Пищеблок. Последняя смена

Пролог

От автора:

Посвящается памяти Батькова Алексея Александровича, который был лучшим вожатым и хорошим другом.

– Да точно вам говорю! – высокий парень, чей рост равнялся длине лагерной койки, хлопнул рукой по матрасу.

Молодой вожатый, в это время как раз проходивший рядом, услышал его возмущенный шепот.

– Так, чего шумим? Отбой для кого? – нахмурившись, спросил он, заглянув в палату.

– Митри Геннадич, вы же специалист по призракам? Я им говорю, что в нашем лагере водится призрак утонувшего пионера, а они не верят, – и высокий парнишка обвиняюще ткнул пальцем в своих соседей, таких же пацанов лет четырнадцати.

То, что время уже позднее, и вожатый заглянул, чтобы поругать их, его ничуть не смущало, уж слишком он хотел доказать свою правоту.

– Тааак… – протянул Дмитрий Геннадьевич, скрестив руки на груди. На секунду задержавшись на пороге, он шагнул в палату, прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить остальных, и добавил, задумчиво глядя в окошко: – Ну, ты и прав, и неправ одновременно. Где это видано, чтоб в лагере пионеры умирали?

– Вот! – торжествующе воскликнул мальчик, на носу которого еще остался след от недавно снятых очков. – Я же говорил!

– Но призрак тут водится, – продолжил Дмитрий Геннадьевич прежде, чем долговязый успел окончательно скиснуть. – Только при жизни он был не пионером.

– А кем? – хором спросили семеро пацанов, привстав на своих койках.

В тусклом лунном свете, лившимся сквозь окошко, их кожа казалась бледнее обычного, а лиц толком было и не разглядеть.

– Я вам расскажу, только потом сразу спать ложитесь! – серьезно предупредил вожатый, и дождавшись кивка, начал таинственным полушепотом: – Все же знают, что раньше тут буржуйские дачи были? Ну так вот, прямо в соседнем домике, где сейчас первый отряд, жил один молоденький буржуй. Ему, как щас вам, примерно, было, он на лето приехал сюда вместе со своей бабкой. Думали, что здесь их революция не достанет…

– И че, это он что ли утонул? – охнул долговязый.

– Нет, он не тонул, – покачал головой вожатый, усмехнувшись в кулак. – Он даже в Волге ни разу не купался, потому что воды боялся. Так вот, раньше он в этоме месте никогда не был…

– Почему не был? Чего это, он бабушку свою что ли ни разу не навещал? – удивился другой парень, лежавший на левой от входа койке.

– Мама его раньше не отпускала так далеко, а тут решила, что он уже достаточно взрослый, да и на дачах ему будет безопасней, – терпеливо пояснил вожатый. – Так вы слушать будете, или как?

– Будем-будем! Рассказывайте, Митри Геннадич, – тут же дружным хором закивали пионеры.

Услышать байку про призрака хотелось всем.

– Днем, как только они приехали, бабушка сказала внуку строго: «Миша…», – продолжил Дмитрий Геннадьевич.

– А можно не Миша? Пожалуйста, пусть будет не Миша… – пискнул мальчишка, что по сравнению с остальными, выглядел совсем еще ребенком.

– Хорошо, не Миша, – покорно согласился вожатый. – Пусть будет… м-м… Матвей. Против Матвея ни у кого нет возражений? Чудно. Так вот, бабка сказала внуку: «Матвей, гуляй, где хочешь, хоть целый день напролет, но как только стемнеет, ты должен вернуться домой и ночью никуда не выходить! Ты меня понял?». «Понял, бабушка, – покорно ответил Матвей. – А почему?». «Ночью по деревне бродит зло, которое забирает себе непослушных детей!», – воскликнула бабушка. Конечно, сперва Матвей подумал, что все это просто байки и пугачки, чтобы он вовремя домой возвращался. Но бабушку свою он любил, так что спорить не стал, решив послушаться. В первый день Матвей гулял, бегал по деревне и даже ходил к речке смотреть на воду, но вернулся домой еще до того, как солнце скрылось за горизонтом. Во второй день тоже все было в порядке, а вот на третий день он заигрался с соседскими мальчишками и опомнился, когда уже стемнело. Сперва Матвей шел не слишком-то и торопясь. Ну подумаешь, задержался… так ведь он немного, всего на полчасика. А бабка поругает, а потом все равно пирожков ему нажарит. Но затем Матвею стало как-то не по себе…

– Ой! – вскрикнул кто-то из пионеров, но остальные зашикали на него и он пристыженно замолчал.

