно десятилетие, — мир был соткан из чётких линий и понятных правил. Девушки были словно нераскрывшиеся бутоны: искренние, целомудренные и невероятно ценившие малейший знак внимания. Ухаживание было искусством, требующим терпения и уважения, а не поспешным и вульгарным действием.

А сейчас... Сейчас, когда на дворе двадцать первый век, мир превратился в хаотичный, шумный балаган, лишённый всякого изящества. На большинство молодых «особей», снующих по улицам Бухареста или даже маленького Брашова, страшно смотреть, не говоря уже о том, чтобы связывать с ними свою судьбу или, о небеса, ухаживать за ними.

Некоторых из них очень трудно причислить к слабому полу, учитывая их агрессивный стиль, словно позаимствованный из самых мрачных субкультур. Множество татуировок, покрывающих кожу небрежными, грязными узорами, пирсинг на лице и теле, который мог бы напугать и средневекового крестьянина, и множество других неприглядных моментов — всё это говорит о полном забвении традиций и самоистязании. А поведение или речь некоторых индивидуумов? Самый настоящий ночной кошмар, от которого волосы встают дыбом даже у того, чьё сердце давно не бьётся. Сленг, изобилующий низкими и пошлыми выражениями, отсутствие грамматики и элементарной вежливости — всё это свидетельствует о деградации, которая, кажется, стирает тысячелетия культурного развития.

Иногда мне кажется, что мир не просто развивается, а катится обратно в тёмные времена, в первобытный хаос, когда не было никаких границ, а если и были, то они нарушались без зазрения совести в угоду сиюминутным животным желаниям.

Я стараюсь судить непредвзято, насколько это возможно для существа, прожившего почти семьсот лет. У меня самого есть дочь Эржбета, которую я безумно люблю, она — единственная отрада и гордость моей долгой жизни. Но всё равно, глядя на девушек нового времени, я невольно содрогаюсь от ужаса, представляя, что и моя Эржбета могла бы стать такой же, как они, если бы не наш с супругой строгий надзор, непреклонность и должное традиционное воспитание, которое мы насаждаем в нашем замке.

Хотя иногда мне кажется, что девочка вот-вот взбунтуется, сбросит наши архаичные оковы и убежит от нас с супругой как можно дальше — в этот манящий, но губительный мир.

С момента, когда она достигла своего первого совершеннолетия — когда мы отпраздновали её пятидесятый день рождения в узком кругу самых надёжных союзников, — малышка Эржбета получила право путешествовать без личного сопровождения родителей, но только в компании одного или двух доверенных и экипированных телохранителей. Это был наш компромисс, наша уступка её зрелости и природной любознательности.

Но за прошедшие с того дня более чем полвека Эржебет всего три раза просила нас с женой отпустить её одну погулять по старинным, проверенным временем городам: Брашову, Тырговиште и Сигишоаре. Она всегда выбирала места, пропитанные историей, где прошлое ещё не полностью уступило натиску современности. После этих коротких, тщательно спланированных поездок она предпочитала оставаться с нами дома, в стенах нашего старого дома, где царят тишина и порядок. Если она и выезжала куда-то, то только на официальные мероприятия и только в случае крайней необходимости, когда её присутствие было обязательным для поддержания нашего положения.

Миф о том, что вампиры не могут иметь детей, — всего лишь очередная тщательно продуманная байка, которую мы сами вложили в головы людей. Мы сделали это специально, чтобы наивные дурочки, ищущие острых ощущений, не пытались вступить в интимную связь с такими, как я, и не рожали от нас полукровок, тем самым ставя под угрозу Камарилью и нашу Маскарадную Игру.

А ведь сейчас, в эпоху всеобщего доступа к информации и распространения мистических культов, очень многие — и не только наивные, но и вполне расчётливые женщины — отдали бы всё, что угодно: богатство, душу, даже собственную смертность, лишь бы хоть раз оказаться рядом с одним из нас, кровных братьев. Они ищут не любви, а власти, бессмертия и статуса. И если прикинуть, сколько таких желающих нашего внимания существует сегодня, сколько из них, используя современные технологии, ищут нас в сети, отслеживают наши легенды и проникают в наши тайны?

2

Мне становится откровенно, до неприличия, смешно, а порой и невыносимо скучно, когда я слышу бессмысленные и пустые разглагольствования людей о так называемых «слабостях» вампиров. Эта диорама мифов — о том, что мы боимся солнечного света, чеснока, серебра, святых символов, бегущей воды, осиновых кольев и так далее, и тому подобное, — всё это откровенная, наглая ложь, сфабрикованная для развлечения толпы и прикрытия реальных, куда более прозаичных биологических фактов. Это не «провокация», это чистейшая средневековая чушь.

Да, мы не выходим под прямые солнечные лучи. И вот здесь кроется единственная доля правды в этой сказке, хотя и интерпретирована она совершенно неверно. Солнце не «сжигает» нас в пламени магического наказания; оно просто изрядно поджаривает нас, особенно меня. Для большинства моих сородичей это просто вопрос дискомфорта, сильного загара и замедления регенерации. Для меня же это вопрос выживания.

Спросите, почему меня особенно обжигает солнце? Отвечу не таясь, хотя это знание считается среди нас весьма личным. Это происходит по той простой причине, что ещё при жизни, до обращения, я страдал порфирией — тяжёлым наследственным нарушением обмена веществ.

Для тех, кто не знает, что это такое, дам краткое, но исчерпывающее пояснение.

Порфирия — это наследственное заболевание, которое передаётся из поколения в поколение, но не каждый носитель генетического дефекта болеет в полной мере. В моём случае это была острая форма — наследственный дар, ставший проклятием. А те, кто болеет, вынуждены прятаться от солнца, так как ультрафиолет вызывает не просто ожоги, а болезненные некротические язвы, которые обжигают кожу до волдырей и уродуют тело. Мы должны пить кровь — не потому, что это «источник бессмертия», а потому, что в ней содержится гем — необходимое вещество, которое наш дефектный организм не может синтезировать должным образом. Недостаток гема приводит к тому, что организм начинает «пожирать» сам себя, чтобы получить этот компонент. И нет, это не обязательно должна быть кровь животных; кровь животных — лишь суррогат. Мы пытались жить как обычные люди, но эта болезнь сама подтолкнула нас к образу жизни, который позже назвали вампиризмом.

