Письма на белом шёлке

Глава 1

Элоиза сидела в своей маленькой, но опрятной комнате на втором этаже монастыря. Солнечные лучи мягко ложились на белую ткань, расшитую ею цветами, будто благословляя каждое движение её руки. Воздух был наполнен запахом лаванды и пыли старого дерева. В тишине слышался только тихий скрип иглы да её едва слышный напев — старинная церковная песня, которую она знала с детства.

Сквозь небольшое окно тянулся золотой свет — весенний, живой, полный нежности. Он скользил по полу, касался её каштановых волос и тонкой белой шеи, будто обнимая. На миг ей показалось, что мир за этими стенами исчез — остались только покой, солнце и белая ткань в руках.

Внезапно тишину нарушил лёгкий, но настойчивый стук в дверь. Элоиза вздрогнула, подняла голову.

— Войдите, — произнесла она тихо, чуть дрогнувшим голосом.

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Софи — её подруга, почти сестра. Свет из окна осветил её светлые волосы и ясные голубые глаза. Они знали друг друга с тех пор, как Элоизу, осиротевшую, привезли в монастырь. С тех пор они стали неразлучны — делили хлеб, тайны и детские слёзы.

— Софи, это ты, — с улыбкой сказала Элоиза, откладывая иглу. — Я как раз вышиваю... хочешь присоединиться?

Она подняла нить и ткань, словно предлагая разделить этот тихий миг.

Софи покачала головой, и в её взгляде мелькнуло лёгкое беспокойство.

— Нет, милая, не сейчас. Я встретила аббата по пути в храм — он просил передать, что ждёт тебя в своём кабинете.

Элоиза приподняла брови, удивлённо нахмурилась.

— Аббат? — повторила она.

Сердце дрогнуло. Встречи с настоятелем случались нечасто, и обычно — по особому поводу. Когда-то, в первые месяцы, её уже вызывали за неосторожные слова, за поздние молитвы... Но с тех пор она была примером послушания, трудолюбия и кротости. Почему же сейчас?

Софи, заметив, как побледнело лицо подруги, вошла в комнату и опустилась перед ней на корточки. Луч солнца заиграл в её глазах, превращая их в чистый синий хрусталь.

— Элоиза, не волнуйся, — сказала она мягко. — Я уверена, ничего страшного. Наверное, просто хочет поручить тебе новое дело. Посмотри на себя — ты вся побледнела!

Она хихикнула и, чтобы подбодрить, ласково погладила Элоизу по руке, где всё ещё блестела тонкая игла с серебристой нитью.

Элоиза улыбнулась, хотя сердце всё ещё билось чуть быстрее обычного.

— Брось, Софи, я не ребёнок, — сказала она, выпрямляясь. — Ладно... пойду, раз зовёт. А вечером, на ужин, идём вместе. Не вздумай убежать без меня!

Она шутливо пригрозила пальцем, поднялась со стула и аккуратно положила вышивку на сиденье, будто боялась смять цветы, рождённые её руками. Со стола взяла свой старый коричневый блокнот — без него она не выходила из комнаты, словно он хранил её мысли и тишину.

— До вечера, Софи, — сказала она, тепло улыбнувшись.

И, легко расправив плечи, вышла из комнаты, оставив за собой тонкий запах лаванды и еле слышный отголосок песни, которую всё ещё напевал солнечный свет.

Коридоры монастыря тянулись длинными белыми галереями, пахнущими холодным камнем и воском. Сквозь арочные окна проникал свет — мягкий, молочный, как дыхание весны. За окнами расстилались поля, где зелень молодой травы колыхалась под ветром, словно море.

Элоиза шла, чуть наклонив голову, и звук её шагов отдавался в тишине приглушённым эхом по клетчатому полу. Каждый шаг казался слишком громким, как будто нарушал покой этого святого места.

Она крепко прижимала к груди свой блокнот — потертый, с обложкой из коричневой кожи. Под пальцами чувствовалась шероховатость страниц, пропитанных чернилами и мыслями. От волнения ладони стали влажными.