– Матвей ускорил шаг, – продолжил вожатый, не обратив на это внимания. – И вскоре он уже со всех ног бежал домой, только пятки сверкали. От страха волосы у него на руках встали дыбом, и ему все казалось, что кто-то смотрит на него из кустов. В ушах Матвея стоял шепот сотен разных голосов, звавших его по имени… «Матвей, Матвей, Матвей, – на разные лады повторяли они, так что парню хотелось зажать уши, лишь бы их не слышать. – Остановись, Матвей, лучше иди к нам, тебе будет хорошо с нами». Но Матвей все бежал и бежал, и наконец, он увидел дом бабушки. Взлетел на крыльцо, дернул ручку мокрыми от пота ладонями… заперто.

– И че, его сожрали? – охнул парень, спавший возле самого окна. Он изо всех сил старался, чтобы голос его не дрожал, но выходило скверно.

– В кусты утащили, ироды… – предположил долговязый.

– Нет, вы оба не угадали, – хитро прищурился вожатый. – Матвей оказался умным мальчиком и залез в открытое окно первого этажа. Ему было так страшно, что он даже не рискнул идти в свою комнату, и лег прямо на пол. Да так и уснул, хотя это было сложно, ведь все стены небольшой каморки, в которой он оказался, были увешаны странными портретами, что казались живыми… а утром Матвея нашла его бабушка. Мальчик так и лежал на полу, мертвый и холодный, а волосы его стали абсолютно седыми.

– А портреты? – свистящим шепотом спросил долговязый.

– А портретов в комнате не было, только окна. Никто не знал, что напугало Матвея, но с тех пор его призрак бродит по округе и ищет тех, кто не послушался старших и вышел на улицу ночью… – закончил вожатый. – А теперь спите.

И улыбаясь в кулак он вышел из палаты. Прежде чем уйти в вожатскую, он еще успел услышать, как один из пионеров возмущенно прошептал:

Глава 1

Вода за бортом пенилась, разлетаясь мелкими радужными брызгами. Яркое солнце светило еще пока сбоку, а не сверху, но уже заметно припекало макушку. По небу плыли редкие белоснежные облака, влажный ветер с привкусом рыбы обдувал горячую кожу.

Мотор речного трамвайчика рычал, деля надвое гладь Волги и неся своих пассажиров в неведомые дали. Точнее, дали были очень даже ведомыми, и Жека горько сплюнул в зеленоватую воду, словно это могло развернуть трамвайчик в обратную сторону, избавив его от мучений.

– Скоро причалим, – дядь Коля, отчим Жеки, положил руку тому на плечо.

Но парень недовольно сбросил широкую мужскую ладонь, и дядь Коля отступил, больше не желая тревожить своего пасынка.

Да и как тут было не сбросить эту руку? Что он, маленький что ли, чтоб его жалеть? Четырнадцать лет, как-никак, почти взрослый, почти комсомолец. И тут вдруг эти нежности, словно он телок какой неразумный, по мамке скучающий.

Тем более, что Жека и не скучал вовсе. Скорее злился от того, что мать сослала его в лагерь под конец лета. У него ведь и в городе было полно интересных дел – лазать с пацами по крышам, жевать гудрон, бегать купаться на реку, или ловить голубей. С голубями вообще тема – девчонки так пищали, когда они в прошлый раз напихали пернатых в мешок, да принесли им в подарок. Только Катька хмурилась, жалея птичек, но Катька та еще зануда, хотя глаза у нее красивые.

