Пленённый. Окрылённый

ГЛАВА 1. Как Еленя новость приняла

– Да ты сдурела, Еленька! – лицо воеводы Друтича покраснело от гнева. – Да как ты смеешь перечить, паскудная девка?!

– А вот так и смею!

Еленя обиженно шмыгнула носом и подбоченилась. Отец и дочь были сейчас очень похожи, ну, насколько могут быть похожи обветренный в дальних походах и дюже уважающий вишневую настойку сорокалетний мужчина и миловидная девушка, едва вступившая в пору расцвета женского очарования. Но выражение лица, складки на лбу и изгиб нахмуренных бровей были похожи, тут ничего не попишешь.

– Мало ты ее, батюшка, в детстве баловал, – ехидно заметила мать Елени. – Вот и получи – распишись!

– Ты еще тут под руку гавкаешь! – с досадой бросил воевода и снова сосредоточил суровый взгляд на младшей дочери. – Я сказал: выйдешь, значит – выйдешь!

– Не выйду!

– Выйдешь!

– И не подумаю!

Еленька даже притопнула сапожком. Сапожки были богатые: из красного сафьяна, расшитые самоцветными каменьями, на высоком каблучке – чудо, а не сапожки. Отец привез их из последнего похода, чтобы побаловать свою любимицу. Да и кого ему было еще и баловать-то? Сын был всего один. А кроме него три дочери, три красавицы. Расцвели на ветке три майских цветочка, отцвели, да и налились золотыми яблочками. Только старшие уже укатились на дальнюю сторонушку. И осталась одна Еленька, любимица.

– Выйдешь!

– Не выйду! Так-то вы, батюшка, слово держите? – упрекнула отца Еленя. – Так-то вы свое обещание исполняете? А ведь говорили: не горюй, Еленюшка, найду я тебе молодца по сердцу, красна сокола. Не буду твое девичье сердечко неволить, к замужеству нудить. И что? Где сокол, я вас спрашиваю, а? Вместо него ворона общипанная?

– Молчать!

Лицо воеводы стало напоминать цветом вареную свеклу, так что мать Елени даже испугалась, не постигнет ли ее прямо сейчас вдовья недоля, заохала и запричитала. Воевода оглянулся вокруг недовольно.

– Я тебе дам ворону! Не сметь так о женихе говорить!

– А я говорю – общипанная ворона!

Воевода, не в силах найти контраргумент, грохнул кулаком по столу, да так, что чара с вином подскочила, и из нее выплеснулась на расшитую скатерть добрая косушка вина. Одна из служанок было дернулась, чтобы прибрать на столе да стянуть изгаженную скатерть, но осеклась под взглядом взбешенного хозяина.

– Если я скажу, ты у меня хоть за борова пойдешь!

Волица, самая молоденькая из сенных девушек Еленьки, хрюкнула в кулак, но тут же стерла смех с лица и снова верноподданически вылупилась на господ.

– И даже не подумаю! – снова топнула каблуком Еленя. – Ни за борова, ни за ворона, ни за кого! Старшую сестрицу Марушу кому отдали, а? Оборотням из Черного леса? Чтобы союз с ними заключить? Дескать, так, может, меньше на нас набегов будут делать и коров давить?

– Не суйся, девка, в высокую политику! – рявкнул воевода, пошарил взглядом по столу, выбрал пустую чарку и швырнул о пол.

Еленька, не желая отставать, азартно схватила со стола уксусник и отправила его следом под причитания матери. И продолжила обличать отца:

– А среднюю сестрицу Ларусю кому отдали? Воеводе Иверту, которому сто лет в обед? За серебряные гривны да за союзную помощь в походе? Не продешевили ли, батюшка?

– Да я тебя, сквернословка, на конюшне сейчас так самолично вожжами отмутузю, что ты на гузно седьмицу присесть не сможешь!

Воевода выскочил из-за стола и навис над хрупкой Еленькой, но та привстала на носки и едва не уткнулась носом в нос отца.

– А и отмутузьте, батюшка! А потом сами женишку вашему объяснять будете, почему не невеста у него, а чресполосица!

Воевода задохнулся от возмущения, замахал руками на Еленьку, схватился за сердце. Тут на Еленю налетели матушка, нянюшка и сенные девки. Закружили, похватали за широкие рукава, за подол сарафана расшитый, застрекотали да и утянули из трапезной от греха подальше.

– Так и знайте, батюшка, шиш вам, а не свадьба! – продолжала кричать оттаскиваемая Еленька. – В лес сбегу, в болоте сгину, в осиннике удавлюсь, а замуж за Серебряного Луня не пойду! Хоть режьте меня, хоть с хреном ешьте! Не пойду и все!

– Пойдешь! – доносился рев, а вслед за ним грохот и стук: горяч был воевода, а кулаки были отменной силищи.

– Снова лавку расколошматит, у-у ведьмедь! – проворчала мать и от души влепила зазевавшейся Еленьке оплеуху. – Довела отца, мерзавка! А он-то тебя на руках носил, гостинцы возил… У-у змеюка!

Еленька привычно увернулась, чтобы не получить и второй оплеухи, отпихнула сенных девушек и бросилась вниз, через сени, через красное крыльцо да во двор.

– Ни за что не выйду! – вытирая рукавом слезы пополам с водой из носа, доложила девушка проходящему по двору гоголем петуху. Тот строго покосился на нее, чем-то напоминая отца. Еленька посмотрела на него и покатилась со смеха. Смех был наполовину истеричным, но разнесся по двору звонким колокольчиком. Воевода, услышав его, закатил глаза к расписному потолку, где был изображен Даждьбог, летящий вокруг земли-яйца на белом коне, приложил оберег к сердцу, с облегчением выдохнул и приказал принести с ледника кваса с хреном. Подумал и потребовал добавить наливки. Мать, услышав приказ, всплеснула руками и побежала наверх, чтобы отмерить собственной твердой рукой и присмотреть за слугами, убирающими погром.

– Как есть дурная! – покачала головой нянька, наблюдавшая за Еленькой, и кивнула сенным девушка: отбой, дескать, вешаться в осиннике девка не будет, а посему можно и не караулить.

На семейную идиллию сурово взирал бог Чур, вырезанный на обеих воротинах, и яркое солнце, весело выкатывающееся из-за густого бора.

ГЛАВА 2. Почему Лунь Серебряным звался

– … и гнездятся луни не там, где другие птицы. Долго летают, все ищут местечко поукромней, пока не найдут болото или безлюдную лощину. Там и гнездятся. Место свое охраняют строго. Никому другому не позволят приблизиться. Даже человека будут отгонять… Как начнет в лицо бросаться, пытаться острыми когтями да клювом своим крючковатым глаза выцарапать, так невольно побежишь от него. Чур нас охрани от таких страстей!

Еленька почесала босую пятку и снова спрятала ее под лоскутное одеяло. На столе горела свеча – батюшка для своей любимицы ничего не жалел – в оконце месяц пытался подцепить звезды и нанизать их, как бусы, на острый конец. Нянюшка вышивала и продолжала сказывать.

