Песнь Ломающихся Героев

Глава первая: Я тот же или нет?

Салат проснулся от собственного дыхания — слишком громкого, будто кто-то другой дышал в темноте рядом с ним. На потолке дрожала тень, похожая на трещину. Он не сразу понял, что это отблеск утреннего света, пробивающегося сквозь сломанные жалюзи.

Сон снова был тот же: холодный пол, тело, сжатое судорогой, кровь на кафеле, кисть в его руке — кисть, которой нельзя было писать. Он видел себя со стороны — мёртвого, и всё-таки живого. Его внутренности лежали рядом с его телом.

Вода в раковине текла ржавым потоком. Он умывался машинально, стараясь не смотреть в зеркало — там часто отражалось что-то лишнее. На столе лежали конспекты: анатомия, патология, психиатрия. Тетради были аккуратно сложены с краю стола в которых карандашные штрихи сражались с пустотой. Комната Салата была слишком велика для одного человека и слишком мала для мечты. Однокомнатная коробка, выданная государством сироте, хранила запах дешёвых обоев и усталости стен.

Он медленно поднял связку ключей. Металл позвякивал, будто упрекал: куда ты идёшь, если даже здесь тебе неуютно?

— Ну, мы опоздаем, как всегда, — сказал он вполголоса.

В тишине казалось, что он разговаривает сам с собой. Но если бы кто-то стоял рядом, он заметил бы лёгкую, почти незаметную паузу — будто в ответе слышался другой голос.

На остановке, среди сонных лиц, Салат глядел на асфальт. В его взгляде было что-то, чего окружающие не умели видеть: напряжённый диалог с кем-то невидимым.

Рядом стояли трое старшекурсников.

Он знал их по лицам — пересекались на паре по терапии.

Громкие, уверенные, будто жизнь им что-то должна.

— Эй, Салат, как там у вас на младших курсах? — спросил один, хмурый, с повязкой на руке.

— Как в аду, только иногда с каникулами, — ответил он спокойно.

Парни рассмеялись.

Салат тоже усмехнулся.

— Говорят, ты хочешь на хирургию?

— Хочу. —спокойно ответил он. — Хочу резать и шить. Иногда проще работать с телами, чем с людьми.

— Мрачный ты, брат. Поступай к нам, у нас пациенты хоть разговаривают.

— Откажусь, — сказал он. — Но не грусти, у меня хотя бы пациенты не спорят.

Смех.

Разговор тек легко, но в голосе Салата не было ни жалости, ни пафоса.

Он умел шутить, когда внутри не было настроения.

Автобус подошёл.

Он махнул ребятам и зашёл внутрь.

Автобус качнулся, Салат увидел заведующую, устроился рядом с ней, чуть наклонившись вперёд.

— Сария Михайловна, а если студент сирота и у него халат скоро превратится в салфетку, можно ли открыть сбор? — сказал он с самым невинным видом, будто обсуждал погоду.

Она подняла глаза от планшета, холодно прищурилась.

— С чего это мы должны открывать тебе сборы, Салат?

Он улыбнулся.

— А я вам помогу. Сейчас же скоро окончание курса, куча мероприятий, гостей, комиссия. Я проведу всё — под ключ. Помещение оформлю, музыку подберу, речи подготовлю. Мне только дайте шанс. Я же у вас как-никак главный по этим делам.

Сария Михайловна чуть качнула головой.

— А деньги со стипендии куда уходят, если ты такой деловой?

Он усмехнулся.

— На гулянки, девчонок и всякие глупости. Я ж не хочу жить как пенсионер. Хочу на полную — пока есть чем дышать.

— То есть, паразитируешь, — сказала она спокойно.

Он рассмеялся, не обижаясь.

— Возможно. Но я же полезный паразит. Помните, как я на первом курсе сам платил за обучение? Тогда ведь никто не верил, что дотяну. А потом одно место освободилось, и вы меня туда пихнули. Вот теперь расплачиваюсь своей харизмой.

— Харизма — не оценка в зачётке, — отрезала она. — А у тебя последние месяцы их всё меньше. Пропуски, долги, на парах не появляешься. Что происходит, Салат?

— Исправлюсь, — ответил он сразу, не задумываясь.

— Серьёзно?

— Серьёзнее некуда.

— И почему ты сейчас не на паре? — спросила она, прищурившись.

— Проспал.

Она тихо выдохнула, глядя в окно.

— Конечно, проспал... артист…

— Ну а как же, — сказал он с лёгкой улыбкой. — Каждый день — как премьера. Никогда не знаешь, кого сегодня будешь играть: отличника, сироту или безответственного паразита.

