Пленница Его величества

ГЛАВА 1

Я проснулась в клетке.

Сначала была тьма. Не мягкая и уютная, как перед сном, а тяжелая, вязкая, как окутавший сознание табачный дым. За ней пришёл запах — терпкий, затхлый, с примесью железа и чего-то прогорклого. Он казался липким, въедливым, как будто проникал под кожу. А потом — звуки. Далёкие сначала, приглушённые, словно сквозь воду: голоса, гул, скрип дерева, глухие удары металла. Всё это медленно складывалось в реальность.

Я попыталась вдохнуть — и закашлялась. Пальцы сжались, ощупывая пол под собой. Он был холодным, шероховатым, где-то липким. Я открыла глаза, и первое, что увидела — прутья. Толстые, металлические, местами обмотанные ржавыми кольцами. За ними — свет, много света, слишком яркого. Я прищурилась. Постепенно очертания стали чётче.

Я была на сцене — приподнятая деревянная платформа с металлическими клетками, выставленными, как товарные ряды на базаре. Напротив — множество глаз. Сотни глаз сверкали в полумраке, как у ворон, почуявших падаль. От них веяло алчностью. Похотью.

Я судорожно втянула воздух, ощущая, как задыхаюсь. Пыль. Пот. Жар. Я не знала, кто я. Не знала, как сюда попала. Но знала точно — это тело чужое. Оно не подчинялось. Не отзывалось.

Я с трудом встала на колени, шатаясь. Руки дрожали. Почему я здесь? Где я?

— Очнулась, — пробормотал кто-то сбоку. Голос был хриплым, женским.

Я резко повернулась. В соседней клетке — женщина, иссохшая, с всклоченными седыми волосами. Её глаза сверкнули, когда она посмотрела на меня.

— Лот номер семь, — сказала она, усмехнувшись. — Повезло тебе, красавица.

Я открыла рот, но не успела задать ни одного вопроса.

— Лот номер семь! — раздался голос сверху, звонкий, постановочный. — Женщина. Приговорена к смерти за покушение на Его Величество Императора. Но по милости Закона Двойной Луны может быть помилована, если найдёт покупателя. В случае отсутствия интереса — публичная казнь на закате.

Я застыла.

Казнь? За покушение? Какое, к чертям, покушение?

Я попыталась заговорить, но голос предал меня. Из горла вырвался лишь сиплый шепот. Я сжала руки в кулаки. Что происходит?

Я не помнила, как здесь оказалась. Я не помнила, как выглядела. Я не помнила даже своего имени.

Но где-то в глубине — как тихая, упрямая искра — жила уверенность: это тело не моё.

Я не знала, кто я. Не знала, как сюда попала. Но точно знала, чего не хочу.

Оставаться в этой клетке.

Ждать, пока кто-то решит, что я стою его времени и денег.

Я не знала как, но выберусь. Во что бы то ни стало.

Где-то вдалеке зазвучал гонг — глухой, протяжный, будто отсчитывающий последние часы. Толпа напротив сцены оживилась. За решётками стояли и другие клетки, их я раньше не замечала — с женщинами и мужчинами, кто-то сидел, кто-то лежал, кто-то всматривался в зал с обречённым спокойствием.

— Обратите взоры налево! — с надрывом закричал голос сверху. — Лот номер семь! Молодая. Без семьи, но с родословной и редкой красотой!

Толпа хмыкнула. Пошли выкрики.

— Слишком худая!

— Как яростно смотрит! Не сломленная. Это редкость!

Смотрела я, быть может, яростно, но внутри всё сжималось от ужаса и унижения. Я чувствовала на себе десятки взглядов — оценивающих, пренебрежительных, голодных. Они не знали, кто я. Но уже решили, что имеют право обсуждать меня вслух, как мясо на базаре. Мне хотелось спрятаться, исчезнуть, но тело не слушалось. Я сидела, стиснув зубы, и только взгляд оставался прямым — упрямым, полным ярости.

Откуда-то вдруг пришло знание - я уже работала с подобными ублюдками. Главное, не показывать страха.

— Отводится пять минут, — возгласил глашатай, возвышая голос над шумом зала. — Если никто не пожелает сделать ставку, свершится воля Имперского Совета. Приговор будет приведён в исполнение на закате.

Я ощутила, как затряслись пальцы. Времени почти не оставалось, и с каждой минутой надежды становилось всё меньше. Никто не спешил выкупать потенциальную убийцу императора — слишком опасно, слишком сомнительно. Но сдаться — значило признать приговор. Я выпрямилась, насколько позволяли дрожащие ноги, подняла голову и впилась взглядом в толпу.