– А охотиться лунь может и днем, и ночью, так что не скроется от него ни мышка полевая, ни заяц-русак, ни малиновка. Всех увидит, всех догонит. Летает он высоко. Крылья размахнет и парит, парит, выглядывает. Глазища у него острые, все видят. Ищет, жертву высматривает. А потом камнем вниз падет и – хвать ее когтями! И к себе в гнездо тащит…

Еленька тревожно пошмыгала носом. По полу пробежала мышка. Застыла, любопытная, сказа нянюшкиного заслушалась. На задние лапки встала, глазками бусинками водит, выслушивает, высматривает. Забавная. Еленька подумала, потом отщипнула недоеденный кусок белой булки, кинула мышке. Та, испугавшись, отбежала под лавку, но потом насмелилась, подбежала к подарку, схватила лапками и стала грызть.

– А кричит как лунь, слышала? – продолжила нянюшка, осуждающе покосившись на Еленькино баловство.

– Ага, – кивнула Еленька. – Этой весной на лугу гуляла. Как раз лунь летал над лесом. Да так надрывно кричал. Голос звонкий, в воздухе далеко разносится. И прямо мне как серпом по сердцу. Нянюшка, нянюшка, а почему жениха моего Серебряным Лунем зовут, не знаешь?

Нянюшка пожевала губами, похмурилась, потом неохотно произнесла:

– Ну так ясно же. Серебряный – значит, седой. Слышала, как говорят: седой, как лунь. А серебряный звучит красивее. Старый он, видать. Да и не может колдун молодым быть.

– Как колдун? – испугалась Еленька.

– Так батюшка твой почему тебя отдает-то? Видимо, заклятие ему Лунь пообещал: на остроту стрел, на меткость, на победу.

– Да это ясно, что не просто так отдает… – Еленька нахмурила свои соболиные брови. – А вот я этому старику на кой ляд сдалась? Что он с молодой женой делать будет?

Нянюшка воровато оглянулась на дверь, за которой спали сенные девушки. Зашептала-запричитала.

– Ох и жалко мне тебя, ягодка моя наливная! Ох сколько я слез пролила, когда новость эту услышала. Уж не знаю, чем чародей твоего отца взял, какой черной змеей в сердце вполз…

– Ты не причитай, нянька! – сердитым шепотом осадила ее Еленька. – Коли знаешь что, то говори, а не рассусоливай!

Нянюшка придвинулась еще ближе.

– Да видишь ли, деточка, что про колдуна проклятого люди бают? Говорят, он невинных дев ищет. Кровь ему нужна для каких там кспи-ри-ментов… Тьфу! Слово-то какое проклятое, басурманское!

– Каких еще кспириментов? – похолодела Еленька.

– Да не знаю я, малинка моя сладкая! Только боюсь, что выпьет из тебя кровь паук этот проклятый, одну кожицу оставит.

– Да ну тебя к шуту, нянька! – побледнела Еленька.

– А еще бают… – нянюшка снова заоглядывалась. – Бают, что обескровленных девиц он заклятием в рисованных превращает. И висят у него, говорят, по стенам горницы сплошь ковры с девами. Все бледные, грустные, в глазах страх и тоска.

– Да сказки это… – неуверенно проговорила Еленька, растерянно глядя в глаза-бусинки мышки. Та продолжала есть булку, потешно шевеля усиками. Еленя маленько приободрилась и развеселилась. – Враки все! Не бывает такого.

– Может, и враки, – фальшиво-весело пропела нянюшка. – Ты спи, ягодка моя, спи. Свечку-то задуть?

– Сама задую, – насупилась Еленька.

Нянька сложила шитье, посеменила в соседнюю комнату, где спала в закутке на сундуке. Дверь скрипнула, закрываясь за ней. Мышка на полу вздрогнула, собралась было бежать, но передумала. Еленька сузила свои ярко-голубые глаза.

– Значит, девство мое подавай ему, пердуну старому? – сурово выговорила она. – А вот накуся-выкуси! Перетопчется, петух облезлый! Я буду не я, если до свадьбы венок свой девичий не отдам кому-нибудь. А что? – горячо продолжила она делиться вслух своими мыслями с норушкой. – От меня никто невинности не требует. Нету этого в договоре! Перины пуховые, шесть штук – есть! Корова тельная есть! Сундук с приданым есть! Жемчуга скатного десять низок – есть! А девства нету! И не дождется хрыч старый! Вон Маруша сдуру берегла свой веночек. И что? Оборотням отдали ее. Хорошо хоть Ларуся погулять успела. До свадьбы на стороне одного ребеночка прижила. Да таких и замуж берут охотнее. Не пустоцвет ведь! Отродясь за девство не держались, и я не буду. Просто хотелось, чтобы по сердцу милый был. И так Артын сколько уж склонял-уговаривал: приходи, дескать, на сеновал, кой-чо покажу тебе, ежели что, говорил, и лесенку у окошка подержу, ножку подстрахую. А я все отказывалась, – с сожалением шмыгнула носом Еленька. – Но вот теперь уж дурой не буду, свое урву перед свадьбой. Ишь ты какой, в скатерку меня закатать хочет да на стеночку повесить! – все больше распалялась Еленька. – Кровь мою выпить хочет, аспид! Да я сама ему кровь так попорчу, что рад не будет, что имя мое услышал!..

Еленька было уже опустила ноги на пол, собираясь чуть ли не сейчас идти к Артыну, брать его за грудки и требовать от него показать обещанное, но тут дверь скрипнула, и в комнату заглянула заспанная сенная девка.

– Чтой-то вы не спите, госпожа? С кем разговариваете?

Мышку, вспугнутая, дала стрекоча.

– Ни с кем, – буркнула надутая Еленя.

– Али кваску принести испить холодненького? – зевая, предложила сенная девка и огородила рот обережным знаком.

– Не хочу кваса, – Еленька сердито дунула на свечку. – Знаю, что хочу. И я не я буду, ежели своего не получу.

ГЛАВА 3. Как Еленька дары принимала

– Еленька, не опозорь! – строго выговорил дочери воевода, ворочая головой на бычьей шее. Он хотел сердиться, но у него не получалось.

Сегодня Еленька была посговорчивей, отца решила не гневать попусту. «А то еще посадит под замок, – подумала она. – А мне до свадьбы надо еще от девства избавиться». Не то чтобы Еленя так уж поверила нянюшке. Мало ли та ей сказок в жизни рассказала, но может, лучше подстраховаться? С молодой жизнью расставаться и ковриком становиться страшно не хотелось.

– Не опозорю, батюшка! – твердо сказала Еленя, поправляя на голове нарядный, расшитый жаркими узорами кокошник.

Гости не заставили себя ждать.

– Здравствуйте, гостьюшки дорогие! – закланялась-запричитала мать, сходя с красного крыльца.

Воевода молча облобызал у гостеприимно распахнутых ворот идущего впереди седобородого воина в красном плаще. Они от души похлопали друг друга по плечам и спинам здоровенными ручищами – аж гул по двору пошел.

– А вот и дочка моя младшая, яблочко золотое! – с угрозой прищурившись на дочь, сказал воевода, показывая на Еленьку, смотрящую во все глаза.

Еленя поклонилась и получила ответный поклон воина и его свиты.

– Примите, Еленира Мечиславовна, подарки от жениха вашего, Серебряного Луня, – сказал воин и сделал знак слугам стаскивать с телеги сундук.

Сундук раскрыли и стали показывать подарки. Богатые ткани: аксамит пунцовый, алтабас золотой, мех куний и лисий, украшения дорогие: серьги адамантовые, бусы из алатыря, серьги с яхонтом и искряком. Еленька старалась не показывать удовольствия от получения подарков, но пару сережек запомнила. «Как только сундучок в горницу отнесут, враз примерю!» – решила она.