Она посмотрела на него, будто хотела что-то сказать, но промолчала. В её взгляде мелькнуло что-то вроде усталого одобрения.

Автобус качался по дороге, а за окнами текла жизнь. Море блестело вдалеке — тяжёлое, спокойное, вечное. Небоскрёбы в центре города поднимались в небо, их стеклянные стены отражали солнце и облака. Между ними теснились старые кварталы — европейские каменные дома, японские улицы с фонарями, китайские рынки, где торговцы кричали на смеси языков.

Люмерия была красивой и опасной. Город-мозаика, где каждый кусочек казался из другой эпохи. Днём он улыбался туристам, ночью — скалился оскалом теней. И Салат любил его за это: за то, что Люмерия не притворялась, а всегда была живой.

Когда автобус остановился, Салат первым шагнул к выходу. Воздух был влажным, утренним, пах бензином и дождём. Он сделал шаг вниз — и кто-то резко наступил ему на ногу.

— Эй, аккуратнее! — сказал он.

Прохожий даже не извинился, только торопливо пробормотал что-то и полез внутрь.

— Куда вы все спешите? Там всем места хватит, — добавил Салат, но уже без злости.

Хотя… злость всё же была. Непонятная, липкая. Она поднялась где-то изнутри, будто волна, и ему пришлось усилием воли заставить себя выдохнуть.

Он шёл к корпусу, чувствуя, как внутри всё клокочет. С чего вдруг? Он же обычно спокоен. Даже когда всё рушится — умеет улыбнуться. А сейчас будто что-то грызёт изнутри. Внутренний голос снова дал о себе знать, но Салат не хотел отвечать.

Глава вторая: Иногда самые важные слова так и остаются не сказанными.

Салат снова опоздал.

Коридоры университета гудели от шума: кто-то спешил на пару, кто-то громко смеялся, а кто-то просто сидел у окна, лениво листая конспекты. Он шёл, как обычно — не торопясь, с видом человека, которого уже ничем не удивишь.

У двери аудитории стояла Элиза.

— Опять? — бросила она, скрестив руки. — Сколько можно приходить под звонок?

— Так ведь не под него, — усмехнулся Салат. — Я же успел до.

— Великое достижение, — сказала она с лёгкой иронией. — Ты хоть понимаешь, что вчера из-за тебя у нас теперь проблемы?

Он посмотрел на неё внимательнее.

— Из-за меня?

— А из-за кого ещё? — Элиза резко повернулась к нему. — Тебя видели рядом со мной. Те бандиты ищут тебя…

Салат пожал плечами.

— Пусть ищут . Неужели тебе есть дело до этого? И откуда ты вообще знаешь, что меня ищут?

— Потом — коротко ответила она.

В этот момент прозвенел звонок. Поток студентов ринулся в аудиторию. Они пошли вместе, сели на последние парты.

Какое-то время слушали лектора, но Салат не выдержал первым.

— Слушай, а что ты вообще делала в моём районе? — спросил он тихо, не отрываясь от тетради.

Элиза медленно повернулась.

— Работаю там.

— Работаешь? — он поднял брови. — Я думал, ты из богатой семьи.

Она усмехнулась, но без радости.

— Не всё, что блестит — золото, Салат. Иногда проще надеть маску, чем объяснять, почему у тебя в кошельке пусто.

Он на секунду замолчал.

— Понял, — только и сказал.

Вокруг начали раздаваться шепотки.

— Видел, они рядом сидят… шушукаются…

— Может, встречаются?

Обычно такие слухи раздражали, но в этот раз им было всё равно. Элиза сделала вид, что не слышит, а Салат только усмехнулся:

— Людям скучно жить, вот и сочиняют.

— Пусть, — ответила она спокойно. — После пар прогуляешься со мной? Надо кое-что обсудить. Про вчера.

— Что именно?

— Потом.

Лектор повысил голос, возвращая всех в реальность. Салат откинулся на спинку стула и впервые за день почувствовал странное предчувствие — будто вечер принесёт нечто, что изменит всё.

После пар они вышли на улицу. Воздух был пропитан смесью соли и выхлопов — типичный аромат Люмерии. Город гудел, жил своей жизнью. Где-то кричали чайки, под колёсами машин блестели лужи после недавнего дождя.

— Пройдёмся пешком? — спросила Элиза.

Салат кивнул.

Они свернули на набережную. Вдоль дороги тянулись ряды фонарей, будто бесконечная цепочка светлячков. Волны мягко бились о камни, и шум моря перекрывал городскую суету.