Жека думал, что через пару недель все-таки сможет ее впечатлить – он с прошлой зимы копил на гитару, потом брал уроки у старшака, который так здорово на ней лабал, что вокруг него всегда крутились девчонки. И вот, когда Жека наконец решил, что почти готов явиться во двор с гитарой наперевес, да исполнить что-нибудь крутое, как мать огорошила его новостью о лагере. Да еще и ехать туда надо было с этим вот… дядь Колей.

Отчима Жека не любил.

Его отец умер семь лет назад, а три года назад мать привела вот этого… Нет, по-человечески Жека ее понимал. Тяжело одной дитё тянуть, да и что соседи скажут? Но сердце все равно противилось чужому мужику в родном доме. Да ещё и такому убогому…

Жека поморщился.

Речной трамвайчик уже взял курс на берег и теперь с палубы его виднелся деревянный причал, обитый старыми покрышками, узкая полоска пляжа и сосновый лес с золотыми, в солнечных лучах, стволами. К аромату влаги, рыбы и водорослей примешивался густой запах хвои.

Дядь Коля, а по паспорту Разумовский Николай Александрович, привалившись к выкрашенной в белый ограде палубы, разглядывал песок, на который накатывали узкие барашки волн и тихонько скрипел зубами.

Вот и делай добро людям.

Он, понимаешь ли, устроился в пионерский лагерь вместо положенного отпуска. Выбил путевку для пасынка, чтоб тот не в душном городе торчал, а на природе свежим воздухом дышал. И на тебе, от щенка никакой благодарности, только рожу кривит. Упустила его Ленка, явно упустила. Никакого уважения к старшим, зато в комсомольцы метит, взрослым себя мнит. А у самого молоко на губах не обсохло.

Эх, что за жизнь… надо было ему в Тольятти ехать, когда только завод строился, а не в Куйбышеве оставаться. Сейчас бы квартиру получил – всем тогда, говорят, давали. Жил бы, как белый человек, а не ютился бы в Ленкиной тесной однушке, точно пёс приблудный.

Но тогда и Ленку бы не встретил, а ее он, вроде как, любил. И Жеку, если честно, тоже любил, и даже поучать его постоянно из-за любви этой грубой и пытался. Хотел, как родного сына воспитать, а выходило только цапаться, да скандалы разводить.

Речной трамвайчик надрывно прогудел и мягко толкнулся крашенным боком в резиновые покрышки причала. Группка людей, среди которых Жека был единственным подростком, ровным строем покинула трамвайчик и столпилась на берегу.

До начала смены оставалось ещё несколько дней, и пока что лагерь готовился к приему пионеров. А Жеку мать отправила сразу с отчимом, чтоб потом не бегать самой, сумки его не тягать.

И теперь он несколько смущенно разглядывал стайку молодых парней и девушек, приехавших вожатствовать последнюю в этом году смену, да пару женщин постарше, не то поварих, не то просто местных из соседней деревеньки, решивших добраться сюда за компанию, не то ещё кого. В целом Жека обычно скромностью не отличался, но это во дворе, когда вокруг были такие же, как и он, пацаны.

Тем более, что на борту дядь Коля уже всем успел растрепать, кто они такие и почему пионер явился на смену раньше положенного.

На берегу прибывших никто особо и не встречал – чай не дети, сами разберутся.

Чуть потоптавшись, группа взрослых и один подросток миновала железные ворота, над которыми красовалась табличка «Буревестник», прошествовала мимо гипсовой статуи горнистки и двинулась дальше по асфальтовой аллее – заселяться.

Впереди всех четким уверенным шагом двигалась Ниночка, невольно ведя за собой всех остальных, хотя только она и была тут новенькой, если не считать дядь Колю с Жекой. На последнюю смену Ниночку прислали взамен другой вожатой, а остальные просто возвращались в лагерь после небольшого отдыха между заездами.

Впрочем то, что в “Буревестнике” Нина оказалась впервые в жизни, ее не особо смущало – порядки во всех лагерях одинаковые, а она не первый год вожатой ездила. Так что ей не привыкать.