Если уж мне суждено умереть, пусть хотя бы взглянут в глаза тому, кого желают казнить. А если в зале найдётся хоть один враг трона — возможно, у меня даже будет шанс. Я не стану умолять. Не стану унижаться. Но и не склоню головы. Свой путь я выберу сама — даже если он ведёт прямиком в пасть чудовища.

Толпа гудела, словно улей. Чужие голоса сливались в сплошной гул, в котором я уже не различала слов. Всё тело будто налилось тяжестью. Я ощущала себя на краю бездны — и не знала, сорвусь ли в следующую секунду.

И вдруг наступила тишина. Резкая, как удар.

Кто-то медленно поднялся с заднего ряда. Серебряная печать на чёрной перчатке блеснула в воздухе.

— Кто это? — прошептала я, не отводя взгляда от фигуры, медленно поднимающейся в глубине зала.

— Не знаю… — ответила соседка. — Но перчатка с печатью — знак приближённых. Богач или посланник двора.

ГЛАВА 2

Меня вели по коридору. Шаги отдавались гулким эхом, как отбойный молоток в висках.
«Пятьсот золотых…» — всё ещё звучало в голове, будто приговор.
Он не кричал. Не торговался. Только смотрел. И это настораживало больше, чем крик и злоба толпы. Так себя ведут те, кто привык получать подчинение одним взглядом. Как тот банкир, что вёл себя подчёркнуто вежливо, но пальцы его дрожали, когда я спросила про девочку с ожогами. Он тоже не кричал. Просто ждал, когда я признаю его власть. Но тогда — как и сейчас — я видела больше, чем он хотел показать. Таких я уже встречала. За стеклом допросной. И ни один из них не признавал себя монстром. Мой покупатель не касался меня. Но всё тело знало: прикосновение будет — вопрос времени.

Я споткнулась о щербатую плиту, но стражники даже не дернулись в мою сторону. Бесчувственные. Омертвевшие изнутри.

Мертвыми были не только они. Воздух коридора был холодным и пах землей. Я будто оказалась внутри каменного гроба, но лучше так, чем душную и липкую атмосферой аукциона.

Мы остановились перед массивной дверью, украшенной резьбой в виде извивающихся лоз. Один из охранников коротко стукнул, и почти сразу дверь распахнулась.

Внутри царил полумрак, пахло мылом, цветами и чем-то резким, чуть сладким. Меня втолкнули внутрь — и оставили.

Комната была большой, с высоким потолком. В центре стояла круглая купель, из которой поднимался лёгкий пар. Возле неё уже ожидала молодая девушка — в простой серой тунике, с опущенными глазами и аккуратно сложенными на животе руками.

Она не сделала ни одного движения, пока я стояла, растерянно озираясь, а потом негромко произнесла:

— Следуйте за мной, госпожа.

«Госпожа?» Я чуть не рассмеялась. Какая я им госпожа, с ошейником на шее и следами грязи на ногах? Но промолчала и пошла за ней.

Девушка жестом указала на скамью у купели:

— Прошу вас раздеться. Вода ещё тёплая.

Я с сомнением посмотрела на неё, но решила, что хуже уже не будет. Вода действительно была тёплой и приятно пахла чем-то травяным. Я погрузилась по плечи и невольно выдохнула с облегчением — за долгие часы впервые ощутила хоть что-то близкое к комфорту. Но он был не слишком долгим.

— Ай! — вырвалось из меня, когда служанка слишком сильно и резко потянула за спутанные волосы.

— Простите, госпожа... — извинение прозвучало отстраненно.

Слишком отстраненно.

Я заставила себя расслабиться, чтобы не выдать того, что уже раскусила ее.

— Ты давно здесь служишь? — спросила я, чтобы разрядить напряжение.

Девушка вздрогнула, перебирающие волосы пальцы замерли.

— Нет, госпожа, — коротко ответила она.

Движения её вновь изменились — одна рука больше не касалась волос и явно была занята чем-то другим. Краем глаза я уловила движение слева от себя и, не раздумывая, развернулась в воде, перехватив запястье девушки. Она попыталась вырваться, но я сжала её руку изо всех сил.

— Что ты задумала? — прошипела я, вглядываясь в её побледневшее лицо.

Меня вели по коридору. Шаги отдавались гулким эхом, как отбойный молоток в висках.

«Пятьсот золотых…» — всё ещё звучало в голове, будто приговор.