Слева возвышался огромный торговый центр — стеклянный, сверкающий, словно драгоценный камень. В нём отражалось небо, и казалось, будто сам воздух вокруг был дороже, чем люди, что здесь отовариваются.

— Красивый, — сказал Салат.

— Красивое не значит доброе, — ответила Элиза. — Этот торговый центр построили на месте приюта. Говорят, старых жильцов просто выгнали.

Салат посмотрел на неё, но промолчал.

Они шли дальше. На небольшой площадке играли дети. Один мальчишка гонял мяч, другой — тащил за собой верёвку, на конце которой радостно прыгала белая собака. Вдруг она сорвалась, подбежала к Элизе и ткнулась мордой в её ладонь.

Элиза замерла. Салат заметил, как в её взгляде на секунду промелькнуло что-то — то ли боль, то ли нежность.

— Знаешь, — тихо сказала она, гладя собаку по голове, — иногда я думаю, что животные счастливее нас. Они живут моментом. Не строят планов, не боятся, что завтра кто-то их предаст. Просто идут туда, где тепло.

— А ты не можешь? — спросил Салат.

Глава третья: Она всегда была во мне

19 апреля, 12:43.

Солнечные лучи пробивались сквозь жалюзи, полосами падая на лицо Бруно.

Он медленно открыл глаза, щурясь от яркого света, и первое, что увидел — бутылка на краю стола и гора пустых стаканов, которые, казалось, вот-вот рухнут.

Голова гудела. Воздух пах табаком, алкоголем и чем-то жареным, отдалённо напоминающим еду.

Он приподнялся на локтях, обвёл взглядом комнату — и понял, что снова оказался у Ясо. Бардак был почти художественным: на полу валялись рубашки, джинсы, пепельница, гитара без одной струны, чей-то ботинок и пакет из-под лапши.

— …чёрт, — выдохнул он, протирая глаза.

Бруно выглядел, как человек, у которого даже в хаосе всё под контролем.

Белая рубашка — не застёгнута до конца, открывая грудь и цепочку. Чёрные брюки, аккуратные туфли. Светлые волосы спутаны, но это ему только шло — в нём было что-то вызывающе аккуратное, будто он даже с похмелья оставался собранным. Европейская внешность, мужественный подбородок, глубокий взгляд. Он был тем, кого девушки запоминают сразу, даже если он просто молчит.

— Ясуо! — голос у него был хриплый, низкий. — Вставай, брат, ты жив вообще?

Ответом было только тихое ворчание.

Бруно поднялся, потянулся, и подошёл к дивану, где под одеялом клубком лежал Ясуо.

Азиат с длинными чёрными волосами, аккуратный пробор посередине. Он был спортивный, широкоплечий, всегда в чём-то удобном — сегодня это были серые спортивные штаны и майка с логотипом, наполовину свалившаяся с плеча.

Бруно ткнул его пальцем в бок.

— Просыпайся, я не собираюсь помирать один от жажды.

— Убей, — пробурчал Ясуо и натянул подушку на голову.

— Могу, если не встанешь через три секунды. Раз, два…

Подушка полетела в Бруно.

— Ладно, ладно, — хрипло сказал Ясуо, поднимаясь. — Что там, утро уже?

— 12:43, — ответил Бруно, глядя на часы. — Так что формально — уже почти вечер.

Он подошёл к окну, отдёрнул шторы. В комнату ворвался шум Люмерии — гул машин, крики торговцев, лай собак, где-то вдали играла музыка.

Город жил. Даже после вчерашнего.

Ясуо со стоном поднялся с дивана, проводя рукой по лицу.

— Воды… — пробормотал он.

— В холодильнике, если она выжила.

Бруно открыл дверцу холодильника — там действительно стояла бутылка, одиноко, как герой после катастрофы. Он налил себе в стакан, сделал глоток и протянул другу.

— Вот, держи.

— Я тебя когда-нибудь за это убью, — пробормотал Ясуо, отпивая. — Кто вообще придумал эти вечеринки длиною в 2 дня?

— Мы, — напомнил Бруно. — И, кстати, было неплохо.

Ясуо улыбнулся.

— Пока не вспомнил, как мы вчера пытались танцевать под джаз.

Бруно хмыкнул, но взгляд у него был отстранённый. Где-то за шумом улицы, смехом и ленивым утренним светом мелькнула мысль — слишком тихо. Слишком спокойно.

Он оглянулся на телефон на столе. Никаких звонков. Ни от кого.

— Слушай, — сказал он вдруг. — А Салат тебе не писал?

Ясуо приподнял бровь.

— Нет. А что?

— Не выходил на связь. Второй день уже.