Хотя, конкретно «Буревестник» от остальных несколько отличался. Привычные безликие постройки-коробочки соседствовали здесь с резными теремками, похожими на нарядных матрон, и оставшимися ещё с дореволюционных времён. Вроде раньше тут дачи буржуйские были, но в историю Ниночка особо не вникала – она была больше по математической части.

Мельком глянув в разнарядку, девушка свернула в сторону корпуса для первого отряда.

– Первый? – по пути к ней пристроился парень, коротко стриженный, с едва заметной рыжиной в волосах и вполне заметными мускулами.

«Физкультурник», – с легким пренебрежением подумала Нина, а вслух кивнула:

Глава 2

Сбежать куда-то ночью у Жеки не получилось – когда он вернулся, дядь Коля все-таки разглядел едва заметные влажные пятна на его брюках и не на шутку разозлился.

– А если бы ты утонул, а? Чтоб я матери твоей говорил? – кричал он, брызжа во все стороны слюной. – Голова у тебя для чего на плечах, я спрашиваю?

От этого крика пузырьки с лекарствами в шкафчиках мелодично задрожали, а где-то снаружи заскулил пес, но быстро смолк. Мужчина даже замахнулся для подзатыльника, но все-таки не ударил.

– Я плаваю прекрасно, – возмутился Жека.

Стыдно ему не было и своей вины парень не чувствовал – что он маленький, чтоб утонуть? Да и не дурак, на глубину, где течение сильнее, лезть.

– И пловцы тонут, – махнул рукой отчим как-то устало, но больше ругаться не стал.

Знал, что бесполезно, и что Жека его мнение не воспринимает, а если все-таки и воспринимает, то только в штыки. И в очередной раз пожалел, что потянул сюда пасынка – не выйдет из них отца с сыном, как не старайся. Слишком уже большим Жека вымахал, слишком упрямым и глупым. Надо было его в городе оставлять, да сейчас поздно уже об этом думать – смена вот-вот начнется, обратно пацана не вертать.

Смена действительно подкралась незаметно – Жека даже глазом моргнуть не успел, как протяжным гудком оповестил о своем прибытии речной трамвайчик, а под железной вывеской лагеря собрались пионеры.

Выбраться ночью из медпункта Жеке так в итоге и не удалось – если еще днем дядь Коля за ним особо и не следил, то вечерами неизменно входная дверь запиралась на ключ. А рамы окон тут были приколочены и не открывались, кроме верхних маленьких квадратных форточек. Жека глянул на них лишь однажды, но сразу решил, что в такую щель ему тихонько не вылезти. Либо разбудит всех в округе, либо и вовсе, застрянет наполовину, так что даже пробовать не стал.

Впрочем, Жеку все это не сильно расстроило. Зайца он так и не поймал, чтоб его втихаря пожарить, хотя ловушки по всему окрестному лесу расставил. Ну так, мало ли… зато он церквушку изучил вдоль и поперек, как и каждую сосну рядом с лагерем, и теперь ему и без того было, чем хвастаться перед сверстниками.

Как верно заметила Светлана Ефимовна, прозванная за глаза Котлетиной, еще на летучке, три дня – это вам не “целых три”, а “всего три”, и пролетели для вожатых они быстро.

Казалось бы, еще вчера в “Буревестнике” было тихо и мирно, а сегодня все пространство до самых верхушек вечнозеленых елей наполнилось шумом, смехом и детскими голосами.

– Раз, два, три… – Нина сосредоточенно пересчитывала пионеров первого отряда, бормоча себе под нос.

Бесполезный Лешка стоял рядом, белозубо и абсолютно не к месту улыбаясь.

Две девочки, бойкие на вид, с восторгом разглядывали его, то и дело хихикая и толкая друг друга локтями.

