Город был маленьким, застрявшим во времени, и все знали друг друга — или думали, что знают. На центральной улице, между старой аптекой и магазинчиком игрушек, стояло заведение, куда по выходным стекались семьи с детьми.
«Papa Fredo’s Pizza» — яркая вывеска с улыбающимся поваром и огромной пиццей в руках. Снаружи — витрины с разноцветными гирляндами, внутри — запах расплавленного сыра, масла и сладкой газировки. Место, где детский смех смешивался с визгом игровых автоматов.
Но то, чего никто не знал — за стенами кухни, под гул вентиляторов и стук тестомесов, скрывался человек, который ненавидел этот смех.
Его звали Эдгар Винс. Для посетителей он был добродушным и немного странным пиццером, всегда в белом фартуке, с неизменной кепкой, на которой жирными пятнами блестели годы работы. Но когда зал пустел и двери закрывались, Эдгар превращался во что-то другое.
Он не всегда был монстром. Когда-то, много лет назад, он действительно любил готовить и работать с детьми. Но в жизни Эдгара произошёл перелом — нечто, о чём он никогда не говорил и что разъедало его изнутри, словно ржавчина.
С годами он перестал видеть в детях радость. Он начал замечать только их беззащитность. И однажды, в тёмном углу своего сознания, он нашёл оправдание для того, что собирался сделать.
В тот вечер в пиццерии было шумно.
День рождения восьмилетнего Томми Харпера — родители, друзья, гора подарков и огромный шоколадный торт.
Дети носились по залу, играли в гонки на автоматах, а Эдгар стоял за стойкой, наблюдая, как смех и радость заполняют пространство. Его лицо оставалось неподвижным, но глаза… глаза выдавали нечто другое.
Он видел не детей, а маленькие фигурки, которых можно увести в тень.
Не живые, а почти кукольные — в его воображении они уже не кричали и не смеялись. Они молчали.
Когда праздник закончился и гости начали расходиться, Эдгар подошёл к Томми.
— Эй, чемпион, — сказал он, подмигнув. — Хочешь увидеть кое-что крутое на кухне? Только для особых гостей.
Мальчик колебался, но любопытство победило. Его мать уже собирала вещи, и Томми просто крикнул: «Щас, мам!» — и исчез за дверью вместе с пиццером.
Кухня была пуста.
Холодный свет ламп падал на столы, на которых лежали ножи, тесто, миски.
Эдгар закрыл за собой дверь, повернул ключ в замке.
Томми почувствовал лёгкий укол тревоги.
— А где «крутое»? — спросил он.
Эдгар улыбнулся, и эта улыбка не имела ничего общего с той, что он носил в зале.
— Вот здесь, — он кивнул в сторону запасного выхода, где за занавеской начиналась узкая лестница вниз.
Томми сделал пару шагов, и тень от массивной фигуры Эдгара накрыла его.
Потом — глухой звук, словно упал мешок муки.
А потом — тишина.
Эдгар работал быстро.
Он знал, как закрыть все двери, чтобы никто не заметил. Знал, куда унести тело, чтобы утром его не нашли.
В подвале, за стеллажами с запасами, была старая морозильная камера, отключённая много лет назад. В ней хранилось… многое.
Он аккуратно уложил Томми внутрь, рядом с другими — такими же неподвижными, холодными, маленькими.
Закрыл крышку.
Вздохнул.
Это было нечто вроде ритуала. Каждый раз он говорил себе, что это в последний раз. Каждый раз он знал, что врёт.
Прошло несколько дней. Полиция искала Томми, мать его сходила с ума, а в пиццерии снова звучал смех других детей.
Эдгар продолжал работать, словно ничего не случилось.
Но что-то начало меняться.
Впервые за всё время он проснулся среди ночи от странного звука.
Сначала подумал, что это радио в соседней квартире, но потом понял — звук идёт изнутри, прямо из его головы.
Тонкий, детский хор пел тихо, почти шёпотом:
I know (I know)
You belong to somebody new
But tonight you belong to me…
Эдгар сел на кровати, в темноте. Песня стихла так же внезапно, как началась.
Он списал это на усталость. Но на следующий день…
Пиццерия была почти пуста, когда он заметил мальчика у игрового автомата.
Тот был в синей футболке, с золотистыми волосами… Томми.
Он стоял, опустив руки, и смотрел прямо на Эдгара.
Сердце ухнуло.
Он моргнул — и мальчика уже не было.
Но в уши снова вплелись те слова, будто кто-то пел за спиной:
But tonight you belong to me…
Эдгар вышел на кухню, стараясь успокоиться. Но от холодной стали ножа, который он взял в руки, почему-то пошёл дрожью весь его позвоночник.
В этот момент он понял: Томми не уйдёт. И, возможно, он не один.
Эдгар проснулся среди ночи от ощущения, что кто-то стоит рядом.
Комната была тёмной, только уличный фонарь бросал бледный прямоугольник света на пол. Он поднял голову — и на миг ему показалось, что в углу стоит силуэт ребёнка. Неподвижный, без дыхания.
Глаза слипались, и он подумал, что это сон. Но тогда откуда…
…эта музыка?
I know (I know)
You belong to somebody new…
Голоса были тихими, как шёпот под водой. Сотни маленьких, неживых голосов. Они будто доносились не из комнаты, а изнутри его головы. Эдгар сжал виски, зажмурился… и хор исчез.
Он зажёг лампу — в углу никого. Только старая вешалка, на которую он бросил пиджак.
Но сердце билось так, будто он пробежал марафон.
Утро в пиццерии началось с мелочей, которые никто кроме него не замечал.
В морозильнике стояли коробки с тестом… но на одной из них кто-то оставил крошечный отпечаток руки, будто детская ладонь в муке. Он провёл пальцем по этому следу — мука осыпалась, но форма осталась на крышке, как выжженная.
Он поставил коробку обратно, стараясь не смотреть на неё, и продолжил готовить.
Но дети, которые пришли в этот день, казались… другими.
Они часто оборачивались на него, как будто ждали, что он скажет что-то особенное. Один мальчик лет шести, стоя в очереди за пиццей, вдруг наклонился и прошептал:
— Мы помним тебя, мистер Винс.
Эдгар застыл.
— Что ты сказал?
— Пиццу с сыром, — улыбнулся мальчик, и глаза его стали обычными, живыми.
Но Винс уже почувствовал, как холод пробежал по коже.
Вечером, когда зал опустел, он остался один.
Сидел на кухне, механически чистил нож, и тут лампы начали мигать.
В тишине он услышал лёгкий стук — словно кто-то маленькими пальцами барабанил по столу.
Потом… смех. Тот самый детский смех, что он ненавидел, но теперь он звучал иначе — глухо, как будто доносился из-под пола.
Эдгар подошёл к люку в подвал. Приоткрыл. Тьма, запах пыли… и хор. Уже громче:
But tonight… you belong to me.
Он захлопнул люк и отступил.
Но когда обернулся к дверям, они были уже закрыты. Замок защёлкнут.
Винс остался один в пиццерии.
И не знал, что хуже — открыть люк или ждать, когда они выйдут сами.