От этих невесёлых размышлений, которые всегда возвращали меня к моему болезненному прошлому, мне вскоре пришлось отвлечься. За тяжёлой дубовой дверью послышались лёгкие, почти музыкальные девичьи шаги, полные юношеского нетерпения и грации. Затем в комнату, освещённую лишь мягким светом старинной настольной лампы, впорхнула самая дорогая женщина в моей жизни — моя Эржебет.

Она была создана из контрастов. Волосы цвета спелой пшеницы — редкий, почти золотистый оттенок — ниспадали густой волной вдоль спины до самых колен. Её нежная бледная кожа, напоминающая мрамор или лунный свет, была едва прикрыта лёгким летним сарафаном из натурального шёлка ярко-голубого цвета, цвета лазури. Это сочетание — светлые волосы, прозрачная кожа и тёмные, почти чёрные, как у меня, глаза — производило сногсшибательное и тревожное впечатление.

Из-за её красоты и ауры мы с Виктором и большей частью охраны буквально замучились отгонять от девочки поклонников, которые шли на всевозможные уловки, чтобы подобраться к ней поближе. Они не понимали, что пытаются ухаживать за дочерью Князя Тьмы. Невысокий рост, из-за которого Эржбета комплексовала с самого детства, только добавлял ей очарования и хрупкости, как и неизменно невинное выражение лица и глаз, скрывавшее острый, пытливый ум.

Если честно, я не мог ей ни в чём отказать. Она была моим единственным якорем в этом вечном мире. Но иногда, в самые тихие ночные часы, меня посещали тревожные мысли о том, что Эржбета не похожа ни на мать, ни на меня. Хотя и на остальных родственников, по крайней мере с моей стороны, она тоже совершенно не походила ни внешне, ни характером. Родословная Домиторов отличалась сильными, хищными чертами. А у неё были черты, которые казались... слишком чистыми. Мне приходилось постоянно отгонять от себя эти предательские мысли, потому что это была чистейшая ересь и богохульство. Все мои инстинкты, древние и непогрешимые, говорили мне, что это моя дочь и ничья больше, плоть от плоти, кровь от крови.

На личике моей малышки играла счастливая, искренняя улыбка, от которой мне впервые за этот день захотелось улыбнуться.

— Папа, ты так быстро вернулся! — воскликнула она и, не дожидаясь моего разрешения говорить, словно ласточка, повисла у меня на шее, прижавшись прохладной щекой.

Откровенно говоря, при виде неподдельного ликования моей дочери, когда я вернулся домой, моё сердце наполнилось глубокой, почти забытой теплотой. Её обычное сдержанное спокойствие, унаследованное от меня, сменилось яркой, безудержной радостью, которая исходила от всего её маленького тельца, когда она бросилась в мои объятия с радостным криком: «Папа!»

Однако мне ещё предстояло обнять мою любимую жену. Её не было в замке, она отправилась по своим делам, но я не сомневался, что она, как и я, испытает облегчение, узнав, что мне удалось завершить свои утомительные, выматывающие душу дела в Бухаресте раньше, чем я ожидал. Одна только мысль об этом городе, а точнее, о его современном воплощении, вызывает у меня усталый вздох. Ни я, ни моя семья никогда не испытывали особой любви к Бухаресту, по крайней мере к тому хаотичному, вечно спешащему мегаполису, в который он превратился. Его узкие извилистые улочки, когда-то причудливые и пропитанные историей, теперь оглушены какофонией шума, неумолимым ритмом современной жизни и гнетущей анонимностью, которая противоречит самой сути нашего древнего рода.

Визуалы

Влад дракула и его дочь Эржбет

3

Обстановка, до этого момента лишь натянутая, лопнула с оглушительной силой. При упоминании Николаем этих фамилий, прозвучавших в тишине уютной гостиной подобно зловещему, гулкому эху в пустой гробнице, моя дочь, маленькая принцесса, стоявшая рядом с невозмутимым детским спокойствием, внезапно и неестественно как-то странно вздрогнула. Это был не просто испуг; это была реакция, идущая из самых глубин её существа.

По её маленькому хрупкому телу, облачённому в светлое платье, пробежала отчётливая судорожная дрожь, словно ледяной коготь провёл по её позвоночнику. Её плечи слегка приподнялись и тут же опустились, как от внезапного сильного озноба в летнюю жару. Её глаза, которые мгновение назад искрились беззаботным серебристым светом, вдруг померкли, затянутые не просто тенью, а пеленой необъяснимого первобытного предчувствия, словно душа почуяла свою гибель. Это был едва уловимый, почти мгновенный, но совершенно очевидный жест, выражающий не просто страх, а крайнюю, инстинктивную неприязнь, и, разумеется, он не остался незамеченным.

Скажем так, мне это не просто не понравилось — это вызвало во мне настоящий вулканический шок. Я почувствовал, как внутри меня медленно, но верно закипает что-то древнее, тёмное и смертельно опасное. Моё собственное спокойствие, и без того натянутое до предела, как струна арфы, с того момента, как Николай переступил порог, окончательно улетучилось. Из моей груди, из самых её глубин, вырвался низкий, гортанный, резонирующий звук, больше похожий на предупреждающее рычание голодного хищника, чем на человеческий вздох. Мой голос, когда я наконец заговорил, был не просто резким; он был отрывистым, сухим и полным такой неприкрытой угрозы, что, казалось, даже плотный, нагретый воздух в комнате сгустился и стал тяжёлым, как расплавленный свинец.

— Чего они хотят?! — это требование прозвучало как выстрел, разорвавший тишину.

Бедный Николай. От резкости моего тона, от неприкрытой, смертоносной ярости, сквозившей в каждом слове, его и без того бледное, серое лицо окончательно превратилось в пепельную маску. Он сжался, инстинктивно втянув голову в плечи, словно готовясь к физическому удару, и поклонился так низко и стремительно, что едва не коснулся лбом начищенного до зеркального блеска пола из чёрного мрамора. Это был не просто жест подобострастия; это был рефлекс чистейшего животного страха, отчаянная мольба о снисхождении от слуги, который слишком хорошо знал истинную, чудовищную цену моего древнего гнева.