Да уж, и не дети они уже, формы вон какие под цветными футболками проступают, у некоторых побольше, чем у самой Ниночки. Но пока еще и взрослыми их язык назвать не повернется: в лицах все равно есть ребячья округлость, в глазах – счастье самой ранней молодости. Сложно Нине будет в эту смену – она как-то привыкла больше к младшим отрядам, чем к вот таким, уже подрощенным. С младшими и помягче можно быть, и как вести себя с ними знаешь – пожалеть, приголубить, на коленку подуть, если кто ушибся. А этим вот дылдам разве подуешь?

– Ты помогать собираешься? – прошипела Ниночка, оторвавшись от несколько печальных мыслей, а громче добавила: – Первый отряд, разбейтесь на пары и следуйте за нами с Алексеем Александровичем!

До корпуса-теремка, к счастью, добрались без приключений и в полном составе – только прибывшие, дети еще не успели познакомиться настолько, чтобы что-то отчебучить, и пока лишь больше приглядывались друг к другу. Кроме тех двух девчонок, Кати Михайловой и Насти Подколдиной, бывших видимо подругами, или одноклассницами.

– Сейчас мальчики и девочки делятся на группы по семь-восемь человек, чтобы распределиться по палатам, – командным тоном проговорила Нина, когда вожатые вместе с пионерами столпились на крылечке своего теремка.

– О! Тогда я с ними! Вместе нас уже трое! – из кучки ребят выскочил худющий паренек, похожий на палку, и подхватил под руки Катю с Настей.

– Мальчики отдельно, девочки отдельно. Ты девочка, Сережа? – вскинула брови Нина.

На имена память у нее была отменная, что немало помогало ей в работе вожатой. Ну и ответственность тоже помогала – в отличие от того же самого Алексея, она заранее выучила список своих пионеров, а сегодня сопоставила имена с внешностью у тех, с кем успела познакомиться.

– Нет, но я хочу быть с девочками, – выдал Сергей, под смех других ребят.

Нина посмотрела на Алексея, и под ее суровым взглядом тот выдал, растерянно почесав затылок:

– Зато девочки с тобой не хотят. Верно, девочки?

– Да, Лексей Саныч, – дружно закивали подружки, хлопая глазками.

– Вот и порешили, – довольно улыбнулся “Лексей Саныч”. – А ты, Сережа, если себе коллектив для сна не выберешь, придется и вовсе не спать. Идите расселяться, потом будем название для отряда придумывать.

Бросив на Лешку недовольный взгляд, Нина повела детей внутрь корпуса.

Сам Алексей так и остался на крыльце. И послали же ему эту правильную… жаль, Валька ногу повредила, с ней вожатствовать было куда веселее. Да и Улька со второго отряда тоже хорошая, но ему достался командир в юбке.

Обычно женщины любили Лешкины широкие плечи и румяные щеки, а Лешка любил женщин, причем любой комплекции. Но на Ниночку его обаяние особо не действовало – она только кривилась, закатывала глаза и морщилась.

И от этого Лешка начинал злиться, заранее предчувствуя, что его последняя смена в “Буревестнике” будет подпорчена.

Зато у Жеки все складывалось самым замечательным образом.

Только в самом начале возникла небольшая заминка, когда прибывшие на смену пионеры вышли на берег.

Некоторые уже успели познакомиться во время путешествия на речном трамвайчике, и когда к кучке почти собранного второго отряда прибился Жека, посмотрели на него с легким недоумением.

Глава 3

Николай Разумовский шел в пищеблок, чтобы пообедать. Надо было, конечно, раньше это сделать – сейчас время пионеров, столовая, небось, вся на ушах стоит от наплыва голодных ртов. Но готовя оборудование к торжественной линейке в честь открытия, дядь Коля совсем замотался и забыл, а дольше ждать было уже невмоготу. Живот урчал, ведь утром он так и не позавтракал. Только проследил, чтоб этот засранец-Женька голодным не остался, а про себя как-то забыл. Ему-то торопиться было некуда, а у пацана первый день смены, знакомство с коллективом, заселение в отрядный домик-теремок. В общем, дел куда больше, чем у самого дядь Коли, и все важные.