Зачем он позвал меня? — мелькало у неё в голове. Может, и правда — новое поручение? Или... я чем-то прогневила его?

Чтобы унять тревогу, Элоиза раскрыла блокнот на ходу. Между страниц лежало перо, уже слегка запачканное чернилами. Её пальцы дрожали, когда она начала быстро писать, будто перо само вытекало из души:

«Аббат Леметр вызвал меня. Зачем? Я не совершала ошибок... или совершала? Господи, дай мне спокойствие, чтобы не бояться света, даже если он ослепит».

Чернила оставляли неровные следы, и в какой-то миг ей показалось, что сердце стучит в такт этим строкам. Она быстро закрыла блокнот, прижала к груди, словно тайну.

Мимо проходили другие сестры — кто нес корзины с хлебом, кто ведра с водой. Они кланялись ей с мягкими улыбками, не замечая, как в её взгляде дрожит тревога.

Наконец она дошла до тяжёлой дубовой двери кабинета настоятеля. На мгновение остановилась, глубоко вдохнула, потом — выдохнула.

Собрала всё своё спокойствие и постучала.

— Прошу, входите, — отозвался знакомый голос изнутри.

Элоиза приоткрыла дверь и осторожно заглянула.

Кабинет был погружён в полумрак, пропитанный запахом старой бумаги, свечного дыма и времени. За массивным столом сидел аббат Леметр — высокий, седовласый мужчина в чёрном одеянии. Его лицо озаряла полоска света, падавшая из окна, и пыль в воздухе танцевала, как крошечные звёзды.

— Отец Леметр, здравствуйте, — произнесла она, низко склонив голову. — Сестра Софи сказала, вы хотели меня видеть.

— Да, проходи, дитя, — мягко ответил он, отрываясь от бумаг. Его голос звучал устало, но с теплом. — Садись.

Она подчинилась, села напротив, положив блокнот себе на колени и, не замечая, как, снова начала его сжимать — так крепко, что побелели пальцы.

Аббат заметил это, слегка улыбнулся:

— Ты тревожишься, сестра Элоиза. Не стоит. Господь послал тебе добрую весть.

Элоиза подняла взгляд — настороженно, с надеждой.

— Нашлась семья, — продолжил он, — достойные люди, желающие взять тебя в дом в качестве гувернантки для их младшей дочери.

— Гувернантки?.. — тихо повторила она, будто боясь поверить.

В груди защемило. Слово «семья» вдруг вызвало целый рой воспоминаний: дом родителей, запах яблочного пирога, звук кашля отца перед сном... и потом — тишина. Безмолвие сиротства, в котором она жила уже столько лет.

Глава 2

Карета мягко покачивалась на ухабах загородной дороги, за мутноватым стеклом мелькали залитые солнцем луга. Внутри стоял лёгкий запах табака и жасмина. Генриетта Мерсье, сидевшая напротив Элоизы, медленно закурила тонкую дамскую сигарету с золотым мундштуком. Она втянула дым, задержала его на мгновение в лёгких и выпустила ленивое облачко, которое повисло в воздухе между ними, как невидимая завеса. Элоиза сидела прямо, сложив руки на коленях, как учили в монастыре. Её взгляд был устремлён в окно, но мысли — далеко. Всё вокруг казалось ей слишком роскошным, слишком живым после строгих, белых стен монастыря. Кожаные сиденья, запах дыма, блеск колец на руках мадам — всё это давило и завораживало одновременно. Генриетта изучала девушку не мигая, словно редкий предмет, достойный пристального рассмотрения. Её проницательные серые глаза скользили по лицу Элоизы — по мягкой линии щёк, по губам, которые чуть дрожали от волнения, по рукам, сложенным в неестественном спокойствии.

Да, подумала Генриетта, в ней есть нечто. Простота, но не без изящества. Невинность, но с искрой, которую жизнь ещё не успела погасить.