Мда, и чего я завелся на пустом месте? Они, конечно, приехали, но что с того? Приехали и уедут — рано или поздно им надоест стоять под моим забором. Какое мне до них, в сущности, дело? Эта рациональная мысль мелькнула в голове, но была тут же подавлена. Ведь ответ слуги крови, последовавший за этим, взбесил меня ещё сильнее, чем простое известие о приезде «дорогих» родственников в мою берлогу — этот тихий, уютный и тщательно скрываемый уголок, где я всё это время жил со своими девочками, стараясь оградить их от всего грязного и опасного мира.

Теперь мой гнев был не просто раздражением, а холодным, обжигающим, хирургически точным возмущением. Мой разум, обычно такой прагматичный и замкнутый, мгновенно переключился на анализ ситуации, выискивая брешь в нашей защите. Мне было жизненно важно, до жути интересно узнать, как, каким образом они узнали, где именно находится наше тщательно скрываемое семейное гнёздышко? Кто, чёрт возьми, посмел выдать наше убежище? Кого нужно отправить на эшафот за то, что у него оказался слишком длинный язык и слишком короткая память о присяге, данной моему роду? За это предательство полагалось только одно — немедленное возмездие, и я уже чувствовал его вкус на своих губах.

Мда... И вот опять. Снова кровожадный нрав рода Дракулешти-Басараб берёт верх над разумом, грозя поглотить всякую сдержанность. Я чувствовал, как древняя, дикая жажда рвётся наружу, мои клыки непроизвольно удлинились, а в жилах запульсировала горячая, властная кровь. Нужно было срочно, немедленно остановиться, взять себя в руки, иначе случится большая беда — и для них, и для меня самого, если я потеряю контроль. Моё настроение, которое ещё недавно было на отметке «отлично», резко упало по шкале — мимо «раздражён», мимо «сердит», мимо «в ярости» — прямо в зловещую мерцающую красную зону с предупреждающей надписью: «Князь в гневе. Прячьтесь, кто может, ибо пощады не будет».

Николай, едва осмеливаясь поднять взгляд от мраморного пола, продолжил дрожащим, срывающимся голосом, который был едва слышен в напряжённой, гнетущей тишине:

— Оба семейства, господин... просят у вас разрешения посвататься к нашей княжне. За время вашего отсутствия они приходили несколько раз, настойчиво требуя аудиенции, но мы, конечно, отправляли их восвояси, уверяя, что вас нет. Они очень недовольны и теперь... настаивают на своём.

Мои губы, уже изогнувшиеся в оскале, скривились ещё сильнее, а внутри всё похолодело от этих наглых, самоуверенных слов. Посватать мою княжну? Эти наглые, самонадеянные выскочки посмели проникнуть в мой дом? Мне до жути, до последней клеточки души хотелось немедленно начать отрывать конечности этим слишком обнаглевшим родственникам, чтобы показать им, где, чёрт возьми, их место в пищевой цепочке. Желание разорвать их на куски было почти невыносимым, яростным призывом, но мне пришлось обуздать свои кровожадные порывы. Лишь взгляд моей дочери, которая всё ещё стояла рядом, бледная и слегка дрожащая, как пойманная птица, не давал мне полностью поддаться древнему зову крови.

Ради неё и только ради неё я должен был сохранять видимость спокойствия. Пока. Но это спокойствие было лишь тонкой коркой льда над бездонной пропастью.

4

В это время в благоговейной тишине просторной дворцовой библиотеки, где густой пряный аромат старой кожи и пергамента смешивался с прохладным воздухом, единственным звуком, нарушавшим покой, был едва различимый шелест страниц и тихое дыхание. Здесь, среди высоких, до самого потолка, дубовых шкафов, Эржебет, моя маленькая, но такая понимающая крошка, занялась своим священным ритуалом: она начала расплетать мою косу.

Мои длинные, тяжелые, непослушные вьющиеся волосы, которые я обычно тщательно заплетала в тугую, почти военную косу — символ дисциплины и практичности, необходимый для того, чтобы ни один локон не отвлекал меня во время государственных дел, — теперь высвобождались из плена умелых, хоть и детских, пальчиков. Я физически ощущала, как плетеный жгут, который держал меня в узде, медленно ослабевает. Я чувствовал, как пряди нежно натягиваются, а затем расслабляются, как освободившиеся локоны скользят по моей коже, словно струйки прохладной ключевой воды. Это было почти терапевтическое ощущение.

Она прекрасно знала, эта хитрая маленькая стратежка, что ничто так не успокаивает бури в моей душе, как её лёгкие, настойчивые пальчики, перебирающие мои волосы. Это было не просто прикосновение — это был бальзам, который я наносил на душу, измученную бесконечными, удушающими совещаниями, подлыми интригами и невыносимым грузом ответственности за целое королевство, границы которого постоянно подвергались угрозе.

И в этот раз я полностью отдался этому редкому, украденному у судьбы блаженству. Блаженно зажмурившись, я испустил долгий, глубокий, довольный вздох, который, казалось, шёл из самой глубины моей груди, и откинул голову на мягкую спинку кресла, обтянутую бархатом. На мгновение я забыл о символическом значении короны, о шатких границах, о заговорах, зреющих в столичных тавернах, и о прошениях, ожидающих моей подписи. Я был просто отцом, который наконец-то заслужил несколько драгоценных, безраздельных минут спокойствия и внимания своей дочери, которую я видел так редко, слишком редко из-за постоянных, неумолимых дел и работы, не знающей ни сна, ни выходных.

Однако это хрупкое, нарисованное спокойствие было обречено с самого начала. Всего через несколько минут, которые пролетели как секунды, реальность властно напомнила о себе. С невольной, острой грустью мне пришлось осторожно высвободить свои распущенные, свободно лежащие волосы из цепких, жадных, но таких любимых ручек Эржебет.

