Пламя

Пламя

В мрачной бездне, где всюду острые углы, спят павшие, навек забытые орлы. Здесь мерзавцы страшные, подонки и лгуны расплату жизнью принесли, не выдержав борьбы. Ну что ж, теперь совсем их не узнать: тенями стали, душу им пришлось отдать, чтобы избавиться от всех тревог и мук, хоть жизнь теперь их и порочный круг. И каждый тут с израненной судьбой наедине остался сам с собой.

Безмолвно в тех местах, и не скажешь, что чуть дальше, за страной могил, сияет светлый город, который по закону своему всё взял да разделил. Свет от города того беспощадно, как всегда, выжигает год за годом взгляды тех теней сполна. Но всех униженных влечёт борьба, ждут того мгновения, ведь в их душе горят слова, так жаждущие пробуждения. Им только нужен лучик света, надежда в темноте… Но нет, не то маняще-лживое светило, уступившее судьбе. Оно съедало разум падших и неустанно сердце жгло, хоть время борьбы и мятежей всё ж таки давно прошло. И как ни пытайся, а тяжесть поражения и утраты, что им как трофей повесили на шею супостаты, навсегда заколотила каменную крышку гроба, заставила принять Устав и надеть классовую робу.

Однако иногда на зыбкой границе всё же гремят сражения. Так, мелкое трепыхание, не имеющее для Верхов значения. Молодая, пока не до конца осквернённая кровь верит в нечто иное, оттого вновь и вновь бросает вызов им неугодному укладу, пытаясь, взяв спиртное, пройти анфиладу.

Впрочем, нимбоносные Палачи всегда на страже — молчаливо изловят всех, кто участвовал в саботаже; безжалостно разорвут не только плоть и кости, но и намотают их души на свои ведовские трости. И станет проливаться кровь до захода второго солнца, покуда не будет услаждён слух каждого оборонца. Повинный или нет, а стоны, хрипы, крики — плата, что должен заплатить каждый на пути Атриархата. Так они показывают бешеным их место, затягивая ещё туже ярмо неизменного ареста. С усладой оставляя шрам за шрамом на остатках их души, они ещё больше ослепляют титаниду из древней тиши. Вновь орошают уставшую землю кровавой горечью и смирением и любуются на разбитые затылки с неприкрытым презрением.

В этом непростом, но приятном деле им помогают Реи — псы, что так же недавно гнули здесь свои шеи, что выползли из утробы этих же самых трущоб, но добровольно подали в миске лакомый скоп. Верха всегда ценили ренегатство полезных людей, а продажа «крови своей» — хорошая взятка для судей, что с благословенного плеча заменят цвет ошейника и повысят мёртвого насельника до кровавого оружейника.

Яро ненавидят их падшие из-за этой братоубийственной мясорубки: «Как можно отдать то единственное… человечное? А, ублюдки?»

Но смеются вслед им Реи: «А что это? У самих хоть есть ответ? За это вылечишь больного или, быть может, купишь хлеб? Нет? Так зачем цепляться за это бесполезное «нечто»? Если теперь мы можем жить в золоте вечно?»

Хоть отступники уже скрылись, учтиво последовав за хозяином, но их смех почему-то до сих пор разносится по окраинам. Заслышав эту песню Реев, валявшиеся в грязи одолённые остервенело кидаются на стены, ведовским жаром раскалённые. Пытаясь унять ту боль, что внутренним ядовитым огнём их молотит, они только приумножают число зияющих ран и сожжённой плоти. Тешат желание пробить эту чёртову стену хоть собственным телом, а в награду получат лишь очередную издёвку перед расстрелом. Запачканный камень снова будет немо впитывать гнилую кровь, насыщая изуверский город, что имеет свой путь и следует в новь.

К концу расправы горизонт завален останками неизвестных, которые торчат, как дерновина на болоте, повсеместно, покуда не сравняет с грязью эту гору мучений железный робот без каких бы то ни было влечений. Мусорщик частый гость в этой стране сожалений, ведь здесь и без того достаточно много преступлений. Наслаивая слой за слоем трупы, он каждый раз оставляет за собой лишь багровую равнину, по которой без усилий пройдет даже слепой.

Правда, что ни делай, а вскоре всё равно разразится новый бой, ведь все пороки уже давно лезут из людей как мерзкий гной. Былые желания и стремления быстро превратились в пыль: теперь на каждый шаг нужен прочный увесистый костыль. Уйти на покой не позволяют лишь отголоски минувших лет, проскальзывающие в памяти через обрывочный песни куплет. Надежда, оставленная в закромах их предшественниками, не даёт перейти влекущую черту и стать жертвенниками.

Но это тяжело… Ведь какая у людей осталась цель? Верха давно опустошили здесь ресурсы для своих земель. Не осталось ничего, что можно было бы возродить. Единственный выход — второе солнце боготворить, чтобы была возможность хотя бы детей накормить. Так тяжело… Так душно, мерзко и плохо… Но что поделать? Такая уж идёт эпоха. Травля, истощение, сильный разрыв, гонения, убийства и направленный взрыв — нет конца кладбищу и горю людскому. Ведь когда-то поверили прогрессу передовому. А теперь над головой — вечный алый закат, под ногами нет почвы, а в воздухе — смрад. Извечные бойни, болезни, смерти родных… И на это лишь изредка слышны плачи святых.

Возможно, когда-нибудь всё изменится. Возможно, эта голодная власть обесценится, а пока… Когда всё стихает, уставшие глаза возносятся так далеко. Там, в недосягаемых местах, горит пламя… и не одно! Сколько ж ими усыпана небесная пелена? Разве это надо? Но с надеждой тянутся к ним падшие: у них одна отрада. И поневоле, чуть слегка, растягивается на лице оскал, который в тех краях страж теней улыбкой называл. Ох, были б слёзы — зарыдали, но всё истратили уже. И все смиренно остаются ждать того пламени в душе…

Однако падшие не знали, что некогда повёрнутое колесо судьбы неспешно приближалось к намеченному Богом изначальному пути.

Мир ждала новая эра — эра Сэнели. Время, когда незримые границы истлели, позволив трём рекам смешаться в Его Колыбели.

Одиночество, скорбь и утрата уже растекались по осквернённой земле, украдкой размывая незнание, что скрывалось в ведовском огне. Огне, что не позволял грешникам вариться в адском котле, вынуждая смотрителей лишь мечтать о том дне, когда их обитель наконец наполнится ликами извне.