Аббат Леметр рассказал ей всё, что стоило знать: девочка из хорошей семьи, потерявшей всё. Родители умерли от болезни, а её нашли спустя две недели — бледную, измученную, среди мертвецов. С тех пор — монастырь, молитвы, книги, вышивка и послушание. Удобная кандидатура для гувернантки. Тихая, скромная, покорная. Генриетта стряхнула пепел в серебряную пепельницу и, не глядя на Элоизу, произнесла ровным, властным голосом: — Пока мы едем, не будем терять время. Я объясню тебе твои обязанности, Элоиза. Девушка вздрогнула, подняла взгляд. — Ты будешь помогать нашей младшей дочери, Камиль. Учить её манерам, письму, чтению, вышивке. Будешь сопровождать её в прогулках, следить, чтобы она вовремя ела и ложилась спать. В школе она будет с наставницей, но всё остальное время — под твоим присмотром. Её покой, её развитие, её настроение — твоя ответственность. Поняла? Сердце Элоизы забилось быстрее. В этих словах не было ни тени доброжелательности — лишь строгий долг. — Да, мадам... я всё поняла, — произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. Но в начале он всё же дрогнул. Генриетта посмотрела на неё холодно, прищурившись. Затем сделала ещё одну затяжку, и её голос стал ниже, почти угрожающий: — Кушать можешь, когда пожелаешь. Жалование получишь в конце месяца. И запомни, Элоиза Деламар: я не терплю непослушания. Ни в словах, ни в делах. Она подалась вперёд и выпустила тонкую струйку дыма прямо перед лицом девушки. Элоиза почувствовала, как дым жжёт глаза и горло, но не смела отвести взгляда. Серые глаза мадам Мерсье были как лёд — холодные, бездонные, и от их взгляда у Элоизы закружилась голова. — Я вас не подведу, мадам, — выдохнула она, стараясь не показать дрожи. Генриетта откинулась на спинку сиденья, будто разговор был окончен. Она отвернулась к окну, и на её лице мелькнула тень удовлетворённой усмешки. Элоиза опустила взгляд на свои руки — они всё ещё слегка дрожали. За окном мелькали поля, цветущие деревья и бескрайнее голубое небо.

***

К вечеру карета замедлила ход, и, вздрогнув на последней неровности, остановилась перед массивными воротами, увенчанными гербом в виде распростёртого орла. Его крылья, выгравированные на кованом металле, сияли тусклым блеском под бледным солнцем. Элоиза заметила, что точно такой же орёл был изображён на старинной броши, украшавшей платье мадам Мерсье. За воротами возвышалось мрачное поместье, больше похожее на дом, где время замерло. Серые каменные стены были оплетены корнями плюща, словно сама природа пыталась удержать его от разрушения. Окна — узкие и высокие — казались немыми глазами, следящими за каждым шагом. У входа виднелся небольшой фонтан — высохший, покрытый мхом, но с намёком на былое великолепие. Тонкая струя воды всё ещё сочилась изо рта каменного ангела, будто тот плакал о чём-то утраченном. Когда колёса кареты замерли, кучер ловко спрыгнул и открыл дверцу. Генриетта первой покинула экипаж, протянув в перчатке руку, словно давая милость принять её жест. В тот же миг перед крыльцом выстроились несколько слуг — выпрямившиеся, с потупленными взглядами. На их лицах не было любопытства, только привычная покорность. Элоиза вышла следом, аккуратно опустив ногу на каменную плиту. В воздухе стоял запах сырости и роз — странное сочетание увядающего сада и старого дома. Девушка поблагодарила кучера мягкой улыбкой, но тот лишь кивнул, не смея отвечать — и тут же забрался обратно на место. Мадам Мерсье не обернулась. Её фигура в тёмно-синем платье стремительно скрылась за дверью дома. Слуги поспешили за ней, оставив Элоизу стоять в одиночестве с чемоданом у ног.

Лишь одна женщина осталась позади. Невысокая, коренастая, с румяными щеками и живыми карими глазами, в которых сразу чувствовалось добро. Она подошла к Элоизе с улыбкой — тёплой, человеческой, такой, какой не дарили ей со дня отъезда из монастыря. — Здравствуйте! Меня зовут Мари. Мари Делакур, — представилась она, вытирая руки о передник. От неё пахло свежим хлебом, розовой водой и... мукой. Её голос имел лёгкий южный акцент, певучий и ласковый. — Очень приятно, — ответила Элоиза, чуть смутившись, но улыбнувшись в ответ. — Элоиза Деламар.