– Спасибо вам, Белогор Ведиславович, – смиренно сказала Еленька и поклонилась в пояс.

«Старый-то какой!» – с тоской думала она, глядя на брата своего будущего жениха.

– И еще дар вам, Еленира Мечиславовна, – степенно произнес воин и кивнул на стоящую, смиренно опустив голову, троицу. Еленька вытаращила глаза.

Мужчин было трое: двое среднего возраста и один молодой, сразу невольно приковавший Еленькин взгляд. Еленька дала бы ему лет двадцать пять – тридцать. Парень был высок и силен. В разрезе рубахи было видно, как перекатываются под кожей мускулы. Еленька с трудом оторвала взгляд от его мощных рук и столкнулась со взглядом мужчины, строгим и внимательным. «Ох какие глаза!» – подумала про себя Еленька, и по спине у нее пробежали мурашки.

– А это еще кто? – спросил отец Елени.

– Так яремники это, пленники. В дар невесте от Серебряного Луня. В последнем сражении в полон взяли. Вот этот молодец высокого рода будет.

Пленный красавец бросил взгляд на воина, но ничего не сказал и только тряхнул волосами, которые тяжелыми потоками скользнули по белой рубахе. «Ишь какой гордый!» – с уважением подумала Еленька.

– Из кремничей, видать, – кивнул воевода. – Волос-то какой темный.

Сам воевода, как и все жители селенья, были светловолосыми. Светличами, как их звали соседи.

– Отведите рабов в мой терем! – приказала Еленька, почувствовавшая себя важной птицей. – И накормите как следует.

В упоении наблюдающие за спектаклем сенные девушки бросили лузгать семечки и засуетились, потянули рабов в дом. Слуги, кряхтя, схватились за сундук и понесли в Еленькины покои. Глупый обычай – привозить подарки в дом невесты: все равно же через несколько дней Еленьке ехать к жениху, и тогда придется тягать сундук назад. И еще целый воз Еленькиного добра. Не говоря уже о телушке. Но обычай есть обычай.

– Извольте в баньку с дороги, гости дорогие! – позвал прибывших воевода, и те, согласно кивая головами и степенно оглаживая бороды, отправились вслед за хозяином.

А после баньки в трапезной будет пир горой, знала Еленька. Женщин туда на этот раз звать не будут. Кроме матери Еленьки, которая будет обходить гостей с чаркой вина.

А Еленька и не расстроилась. Что ей там делать? Слушать мужицкие байки про то, как они на кабанов охотились? Или как они в прошлом году заливные луга за Харутью-рекой у древличей отбили? Еленя пошла в свой терем копаться в сундуках.

Что ж, скупым Серебряного Луня никто бы не назвал. Подарки он Еленьке прислал знатные, такие князю принять лестно. Еленька перемерила все бусы, серьги и перстни по очереди, потом пошла смотреть свои живые подарки.

Мужчины, которые уже успели к этому времени сходить в баньку и потрапезничать, сидели в сенях. Один из них – с небольшой рыжиной в волосах, любезничал вовсю с Волицей. Та хихикала и закрывалась рукавом от смущения. «Балагур!» – отметила про себя Еленя и важно выступила вперед. Яремники встали и поклонились новой хозяйке. Тот, которого отметила про себя Еленя, поклонился словно нехотя.

– И какая же мне от вас польза? – как будто размышляя вслух, поинтересовалась Еленя, специально не глядя на заинтересовавшего ее красавца.

– Дозвольте слово молвить, барышня ласковая, – поклонился рыжеволосый балагур, с ухмылкой глядя на Еленьку.

– Дозволяю, – вальяжно кивнула Еленька. – Молви.

– Звать меня Творимир. Был я горшечником в нашей деревне. А как стал князь войско набирать, дай, думаю, удачу свою попытаю, пойду на войну.

– Вот и сходил, – усмехнулся второй яремник, полуседой пожилой мужчина. Заметив, как нахмурилась на его вольность Еленька, он поклонился и представился: – Радогастом меня кличут, Еленира Мечиславовна. Шорником я был. А на войну пошел, потому что дом у меня погорел. Коровенка тоже угорела. Хозяйство надо было заново подымать, вот жена меня и погнала. И то я ей говорил: перетерпи, погодь, все наладим. Но нет ведь! Ей все сразу вынь да положь! Вот пусть одна теперь и повертится, узнает, как без мужика-то дом тянуть.

И яремник низко поклонился, словно извиняясь за свои жалобы.

– Ладно, – сказала Еленька. – Не дармоеды вы, и то хорошо. Волица! Пойди их к делу покамест приставь. И горшечник, и шорник нам пригодятся. А нет, так схожую работу какую им найди.

ГЛАВА 4. Как Еленька веночек свой потерять пыталась

Артын обнаружился на заднем дворе, где вместе с другими стражниками весело гоготал над какой-то шуткой. Еленька тут же позавидовала и закипела в душе: «Весело ему, ироду, а то, что меня в жертву батюшка принести хочет, это ему хоть бы хны!»

– Артын Всеславович! Подьте-ка сюды! – холодно приказала Еленька своему ухажеру.

Тот весело оскалился, подмигнул дружкам, поклонился, небрежно откинул на плечи темно-русые волосы и пошел вслед за Еленькой по тропинке между амбарами, овином и другими постройками. Хозяйство у воеводы Друтича было знатное. Одних стад было как пальцев на правой руке, а сел в подчинении и того поболе.

Тропинка привела их к баньке, что стояла у самой речки в отдалении от других построек. В баньке жил банник, да такой злющий, что даже сам воевода его побаивался. То камнем из каменки выстрелит, то кипятком ошпарит, короче, беда, а не банник. Как только ни задабривали нечисть зеленобородую! Новый веник и водичку чистую ему завсегда после мытья в бадейке оставляли, а если гости были, то и хлебушка ему краюху клали. Но все было без толку. А когда паскудный банник из-за полка лапу высунул да за ногу кума воеводиного цапнул – да так, что того только через час смогли квасом отпоить, так заикался – тут уж воевода осерчал и приказал новую баню ставить, в другом месте. А старую баньку забросили. Уж советовали воеводе старую-то подпалить, но тот остерегался. А вдруг банник выживет: ведь чего нечисти-то сделается? И тогда еще пуще озлится? Или в новую переберется? И толку тогда?

Так что банька стояла заброшенная в зарослях малины и черемухи, смотрела исподлобья на редко проходящих мимо нее людей и хмурилась. Даже гадать в ней никто не осмеливался, так боялись нечистика.

Зато для свиданий место это годилось лучше любого другого. В начале весны черемуха дурманила приторно-сладким запахом, а потом живущий в ней соловей начинал сводить с ума своими трелями. А летом и того краше: пока ждешь дорогого человека, можно и малинку общипать. Однако сейчас Еленька выбрала это место не из-за его романтичности, а из чисто утилитарных целей: никто их там с Артыном не мог подслушать.

– Зачем звали, Еленира Мечиславовна? – сощурившись на девушку, поинтересовался Артын. Он привалился богатырским плечом к углу баньки. Банька крякнула, но сдюжила.

– Значит, Еленира да еще и Мечиславовна? – чуть с угрозой спросила Еленька, глядя, как ее визави грызет сорванную травинку. – А ведь неделю назад Еленюшкой была. Или забыл, как под окошком ходил, как слова разные шептал?

Артын вздохнул. Выплюнул травинку. Потянулся и сорвал новую.

