Петербург. Протокол «навь»

ГЛАВА 1. ЖЕТОН И МОЛЧАНИЕ

Коломна дышала. Не так, как живые — вдох-выдох. Она дышала обратно. Втягивала шум города в свои каменные лёгкие и выдыхала тишину, густую, как кисель. Здесь правила не Навь, а её тихая сестра — Тоска. Стяги-Блудники здесь не ходили. Они прорастали из трещин в асфальте, как бледные, человекообразные грибы, тихо покачиваясь под несуществующим ветром. Заражали не слюной, а резонансом. Задержишь взгляд на их пустых лицах дольше пяти секунд — и в горле встанет тот самый ком, от которого они и сгинули.

Лев не смотрел. Он водил взглядом по карте, но видел пространство между строками. Его маршрут был не линией, а паутиной вероятностей: здесь тень глубже положенного — значит, в подвале гнездо Паникёров. Здесь стекло блестит слишком правильно — ловушка Стяжателей. Его работа была не картографией, а диалогом с бредом, где каждая деталь была словом.

Выстрелы прозвучали не как нарушение тишины, а как её логичное продолжение. Будто сама Тоска Коломны выдохнула нарыв гнева. Хлопки автоматов Правительства (короткие, экономные, как пункты в уставе) и рваный рёв самоделок с Востока (гневный, хаотичный) сливались в один диссонанс. Но странность была в другом: звуки не противоречили друг другу. Они звучали в унисон.

Лев приник к стене, став частью её рельефа. На площади не было боя между людьми. Люди сражались бок о бок. Агенты в камуфляже и оборванцы в коже спинами друг к другу, создавая живую крепость. А в центре, внутри кольца, двигалось Оно.

Стяг. Но не Берсерк, не Блудник. Его тело было вытянуто, как у пловца, а движения — пластичными, почти бесшумными. Он не атаковал. Он зондировал. Метнулся к левому флангу — отпрянул, едва стволы повернулись в его сторону. Отскочил назад, спровоцировав двух восточников на выпад, и тут же, как пружина, ударил в образовавшуюся брешь. Он не издавал звуков ярости. Он щелкал — быстрыми, сухими щелчками, словно считал такты или передавал сигналы в ультразвуковом диапазоне. Это был не мутант. Это был Дирижёр. Он управлял не собой — он управлял темпом боя, заставляя людей танцевать под свою молчаливую музыку смерти.

Лев почувствовал, как у него свело челюсть. Не от страха. От узнавания. Он видел эту тактику. Не в жизни. В старых довоенных фильмах про спецназ. Это был протокол.

Один из восточников, раненный в живот, откатился к груде кирпича. Его взгляд, полный животной боли, встретился со взглядом Льва. Не было просьбы. Был порыв, последний импульс утопающего, который должен бросить бутылку с запиской. Парень, захлёбываясь, сунул руку за пазуху и швырнул в сторону Льва небольшой, окровавленный предмет. Не попросил поднять. Бросил, как гранату, в мир информации.

Предок ударился о камень у ног Льва. Жетон. Круглый, тяжёлый, с потускневшим якорем. Кронштадт. Но гравировка была не «КБФ». Стилизованные буквы гласили: «ОКР-α».

И тут раненый, глядя прямо на Льва, прошептал не «завод». Он выдохнул слово, от которого похолодела спина:
— ...инкубатор...

И его горло перестало работать, потому что Дирижёр, закончив с последним агентом, оказался рядом. Но он не добил парня. Он склонился над ним, как врач. И в этот момент Лев увидел его глаза. В мутной плёнке Нави плавали два чёрных, идеально круглых зрачка, как у кальмара. И эти зрачки повернулись к Льву. Не голова. Глаза. Самостоятельно.

Раздался рёв мотора. В переулок, словно из ниоткуда, выкатился броневик Петровцев. Не УАЗ. Старый «Волгаган» с глушителями, работавшими на удивление тихо. Из него вышли трое. Не в гражданском. В длинных, серых плащах, как у довоенных учёных или архивариусов. Их лица были бледны, почти прозрачны в сумерках.

Дирижёр, завидев их, издал не шипение и не щелчок. Он заглушил. Все его движения разом прекратились. Он выпрямился, повернулся к людям в плащах и склонил голову набок — жест не агрессии, а доклада. Один из Петровцев едва заметно кивнул. И тогда Дирижёр, не глядя больше на Льва, растворился в тени, двигаясь не как беглец, а как курьер, выполнивший поручение.