— Ах да, я слышала о вас! Новая гувернантка для нашей маленькой мадмуазель Камиль, не так ли? — Мари прищурилась, будто подтверждая очевидное. Элоиза кивнула, и та одобрительно всплеснула руками. — О, мадмуазель Камиль — чудо ребёнок! Хотя, — она хитро усмехнулась, — порой это чудо может вызывать бурю в доме. Но вы сами увидите. Тёплый смех Мари слегка рассеял тревогу, что тянула Элоизу с момента их приезда. — Позвольте, я покажу вам ваши покои, а потом отведу на кухню. Вы, должно быть, проголодались после дороги? — спросила Мари, но не дождавшись ответа, сама махнула рукой. — Конечно голодны! После монастырской скромности вы, наверно, мечтаете хоть о куске свежего хлеба. Значит сперва кухня! Она ловко подхватила чемодан Элоизы, несмотря на протест девушки, и с улыбкой добавила: — Не волнуйтесь, мадам Мерсье строгая, но не кусается. Если держаться подальше от её настроений — жить можно. Элоиза тихо рассмеялась, впервые за весь день и последовала за девушкой. Когда они переступили порог поместья, Элоизу словно окутал запах времени — смесь воска, пыли и тонких ароматов жасмина. Перед ними открылся просторный холл: свет из множества свечей отражался в отполированном мраморном полу. Сверху свисали изящные люстры, каждая из которых хранила сотни маленьких языков пламени, мерцающих в хрустале, как застенчивые звёзды. Взгляд Элоизы медленно поднялся вверх по величественной лестнице, где резные перила переходили в балкон второго этажа. От стен веяло прохладой и... чем-то недобрым, словно дом жил своей тайной жизнью, шепчущей в углах. С правой стороны холла виднелись две массивные двери из темного дерева, а с левой — три, чуть приоткрытые, ведущие вглубь поместья. Шорохи, отголоски шагов и приглушённые голоса доносились откуда-то изнутри, будто дом наблюдал за каждой новой душой, переступившей его порог. — Сюда, мадемуазель, — тихо сказала Мари, держа чемодан Элоизы, и тут же передала его молодому слуге с невзрачным лицом.

Глава 3

Камиль сидела за письменным столом у окна — утренний свет ложился на её волосы золотистыми бликами, а за окном лениво покачивались деревья. Элоиза стояла напротив, держа в руках тонкий лист бумаги и перо с чернильницей. На мгновение она задержала взгляд на девочке — в её лице смешивались любопытство, усталость и то едва уловимое недоверие, с которым дети смотрят на взрослых, пришедших их «воспитывать». Она поставила лист перед Камиль и мягко, почти шёпотом, произнесла:

— Мадемуазель, начнём с письма. Тема — «Что значит быть доброй».

Камиль нахмурилась, будто не расслышав. — «Что значит быть доброй»? — переспросила она с лёгкой насмешкой и откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди.

— Вы сейчас не шутите? Элоиза слегка улыбнулась, не чувствуя обиды. — Никак нет, мадемуазель. Это очень хорошая практика. — Она сделала шаг ближе, стараясь говорить спокойно, без нажима. — Так вы сможете потренировать свой почерк и... может быть, осознать, что для вас самой значит доброта. Признаюсь, я и сама часто пишу такие письма. Её голос звучал тихо, но уверенно — не как у учительницы, а как у человека, который действительно хочет быть услышанным. Камиль почувствовала это и, хотя внешне оставалась холодной, внутри что-то дрогнуло. — В монастыре, где я училась, — продолжила Элоиза, опустив взгляд на стол, — нас часто просили писать письма. Не ради оценок... а чтобы научиться слышать себя. Ведь иногда легче выразить душу на бумаге, чем словами. Попробуйте, мадемуазель. Если вам не понравится — найдем другую тему. Между ними повисла тишина, нарушаемая лишь лёгким скрипом ветра за ставнями. Камиль смотрела на листок, на перо, на спокойное лицо Элоизы — и вдруг, как будто уступив внутреннему порыву, взяла перо в руку. Элоиза подошла ближе и мягко поправила её осанку:

— Спину ровно... вот так. Перо держите легко, не зажимайте. Позвольте руке двигаться, словно она сама знает, что хочет сказать.