Она недовольно засопела, как маленький обиженный зверёк, издав тихий, почти кошачий звук, но, к моему облегчению, не стала спорить. Она уже привыкла. Она прекрасно знала, что такие моменты всегда заканчиваются внезапно. Я помог ей грациозно соскользнуть с моих колен, на которых она успела свернуться в маленький уютный клубок.

В этот самый момент, словно повинуясь невидимому дворцовому расписанию, в библиотеку вернулся Николай, мой верный камердинер и тень. Он бесшумно скользил по натертому до зеркального блеска паркету, и его шаги полностью поглощал плотный ворс персидских ковров. Он был здесь, чтобы проводить Эржбету в ее личные покои — роскошные, но, насколько я знал, часто пустующие. Там она, как всегда, будет терпеливо ждать, пока её позовут ко мне в кабинет, когда у меня наконец найдётся время или когда я сам приду пожелать ей спокойной ночи. Это был наш печальный, неизменный ритуал, продиктованный моим долгом.

— Ваше Величество, — голос Николая был ровным, без видимых интонаций, но я, зная его много лет, уловил в нём лёгкую, едва заметную поспешность, — вас ждут в рабочем кабинете князь Эрджи Флореску и боярин Бран Чаушеску. Их люди, как и было приказано, остались ждать своих господ во внешнем дворе.

Мой внутренний мир, только что убаюканный детской лаской и теплом, мгновенно сжался, готовясь к предстоящему напряжению. Флореску и Чаушеску — имена, которые всегда предвещали серьёзные, чаще всего неприятные разговоры о границах, налогах или, что ещё хуже, о нелояльности вассалов. Это были мои самые могущественные и самые опасные союзники в регионе.

— Я уже иду, — мой голос, только что смягчившийся отцовской нежностью, стал твёрдым, низким и командным, мгновенно вернувшись к царственной интонации. — Проводи мою дочь в её покои и проследи, чтобы личная охрана не отходила от неё ни на шаг. Понимаешь? Не оставляйте её ни на секунду.

Николай, лицо которого оставалось невозмутимым, демонстрируя безупречное почтение, глубоко поклонился. На его губах мелькнула едва заметная, почти призрачная улыбка — возможно, это был символ его собственного понимания ценности этих украденных мгновений или просто проявление нежности к моей «крошке». Он аккуратно взял Эржбету за маленькую ручку, и она, бросив на меня последний, чуть грустный и понимающий взгляд, позволила ему вывести себя из библиотеки, оставив меня наедине с тяжелым предчувствием предстоящих государственных дел.

Двери закрылись за ними с тихим, окончательным щелчком, который, казалось, запер меня обратно в золотой клетке моего долга и вернул в мир королей, политических интриг и неизбежных решений. Мои волосы были распущены, но цепи моей власти снова сомкнулись.

5. Эржбет

Когда мне сообщили — нежным, но торопливым шёпотом придворной дамы, которая, казалось, сама едва сдерживала ликование, — что папа вернулся домой и сейчас находится в библиотеке, я почувствовала, как многолетняя тяжесть, давившая на мою душу, растворилась без следа. Мир вокруг на мгновение замер, а затем стремительно наполнился светом и воздухом. От радости я чуть ли не полетела туда, словно невесомый призрак, которому после долгих скитаний вернули его телесную оболочку. Мои ноги едва касались полированного мрамора коридоров, а сердце колотилось в груди, отбивая ритм безудержного счастья, которого я не испытывала с тех пор, как отец уехал от нас в очередную государственную поездку. Стены древнего замка, обычно мрачные и величественные, казалось, светились от моего ликования.

Тяжёлые, массивные дубовые двери библиотеки, украшенные искусной резьбой и обычно внушающие почтение, требующие степенности и даже некоторого благоговения при приближении, распахнулись передо мной, не успела я к ним прикоснуться. Это был жест невидимого слуги или, что более вероятно, самой магии замка, откликнувшейся на мои возвышенные чувства. В этом кабинете, где пахло старым пергаментом, веками впитывавшим истории и знания, благородной полированной вишней, отражающей тусклый свет, и тонким, терпким, почти мистическим запахом королевской крови, которая текла в наших жилах на протяжении сотен поколений, я почувствовала себя по-настоящему дома. Это было не просто место, это было воплощение моего наследия, моей семьи, моего убежища. И в самом сердце этого убежища, у стола, заваленного свитками и древними картами, стоял он — мой отец, великий князь Владимир Дракулешти-Басараб. Его силуэт был таким же величественным и успокаивающим, каким я его помнила.

Однако моя радость, столь яркая и всепоглощающая, длилась недолго. Едва мы успели перекинуться парой слов — я рассказывала о своих успехах в изучении древних языков и тонкостей придворного этикета, а он вскользь упомянул об утомительной поездке по дальним владениям, полной скучных переговоров и политических интриг, которые даже ему, князю вампиров, казались изнурительными, — как тишину нарушил лёгкий, почти неслышный стук. Это был негромкий, но решительный жест, присущий лишь одному человеку в этом замке. Николай, личный секретарь отца и, что немаловажно, воплощение его верности и преданности, вошёл в комнату с безупречной выправкой, держа спину прямо и глядя внимательно, но не навязчиво. Он был воплощением ледяной вежливости, человеком, который никогда не смешивал почтение с фамильярностью, и его появление всегда предвещало либо скучную рутину, либо плохие новости. Сегодня это были новости второго рода.

- Мой князь, прошу прощения за вторжение. Но прибыли гости, которые настойчиво требуют вашего внимания. Господа Флореску.

При упоминании этого имени кровь в моих жилах, обычно холодная, спокойная и сдержанная, как и подобает дочери князя, закипела от внезапной жгучей досады. Они и раньше приезжали, словно стервятники, с единственной навязчивой целью: посватать меня за младшего сына, напыщенного индюка Эрджи Флореску, чьё самодовольное выражение лица преследовало меня в самых страшных снах. С каждым разом их визиты становились всё настойчивее, а предложения — всё наглее. Их визиты больше не были вежливыми предложениями руки и сердца, облечёнными в изысканные светские формулировки. Теперь это были откровенные политические требования, лишь слегка замаскированные под дружеские визиты, и с каждым новым появлением в наших владениях их дерзость росла.

