песнь воронёнка

пролог

«Опрометчивый поступок – смотреть

на человека как на спасителя» [1]

Кое–что люди не забывают никогда. И я помню очень хорошо. Это кое–что. Не страшное в своей обыденности, но от этого более жуткое; то, что волны времени выбили в памяти, искусно выточили как лучшие ювелиры. Умиротворенное почти кукольное лицо, белее колючего снега в раннее морозное утро, чёрные запутанные волосы, маленькими змейками расплывающиеся в воде, сухие покусанные губы, стеклянные глаза, кровь. Много крови. Бордовые отпечатки рук на скользкой белой плитке, на бортиках ванной, на голубоватых шторах с мелко нарисованными цветочками. Вода насыщенного рубинового цвета. Ярче только закат в теплый августовский день – такой же был и тогда.

Мне уже было восемнадцать – тот возраст, когда ты считаешь себя умным, но в реальности ни черта не понимаешь, хотя тщательно, но тщетно изображаешь взрослого. В салоне едва живой машины, плетущейся по трассе среди зеленых вековых сосен, играла моя любимая «летняя грусть». От запаха жареной картошки и дешевых сигарет, словно пропитавшего каждую деталь автомобиля, кружилась голова. Кондиционер едва справлялся со своей задачей, а окна просто-напросто не открывались. Казалось, что еще минута такой поездки, и меня совсем не элегантно стошнит прямо на заднем сиденье. И всё же, ничто не могло омрачить этот вечер, и пока хмурый брат наблюдал за тем, как в боковом зеркале огни города становились все меньше, а мама сосредоточенно глядела на дорогу, совершенно не замечая живописную картину заходящего солнца и пушистых облаков, я прислушивалась к словам Ланы. Несмотря на вонь и духоту, я предавалась мечтаниям о том, что сложно высказать вслух сейчас, но верила, что рано или поздно мои наивные грёзы обязательно станут реальностью.

Именно поэтому, когда мы вошли в просторный зал, я не понимала, как мама и брат сохраняли свое напускное равнодушие – все вокруг казалось настоящей сказкой. Роскошно одетые люди с дружелюбными улыбками, дирижер, ловко покоряющий неспокойный океан музыки, создаваемый талантливыми музыкантами, нежный голос женщины, рассказывающий историю о неразделенной любви, и такой родной аромат свежеиспеченных булочек.

Я уже была готова окунуться в этот океан чувств и эмоций, делая шаг вперед, туда, где за богато накрытыми столами и пирамидами из бокалов шампанского спрятали сердце этого зала. Где не было мило беседующих гостей, а если они и стояли там, то просто наслаждались его красотой, не смея прикоснуться. Где витало ощущение дома. Где под ярким светом люстры сияла белая дека рояля. Но вдруг я ощутила, как меня схватили за локоть, и прекрасная иллюзия разрушилась. По одному взгляду мамы я прочла те самые слова, внушаемые ею днем ранее: «Мы здесь не для этого». Ответ на простой вопрос «а для чего?» я так и не получила.

– Ванесса, мы…

– Я знаю! – по нахмуренному лицу мамы, я поняла, что не только перебила её, но и повысила голос. Совесть окутала грудь тяжелыми цепями настолько сильно, что сделать вдох казалось невозможно сложным действием, и туго затянутый корсет моего платья лучше не делал. Единственное, что я смогла сделать – это тихо произнести: – Прости. Просто… не напоминай. Пожалуйста… – Последнее я кажется прошептала. На бледном лице мамы мелькнула слабая удовлетворенная улыбка. Мама легонько и даже как-то устало кивнула и, взяв меня под руку, повела в совершенно другую от рояля сторону.

Мы прошли мимо звонко смеющихся женщин, от каждого движения которых в воздухе разливался цветочный аромат духов, мимо статных мужчин, эмоционально обсуждающих что-то, мимо загруженных официантов в строгих костюмах. Никто не обращал на нас внимание, от того казалось, что реальность с каждой секундой все сильнее и сильнее забивает крышку гроба моих грёз. Но я не отчаивалась. Вечер даже не начался. По крайней мере для меня.

Окунувшись в свой воображаемый мир, где спокойно и тепло, где я могу стать ею, свободной и счастливой, яркой и незаменимой, ослепительной, словно самая яркая звезда на небосводе, я не заметила, что мама остановилась. И тогда я впервые увидела её. Мой будущий ночной кошмар. Исчадие ада, с кровавой улыбкой испивающее душу и с неприкрытым и вульгарным удовольствием обгладывающее каждую, даже самую маленькую, косточку. Не оставляющее ничего после кровожадного пира у багряного костра. Радостно кружащееся на сером пепле под неспешным танцем медленно падающих белых хлопьев – не снега.

Она стояла от всех в стороне, попивая шампанское из бокала и со скукой на лице разглядывая шумный зал, когда наши глаза встретились. Я заметила, как она кинула быстрый взгляд на все ещё бледную маму, внимательно вгляделась в хмурое лицо брата, потом на меня и снова на брата, и убрала бокал на стол. Мама молчала. Не говорила и она. Лишь скрестила руки, слегка облокотившись о стол. С каждый секунд дышать становилось тяжелее, я слишком сильно нервничала. Молчание не было неловким. Оно было пугающим.

Чувство тревоги нарастало, а в груди все сильнее и быстрее билось сердце, поэтому я старалась сделать настолько глубокий вдох, насколько мне позволяло моё платье с чертовым корсетом. Уже было открыла рот, чтобы произнести неуверенное «добрый вечер», чтобы хоть как-то скрасить тяжёлое молчание, как она заговорила:

– Похожи. – Краем глаза я заметила, как мама вся сжалась, будто стала намного меньше, а каждое движение – неувереннее. Брат выглядел недовольным. Я не поняла, что происходит, поэтому нервно улыбнулась, вглядываясь в задумчивое лицо женщины, где ярче всего выделялись подведенные чёрным голубые глаза. Еще не раз в своих жутчайших ночных кошмарах я увижу их, глаза, в глубине которых никогда и не существовало проблеска даже самого тусклого света.