Камиль кивнула, и перо коснулось бумаги. Первые буквы ложились неровно, с паузами, будто каждая мысль требовала усилия. Элоиза молчала, лишь время от времени бросая одобрительный взгляд.

Она видела, как почерк девочки постепенно становился увереннее, а слова — теплее. — «Быть доброй — это не только улыбаться»... — прочитала Камиль вслух кусочек, будто проверяя, как это звучит.

Элоиза тихо улыбнулась:

— Прекрасно сказано.

В этот момент Камиль потянулась к чернильнице, но задела её не аккуратно. Капля густых чернил упала прямо на её пальцы, расплылась холодным пятном. Девочка резко втянула воздух.

— Ах! — воскликнула она раздражённо. Элоиза тут же подошла, достала из кармана платок.

— Позвольте, мадемуазель. — Она осторожно взяла её руку, тёплую, немного дрожащую, и начала вытирать чернила, действуя с почти материнской нежностью. — Ошибки не страшны, — сказала она тихо, не отводя взгляда. — Страшно лишь, если мы не пытаемся их исправить.

Слова прозвучали просто, но в них было что-то, что коснулось самой глубины Камиль. Она замерла, наблюдая, как Элоиза аккуратно стирает чернильные следы с её пальцев. На щеках девочки появился лёгкий румянец — от смущения, которого она сама не поняла.

— Спасибо, мадмуазель... — прошептала она, едва слышно. Элоиза отпустила её руку и чуть поклонилась:

— Вот и всё, мадемуазель. Теперь можете продолжать.

Камиль опустила глаза на бумагу и снова взялась за перо, уже без прежней неохоты. В её движениях появилась мягкость, в лице — сосредоточенность. Элоиза, наблюдая за ней, почувствовала, как в груди рождается тихое, тёплое чувство — словно первая искра доверия загорелась между ними.

Она не сказала больше ни слова, просто стояла у окна, глядя, как луч света ложится на плечо Камиль, а кончик пера оставляет на бумаге следы — маленькие, неровные, но искренние, как само начало новой дружбы. Когда Камиль поставила последнюю точку и осторожно положила перо, Элоиза аккуратно взяла листок и бережно убрала его в папку — тонкую, кремового цвета, в которую она теперь складывала все работы своей юной ученицы. На мгновение она задержала пальцы на листе, будто желая сохранить тепло детских мыслей, прежде чем закрыть его. — Вы сегодня молодец, мадемуазель Камиль, — произнесла она с мягкой, одобрительной улыбкой. — По расписанию у нас сейчас небольшой перерыв. Чем бы вы хотели заняться? Может, прогуляемся в саду? — Элоиза перевела взгляд к окну: солнце заливало комнату золотистым светом, листья на деревьях дрожали от лёгкого ветра. — Там, кажется, прекрасная погода. — Да, давайте пойдём! — воскликнула Камиль с неожиданной живостью и впервые за день улыбнулась по-настоящему, без тени капризности. Элоиза помогла ей надеть лёгкую шляпку с розовой лентой, под цвет её светло-розового платья с кружевами и пышными рукавами. Девочка напоминала цветок, только что распустившийся на солнце. Элоиза взяла корзину, в которую Мари заранее сложила плед, фрукты и пирожки, добавила туда свой блокнот и папку с письмом Камиль. Когда они вышли наружу, Элоизу будто окутало новое дыхание жизни: воздух был наполнен запахом роз, тёплой земли и свежескошенной травы. Где-то вдалеке журчал фонтан, над головой щебетали птицы. Она замедлила шаг, не в силах скрыть восхищение. Сад был похож на рай — ухоженные дорожки, клумбы всех оттенков розового и белого, старые липы, создававшие мягкую тень. Элоиза и не подозревала, что за стенами этого мрачного поместья скрывается такая красота. Камиль, смеясь, побежала по дорожке, собирая цветы. Элоиза опустилась на колени рядом с клумбой и показала девочке, как из гибких стеблей плести венок. Их пальцы соприкасались, и Камиль хихикала, когда венок распадался, а Элоиза терпеливо помогала сплести его заново. Позже, расстелив плед под яблоней, они устроились рядом. Весеннее солнце согревало щеки, мягкий ветер перебирал волосы. Некоторое время они молчали — Камиль смотрела в небо, а Элоиза записывала что-то в свой блокнот.