– Шептал. Ходил, – нехотя признался он. – Ну так вы тогда свободной были, Еленира Мечиславовна, а теперь вы невеста.

– И что? – удивилась Еленька. – Я же тебе жениться не предлагаю.

– А что вы предлагаете?

Еленька смутилась. Вот как этому тугодуму намекнуть-то на то самое?

– Артынушка! – ласково завела Еленька. – А помнишь, как ты меня называл?

– Помню, Еленира Мечиславовна!

Тьфу ты! Вот остолоп! Еленька погасила гневный пламень во взоре и продолжила обольщать бывшего ухажера:

– А сейчас чего же так не зовешь?

– Да как я могу, Еленира Мечиславовна? Когда вы почти жена чужая.

– Тебя-то это каким боком касается? – не выдержала Еленька. – От тебя убудет меня приласкать? А еще клялся-божился мне кой-чего показать! И?

Артын едва не поперхнулся травой. Заплевался, закашлялся.

– Чур меня! Вы как хотите, Еленира Мечиславовна, но я играть с огнем не желаю!

– Да каким огнем, Артын?

– Да с таким! Вас кто замуж-то за себя берет? Чародей! Сам Серебряный Лунь!

– Так не тебя берет! А меня!

– Так об том и речь! А ежели он узнает, что я вас пару раз прижал… – Артын втянул голову в плечи, испуганно оглянулся и понизил голос, – у овина.

– Один раз у овина, – начала загибать пальцы Еленька. – Другой раз у курятника. Третий раз…

– Потише, Еленира Мечиславовна! – еще пуще заоглядывался Артын. – Прощения прошу за прежние вольности…

– Да какие вольности? – вскричала раздосадованная Еленька. – Ну облапил пару разков. И один раз поцело…

– Тише, умоляю! – зашипел трагическим голосом Артын. – А вдруг услышит?

– Да кто?

– Кто-кто! Жених ваш, Лунь этот Серебряный. Как бы он меня не… Нет уж! Дудки! Вы как хотите, Еленира Мечиславовна, но я на енто не согласный!

– На что на енто?

– А мало ли что чародей со мной сделает?

– Да ничего не сделает!

– Да откуда вы знаете?

– Заячья ты душа, Артын!

– И ничуть не заячья! То ж чародей! Вот пусть бы даже кузнец Велигор меня на бой вызвал – и пошел бы! А он одним пальцем подкову согнуть может. Но чародей – нет! Чур меня, Чур!

Еленька смотрела на Артына с обидой, гневом и презрением. Хорош ухажер! Не мужик, а баба!

– А вот если ты меня сейчас не обнимешь и не приласкаешь, Артын, – решилась Еленька на отчаянный шаг, – тогда точно Серебряному Луню скажу, что ты полюбовником моим был. И он так сделает, что у тебя все то, что ты мне показать грозился, отсохнет.

Артын аж с лица спал.

– За что губите, Еленира Мечиславовна? – жалобно прошептал он и нервно зажевал травинкой во рту.

– Выбирай, Артын! Или ты сейчас же… ну то, что ты там обещался, сделаешь, или я чародею нажалуюсь.

Артын смотрел на Еленьку, нахмурившись, что-то явно прикидывая в голове. Потом, видимо, выбрал из двух зол меньшее, потому что выплюнул всю травяную жвачку и решительно произнес:

– Не-а, не буду! Чародей-то поймет, что вы девушка нетронутая, и не поверит никакому навету. А то что облапил там или даже поцеловал…

У Еленьки от гнева сами собой пальцы сложились в кулак. Она уже стала было примериваться, по какой части физии сподручней дать Артыну, когда вдруг откуда-то раздался глухой замогильный голос:

– Все вижу. Все знаю. За то что тискал и целовал мою невесту, Артын, не встанет у тебя теперь целых пять лет.

ГЛАВА 5. Как Еленька вранье слушала

Еленька простояла, вытаращив глаза, не менее десяти секунд, потом что-то щелкнуло у нее в голове. И широко раскрытые глаза, наоборот, прищурились с подозрением. А потом она стремглав бросилась бежать вдоль баньки. И вовремя прибежала. Хотя, возможно, искомый и не пытался никуда скрыться.

Огнедар стоял и подпирал головой притолоку входа в баньку. Изнутри тянуло сыростью и беспризорностью нежилого строения. Темноту заброшенной бани прорезывали яркие полосы света, льющегося сквозь щели.

– Ты? – подавилась возмущением Еленька.

– Ну я, – усмехнулся красавец княжич.

– За мной шел?

– За вами, – не стал отпираться яремник.

Он присел на бревно у баньки, отполированное дождями, ветрами, солнцем и задами бегавшей сюда на свиданку молодежи. Еленька поколебалась, но уселась рядом, продолжая испепелять мужчину взглядом.

– Даже если дырку во мне прожжете, то на шею, как монисто, не повесите, – не глядя на Еленьку, сказал Огнедар.

Еленька фыркнула.

– Ты и так на моей шее грузом повис. Зачем за мной пошел?

– Так я за вами приглядывать должен, – пожал плечами Огнедар. – Это обязанность моя.

– А как меня выследил? Я вроде никого не заприметила, – удивилась Еленька.

– Ну так мало ли я чего умею, - пожал плечами Огнедар. – Зверя выследить али там человека для меня проще простого.

– И долго ты за мной таскаться думаешь? – насупилась Еленька.

Да уж, с таким блюдуном никакое дело у нее не выгорит. Вот заявится он в самый неподходящий момент и ухажера спугнет.

– Так пока клятву с меня не снимет Серебряный Лунь. Без этого до смерти ходить за вами тенью буду.

Тут Огнедар тяжело вздохнул. Еленька заглянула ему пристально в глаза, но никой грусти в них не увидела. Напротив, в серых глазах солнечными зайчиками бегали смешинки. «Словно река плещется в лучах солнца!» – подумала Еленька и отвела взгляд.

– А зачем Артына напугал? – спросила она уже совсем тихо.

– А вам его жалко? – жестко спросил Огнедар.

– Не-а, – чуть поколебавшись, честно ответила Еленька.

– Ну и правильно, – улыбнулся княжич, и Еленька не смогла не ответить на его улыбку. – А чего вам надобно-то было от этого тюти?

«Так тебе и сказала!» – подумала Еленька и скраснела.

– Ну, может, хотела ласковое что услышать, – сказала она, потупив взгляд, и пошкрябала носком сапожка в пыли. – Скоро меня старику отдадут, а там… А там и жизни у меня никакой не будет, – закончила она шепотом и шмыгнула носом.

– Не жалейте, Еленира Мечиславовна, – утешил ее Огнедар. – Ничего хорошего бы вы от этого недотыка не увидели.

Эк он его назвал, подумала Еленька. И ведь как точно: недотык. То есть… Тут Еленька не выдержала и прыснула. Смеялась она всегда громко и звонко, заражая вокруг всех своим смехом и заражаясь сама. Отсмеялась, вытерла слезы рукавом расшитой рубашки, посмотрела на Огнедара.

– Почему это не увидела? – решила она докопаться до истины.

– Разве ж этот Артын знает, как девушке приятное говорить?

– А ты знаешь? – усмехнулась Еленька.

– Может, и знаю.

Еленька покосилась на лицо княжича. Ух какой лепый! Нос такой гордый. На щеках щетина пробивается. Еленька чуть не потянулась рукой потрогать острую скулу. В уголках серых глаз Огнедара собрались веселые морщинки, словно он догадался о порыве девушки.