Самым смешным и возмутительным во всей этой ситуации было то, что они не спешили напрямую обращаться к отцу с этим предложением. Вместо этого они предпочитали тактику постепенного давления, скорее всего, ожидая, что я сама, под влиянием их «обаяния» и «выгодных перспектив», приду к отцу и попрошу его дать разрешение на брак. Они наивно полагали, что я, как и любая молодая девушка нашего круга, мечтаю о таком «выгодном союзе», который сулит укрепление положения и расширение владений. Но они не учли главного: мне этот брак не нужен по весьма прозаичным, но абсолютно непреложным, фундаментальным причинам, которые я никогда бы не озвучила вслух.

Я не хочу выходить замуж за вампира, который считает себя венцом творения природы, вершиной пищевой цепочки и осмеливается смотреть свысока на моего отца, великого князя Владимира Дракулешти-Басараба, полагая, что его собственный род Флореску, пусть и знатный, но гораздо более молодой и менее влиятельный, стоит выше по положению. Для них я была всего лишь ключом: к расширению земель, укреплению статуса, достижению их амбициозных целей. Не более того. Я была марионеткой, пешкой в их игре, а не живой, мыслящей личностью.

К тому же моё сердце давным-давно, задолго до того, как Флореску начал свои навязчивые визиты, было отдано совершенно другому мужчине, который покорил меня при первой же встрече своей силой, загадочностью и необычной, дикой красотой. Этим мужчиной был, как бы странно и недопустимо это ни звучало в стенах нашего древнего замка, где каждый камень пропитан кровью и традициями... мой телохранитель Виктор.

Должна сказать, что он относился ко мне как к младшей сестрёнке, снисходительно, по-отечески покровительственно, что невероятно бесило и продолжает бесить меня по сей день. Его ровное, почти отеческое внимание, его заботливые, но лишённые страсти взгляды были для меня хуже любой обиды, потому что лишь подчёркивали безнадёжность моих чувств.

6. Эржбет

Оборотень Виктор — вот кто был моей единственной запретной слабостью, если, конечно, не считать моего отца. Моё глупое, непокорное сердце принадлежало этому жгучему брюнету, его силе, его загадочности, его способности быть одновременно смертоносным хищником и верным защитником. И это было то, о чём отец — могущественный и властный, моя главная привязанность и опора — никогда не должен был узнать. Он, мой папочка, не должен был знать, какая буря эмоций бушует в душе его дочери по отношению к мужчине, который был вторым после него. Если бы он узнал о моей безрассудной влюблённости в Виктора… даже представить страшно, что бы он сделал. Его гнев был легендарным, а методы — бескомпромиссными. Я боялась даже думать о последствиях, о том, что мой мир может рассыпаться в прах от одного его взгляда. Но моё глупое, упрямое сердце продолжало томиться, сжиматься от предвкушения и боли по этому непостижимому мужчине, который сейчас стоял за дверью, словно каменная статуя, с непроницаемым, как ночь, лицом, готовый в любой момент закрыть собой свою подопечную — то есть меня — от любой мыслимой угрозы.

После короткого, но ёмкого доклада Виктора, в котором чувствовалась не только исполнительность, но и скрытая тревога, папа отправил меня вместе с ним и целым отрядом охраны в мои покои. Его голос был твёрд, а взгляд пронзителен, не оставляющий места для возражений. Я понимала, что он волнуется за меня. В глубине души, по-отечески, он не хотел, чтобы мне причинили вред, но постоянное присутствие вооружённых до зубов вампиров, маячивших за моей спиной, заставило бы нервничать даже старый трухлявый пень, не говоря уже обо мне, живом и чувствующем существе. Каждый их бесшумный шаг, каждое движение, едва уловимое периферийным зрением, создавали ощущение скованности, словно я была не под защитой, а под неусыпным надзором, заключённая в невидимую, но ощутимую клетку.

Вампиры появились на этой планете намного раньше людей, задолго до того, как homo sapiens сформировался как вид. Когда-то они были господствующей расой, истинными хозяевами этого мира. На заре своего существования, когда земля была девственной и покрытой первозданными лесами, а воздух был чист и наполнен ароматами невиданных растений, они не пили человеческую кровь, как это показано в современной литературе и кинематографе. Тогда людей просто не существовало. Их рацион был иным, а методы выживания — более гармоничными с природой, которая их породила. Изменения произошли уже после того, как на планете начала зарождаться новая ветвь разумной жизни — человечество, хрупкое, но невероятно плодовитое.

Именно тогда, когда первые поселения людей начали разрастаться, а их численность увеличиваться, поползли первые слухи о чудовищах, живущих в ночи. Эти шёпоты, полные страха и мистики, были связаны не со всем родом вампиров, а лишь с его тёмной, отколовшейся частью. Как и в любой древней и могущественной расе, среди кровных братьев, несмотря на общую историю и происхождение, были личности, которые не признавали никаких законов, кроме своих собственных, и предпочитали жить в угоду своим желаниям и прихотям, не оглядываясь на последствия. Эти «отступники» первыми пролили человеческую кровь, открыв ящик Пандоры, который уже невозможно было закрыть.

Я знаю, вы задаётесь вопросом, зачем я так подробно описываю исторический экскурс в жизнь нашего народа, откровенно отвлекаясь от основной темы повествования. На это есть одна весьма веская причина, и она касается не только прошлого, но и настоящего. Всё имеет свою цену, в том числе и излишества, которые позволяли себе эти отступники. Именно с них, с их бездумной жажды и неуправляемой жестокости, начались бунты и гонения на истинных вампиров, ту нашу ветвь, которую называют «рождёнными» или «кровными». Эти события привели к их практически полному уничтожению, и сейчас их осталось лишь несколько человек, чудом избежавших кровавой резни. Так вот. Именно истинные вампиры внешне более привлекательны, их красота неземна и завораживает; они более сильны, их мощь ощущается даже на расстоянии; они более умны, их интеллект остр и проницателен; и, как следствие, они более богаты, ведь их проницательность позволяла им накапливать власть и ресурсы на протяжении веков.