Он не кричал. Не торговался. Только смотрел. И это настораживало больше, чем крик и злоба толпы. Так себя ведут те, кто привык получать подчинение одним взглядом. Как тот банкир, что вёл себя подчёркнуто вежливо, но пальцы его дрожали, когда я спросила про девочку с ожогами. Он тоже не кричал. Просто ждал, когда я признаю его власть. Но тогда — как и сейчас — я видела больше, чем он хотел показать. Таких я уже встречала. За стеклом допросной. И ни один из них не признавал себя монстром. Мой покупатель не касался меня. Но всё тело знало: прикосновение будет — вопрос времени.

Я споткнулась о щербатую плиту, но стражники даже не дернулись. Бесчувственные. Омертвевшие изнутри.

Мертвыми были не только они. Воздух коридора был холодным и пах землёй. Я будто оказалась внутри каменного гроба, но лучше так, чем душная, липкая атмосфера аукциона.

Мы остановились перед массивной дверью, украшенной резьбой в виде извивающихся лоз. Один из охранников коротко стукнул, и почти сразу дверь распахнулась.

Внутри царил полумрак, пахло мылом, цветами и чем-то резким, чуть сладким. Меня втолкнули внутрь — и оставили.

Комната была большой, с высоким потолком. В центре стояла круглая купель, из которой поднимался лёгкий пар. Возле неё уже ожидала молодая девушка — в простой серой тунике, с опущенными глазами и аккуратно сложенными на животе руками.

Она не сделала ни одного движения, пока я стояла, растерянно озираясь, а потом негромко произнесла:

— Следуйте за мной, госпожа.

«Госпожа?» Я чуть не рассмеялась. Какая я им госпожа, с ошейником на шее и следами грязи на ногах? Но промолчала и пошла за ней.

Девушка жестом указала на скамью у купели:

— Прошу вас раздеться. Вода ещё тёплая.

Я с сомнением посмотрела на неё, но решила, что хуже уже не будет. Вода действительно была тёплой и приятно пахла чем-то травяным. Я погрузилась по плечи и невольно выдохнула с облегчением — за долгие часы впервые ощутила хоть что-то близкое к комфорту. Но он был не слишком долгим.

ГЛАВА 3

Мы остановились перед неприметной дверью. Стражник коротко постучал — коротко, резко, одним ударом, и сразу отступил, не удостоив меня взглядом.

Нервы натянулись, словно тонкая струна, готовая лопнуть от любого неловкого движения. Я чувствовала — за этой дверью меня ждёт человек, которому теперь принадлежит моя судьба. Хозяин. Само это слово вызывало холодный прилив отвращения и едва заметный укол страха. Что он за человек? Жестокий? Холодный? Разочарованный своей покупкой или, наоборот, с нетерпением ждущий проверить товар?

Грудь сжала ледяная тяжесть. Я не знала, что страшнее — его равнодушие или интерес. И всё же, даже в этом состоянии, где-то в глубине, тлела упорная мысль: как бы он ни смотрел на меня — я всё равно останусь собой.

Дверь распахнулась.

Меня втолкнули внутрь — не грубо, но без права на колебание.

Зал встретил меня ледяным равнодушием каменных стен. Помещение было обширным, но лишённым всего, что могло бы согреть взгляд или душу. Высокие колонны уходили в полумрак под сводчатым потолком, а массивные канделябры отбрасывали длинные, зыбкие тени по гладкому полу. Никаких окон, никаких дверей, кроме той, через которую я вошла. Пространство будто создано для того, чтобы подавлять волю тех, кто осмелился сюда войти.

И все же самое тяжёлое было не это. Тот самый аромат — грозовая свежесть, обожжённая амбра и что-то острое, почти металлическое. Аромат власти. Аромат опасности.

— На колени, — раздался спокойный, но властный голос откуда-то из глубины зала.

На мгновение мне показалось, что воздух стал плотнее. Стражники замерли, словно ожидая, что я беспрекословно подчинюсь.

Но я не двинулась. Спина оставалась прямой, взгляд устремлён вперёд. Колени дрожали от напряжения, но я сдержалась. Я была товаром. Но не вещью. И уж точно не той, кто склоняет голову по первому приказу.

На миг воцарилась глубокая тишина. Я ощутила, как в темноте что-то сдвинулось — не звук, не движение, а будто сама тень улыбнулась. Одобрение?

Из темноты выступила высокая фигура, лицо по-прежнему скрывал капюшон. Он не приближался, словно давая мне время осознать, что я только что нарушила порядок вещей. И почему-то осталась стоять.