— Может, занят?

— Может, — сказал Бруно, но голос его стал холоднее. — Только он не из тех, кто пропадает просто так.

Бруно поставил стакан на стол и, наконец, сел.

Солнце било в окно, отражаясь от золотистых прядей его волос. Ясуо лениво протянулся, допил воду и зевнул.

— Слушай, — сказал он, — сегодня важный день.

— Для кого? — спросил Бруно, не поднимая глаз.

— Для моих друзей. Помнишь, я рассказывал про ребят, которые свой бизнес открыли? Сегодня у них встреча с представителями крупной строительной компании. Будут подписывать контракт. Мне надо там быть, помочь с презентацией.

— Опять твои бизнес-тусовки? — усмехнулся Бруно.

— Не называй это тусовкой. Это шанс, — с полусерьёзной улыбкой сказал Ясуо. — Если всё получится, мы войдём в историю Люмерии.

Бруно фыркнул.

— В историю ты войдёшь, когда перестанешь пить как лошадь.

Ясуо поднялся, вытянулся, похрустел шеей.

— Надо переодеться. В костюме хотя бы не будут думать, что я спортсмен, который заблудился в деловом квартале.

Он подошёл к шкафу, достал свежую белую рубашку, жилет, галстук. В зеркале отражался аккуратный, уверенный парень — азиат с длинными волосами, которые он привычно убрал назад.

Бруно между делом застёгивал рукава своей рубашки и накинул пиджак. Он всегда выглядел, будто идёт не на встречу, а на обложку журнала.

— Ладно, — сказал Бруно, застёгивая часы на запястье. — Но потом заедем к Салату. У него позавчера день рождения был. Так и не пересеклись, даже не выпили вместе.

— Верно, — кивнул Ясуо. — После совещания заглянем. Он, наверное, опять долбил марганец до утра в соло.

— Вот поэтому и надо навестить, — сказал Бруно, натягивая ботинки. — Этот парень слишком часто работает. Ему бы отдохнуть хоть раз.

Они вышли на улицу.

Город встретил их жаром и движением. Люмерия кипела — автобусы шли один за другим, кофейни выносили аромат свежей выпечки прямо на тротуары, где туристы снимали друг друга на фоне витрин.

Небо было прозрачным, а воздух звенел от гудков и разговоров.

— Вот за это я люблю этот город, — сказал Бруно, глядя на отражение солнца в витринах. — Он живой. Тут каждый что-то делает, куда-то спешит. Как же мне нравится, эта суета.

— Или бежит, — ответил Ясуо, поправляя галстук. — Иногда я думаю, что Люмерия — это просто гигантский муравейник. Только без королевы.

Они поехали на машине Ясуо и свернули в деловой квартал.

Башни из стекла и бетона отражали небо. Между ними — аккуратные газоны, уличные музыканты, вендинговые автоматы и толпы людей в костюмах.

Глава четвёртая: город добрых лиц.

Элиза проснулась от ноющей пустоты внутри.

Белые простыни были смяты, на них алели пятна вина — будто следы крови. Потолок отражал её в зеркале: обнажённое тело, серебряные волосы, взгляд, в котором она едва узнавала себя. На тумбочке валялись сигареты, пустой бокал, несколько купюр, сложенных небрежно. На полу катился раздавленный виноград, впитавший запах дорогого алкоголя.

Рядом спал мужчина — чиновник, толстошеий, с лицом, которое уже давно забыло, как стыдиться.

Он тихо храпел, а его рука безвольно лежала на подушке.

Элиза смотрела на неё несколько секунд, потом поднялась, натянула халат и прошла в ванную.

Вода текла мутным потоком, разбивая отражение на осколки.

— Ты всё ещё дышишь, — сказала она себе тихо, глядя в зеркало. — Этого пока достаточно.

Она умылась, собрала волосы, надела очки, чтобы скрыть синеву под глазами, и вышла.

Город встретил её как всегда — чужим светом.

Воздух был густ от голосов, смеха и запаха кофе. Люди спешили, улыбались, здоровались, фотографировались на фоне витрин — как будто жизнь всё ещё имела смысл.

Элиза шла по тротуару, слушая шаги и думая, что этот город слишком громкий для таких, как она.

Элиза заходит в булочную по дороге на учебу.

Витрины сияют — хлеб аккуратно разложен, табличка «Свежая выпечка. С любовью к каждому покупателю».

Продавщица улыбается бабушке:

— Конечно, бабулечка, вам с изюмом или без?Бабушка протягивает мятые купюры. Продавщица принимает — и, пока старушка отворачивается, незаметно убирает пару монет обратно в кассу.