Эх, и все-таки красиво здесь… тихо, спокойно. И дышится легко, и воздух пахнет солнцем, сосновой хвоей и близостью Волги. В Куйбышеве совсем иначе – там пахнет пылью, горячим асфальтом и суетой города. А на природе даже спится как-то по-другому, словно крепче и лучше… старым он что ли стал совсем, раз к земле потянуло?

Остановившись, Николай прислушался к звонким голосам пионеров, кричащих речевки – он еще не видел их, но уже слышал этот монотонный гул, похожий на шум волн, лижущих песок.

В столовой пока еще было довольно тихо, но стоило дядь Коле усесться в дальнем углу и приняться за щи с кислой капустой, как и пионеры подоспели. Помещение тут же наполнилось смехом, строгими окриками вожатых и звоном алюминиевых ложек.

Мужчина взглядом поискал своего пасынка – тот сидел неподалеку, со своим отрядом. Приветливо махнул ему рукой, но Жека отвернулся, сделав вид, будто не заметил, хотя Николай видел, что все он прекрасно заметил.

Снова стало обидно, и еще как-то противно. Он для этого щенка все, а в ответ ему кукиш без масла.

Наскоро доев, дядь Коля подхватил пустую посуду, поставил ее на отдельный специальный стол и пошел к выходу. Вот еще, будет он на всяких молокососов внимание обращать. У него самого дел еще по горло – надо снова аппаратуру перепроверить, чтоб в первый же день накладок не случилось. А Ленка пацана упустила, и не изменить теперь этого.

На улице Николай Александрович поостыл. Сбавил шаг, наблюдая за пустыми в этот миг дорожками и внезапно даже для самого себя решил немного прогуляться.

Ничего с техникой не случиться, а он после приезда и не осмотрелся здесь толком. Сперва все с местным доктором болтал – Вадимыч оказался человеком интересным, многое про жизнь знающим, опыт большой за плечами имеющим. Говорить с ним было легко, так что сдружились они быстро. А когда Вадимыч был занят, дядь Коля все Жеку караулил – ходил за ним тайком, издалека наблюдая, чтоб пацан к речке не сунулся и не утонул. Вечерами дверь по три раза проверял, и спал чутко – знал, что Жека весьма шустрый и любознательный парнишка, за которым глаз да глаз нужен.

Ленка бы Николая никогда не простила, если бы с ее сыном чего плохое случилось бы.

Но нынче Жека под контролем вожатых, он теперь их проблема, а Николаю Александровичу можно за него больше не волноваться.

Занятый своими мыслями, мужчина так и гулял еще минут двадцать, все больше по краю лагеря, чтоб снова случайно не столкнуться с Жекой и не разозлиться.

Наконец он оказался возле одного из домиков, только не отрядного. Даже снаружи теремок выглядел обжитым, в отличие от казенщины отрядных корпусов. В окнах тут раздувались белые кружевные занавески, изнутри пахло чем-то теплым и домашним, а на крыльце, на лавке сидел сухонький старичок, застывший, словно статуя.

– Извините, – пробормотал Николай Александрович, отчего-то вдруг оробев.

Рядом с этим седовласым мужчиной он чувствовал себя неразумным ребенком, хотя на самом деле уже давно был взрослым мужиком.

Вопросов, откуда на закрытой лагерной территории вдруг взялся посторонний, у дядь Коли не возникло – об этом почетном пенсионере, которому тут выделили дачу, его предупреждали. И даже просили помочь с электрикой, если у того вдруг что-то случится. Дядь Коля даже знал его имя, но сейчас оно совершенно вылетело у него из головы.

– Что вы, не извиняйтесь, я всегда рад гостям, – добродушно улыбнулся старичок, отчего морщинки вокруг его глаз стали глубже. – Присаживайтесь, не стесняйтесь.

И он похлопал по скамейке рядом с собой.

Николай Александрович осторожно опустился на крашеные деревянные доски лавочки и невольно поежился. Вроде от старика пахло ровно так же, как и от всех стариков – сладкой горечью прожитых лет. Но рядом с ним мужчине все равно было неловко.