Еленька надулась, как мышь на крупу. Ишь ты какой догадливый! Она хлопнула рукой слепня, который вздумал было присоседиться к ее локтю, и вскочила на ноги. Огнедар тоже поднялся, неторопливо и словно нехотя, с ленивой грацией большого опасного зверя. Еленька едва доставала ему макушкой до подбородка. Ух какой! Как… как скала!

– А хотите знать, Еленира Мечиславовна, как надо девушкам приятное говорить? – предложил княжич.

– И ничего я не хочу, – буркнула струхнувшая Еленька.

И тут же взвизгнула, потому что Огнедар подхватил ее за талию и поставил на бревно. А сам уперся руками в стену баньки по обеим сторонам от Еленьки, поймав ее таким образом в кольцо. Банька сыпанула на хулигана мха со стрехи, но больше никаким иным способом свое возмущение от творящегося беспредела не выразила.

– Ты зачем? – шепотом спросила Еленька, уставившись круглыми испуганными глазами на Огнедара.

Теперь его лицо было совсем близко от нее. В серых глазах вспыхивали все те же искорки. Княжич скосил глаза на Еленькины губы, наклонился, так что Еленька, откинувшись, слегка ударилась затылком о бревно сруба, и тоже шепотом сказал:

– Будь я на месте Артына, я бы не уставал вам рассказывать, Еленира Мечиславовна, какая вы красивая.

– Так уж и красивая? – усомнилась для приличия Еленька. А сама словно оцепенела: ни рукой, ни ногой повести не может.

– Знаете, с чем бы я сравнил ваши глаза, Еленира Мечиславовна? – продолжил нашептывать коварный княжич.

– С чем?

– Далеко-далеко отсюда на восточной стороне стоит Мировое дерево. Ствол его такой толстый, что за день его на коне не объехать, а птице за день не облететь. И держит это дерево корнями Нижний мир и наш Верхний мир. А в ветвях у него все семь небес запутались. Одно небо для солнышка красного, другое для звездочек ярких, третье для ветра могучего… А над всеми семью небесами волшебный остров висит. Имя ему Ирий. И вот ваши глаза, Еленира Мечиславовна точь-в-точь как лазоревые цветочки, что растут на лугу на том острове волшебном.

Еленька молчала, боясь произнести и слово. Боясь, что голос выдаст ее. А сама так бы и слушала.

– А хотите знать, Еленира Мечиславовна, на что кожа ваша похожа?

Околдованная Еленька молча кивнула, чувствуя слабость в ногах. А Огнедар теперь начал шептать ей в другое ухо:

– А на море-океяне на острове Буяне стоит камень Алатырь. Волшебный то камень. Звери лесные прибегают к нему, гады морские на берег выползают, чтобы поклониться Алатырю-камню как богу. И белее тот камень молока, белей пены морской, белей ромашек на лугу, белей дня ясного. Но ваша кожа, Еленира Мечиславовна, белей волшебного Алатырь-камня. Кто посмотрит в лицо ваше даже слепнуть начинает.

ГЛАВА 6. Как Еленька сказочника искала

Весь день и следующий Еленьку донимали разными обрядами под заунывные песни - и понятное дело, чего радоваться-то? Ведь Еленьку хоронили как девушку, а переродившись, она уже станет женщиной. Утром на реке Еленька с песнями сплавляла по воде веночек, сплетенный из душицы, кипрея и ветренника. Веночек по обычаю должен был поймать жених, но поскольку его здесь не оказалось, Еленька сама выловила свое размокшее творение и преподнесла брату жениха Белогору Ведиславовичу. Тот принял венок с поклоном и взамен одарил Еленьку перстнем, дюже богатым, с ляпис-лазурью, да такой веселой, словно васильки на лугу.

– Примите дар, Еленира Мечиславовна, от жениха вашего, – степенно поклонился он.

«А что же сам-то Лунь не приехал? Хоть бы одним глазком на женишка взглянула, – чуть не брякнула Еленька и злорадно пожелала своему отсутствующему нареченному: – Хоть бы тебя паралич разбил, пень трухлявый».

Потом пекли караваи, дошивали подарки жениху. Еленька сделала пару стежков на поясе, который должна была собственноручно вышить мужу, и с легким сердцем отдала работу сенным девушкам. Мать была хотела в очередной раз отвесить ей оплеуху, но Еленька вспылила, наговорила гадостей, и мать, испугавшись, что скандал услышат гости, замахала на дочь руками и от греха подальше ушла из Еленькиного терема. А Еленька уселась у окошка злобно щелкать орехи и испепелять взглядом глупых мух, бьющихся в стекло и никак не понимающих, почему их побег на свободу каждый раз оканчивается фиаско.

Вечером Еленьку отвели в баню, где ее долго чесали, мыли с разными травами, накладывая обережные чары. До отъезда оставался день с небольшим.

После баньки Еленька разлеглась в своей постели. Посмотрела в окно. Туча, подсвеченная месяцем, напоминала петуха. Петух споро бежал по небу и склевывал рассыпанные зерна звезд. Еленька зевнула. Скучно. Сенные девушки, утомленные сборами невесты, уже легли спать. Нянюшка дошивала пояс, брошенный Еленькой.

– Няня, расскажи хоть чего-нибудь, – попросила Еленька.

– А и расскажу, – охотно вызвалась старушка. – Про Бову-королевича?

– Не хочу. Сто раз слышала.

– Так, может, про Еруслана храброго?

– Не хочу. Все надоело. Хочу новое что-нибудь.

– Где ж я тебе новое возьму? Вот если бы зимой старая Квасена-сказительница не преставилась, она бы тебе рассказала. Ох и сказок много она знала! А я что?

– Скучно, – капризно шмыгнула носом Еленька.

Новая мысль пришла ей в голову.

– Нянька! – загоревшись своей идеей, приказала она. – А позови-ка сюда этого, который яремный.

– Которого?

– Молодого. Огнедаром зовут.

– Ладно ли на ночь в девичий терем мужчину звать? – усомнилась нянька, но Еленька уже свела грозно брови.

Нянька тут же припомнила наказ воеводы не супротивничать Еленьке, а выполнять ее капризы. Очередного скандала не хотел никто. Старушка, кряхтя, поднялась с лавки и пошла искать княжича.

Еленька посмотрела в красный угол. Оттуда на нее сурово взирали вырезанные из дерева Даждьбог и Перун Златые усы Серебряна голова. Но Еленьке укоры богов были нипочем. Она зевнула, сотворила оградительный знак, чтобы через рот в нее не вошел нечистый, и приготовилась к развлечению.

Огнедар, которого Еленька не видела больше суток, но время от времени вспоминала, вошел и, казалось, заполнил собой всю горницу. Еленька, воспоминания которой оказались блеклыми по сравнению с живым образчиком мужественности, смутилась и укрылась одеялом по шейку.

– Вот, Огнедар, – не то пожаловалась, не то разъяснила ему нянька, – хочет хозяйка твоя сказок, а мои все знает. Скучно ей, видите ли.

– Добрый вечер, Еленира Мечиславовна, – бросив на капризную красавицу огненный взгляд, сказал княжич и без спроса уселся на лавку.

– Нянька, принеси-ка нам кваску с ледника, – попросила Еленька. – Что-то пить захотелось. И доедков разных: орешков там, ягод засахаренных. А то что же за сказ без угощения?