Не подумайте, что я восхваляю всех без исключения рождённых вампирами, но исторически сложилось именно так. Их выдающиеся качества были неоспоримы. И чтобы хоть как-то объяснить свои ощущения от присутствия за моей спиной шестёрки этих профессиональных бойцов, этих рождённых вампирами, мне пришлось вспомнить этот небольшой, но кровавый отрывок из нашей истории. От их неслышного присутствия за спиной, от их почти интуитивного ощущения опасности, от их готовности убивать без колебаний меня, честно говоря, пробирал настоящий ужас, парализуя и не давая ни двигаться, ни даже нормально дышать. Это были не просто охранники, это были профессиональные бойцы, которые умели убивать и убивали не раз, их руки были обагрены кровью, а сердца закалены в сражениях.

Внешне они больше походили на голливудских актёров из заоблачных кинолент — этакие идеальные образцы мужской красоты. Такие же красивые, с точёными чертами лица и аристократической осанкой, утончённые и внешне совершенно невинные, способные очаровать любого, кто рискнёт заглянуть им в глаза. А внутри… внутри они были холодными, расчётливыми и жёсткими, а порой и жестокими до такой степени, что не делали различий между мужчинами, женщинами или детьми, если это касалось выполнения приказа или достижения цели. Ведь это совсем не то, как вы представляли себе вампиров из сентиментальных романов или ярких фильмов, верно? Их красота была лишь маской, за которой скрывалась древняя, хищная и беспощадная природа.

7. Эржбет

Современные смертные женщины, часто пленяемые некой мрачной, загадочной притягательностью, готовы отдать почти всё за одно мгновение в объятиях такого невероятно красивого мужчины. Их тянет к этим персонам почти магнетической силой, они чувствуют в них силу и таинственность, которые отличают их от обычных смертных. Однако, к сожалению, они пребывают в блаженном неведении относительно леденящей душу правды: эти пленительные личности совершенно не склонны к романтическим отношениям. Их обаяние — всего лишь маска, инструмент, приманка для молчаливого хищника, ведь они совершенно лишены способности испытывать любовь или привязанность.

Действительно, подавляющее большинство тех, кого в просторечии называют «армией» моего отца, действуют с ужасающей точностью и непоколебимой целеустремлённостью, как пчелиный улей. Его члены — не личности, движимые личными амбициями или желаниями, а скорее безликие трутни, живущие исключительно по воле своего хозяина и его непреклонным приказам. Эта абсолютная преданность, это полное стирание личности едва ли делают их менее ужасающими; скорее, их единодушное, бездумное подчинение делает их ещё более тревожными. Они — идеально отточенный инструмент контроля, каждая деталь которого движется в унисон с ужасающей, невидимой силой.

Этот пугающий результат достигается благодаря тщательному отбору и жестокой, изматывающей душу муштре, специально разработанной для того, чтобы привить абсолютное, беспрекословное подчинение воле хозяина. Этот путь выбирают не сильные и амбициозные люди, а в основном вампиры из самых обедневший аристократических семей. Эти древние рода, некогда гордые и могущественные, переживают отчаянные времена: их родовые поместья разрушаются, казна пуста, и у них нет средств, чтобы должным образом воспитывать или защищать своих отпрысков. В порыве отчаянного прагматизма они буквально «продают» своих детей, заключая суровую сделку с королевским домом. Они делают это, прекрасно понимая, что, хотя их дети лишатся личной свободы, их жизнь будет неизмеримо лучше — безопаснее, целеустремлённее и определённо надёжнее, чем то существование, на которое могли надеяться их борющиеся за выживание родители. Это сделка с дьяволом, обмен свободы на не-жизнь без нужды.

В соответствии с политикой мы не используем традиционную военную форму. Правящие князья с присущей им хитростью приняли стратегическое решение не выделять наших «людей» — специализированных силовиков — среди остального населения. Эта блестящая уловка позволяет избежать нежелательного внимания и проблемных вопросов, которые могут возникнуть из-за явного присутствия вампиров в армии. Кроме того, после массового исхода в подполье, когда вампиры по всему миру были вынуждены вести более скрытный образ жизни, мы стали тщательно избегать демонстрации своей силы или идентичности. Мы предпочитаем действовать из глубочайшей тени, выступая в роли кукловодов, манипулирующих событиями и управляющих нашими тщательно отобранными слугами-людьми из-за кулис. Эти слуги отбираются с беспрецедентной тщательностью, что гарантирует их лояльность, осмотрительность и способность органично вписываться в человеческое общество.

Самые глубокие изменения произошли после катастрофического восстания 1889 года. Это восстание, подробности которого до сих пор в значительной степени окутаны тайной и являются психологической травмой для нашего вида, спровоцировало серию жестоких систематических чисток. По всем территориям охотники на людей, осмелевшие и сплотившиеся, начали новую ужасающую кампанию по полному уничтожению вампирских гнёзд, без разбора убивая как новообращённых, так и их древних хозяев, и добиваясь жестокой эффективности. Эта беспрецедентная волна разрушений заставила восточноевропейских «детей ночи» ещё глубже уйти в потаённые уголки мира. С того ужасного момента мои собратья, опалённые пеплом бесчисленных гнёзд, полностью перешли на дистанционное управление своими обширными древними владениями, действуя через сложные сети доверенных лиц и ничего не подозревающих посредников. Эта запутанная сеть обмана гарантирует, что если или, что более вероятно когда охотники начнут заново раскапывать наше тайное существование, у нашего истинного руководства будет достаточно времени, чтобы скрыться в глубоко законспирированных, заранее подготовленных убежищах, избежать обнаружения и обеспечить дальнейшее выживание нашего рода.