– Эх, что за дети сейчас пошли, – пробормотал Николай, чтобы хоть чем-то занять гнетущую тишину. – Вот в наше время они старших уважали куда больше, а сейчас… – и он махнул рукой.

– Мне своих детей заводить все некогда было, а сейчас уже поздно, – вздохнул старик. – Вот, хоть так могу прикоснуться к светлой наивной юности. Но вы зря так… дети всегда были такими. На то они и дети, чтоб мыслить иначе, чем взрослые.

– Иначе, – согласился Николай. – Но тем не менее, времена сейчас другие и мне страшно, что из нового поколения вырастет. Им слово скажешь, а они в ответ десять. Галстуки без гордости носят, как цацки какие-то, и надевают неохотно. И советов не слушают. Меня бы отец за такое поведение выпорол давно. А с этими помягче стараешься, да только хуже делается. И бабье глупое… вот я как-то раз решил своего уму-разуму поучить, там за дело было. Только снял ремень, как мать его на меня налетела, даже пальцем тронуть не дала. Он тебе не сын сказала. А как мне тогда из него человека с большой буквы воспитать, если он по-доброму не понимает?

Николай Александрович и сам не знал, что на него нашло, раз он решил едва знакомому старичку все это вывалить. Но видать давно у него за Жеку болело, а сегодня последней каплей стало.

Не сын… и что, значит теперь ему все дозволено? Но это ведь неправильно… Ленка распустила, а исправить не дает, как кошка на его защиту бросается.

Мужчина сплюнул сквозь зубы и ему снова стало стыдно, что он донимает старика своими глупостями. Николай хотел уже было извиниться и уйти, как старик спросил его, заглянув в глаза:

Глава 4

Отряды ровными рядами стояли по трем сторонам просторной прямоугольной площадки, по случаю торжества начисто выметенной. С четвертой стороны находились колонки и кучковалась лагерная администрация – старшая вожатая Котлетина, директор лагеря, почетный пенсионер, которому государство в знак уважения и за долгую службу выделило тут дачу.

Пионеры перешептывались между собой, разглядывая взрослых, друг друга и зеленые верхушки сосен, протыкавших вечернее небо. Этот шепот походил на гул моря – отдельных слов было не разобрать, но общий шум расслаблял, таинственным образом настраивая на мирный лад.

Наконец, слово взяла старшая вожатая. Гул немного притих, но до конца не угас – пионеры, стоявшие в задних рядах, толкали друг друга. Старшие хихикали, кто-то из младших тоненько захныкал, потому что его заставили стоять на месте, а он не хотел.

Котлетину этот шум не сильно волновал – вожатых она еще могла заставить замолчать, а от детей абсолютной все равно тишины не добьешься, можно даже не пытаться.

Она говорила что-то о том, что “Буревестник” рад видеть всех на последней в этом году смене. Что пионеры должны оправдывать свое звание и носить галстуки с гордостью. Что дети – это будущее, и что она надеется, будто вожатые и отряд станут для каждого, как семья.

Жека слушал ее вполуха. Он молчал, в отличие от того же Жорика, который успел о чем-то поспорить с очкариком-Сашкой и сейчас яростно доказывал свою правоту.

Но и проникнуться речью кругленькой Котлетиной, похожей на румяную пышную булочку, как проникся Богатырь, у него не хватало терпения.

Жека стоял впереди, разглядывая другие отряды.

Если скосить глаза влево, можно было увидеть самых старших ребят в лагере, хотя, на вкус Жеки, они едва ли чем отличались от него самого. Ну, парни может, повыше, почти все, как Богатырь, а в остальном и не скажешь, что сильно взрослее. Вожатыми у них были молодой мужчина с чуть рыжеватыми волосами, которого Жека видел сегодня днем, в окошко своей палаты на сон часе, и девушка со строгим лицом и короткой стрижкой, кажущаяся полной противоположностью Ульяны Ниаминовны.