— Мадемуазель Элоиза, — вдруг тихо заговорила Камиль, не отрывая взгляда от неба, — вы когда-нибудь скучали... по кому-то очень сильно?

Глава 4

— Мадам Генриетта, как вы просили, я привела мадемуазель Камиль, — произнесла Мари, опуская взгляд и деликатно склоняясь у входа в гостиную.

— Благодарю. Можешь идти, — сухо ответила мадам Мерсье. Даже не взглянув в сторону Мари, она будто не слышала ничего вокруг — её внимание было приковано к мужчине, стоявшему у окна. Высокий, уверенный, словно несущий в себе отблеск дальних дорог. Темные чуть растрепанные волосы небрежно спадали на лоб, лёгкая тень щетины подчеркивала скулы, а светло-серые глаза — такие же, как у мадам Генриетты — казались одновременно спокойными и внимательными. Он был одет просто, но со вкусом: льняная рубашка небрежно расстёгнута на вороте, а вместо строгого галстука — мягкий шарф, небрежно обвивший шею.

— Габриэль! — голос Камиль пронзал тишину, словно звон колокольчика. Она сорвалась с места и в несколько шагов оказалась в его объятиях. Он крепко обнял её, подняв чуть над полом, и рассмеялся — тихо, так, как смеются только дома. Элоиза, стоявшая чуть позади, у самой двери, затаила дыхание. Перед ней была сцена, о которой Камиль рассказывала бесчисленное количество раз — и теперь она ожила. Лёгкая, почти незаметная улыбка скользнула по губам Элоизы.

— Здравствуй, Камиль, — мягко сказал он. — Вижу, ты совсем меня не забыла. Он чуть отстранился, чтобы посмотреть на сестру, и в этот момент его взгляд — тёплый, живой — впервые встретился с глазами Элоизы. Именно в этот миг корзина, которую Элоиза прижимала к себе всё это время, неловко соскользнула из её рук. Сухой стук о паркет нарушил идиллию. Тетради, перо, блокнот, цветы — всё рассыпалось по полу. Все взгляды — Генриетты, Огюста, Габриэля, даже Камиль — обратились к ней. — Простите... п-пожалуйста... — прошептала Элоиза, опускаясь на колени и торопливо собирая вещи. Пальцы её дрожали.

Генриетта раздражённо закатила глаза, но месье Огюст легонько коснулся её руки, будто прося не сердиться. А Габриэль, тихо отпустив Камиль, подошёл слегка хромая к Элоизе и опустился рядом — на одно колено. Элоиза почувствовала запах — приятную смесь из табака и цитрусового одеколона. — Позвольте помочь вам, мадемуазель, — произнёс он негромко. — Не стоит, месье, я... — начала она и остановилась, когда их взгляды встретились снова. В его глазах не было ни насмешки, ни высокомерия — только искреннее участие. Он молча помог собрать последние листки, бережно положил их в корзину и, подавая её Элоизе, чуть наклонил голову. — Как вас зовут? — спросил он, будто это был самый естественный вопрос на свете.

— Э... Элоиза. Элоиза Деламар, — ответила она, чувствуя, как сердце гулко бьётся в груди. Она прикусила губу, не зная, куда деть взгляд.

— Элоиза! — раздался резкий голос мадам Генриетты. Элоиза вздрогнула, как от удара. — Если ты закончила — можешь идти. Камиль сейчас не нуждается в твоей помощи.