Я содрогнулась, резко вырвавшись из пучины мрачных размышлений. Я поняла, что слишком погрузилась в болезненные, тяжёлые воспоминания о прошлом моего народа. Как наследная принцесса, предполагаемая преемница моего отца на троне и на обширных территориях, находящихся под нашим управлением, я просто не могу позволить себе такую роскошь, как личные переживания. Мой долг требует, чтобы я думал не о себе, своих чувствах или тяготах, а исключительно о бесчисленных вампирах, которые последовали за нашим родом, дав древнюю клятву верности нашему роду. Как и дети любой аристократической правящей элиты, будь то люди или бессмертные, я не вправе распоряжаться своей жизнью или выбирать свою судьбу. Моя судьба неразрывно связана с их судьбой, и я жертвую личными желаниями ради высшего блага моего вида. Чтобы отвлечься от этих гнетущих размышлений, я решил немного поболтать с Николаем. Благодаря своей уравновешенности и вдумчивости он всегда был хорошим собеседником, знакомым и успокаивающим присутствием в буре моих обязанностей.

— Николай, — начал я, стараясь говорить ровным, спокойным тоном, — пожалуйста, расскажи мне, как прошла твоя последняя поездка к семье? С ними всё в порядке? Я надеюсь, всё прошло гладко?

8. Эржбет

Моё решение начать разговор с вопросов о его семье было неслучайным. Николай — так звали слугу крови — был для меня не просто частью свиты отца, но и человеком, которого я знала всю свою сознательную жизнь, несмотря на то, что он верой и правдой служил Князю более трёхсот лет. Я помнила, с какой нежностью он всегда говорил о своей смертной семье, которую продолжал обеспечивать материально, даже несмотря на то, что уже более тридцати лет был Слугой Крови моего отца.

Мы медленно шли по галерее, стены которой были увешаны старинными гобеленами, изображавшими триумфы нашего рода. За окнами уже сгущались альпийские сумерки.

Для каждого вампира Слуга Крови — это в первую очередь друг, наперсник и боевой товарищ, а не прислуга, хотя многие низшие кланы и используют их как рабов. Эти люди не являются вампирами в полном смысле этого слова, но они стоят на ступень выше обычных смертных. Они не пьют кровь (по крайней мере, не в ритуальном смысле), не отращивают клыки и не обладают вечной жизнью и молодостью, присущими нашей братии, но имеют ряд преимуществ перед обычными людьми.

Их инициация включает в себя минимально необходимый обмен кровью с хозяином, благодаря чему они невероятно медленно стареют: за триста или четыреста лет такой человек может состариться всего на десять-двадцать лет по человеческим меркам. После инициации они приобретают фантастическую выносливость, слух и зрение, которые намного лучше, чем у людей, а также абсолютный иммунитет к человеческим заболеваниям. Мариус выглядел не старше сорока пяти лет, хотя ему было уже далеко за триста.

— Благодарю, что не забыли спросить, госпожа Эржбет, — голос Николая был низким и бархатистым, в нём всегда слышалось спокойное уважение. Он слегка наклонил голову, следуя за мной в мою личную гостиную. — Моя последняя поездка к родственникам прошла весьма успешно. Дочь с женой живут в достатке и едва ли обратили внимание на то, что их муж и отец постарел всего на пару месяцев за то время, что служит нашему князю. У них всё хорошо и даже лучше.

Я почувствовала тепло от его слов. Мариус всегда был воплощением преданности.

— Дочь собирается замуж, — продолжил он, и в его глазах появилась тревога. — Мне остаётся только надеяться, что её будущий муж будет хорошим человеком и не обидит моё единственное сокровище.

Это последнее замечание обескуражило меня и сразу же породило кучу вопросов. Надеяться? Он что, не принимал участия в выборе жениха для дочери и не видел будущего зятя? Как могущественный Слуга Крови, обеспечивающий своей семье вечное благополучие, мог допустить, чтобы его дочь вышла замуж за кого попало?

Я задала ему этот вопрос, когда мы уже вошли в мою гостиную, обставленную тяжёлой бархатной мебелью и тёмным дубом. Я жестом предложила ему сесть, хотя знала, что он вряд ли воспользуется этим правом.

— Николай, милый, что за чепуха? Ты же не допустишь, чтобы твою дочь выдали замуж против её воли или за человека, недостойного её?

На что я получила ещё более поразительный ответ, который поставил меня в тупик и заставил неприлично разинуть рот, забыв о манерах.

— Госпожа, жениха для моей дочери выбирал ваш отец, князь. По праву хозяина этих земель, покровителя и мужчины, который повидал больше, чем моя супруга и я.

Он сделал паузу, и его взгляд на мгновение стал уклончивым, прежде чем он добавил шёпотом, в котором, казалось, звучала вся тяжесть трёх столетий службы:

— Хотя... моя супруга надеялась выдать дочь именно за вашего отца.

Нда... И что же ответить на эти слова человеку, на глазах у которого я выросла?

Мой мозг отказывался обрабатывать информацию. Мой отец, грозный Князь, лично занимается сватовством дочерей своих Слуг Крови? Это было немыслимо, это выходило за рамки даже самых изощрённых традиций. И самое главное: что он нашёл в этой смертной семье? Неужели есть что-то, чего я не знаю о своём отце и древних законах кровных братьев?

Внезапно в голове возникла совершенно дикая, абсурдная мысль. Может ли быть так, что моя мать, Бессмертная Княгиня, жена, с которой отец прожил больше шести сотен лет, ему надоела? Может, он соблазнился свежей, хорошенькой смертной, дочерью Николая, и теперь пытается выдать её замуж, чтобы скрыть... что?

Нет, это полная чушь. Папа бы не стал менять мою мать на юную вертихвостку, у которой на уме только шмотки и дорогие украшения. Или стал бы? Он князь. Его желания — закон. И снова тупик, от которого невыносимо болит голова.

Да ну всё это! Я резко вскочила, сжимая кулаки. Не хочу думать о том, что мой любимый папочка, который всегда был для меня идеалом чести и власти, может бросить любимую женщину, соблазнившись внешностью смазливой девчонки, которую ему подсунула амбициозная жена его верного слуги.