Нянька всплеснула руками, хотела было выбранить воспитанницу, потом вспомнила, что мучиться ей остается лишь сутки, и с ворчанием поплелась за квасом.

Еленька осталась наедине с княжичем. Она посмотрела на мужчину и поерзала в своей постели.

– Огнедар, – кокетливо пожаловалась Еленька. – Скучно. Расскажи сказку какую-нибудь. Ты ведь умеешь красиво сказывать.

Огнедар подвинулся на скамейке ближе к Еленьке. Сердце у Еленьки забилось, как пойманный мышонок в кувшине. Глаза княжича были совсем темными, но порой в них вспыхивал отблеск свечи, и они, казалось, загорались от этого своим собственным светом.

– Разве ж я сказитель? – усмехнулся он. – Меня Серебряный Лунь на другое подрядил.

– А разве ты не должен все делать, что я тебе скажу? – удивилась Еленька. – Тебя же мне в подарок отдали.

Глаза Огнедара вспыхнули. Еленька поняла, что что-то не то ляпнула, но нахмурилась и заупрямилась. Извиняться она не любила. Огнедар скрестил руки на груди.

– Охранять вас я должен: магической клятвой связан, а сказывать сказки не обязан.

Еленька огорченно поковыряла лоскутное одеяло. На нем была вышита Мокошь с руками - колосьями хлеба, и засеянное поле – ромбики с точками посередине. Извиняться страсть как не хотелось. Но и без сказки оставаться тоже было обидно.

– Ну Огнеда-ар… – извиняющимся медовым голоском протянула наконец Еленька. – Ну пожа-алуйста!

– Вам не расскажу! – заявил Огнедар.

Еленька хотела была окончательно надуться, но услышала в словах Огнедара намек-лазейку.

– А кому будешь?

Огнедар усмехнулся одним уголком рта.

– А вот мизинчику вашему расскажу.

У Еленьки глаза стали размером со сливы.

– Какому еще такому мизинчику?

– А вот ручку вашу пожалуйте, Еленира Мечиславовна!

Еленька поколебалась, но вытащила руку из-под одеяла. Прикосновение мужских рук обожгло ее. Огнедар мягко взял дрожащую кисть Еленьки, осторожно разжал пальцы, потом подул на ладонь. У Еленьки погорячело внутри, словно кто-то поставил котелок на огонь.

ГЛАВА 7. Сказка о колдуне

К одному городу корабль пристал. Матросы и прочие корабельные люди на берег сошли. И стали по кабакам ходить да по лавкам. А один матрос… Причем одет так неказисто, убого, можно сказать. Так вот, он каждый раз серебряную гривну бросит, на нее косушку медовухи закажет, выпьет, а сдачу не берет. В первый-то раз кабатчик удивился, а потом стал уже специально привечать, за лучший стол усаживать, лично медовуху подносил да в кружку наливал.

Прошло так что-то дней с десять, и набралась у кабатчика целая куча гривен этих. Он обрадовался и пошел на рынок коня покупать: давно уже собирался. Вот приходит он на рынок, находит коня справного. Ну, торговались, божились-рядились, короче, все, как водится. Потом и по рукам ударили. А когда стал кабатчик расплачиваться, тут его за шкирку продавец и схватил:

– Ты что же делаешь такое, сукин сын?

– А что?

– Так посмотри, что ты мне всучил!

Смотрят – а вместо гривен там куча пуговиц с матросского костюма. Ну, кабатчик пошел к князю жаловаться: так, мол, и так, обманул меня матрос сиволапый, глаз отвел и вместо денег пуговицы всучил. Князь приказал матроса изловить и к нему доставить. Грозно на него прикрикнул:

– Знаешь, говорит, что за обман бывает? Вот велю тебя сейчас как фальшивомонетчика живым в масле сварить.

– Не об энтом думать сейчас надо, – матрос отвечает. – Какое уж тут масло, когда вот-вот смерть всем нам приключиться может!

– Какая-такая смерть?

– Дак ты глянь, князь, в окно-то!

Ну, глянул. А там наводнение страшенное. По улицам дома плывут, вода все выше и выше поднимается. Караул!

– Что делать-то?

– А давай выше заберемся!

Ну, забрался князь с матросом на самый верхний этаж, а вода все прибывает. Они уж на крышу полезли. Князь самый конек оседлал, а вода все не спадает. Видно, смерть принимать. Глянь – а там лодка мимо плывет.

Ну, матрос лодку словил, князю помог забраться в нее. Сели, и понесло лодку по волнам. Крутит, вертит, того и гляди потонут! Но ничего. Сутки их так помотало и принесло в неведомые земли.

Там около какого-то города вышли они из лодки. Голодные, усталые. В какой стороне земля его и как туда добраться, князь не знает.

– Что делать-то будем? – князь спрашивает.

– А что? Работу работать надобно, – отвечает матрос. – А то с голоду умрем. Ты что делать-то умеешь?

А князь ничего и не умеет. Не княжеское это дело работать.

– Ну ладно, – говорит ему матрос. – Я рыбу буду ловить, а ты мне пособляй.

Вот смастерил матрос из чего-то удочку, забросил. Выловил рыбину огроменную. Стали делить. Матрос отрезал большую часть, а голову князю протягивает: твоя, мол, доля. Тот рассердился:

– Как ты делишь-то? Я ведь князь!

– Это ты там князь был! А здесь ты у меня на подсобных работах был. Короче, бери, что дают. И прощевай! Я на корабль пойду наниматься, а ты голову на рынке в городе продашь, и какой-никакой грош заработаешь.

Ну, князю делать нечего, засунул голову рыбью в какой-то мешок завалящий и пошел, понурившись, в город: рыбью голову продавать.

Вот входит он в ворота, а к нему стражники:

– Показывай давай, что у тебя в мешке!

– Так рыбья голова там!

– Ничего не знаем. У нас вчера смертоубийство приключилось: человека убили и разрубили. Тело есть, а головы нет. Вот ищем!

Отрыл князь мешок, а там – батюшки светы! – голова человечья отрубленная. Ну, князя-то и схватили.

Как он ни отнекивался, но ему не поверили и повели на площадь вешать. Подняли на эшафот, петлю накинули. Князь смотрит, а мимо матрос давешний идет. Он как закричит:

– Держите его! Это он мне голову подсунул!

Только кто его и слушать-то будет. Уж доску из-под ног выбивают. Задергался князь, да и с кресла на пол и свалился.

Смотрит: он на полу во дворце своем княжеском. И никакого наводнения в помине нет. А матрос стоит перед ним как ни в чем не бывало.

– Так об чем ты меня, князь, спросить хотел? – это матрос так спрашивает, а сам чуть ли не в глаза смеется.

Князь замахал на него руками.

– Ни об чем я тебя спрашивать не хочу. Только уезжай, Даждьбога ради, ты из нашего города. И чтобы я тебя больше никогда не слышал и не видел.

– А кабатчику что скажете?

– А кабатчику по сусалам дам, чтобы больше меня в беду не вводил. И так сегодня заснуть не смогу.

Ну, колдун снова усмехнулся, поклонился князю и ушел. Вот так чародей может человека заморочить. И не такое еще бывало.

Огнедар блеснул на Еленьку глазами и замолчал. Та сидела, закутавшись в одеяло чуть ли не с головой.

– Страшно, – только и промолвила она.