Глава троицы, мужчина с седыми висками и руками, слишком нежными для этого мира, подошёл. Его глаза были цвета промёрзшего льда Невы.
— Лев. Собиратель путей, — его голос был без тембра, как голос синтезатора, научившегося говорить по учебнику. — Вы стали свидетелем утечки экспериментального образца. Досадная техническая неполадка. — Он говорил о Дирижёре, как о сбежавшей лабораторной крысе. — Ваша ценность — в вашей независимой перспективе. Эта перспектива сейчас загрязнена. Мы предлагаем процедуру очистки данных. Вы передаёте нам все артефакты с места инцидента, мы стираем этот эпизод из наших общих отчётов. Взамен — пожизненный паёк, иммунитет от призыва всеми сторонами и доступ к Архиву карт 40-х годов. Вы продолжите быть глазами города. Но видеть вы будете только то, что полезно для его... выздоровления.

Он протянул руку. Не за жетоном. За всем, что Лев понял. Это был не торг. Это была хирургическая операция по удалению неудобного знания.

Лев медленно поднял взгляд. Он посмотрел на жетон «ОКР-α» в своей руке, на безжизненные тела, на бесстрастные лица Петровцев. Он кивнул. Едва заметно. Жест человека, который взял паузу, чтобы перевести дух перед прыжком в бездну, о существовании которой только что узнал.

Он сунул жетон в карман, чувствуя, как холод металла прожигает ткань.
— Карты, — тихо сказал он, — мне нужны карты глубже. Не улиц. Того, что под ними. И что на том берегу.

Глава 2: Архив под асфальтом

Пожизненный паёк и доступ в Архив Петровцев пахли формалином и старой бумагой. Льву открыли зал с голографическими проекторами и стеллажами цифровых кристаллов. Всё было идеально каталогизировано и бесполезно. Здесь лежала официальная история — карты переделов, отчёты о стычках, списки потерь. История, которую Петровцы продавали всем сторонам, чтобы те лучше воевали. История-приманка.

Льву нужна была история до истории. Тайная сеть города, на которую нарос этот гнойник кланов. Он просил карты «глубже». Ему дали проекции тоннелей метро, коллекторов. Но он чувствовал — это верхний слой. Где-то должна была остаться схема костей, а не кожи.

Он нашёл её не в Архиве, а там, где и следовало искать картографа-отщепенца — в мусоре. На заброшенной стройке у Обводного канала, в контейнере с довоенными чертежами, которые никто не удосужился сжечь. Рулон промасленной бумаги, пахнущий пылью и временем. Генеральный план инженерных сетей Ленинграда-Санкт-Петербурга, 2050 г. Последний полный свод, созданный за семь лет до Нави.

Он развернул его в своём убежище, при свете керосиновой лампы. Это была не карта. Это была анатомия титана. Артерии теплотрасс, вены кабельных коллекторов, кости опор мостов. И там, пунктиром, уходящим под акваторию залива от мыса Лахта, — «Технический тоннель №2. Назначение: обслуживание КОС „Кронштадт-2“. Глубина залегания: 12-18 м. Протяжённость: 5.8 км».

КОС. Канализационно-очистные сооружения. Идеальное прикрытие. Кто полезет в тоннель для сточных вод?

Лев принялся строить план не как солдат, а как инженер-диверсант. Он рассчитывал не на силу, а на невидимость и знание. Пять дней превратились в уравнение с десятком переменных: циклы патрулей Правительства у Лахты, маршруты рейдов Востока, места скопления Стягов-Берсерков (их привлекали шум и вибрации стройки). Он изучал расписание тишины — те редкие часы, когда даже мутанты замирали, будто получая команду на отдых.

Жетон «ОКР-α» лежал на столе, холодный и многозначный. Опытная Конструкторская Работа? Ограниченный Контингент Реципиентов? Он знал одно: «α» — это всегда первый образец. Первый в серии. То, что он видел в Коломне, было не случайной мутацией. Это был продукт.

На пятый день план кристаллизовался. Он выглядел безумием. Но в мире, где воздух может заразить тебя тоской, а нейтралитет — смертельной ложью, безумие было единственной формой логики.