Песок

Песок

Об этом поселке местные не любят рассказывать. А если и говорят, то только дальним родственникам, которые изредка приезжают к кому-то погостить. И то, вспоминают о нём урывками, с налетом таинственности и всегда с недосказанностью. Узнав, что я писатель, один мужчина лет пятидесяти, которого односельчане называли Библиотекарем, согласился рассказать мне эту историю при условии, что я не буду называть ни его имени, ни название загадочного поселка, ни приблизительного географического места, где он находится. Я согласился.
Поэтому привожу вам его рассказ практически дословно.

Пустошь день за днем брала своё. Она наступала на поселок с наветренной стороны, заметая тропы людей и животных новым слоем желтого песка. Поселок опустел давно, но даже тогда оставались десять человек, которые поддерживали проходимость улиц, если не во всем поселке, то на пятачке возле своих домов.

В этом году жителей осталось трое. Старик с древним именем Епифан, пенсионерки: Клавдия Семеновна и Софья Захаровна. Епифан жил здесь с самого основания поселка, его здесь родили, здесь он учился, отсюда ушел в армию и сюда вернулся после службы. Епифан был молчаливым, но не нелюдимым. Добрый старик с насмешливыми глазами. Он никогда не был женат, но по слухам, был многодетным отцом не то двенадцати, не то шестнадцати детей. То были поселковые слухи. Каждый год, когда Епифан зачем-то уезжал из поселка в город, молва приписывала ему по возвращении еще одного или пару деток. У самого Епифана никто ничего, естественно, ни разу не спросил. А надо ли это, когда всё и так ясно?

О Клавдии Семеновной отзывались, как о великой труженице. И неспроста. Её дом до сих пор был ухожен, несмотря на то, что злые ветра то и дело наметали к нему песка на метр, а то и на полтора. Клавдия Семеновна была крепкой женщиной и сильной старухой. Её искривленные в толстых суставах пальцы, были такими крепкими и сильными, что она могла с одним только усилием кистей рук разгребать возле дома песчаные насыпи. Софья Захаровна наоборот, чахла и вот-вот должна была помереть, если не в этом году, так в другом.

К смерти местные относились философски, не цинично, а так, как относится городской человек к опозданию на автобус. Досадно, конечно, но ничего, через пять минут придет другой.
Был прекрасный летний вечер. Солнце ласково освещало оранжевым светом песчаные дюны, сверкало в стеклах призрачным золотом, светилось в глазах обитателей поселка радостью прожитого дня. Наутро Епифан и Клавдия Семеновна схоронили Софью Захаровну. До этого она пропала на пару дней, и Епифан, придя её проведать, увидел, что она уже лежит в гробу.
У местных установился такой обычай - ложиться спать в гроб,- чтобы потом не приходилось перекладывать. Епифан прочно приколотил крышку гроба и вытащил волоком гроб из дому.
Похороны проходили скромно. Поминки не проводили.

- Да и зачем, если скоро все свидимся?- сказал как-то Епифан.

Песочные часы пустыни продолжали сыпаться. Следующей умерла Клавдия Семеновна. Она предусмотрительно поставила свой гроб на веранду, так чтобы тащить на улицу её было легче.
Епифан остался один посреди пустыни. Пустые глазницы, заброшенных домов, таращились на него укорительно.

- Почему ты еще жив, старик?- слышалось ему в мыслях, когда он проходил мимо полузасыпанных строений.
Но его не пугало одиночество. Он был один при жизни, и смерть ничего не могла сделать с ним, кроме как кристаллизовать его состояние навечно. А вечность была для Епифана слишком большой величиной, чтобы о ней думать до тех пор, пока он жив.

Старик выходил на террасу и пил чай из самовара. Чай был крепкий, горький и вяжущий совсем как неспелая хурма.

Посреди пустыни с её палящим зноем, дед неизменно был обут в валенки и одет в шинель. Шапку поела моль, проделав в ней такие дыры, что надевать ее, было бесполезно. Став пожилым, Епифан мёрз даже летом.

- Ну и зябкое лето - думал он. Хотя день был сухой, ветер горячий, а градусник показывал 27о С. Однако Епифан никак не могли согреться. Боль в коленях стала для этого пожилого существа другом, товарищем, который всегда был с ним. Старик стал относиться к боли, как к индикатору жизни.

- Если болит, значит, я ещё живой.

Но что было странно для Епифана, так это то, что боль в коленях перестала его волновать. Она никуда не делась, но стала ему безразлична - это было признаком приближающейся смерти.
Единственное, что не покинуло Епифана до этого дня, чувство холода в руках и ногах. Сколько не кутался старик в шинель, свитера и шарфы, согреться он почему-то не мог. Даже горячий чай не мог прогреть его застывающее нутро.

Тогда старик встал. Разделся до трусов и вышел на горячий песок. Ступни стали чувствовать тепло и покалывание. Епифан лег на спину, а пустынный ветер начал играть с его бородой.
Ему вспомнилось детство. Вспомнилась юность. Захотелось вернуться в дом, одеться и еще разок съездить в город, но тело не слушалось. Его иссохшие руки и ноги стали неимоверно тяжелы.
Епифан попытался перевернуться, но не смог. Сердце стало биться сильнее, глаза забегали, как у человека, который при подъеме на крутой склон ищет подходящий выступ или растение, за которое можно ухватиться.

- Был Епифан – и нет его. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного. – Сказал Епифан.
Его глаза смотрели в небо. Он долго лежал на песке и не мог подняться. Наконец, солнце сжалилось над стариком, и солнечный удар лишил его чувств.

К телу Епифана подошла сама Пустошь. Это была высокая сухая старуха, на чьих зубах скрипел песок, а глаза высохли и провалились в черные впадины глазниц. Костлявыми пальцами стала она гладить Епифана по голове и нашептывать змеиным шипением ласковые слова. Пустошь рассказывала старику о своей любви и ненависти, говорила о древнем и темном небытии и далеком будущем. Она смеялась над настоящим и плакала о том, что не сбылось, хотя было так близко.
Старуха встала, выпрямилась во весь рост, стала прогуливаться в завоеванных без боя владениях, где умер последний противник её власти. Горько было Пустоши править этой мертвой территорией, но таково было её предназначение.