Ввалилась нянька, вся запыхавшаяся, таща угощение и кувшин кваса.

– Отведай, Огнедар, – попросила Еленька.

Княжич поклонился и протянул руку к угощению. Нянька уселась на лавку и продолжила вышивать Еленькино подарение жениху.

– А еще что-нибудь расскажи про колдунов, – попросила Еленька.

Огнедар улыбнулся.

– Что, по сердцу вам рассказы мои, Еленира Мечиславовна?

– По сердцу, Огнедар.

«И сам ты мне по сердцу», – хотелось сказать Еленьке, но она только отвела смущенный взгляд от княжича. Но тот словно понял, о чем промолчала Еленька, потому что в уголках его губ собрались смешливые складочки, а глаза мягко засверкали.

– Тогда слушайте, Еленира Мечиславовна. В некотором царстве, в некотором государстве…

Облака-петухи продолжали бежать вприпрыжку по темному небу и клевать горошины звезд. Месяц выглянул по-хозяйски из-за облака и осветил спящий двор, где собаки машинально отбрехивались от кого-то во сне, а бог Чур на воротах хмурился, словно знал что недоброе про спящих людей. Месяц кинул взгляд в единственное светлое окошко воеводиного дома, подмигнул Еленьке и снова скрылся за облако.

Нянька давно спала, привалившись спиной к стенке. Пояс с воткнутой в него иголкой, выпав из ее рук, лежал на полу.

ГЛАВА 8. Ужасная новость

– И не держи на меня зла, Еленюшка, – сказал воевода, повинно качая головой. – Ну не было у меня другого выхода, понимаешь?

Отец и дочь дулись друг на друга три дня, но Еленька выстояла и не переломилась. Пришлось идти на поклон воеводе.

– Там Мечеслав Будимирович просил вас около полудня прогуляться за воротами, – шепнула хозяйке Волица. И подхихикнула, вспомнив, как мялся воевода, когда просил передать дочери весточку.

Еленька сенной девушке ответа не дала, только к другим служанкам послала: сегодня приданое невесты укладывали в сундуки и на подводу грузили. Но сама осторожно закоулками стала пробираться к воротам. Еленькин личный телохранитель на глаза девушке не попадался, но она почему-то была уверена, что Огнедар ходит где-то поблизости, и от этой мысли Еленьку каждый раз обдавало жаром.

Воевода и впрямь караулил ее за воротами: видимо, боялся чужих ушей.

– Давай это, – виновато сказал он, – ну, по дороге, что ли, пройдемся. До опушки.

– Ну разве что до опушки, – сурово согласилась Еленька.
Ветер лениво гонял пыль по дороге, закручивая ее водоворотом. Дремотный полдень пригибал вниз головки иван-чая. Шмель, сонно жужжа, пролетел мимо и затерялся среди цветов шиповника у ворот. Еленька шла и сердито молчала: гнев на отца не прошел, но отказать себе в удовлетворении любопытства и послушать, как отец будет перед ней извиняться, она не могла.

– Понимаешь, – продолжил изливать душу отец, – силы у нас были неравны. Загнали нас кремничи к самому Кровавому болоту. Думали мы, что пропадать придется. И Благояра стрелой ранили. В бок. Он уже бредить стал, предков поминать, того и гляди к Роду готов был отправиться. А тут чародей этот.

– Серебряный Лунь? – уточнила нахмурившаяся Еленька.

Она представила в красках Кровавое болото, названное так потому, что вода его была странного красноватого оттенка. Говорят, пользительна была эта вода, но Еленька ни за что бы не согласилась окунуть в нее хоть палец.

– Да, он самый, – чуть понизив голос, сказал воевода.

– А каков он из себя?

– Да не разглядел я толком, Еленюшка, – повинно сказал воевода. – Он в сумерках из тумана выступил. И как через посты прошел, не знаю. Так ведь чародей, – и воевода развел руками. – Волосы седые, длинные, в свете луны блестят, как серебро. И борода до пояса. А голос такой, что прямо за душу берет. А лица не видно. Словно тьмой подернуто. Одни глаза, как уголья, горят.

Еленька поежилась. Даже в этот солнечный полдень жаркого месяца-грозника у нее по спине пробежали мурашки. Она представила отца, загнанного в ловушку у болота с умирающим на руках единственным сыном. Серые обреченные лица воинов, что готовятся принять на заре смерть. Жалость пронзила ее сердце. Еленька осторожно взяла грузную мозолистую руку отца и положила ее себе на плечо. Воевода благодарно обнял и прижал к себе дочь. Они пошли неторопливо прочь от ворот к дальнему пчельнику, стоящему у леса.

– И что он сказал, Серебряный Лунь? – потребовала Еленька продолжения.

– Так я и говорю: соткался он из ниоткуда, чародей этот. И говорит: хочешь, Мечислав Будимирович, я сына твоего от раны смертельной излечу? И помогу одолеть врага твоего? Ну, я, конечно, сначала засомневался. Не хотелось мне с чародеем якшаться. А что ты взамен попросишь, спрашиваю. А тот меня и огорошил: хочу, мол, на дочери твоей меньшой жениться. Все честь по чести.

– И ты сразу согласился? – не в силах сдержать упрек, спросила Еленька.

– Не сразу, – вздохнул воевода.

Еленька, знавшая батюшку, как свои пять пальцев, представила, как воевода долго чесал в затылке, дергал себя за правый ус, потом огорченно кряхтел, как, набычившись, сверлил чародея глазами, но потом тяжело вздохнул и согласился.

– Дочь на сына сменял? – язвительно спросила Еленька.

Воевода убрал руку с ее плеча, вспылил:

– Ох и язва ты, Еленька, Перуном клянусь, не язык у тебя, а острая бритва.

– Ну так ведь все так и есть, батюшка, – не уступила Еленька. – Сына вы спасли, а дочь погубили.

– Ну почему погубил? – нахмурился воевода, но взгляд отвел: он и сам свою вину знал. Потом продолжил с горячностью: – А что же мне делать было, Еленюшка? Если бы обо мне одном речь шла, то ни за что не согласился бы. Но ведь дружина! И Благояр! А вот скажи, как на духу: если бы у тебя выбор был: спасти брата своего, но ценой счастья своего, то что бы ты выбрала?

Еленька вспомнила брата Благояра. Как он катал ее в детстве на спине. Как играл с ней в бабки. Как из каждого похода привозил ей подарки. Как однажды нес на себе от Гнилого оврага, когда Еленька ногу поранила. Как…

– Я бы за Благояра, не думая, жизнь отдала, – уверенно сказала Еленька и шмыгнула носом.

– Ну вот видишь! – обрадовался воевода. – И я так подумал!

Еленька, сузив глаза-льдинки, посмотрела на отца: одно дело судьбу самой выбирать, а другое дело, когда тебе ее навязывают. Побуравила взглядом понурую голову отца. Взяла руку воеводы и снова умостила на своем плече.

– Ну и что дальше было? – ворчливо поинтересовалась она.

– А что дальше? – с облегчением выдохнул воевода. – Лунь сказал, что исполнит два обещания: сына вылечит и победить поможет. И вот коли сбудется обещанное, то должен я буду тебя ему в жены отдать.

– И как?

– А так. Поводил чародей рукой над раной Благояра, пошептал что-то, водицы красной из болота зачерпнул и кровь ею смыл. Потом из мха и травы какую-то примочку сделал. И к утру Благояр в себя пришел. Пояснело у него в голове, и жар спал. Только слабость осталась.