9. Эржбет

Поэтому с лёгкой, почти незаметной улыбкой, которая, впрочем, совершенно не затронула моих глаз, отражавших лишь тщательно выверенную маску вежливости, я мягко, но неумолимо продолжила наш разговор. Мой голос оставался идеально ровным, мелодичным и не выдавал той стратегической проницательности, которая сейчас занимала мои мысли. Внутри же нарастало острое, почти хищническое предвкушение — предвкушение получения давно скрываемой информации. Я постепенно, искусно переводила разговор на интересующие меня темы — те самые, что касались долгожданного (или, скорее, ненавистного) приезда «дражайшей» родни со стороны папы. Тех самых, кого я от всей души надеялась больше никогда не увидеть после их высылки за пределы владений, но чьё возможное появление вызывало у меня не просто раздражение, а необъяснимое, глубинное беспокойство.

Сначала Николай заметно напрягся. Его обычно надёжное и спокойное лицо, всегда похожее на высеченный из камня барельеф, слегка побледнело, а взгляд метнулся к тяжёлой резной двери, словно он опасался, что она может внезапно распахнуться или что за ней прячутся «уши». Он пытался отмалчиваться, избегая моих прямых, хотя и облечённых в изящную форму вопросов, бормотал что-то невнятное о семейных делах, необходимости соблюдать приличия и «незначительных бытовых неурядицах». Но я чувствовала его нерешительность, его внутреннее смятение. Мой настойчивый, хоть и вежливый взгляд, прикованный к нему с холодной серьёзностью, не оставлял ему пространства для манёвра.

В конце концов с плеч, которые, казалось, несли на себе груз целого поместья, сорвался глубокий, звучный вздох. Он сдался. Николай встретился со мной взглядом, полным обречённой преданности, но его условие было непреклонным и прозвучало шёпотом, который, тем не менее, отчётливо раздался в тишине комнаты:

- Вы должны поклясться, госпожа, что всё, что я вам сейчас расскажу, останется между нами. Ни слова никому, даже вашей матери. Это может быть опасно.

Я кивнула, чувствуя, как внутри зарождается первое холодное подозрение: если правда требует такой клятвы, значит, она выходит далеко за рамки «незначительных неурядиц».

Мои подозрения окончательно развеялись, когда я искоса, почти незаметным боковым зрением взглянула на мужчин, стоявших у двери и у высокого арочного окна. Их быстрые, почти неуловимые перемигивания, лёгкие кивки и едва заметные, профессиональные усмешки подтвердили мои догадки: они уже были в курсе. И этот факт одновременно успокаивал и немного раздражал: успокаивал тем, что я, несмотря на кажущуюся изолированность, находилась под надёжной, всесторонне информированной защитой, но раздражал своей информационной изолированностью. Мне, очевидно, не доверяли, считая, что знание полной картины способно меня ослабить, или того хуже — заставить действовать опрометчиво.

Николай понизил голос до угрожающего полушёпота, и его слова полились потоком, с каждым предложением становясь всё тревожнее и обрастая мрачными деталями.

- Вы и половины не знаете, что вытворяли ваши родственники, госпожа, когда им не удавалось поговорить с вами с глазу на глаз. Их настойчивость граничила с одержимостью, а от способов, к которым они прибегали, у нас, ей-богу, кровь стыла в жилах.

Он сделал короткую нервную паузу, собираясь с мыслями, словно сам с трудом верил в услышанное.

- Молодой Флореску, ваш кузен, несколько раз пытался проникнуть в ваши покои. Ночью, под покровом темноты, он крался по коридорам нижнего этажа, пытался взломать замки в старых служебных помещениях и даже, как доложили дозорные, забирался по каменной стене к вашим окнам, едва не сорвавшись. - Николай покачал головой, на его лице отразились отвращение и ужас. - Правда, я не знаю наверняка, зачем он это делал, но у нас с ребятами были кое-какие мысли на этот счёт». От банального воровства до чего-то гораздо более зловещего... Кажется, он искал не вещи, а возможность уединиться с вами, пусть и насильно, с неясными целями.

Его отец, ваш дядя, был не менее решительным, но действовал более хитро и расчётливо. Он хотел подкупить прислугу, поваров, конюхов и даже старую охрану, предлагая баснословные суммы, которые обеспечили бы им безбедную жизнь до конца дней, лишь бы ему позволили пройти к вам и «просто побеседовать с любимой племянницей», как он тогда выразился. И улыбка у него при этом была такой неестественной, такой маслянистой и фальшивой, что даже самые стойкие из наших парней, ветераны многих кампаний, чувствовали себя не в своей тарелке, словно имели дело не с человеком, а с притворяющимся хищником.

Я не сводила с него глаз, и каждая клеточка моего тела была напряжена.

- И это ещё не всё, госпожа, — продолжил Николай, видя моё потрясение, которое я уже не могла полностью скрыть. - Сопровождающие их люди Чаушеску были ещё наглее, целеустремлённее и, что самое страшное, профессиональнее. Они пытались выведать не просто то, где вы бываете, но и с кем и в какое время. Когда вы точно ложитесь спать, когда завтракаете, обедаете и ужинаете — с точностью до минут. Чем вы любите заниматься в свободное время, по каким тропам ездите верхом, какие книги предпочитаете, с кем встречаетесь из друзей и знакомых. Эти вопросы были слишком подробными, слишком личными, в них чувствовалась системность слежки. Всё это наводит на мысль, что оба семейства приехали сюда отнюдь не с добрыми намерениями или жалобами. Скорее всего, они хотели либо получить от вас что-то ценное, либо причинить вам серьёзный моральный или физический вред, возможно, даже похитить вас.

- Поэтому отец усилил охрану и настоял на том, чтобы мы с мамой никуда не выходили без эскорта, даже в сады? — осведомилась я скорее для проформы, чем для получения новой информации. Внутренне я уже догадывалась об этом, но хотелось услышать подтверждение из его уст, чтобы связать все обрывки тревоги воедино.

Николай тяжело кивнул.

- Не только, госпожа. Возможно, вы слышали, что в последнее время участились нападения диких животных на людей в ближайших к лесу городах и даже поселениях. Эти твари стали не просто агрессивными, они стали дерзкими, безрассудными и жестокими. Они убивают и калечат без всякой видимой причины, а порой даже уносят с собой жертв, не оставляя и следа, словно испаряясь в тумане.