Плененные судьбой

Глава 1.

Эдда Дероса

Птицы – воплощение желанной свободы, вольные создания, выбирающие себе пристанище по велению сердца. Они устремляются туда, куда зовёт их душа, когда заблагорассудится. Я же, пленница в золотой клетке, лишь грезила о подобном. Мечтала ощутить этот пьянящий вкус свободы, постичь её истинную суть. Но мои крылья были безжалостно обрезаны. Я не смела часто покидать отчий дом, не могла позволить себе беззаботные прогулки или поиски друзей. Это гнетущее ограничение выводило меня из себя, но я была бессильна.

Необычное сочетание запахов – терпкий скипидар и бодрящий аромат свежесваренного кофе – вот неизменное начало каждого моего дня. Два, казалось бы, несовместимых запаха, в сумме образующих саму суть моей жизни. Кофе – чтобы пробудиться и с новой силой противостоять отцовским нравоучениям. Скипидар – чтобы забыться, укрыться в собственном мире, где не властны его строгие правила. Меня зовут Эдда, и я художник. Во всяком случае, отчаянно пытаюсь им быть, пока отец не пристроил меня к какому-нибудь респектабельному юристу, скучному бухгалтеру или, что еще хуже, к какому-нибудь мафиози из его круга. Этого я боялась больше, чем перспективы никогда не выйти замуж – страха, которым отец одержим, боясь меня потерять. Я прекрасно понимала его тревогу, ведь из-за жестокости этого мира и вопиющей халатности врачей я лишилась ноги. Но бесконечные упрёки и наставления, которыми он меня осыпал, невыносимо раздражали. Я чувствовала себя словно собака на коротком поводке.

Холст всегда был моим убежищем, моей тихой гаванью, где бушующие ветры внешнего мира не имели власти. Здесь, среди палитры красок и танцующих кистей, я могла забыть обо всём. Забыть о ноющей боли, об уродливых шрамах, о том, как моя жизнь разделилась на безжалостное "до" и мучительное "после" одним роковым выстрелом.

Я художница. Когда-то мои картины искрились светом и ликовали радостью. Теперь… теперь они сотканы из мрачных теней. Они – отражение той нескончаемой борьбы, что разрывает мою душу, вечного противостояния надежды и отчаяния.

Нога. Проклятая нога. Её отсутствие – не просто физический недостаток, а незримое клеймо, которое я чувствую на себе ежеминутно. Я тщательно скрываю её под длинными юбками и широкими брюками, словно это мой самый постыдный секрет.

Я научилась заново ходить с протезом. Даже бегать. Люди, лицемерно сочувствуя, говорят, что я молодец, что я сильная. Но они понятия не имеют, чего мне стоит каждый шаг. Они не видят той мучительной боли, которая ноет глубоко внутри, той изматывающей усталости, которая сковывает меня после долгого, полного преодолений дня.

Но самое главное – они не знают, как я боюсь любви. До панического ужаса.

Я смотрю на своё отражение в зеркале и с горечью думаю: кто сможет полюбить меня такой? С протезом вместо ноги, с безобразным шрамом, с этой неизбывной грустью, навечно поселившейся в глазах? Кто захочет связать свою судьбу с женщиной, которая навсегда останется надломленной?

Поэтому я держусь в стороне, стараясь не подпускать к себе никого. Отказываюсь от любых свиданий, не позволяю никому приблизиться ко мне. Я возвела вокруг себя неприступные стены, высокие и непроницаемые, чтобы оградить от посторонних глаз свою уязвимость. И, надо признать, мой отец в этом преуспел, ведь он вселил вечный страх, что меня снова сломают, причинив невыносимую физическую и моральную боль.

Моя жизнь – это галерея, наполненная моими картинами и призрачным одиночеством. Это мой сознательный выбор, моя личная защита от жестокого мира.

—Эдда, ты что, решила до вечера проспать? – раздался настойчивый стук в дверь, сопровождаемый недовольным голосом брата. Я лишь закатила глаза, мысленно проклиная его нетерпение.

Совершенно не хотелось расставаться с объятиями любимой кровати ни на минуту, но, увы, приходилось. С неохотой поднявшись, я бросила мимолетный взгляд на своё отражение в зеркале и в сердцах топнула ногой от отвращения к своему внешнему виду. Растрёпанные волосы торчали во все стороны, а лицо было перепачкано остатками туши – моя вечная проблема, я слишком часто забываю смыть макияж перед сном. Слыша настойчивые удары в дверь, я резко распахнула её, даже не потрудившись скрыть раздражение.

—Сейчас выйду, только приведу себя в порядок. Скажи отцу, что я сегодня поеду в студию, – буркнула я, но Лука лишь усмехнулся в ответ. – И не смейся! Я вчера вернулась в три часа ночи. Всё, давай иди, сейчас выйду.

Устало вздохнув, я захлопнула дверь и взглянула на часы. Было уже три часа дня, а я только проснулась.

—Прекрасно, – с возмущением пробормотала я и направилась в ванную.

Смыв остатки макияжа, я быстро нанесла свежий слой туши на ресницы и вышла из ванной комнаты. Наскоро переодевшись в чёрную водолазку и облегающие штаны такого же цвета, я вышла из комнаты и столкнулась с отцом, который одарил меня гневным взглядом.

—Ты должна была проснуться три часа назад, – отрезал он строгим тоном, на что я лишь молча кивнула.

—Да-да, знаю, пап. Всё, я поехала. Пока! – протараторила я, выбегая из дома.

Уже в машине я облегченно выдохнула. Маттео отвёз меня прямо в студию, где я расплылась в улыбке, увидев плоды своего кропотливого труда, над которым я работала почти всю ночь.

Девушка. По её измученному лицу струятся кровавые слезы, а вокруг неё – множество тянущихся рук: мужских, женских, отвратительных. Она отчаянно кричит, моля о помощи, но руки лишь настойчиво приближаются к её лицу, словно желая навсегда лишить её надежды.

—Ты, как всегда, будешь здесь до трёх ночи, а потом снова собьёшь свой к чертям свой режим, верно? – раздался за спиной голос Джека, моего незаменимого напарника.

Он всегда подстраховывал меня, когда я не могла приехать или когда меня ждал очередной "семейный" ужин. В такие моменты он брал на себя ответственность за уборку студии или дорабатывал какие-то важные детали, но это случалось крайне редко.

—Не ворчи, – огрызнулась я. – Я и так уже сбила его, так что терять особо нечего.