Тогда Жека посмотрел направо – там стоял третий отряд, показавшийся ему гораздо-гораздо младше. Что это за малыши, словно из детсада? Маленькие такие, будто их родители не кормили.

Единственным, на кого Жека старался не смотреть, были взрослые, потому что сейчас там следил за колонками дядь Коля. Но взгляд парня нет-нет, да невольно сворачивал в ту сторону.

Когда в очередной раз Жека посмотрел туда, встретившись с какими-то особо печальными глазами отчима, он смутился, покраснел и уставился в землю, на свои ботинки.

Жеке было стыдно. Конечно, он видел, как в пищеблоке отчим махал ему рукой. Но не ответил – перед ребятами застеснялся.

Отец Жеки всегда следил за собой. Парень еще помнил, как тот каждое утро брился опасным станком и обещал потом научить делать это и Жеку. А когда однажды он решил отрастить усы, то неизменно расчесывал их перед зеркалом и аккуратно постригал, чтоб были ровнее. А еще он постоянно требовал от матери крахмалить рубашки, и никогда не выходил на улицу в грязных туфлях.

А этот… Жека поморщился.

Дядь Коля сам виноват, что он с ним здороваться не захотел. Посмотрел бы сперва на себя со стороны. Волосы лохматые, на лице щетина, брюки мятые и пыльные, словно он в пищеблок прямо с похмелья из канавы какой притащился. И ладно бы один раз, так он часто так ходил. Не умел следить за собой, и если бы не Жекина мама, то совсем бы, небось, зарос да запаршивел.

И с чего она только выбрала себе такого неряху, когда самого Жеку постоянно ругала за пятна на футболках, или драные штаны?

Занятый своими мыслями, Жека едва не пропустил момент представления отряда, который они так упорно сегодня репетировали с Митри Геннадичем. Но вовремя опомнился, и вместе со всеми стал кричать строчки, что предложил утром Богатырь.

Получилось у них здорово, но у первого отряда вышло все-таки чуточку лучше. А все из-за Балеруна, который сбился в конце и ужасно громко прокричал совсем другую фразу. Он, конечно, сам осознал свою ошибку и стушевался под гневными взглядами ребят и девчонок, да поздно. В итоге последняя строчка вышла нескладно у всего отряда, и Жека приуныл.

Значит, не видать им теперь вечером стращилок, которые Митри Геннадич обещал рассказать, если они лучше всех выступят. А жаль, Жеке хотелось бы послушать чего интересного.

Наконец линейка закончилась торжественным поднятием флага, и после громких аплодисментов и троекратного “ура” отряды замаршировали обратно, по своим теремкам. На повороте Жека спиной почувствовал на себе взгляд дядь Коли, но так и не обернулся, чтобы глянуть в его сторону. В конце концов, отчим сам его сюда притащил, а теперь парень не хотел отличаться от остальных пионеров, чьи родители остались в Куйбышеве.

Вскоре солнце лениво доползло до горизонта, нырнуло в Волгу, да там и осталось, окрасив край неба в сочный малиновый цвет. Казалось, будто где-то на том конце мира разлили малиновое варенье, а вот с востока уже сгущались темно-синие сумерки.

Отряды сидели на верандах, подводя итоги первого дня в лагере.

Несколько печальный Дмитрий Геннадьевич все-таки сдался под напором ребят и рассказал им обещанную страшилку, даже несмотря на проигрыш в пари.

А вот Алексей Александрович довольно улыбался, расчехляя свою гитару.

Ниночка, видя его радость, невольно морщилась. Ну, конечно, три рубля же выиграл, а на пионеров ему начихать. Эгоист он, вот кто. А думать надо не о себе, а о других. Потому что сам по себе человек ничего не значит, и истинную силу обретает только в коллективе. Коллектив АвтоВАЗ построил, коллектив революцию устроил, а разве один человек сумел бы что-то подобное провернуть? То-то и оно.

– Ну, пионеры, что петь будем? – спросил Лешка, умелым движением пальцев перебирая струны.

Ребята тут же затараторили наперебой, предлагая свои варианты.