Элоиза молча поклонилась — сначала мадам, затем месье — и, не позволяя себе смотреть на Габриэля, вышла тихим шагом, стараясь не шуметь даже подолом платья. Габриэль остался стоять, глядя на дверь, за которой скрылась юная гувернантка. Его губы тронула еле заметная улыбка — будто он запомнил что-то важное. Только спустя несколько секунд он вернулся к семье. — Кто она? — наконец спросил Габриэль, опускаясь в кресло. Он говорил ровно, но в голосе скользнул лёгкий интерес. Его взгляд всё ещё был направлен на дверь, за которой исчезла Элоиза.

Генриетта даже не повернула головы. Сложив тонкие пальцы на коленях, она ответила ровно, почти холодно:

— Новая гувернантка Камиль. Девушка без имени, без происхождения и каких-либо связей. Пустое место. Камиль резко подняла голову: — Мама, прошу вас, не говорите так об Элоизе! — в её голосе звучала и обида, и решимость. — Она добрая. И умная. Она не заслуживает таких слов. Габриэль перевёл взгляд на сестру, удивлённо приподняв брови, а затем, чуть мягче:

— Просто... она совсем не похожа на гувернантку. Ни взглядом, ни осанкой, ни тем, как держится.

Генриетта вздохнула и откинулась на спинку дивана, словно устала говорить об этом: — Она из монастыря. Нам пришлось взять кого-то строгого, чтобы хоть кто-то сумел повлиять на твою сестру. Если бы и она не справилась — Камиль отправили бы в пансион для упрямых девиц. Но, к счастью, эта... монашка показала себя вполне сносно. Она сделала короткую паузу, её взгляд стал резким, почти режущим. — А теперь о главном, сын. Пока ты мечтаешь и разъезжаешь по городам, твой отец болен. И никто не знает, сколько ему осталось. Тебе пора жениться и заняться семейным делом. В гостиной повисла глухая тишина. Даже часы на стене будто замолчали. Габриэль слегка наклонил голову, его лицо оставалось спокойным, но пальцы крепко сжали подлокотник кресла.

— Семейное дело? — негромко повторил он, и уголок губ дёрнулся в едва заметной усмешке. — А если я не хочу? Генриетта взглянула на него так, словно он произнёс кощунство.

— Ты не ребёнок, Габриэль. У тебя нет выбора. Мы уже нашли тебе подходящую партию — Селин де Фонтан. Благородная, воспитанная, умна. Её отец министр. Если объединиться — это даст нам стабильность, будущее. Ты понимаешь? Не смей быть эгоистом. Ты с детства знал — однажды возьмёшь дело отца. Габриэль молчал. Несколько секунд. Его глаза скользнули от матери к отцу — бледному, усталому, чьи руки неспокойно лежали на трости. Внутри него всё сжалось: долг, злость, ощущение ловушки.

— Я вас понял, — тихо, но глухо произнёс он. Он резко поднялся как мог, с правой ноги. Кресло скрипнул о паркет. Без лишних слов он направился хромая к двери и вышел из гостиной быстрым шагом. Дверь мягко захлопнулась, оставив после себя напряжённое, звенящее молчание. Никто не осмелился что-то сказать. Только Камиль, сидя прямо, смотрела на дверь с тревогой — и с болью.

***

Элоиза стояла у окна комнаты Камиль. За стеклом переливалось мягкое летнее солнце, а деревья медленно покачивались от лёгкого, почти ласкового ветерка. Воздух в комнате был наполнен запахом бумаги, чернил и душистой лаванды, которую служанки развесили сушиться у стены. Камиль сидела за письменным столом — локти аккуратно прижаты к телу, губы слегка поджаты, как всегда, когда она глубоко сосредоточена. Перо тихо поскрипывало, оставляя тонкие строки на бумаге. Элоиза подошла ближе, стараясь не нарушить тишину и лишь украдкой заглянула через плечо девочки. То, что она прочла, заставило её на мгновение задержать дыхание.