— Вы немного не дотянули, но ничего, я добавлю от себя, — говорит она сладким голосом.

Бабушка благодарит, уходит с хлебом.

Элиза смотрит — продавщица сразу же вытирает руки, шепчет коллеге:

— Терпеть не могу этих вонючих стариков.

И снова надевает улыбку, встречая следующего покупателя:

— Доброе утро!

Университет встретил её привычной суетой.

Шум аудитории, запах кофе и бумаги, щёлканье клавиатур. Элиза села на своё место у окна, достала блокнот, делая вид, что слушает лекцию. Мысли блуждали где-то далеко — там, где она прятала все свои сожаления.

И вдруг дверь распахнулась. В аудиторию вошёл Бруно — с листовками в руках и усталым, но решительным лицом. Преподаватель удивлённо приподнял бровь:

— Простите, вы кто?

— Бруно Вейс, — ответил он. — Извините, что прерываю. Я ищу одного человека.

Он подошёл к кафедре и разложил несколько листовок. На них — фотография. Салат. Тот самый взгляд, живой и дерзкий.

— Этот парень пропал, — сказал Бруно. — Студент вашего университета. Кто видел его в последние дни — прошу сообщить мне. Любая информация важна.

Преподаватель нахмурился, глядя на фото.

— Да… это мой ученик. Он не появлялся на парах больше недели. Хороший мальчик. Талантливый, но… слишком инфантильный.

Бруно кивнул, обвёл взглядом аудиторию.

На секунду его глаза остановились на Элизе.

Она почувствовала это. Холод по коже. И отвернулась — будто случайно посмотрела в зеркало, в котором не хотела видеть себя.

Бруно ничего не сказал. Только сложил листовки и вышел из аудитории, оставив после себя ощущение чего-то тяжёлого, неразрешённого.

Прозвенел звонок.

Коридор университета был залит мягким светом. Студенты шумели, обсуждали что-то на ходу, кто-то пил кофе, кто-то хохотал, держа ноутбук под мышкой.

Элиза стояла у окна, слушая, как дождь бьёт по стеклу.

— Эли! — позвал кто-то. — Идёшь с нами обедать?

Она обернулась. Девушка с рыжими волосами махала рукой, за ней стояли двое парней.

— Нет, я позже, — улыбнулась Элиза, мягко, почти виновато.

— Опять работаешь? — поддел один из них. — Тебе бы отдохнуть хоть раз.

— Отдых — это роскошь, — усмехнулась она. — Я пока не из тех, кто может себе это позволить.

Они болтали ещё немного. Элиза умела слушать — с интересом, с вниманием, будто каждый человек для неё важен. Она могла подхватить любую тему, вставить тонкую шутку, сказать что-то ободряющее.

Казалось, её доброта — настоящая.

— Эли, ты в порядке? — спросила подруга, уловив что-то не то.

— Конечно, — ответила Элиза, и улыбка снова появилась. — Просто не выспалась.

Пары закончились и она собралась на работу. По дороге она заметила как на площади проходит акция: «Помоги детям — добро в каждом сердце!»

Девушки в футболках с логотипами фонда раздают воздушные шары, фотографируются с детьми.

Элиза видит, как одна из них кидает взгляд на камеру, выпрямляется, делает милую позу.

— Снимай, — шепчет она фотографу. — Потом срежем фон, добавим фильтр, чтобы лайков больше было.

Рядом ее ребёнок роняет шар. Ветер поднимает его в воздух и шар становится пленником ветвей одного дерева. Ребёнок начинает хныкать и просить её достать шар. Девушка раздражённо:

— Достань сам! Не видишь, я занята?

— А потом снова, поворачиваясь к объективу:

— Улыбаемся! Помогаем миру стать добрее!

За камерой — равнодушие. Перед камерой — святость.

Элиза пошла в студию, где преподавала рисунок.

Комната пахла гуашью и детскими духами.

Богатые подростки рисовали лениво, кто-то ел жвачку, кто-то листал телефон.

Элиза стояла у мольберта, держа в руке карандаш, и думала, что ненавидит этот шум.

— Не дави на карандаш, — сказала она девочке лет пятнадцати. — Дай линии дышать.

— А смысл, — фыркнула та. — Всё равно вы потом сами исправите.

Элиза выдохнула.

— Рисунок — это не оценка. Это след твоего взгляда. Твой внутренний мир.

Но девочка уже не слушала. Кто-то смеялся, кто-то включил музыку на телефоне. Элиза закрыла глаза, считая до трёх, пока не зазвонил телефон. Имя — Бруно.