– А чародей что?

– А чародей как из тумана пришел, так в туман и сгинул. Шаг шагнул, смотрю – нет его, а только осина на ветру серебряными листочками шелестит. Пропал из виду.

– А потом? – продолжала допытываться Еленька.

– А потом заря занялась. Ну, ратники-то приободрились маленько, как про чародеево обещание услыхали. Только нам и биться-то особо не пришлось. Только мы вышли на поляну, только супротив недруга стали, как на неприятеля как дурман какой нашел.

ГЛАВА 9. Жалобы Роду

Еленька сидела, съежившись, между корнями дуба. Дуб был знатный, уважаемый всеми местными жителями. Нянюшка рассказывала, что светличи и поселились около этого столетнего дуба, чтобы он их охранял. В конце лета богу Роду, который не требовал себе ни алтаря, ни истукана, ни храма, но выбирал вместилищем старое дерево, приносили подарки: плоды садов, мед с пасеки. И как было не отблагодарить того, кто это все им дал – Рода, родоначальника всего сущего.

Но в другое время к дубу не приходили, низко кланяясь издали. И стоял великан в окружении своих деток и сородичей, которые уважительно отстояли от него шагов на пятьдесят на широкой поляне.

Еленька сызмальства прибегала к дубу, когда хотела посоветоваться в трудной ситуации. И в детстве ей казалось, что Род слышит ее и помогает. Вот и сейчас душа девушки требовала собеседника, но такого в ее окружении не было.

– И вот что мне прикажешь делать, Род? – вопросила Еленька, когда хорошенько выплакалась, вытерлась рукавом и успокоилась. – От веночка избавиться не успела. Ну и пес с ним! Пусть чародей делает со мной что хочет. Я ведь, получается, целую дружину спасла. И братца родного. Так что пусть его, пусть в коврик закатывает.

Еленька прижалась щекой к нагретой солнцем и испещренной трещинами коре дуба. Дерево ласково шелестело на слабом ветерке, словно успокаивая. Еленька всхлипнула в последний раз, уже чисто для проформы.

– Я-то ладно… – с горечью сказала Еленька, хотя это было и неправдой: себя было очень даже жалко. Однако Роду об этом знать было вовсе не обязательно. – Но за что тех троих-то? Ишь что удумал чародей проклятый: ради брака своего людей в жертву приносить!

Нет, человеческие жертвы, конечно, богам делали, как же без этого. Нянюшка рассказывала, что когда светличи сбежали сюда из какого-то захваченного и разоренного неприятельской армией города (имя города уже затерялось в прошлом), то перед тем как ставить первые дома, принесли в жертву захваченных врагов-пленников: чтобы боги были благосклонны к поселенцам. И правда, поселение с тех пор самые страшные беды обходили стороной.

Еще Еленька помнила, хоть и очень смутно, как принесли в жертву богу Перуну девушку. Тогда долго стояли ливни, а потом грянула засуха. Чем-то прогневили светличи Златобородого Перуна, и он хотел их лишить урожая и обречь на голодную смерть. Еленька была тогда еще совсем маленькой, но она помнила, как девушку вели к капищу Перунову, заросшему иссиня-лиловым ирисом, где вокруг алтаря горели шесть костров. В лице ведомой девушки не было ни кровинки, но глаза смотрели решительно и смело: она сама вызвалась стать посыльной к богу, чтобы напрямую умолить его простить своих соплеменников. К алтарю Еленьку нянюшка не пустила, сказав, что не зрелище это для детей. А через два дня после жертвоприношения пошел дождь, и маленькая Еленька сделала вывод, что хоть путь к Перуну был долгим, девушке-таки удалось до него добраться, чтобы поведать богу о печалях людских.

А вот когда воевода свой новый дом строил, то лишь коня принес в жертву. Череп под порогом закопали, чтобы никакое зло через эту границу не перебралось.

А тут!.. Не ради благополучия всего племени, не ради создания поселения, где будут жить тысячи людей, а всего лишь для собственного благополучия Лунь хочет троих в жертву принести?! Неслыханное дело!

– Нет, ну представляешь, Род, каков паскудник! – продолжала жаловаться Еленька, гладя по дубовой коре. – Разве ж такое возможно? И как боги такое допустить могут?

Еленька замолчала и прислушалась: вдруг в шелесте листьев услышит ответ бога. Но дуб продолжал умиротворенно греться в солнечных лучах и мирскими делами мало интересовался. Кажется, Род вмешиваться в беспредел не собирается, сделала вывод Еленька и тяжело вздохнула, поднимаясь на ноги: хочешь не хочешь, а возвращаться домой надо. Встала и тут же замерла на месте: по поляне к ней шел Огнедар.

Он шел, отводя траву, которая была ему по пояс, в стороны, словно плыл по зеленому морю. Еленька замерла пойманным мышонком, и только сердце снова стало колотиться: тук-тук, тук-тук, тук-тук, словно крохотным молоточком по наковаленке.

– Только я вас, Еленира Мечиславовна, и ищу по полям да весям, – с ласковой усмешкой укорил девушку Огнедар.

– А как ты меня вообще здесь нашел? – удивилась Еленька.

– Так тянет меня к вам… – Еленька уже было зарозовела от смущения, но княжич уточнил: – Клятвой магической я к вам привязан: куда вы – туда и я. Говорю же: тянет, как магнитом.

– А-а… – протянула Еленька, надеясь, что на ее лице не проявилось разочарование.

Огнедар подошел к девушке совсем близко, так что можно было протянуть руку и коснуться его рубашки, в разрез которой была видна грудь. Еленька прямо почувствовала, как ее рука сама тянется. Вот леший! – ругнулась она про себя: не иначе, ее тоже чародеевой клятвой к княжичу магнитит. Еленька в смущении опустила взгляд ниже, на смуглые руки Огнедара, но магнетический эффект никуда не делся. Тогда Еленька стала смотреть вбок: как колышутся на ветру метелки мятлика и тимофеевки.

В лесу закуковала кукушка.

– Спросить, что ли? – снова усмехнулся Огнедар. – Кукушка-кукушка, а сколько мне лет ос…

Еленька сделала это, не раздумывая: прижала свою горячую ладошку к губам Огнедара, не давая договорить. И уже сделав эту глупость, покраснела и смутилась. Хотела было дать деру от конфуза, но не успела: княжич вдруг зажал девушку между дубом и собой и обнял за талию.

– Пусти! – пролепетала испуганная Еленька.

Она посмотрела снизу вверх – прямо в глаза Огнедара: темные озера, где мельтешили серебряные рыбки-искорки. У-у какой! Руки сильные и сквозь сарафан прямо обжигают. Еленька ощущала себя тоненькой рябинкой в руках огромного дуба.

Огнедар нагнулся и шепнул в ухо:

– Зачем отпускать золотую птичку, раз она сама в руки попалась?

Притянул Еленьку к своей горячей груди и поцеловал.

Ай! Уголья в животе Еленьки вспыхнули все разом, и пламя охватило девушку целиком: со ставших ватными ног до моментально закружившейся головы. Руки ослабели и сами послушно легли на плечи княжича. А тот начал уверенно проникать языком в Еленькин рот, и она послушно раскрылась ему навстречу, начала неуверенно и чуть стыдливо отвечать. Одна рука Огнедара продолжала удерживать девушку, а другая стала беззастенчиво шарить по ее груди.