Он шагнул ближе, вставая так, чтобы нависать надо мной, словно сама тень обрела форму. Его голос, низкий и почти ленивый, прозвучал снова:

— Интересно, долго ты продержишься, пряча дрожь в коленях? Или твоё упрямство — такая же дешёвая поза, как и это платье?

Старый приём. Подавление через демонстрацию превосходства, попытка вбить неуверенность прямо в сердце. Я видела это десятки раз. На допросах, в залах суда, в запотевших камерах, где слова были острее ножей.

Я позволила себе медленный вдох, отпуская напряжение с выдохом.

— А вы всегда начинаете разговор с оскорблений? Или это исключительная честь для меня? — мой голос прозвучал спокойно, почти холодно. Я заметила, как его плечи чуть расслабились. Почти незаметная реакция, но я уловила её. Он не ожидал, что я знаю эти игры. И тем более — что умею в них выигрывать.

Он не ответил, но в его молчании слышалось не раздражение, а... любопытство. Он меня изучал. А я — его.

Но он не отступил. Я уловила едва заметный наклон головы, как хищник, меняющий тактику охоты.

— Сколько стоит твоя свобода? — его голос зазвучал иначе: мягче, почти лениво, но в этой обволакивающей мягкости скрывалась новая, куда более изощрённая угроза.

— Не думаю, что вы сможете позволить себе такую цену, — ответила я тихо, почти без улыбки, с той самой тенью насмешки, что так раздражает мужчин, привыкших к покорности.

Он сделал шаг вбок и начал медленно обходить меня по кругу. Его взгляд был прикован ко мне - жегся на затылке и бежал мурашками по позвоночнику.

Его движения были точными, сдержанными, как у человека, привыкшего к абсолютному контролю. Не было ни суеты, ни показной силы — только выверенная угроза в каждом шаге.

— Ты не совсем понимаешь, как устроен этот мир, — его голос стал глубже, тяжелее. Опаснее. — От того, насколько хорошо ты себя покажешь, зависит, окажешься ли ты под пьяным солдатом в первом же притоне. Или… — он сделал выразительную паузу, и я услышала, как он медленно втянул воздух сквозь зубы, — окажешься в совсем другом месте. Там, где тебе будут завидовать те, кто умолял о таком шансе.

Подлый приём — создать мнимый выбор между худшим и просто непонятным, заставить держаться за иллюзию спасения, не зная, в чём оно состоит.

Я позволила себе чуть скривить губы, словно от дурного запаха.

— Странно слышать такие предложения от человека, который даже своего лица не показывает, — сказала я хладнокровно. — Или ваша сила заканчивается там, где начинается откровенность?

Его тень замерла. В наступившей тишине я уловила слабое, почти невидимое движение плеч. Он снова... развлекался. И, что хуже всего, начинал получать от этого удовольствие.

Теперь он встал напротив, наклонился так близко, что у меня слегка закружилась голова от его запаха, и вопрос, произнесенный тихим, почти интимным шепотом ударил в самое сердце:

— Боишься?

Я встретила его взгляд в тени капюшон и ответила спокойно, почти равнодушно:

— Боюсь. Глупо отрицать. Но это не значит, что я встану перед тобой на колени.

На миг его дыхание стало чуть медленнее, как будто мой ответ его удивил… или заинтересовал куда больше, чем он хотел показать.

— А что пугает тебя больше всего, маленькая мятежница? — его голос понизился, вкрадчивый и обволакивающий, будто яд, растворённый в вине. — Смерть... или неизвестность, в которой можно утонуть, словно в бездонной трясине?

Я медленно вдохнула, стараясь не выдать ни дрожи в голосе, ни колебания во взгляде.

— Неизвестность пугает только тех, кто привык жить в иллюзии контроля, — сказала я тихо, но твёрдо. — А смерть... что ж, её боятся лишь те, кто никогда по-настоящему не жил.

Он усмехнулся. И впервые позволил мне увидеть это. Капюшон чуть сдвинулся, и в полумраке проступили резкие, безупречно выточенные черты. На губах играла лёгкая, едва заметная ухмылка, в которой смешались хищная насмешка и настоящее любопытство. Глаза оставались скрыты тенью, но я чувствовала их взгляд кожей — изучающий, проникающий слишком глубоко, словно он пытался заглянуть за все слои моей обороны.

ГЛАВА 4

Меня проводили обратно в покои без лишних слов. Коридоры, по которым вели прежде с такой важностью, теперь казались длиннее, стены — выше, а воздух — тяжелее. Шаги стражников глухо отдавались в камне, как отголоски приговора, который мне ещё только предстояло услышать.

Я не помнила, как оказалась в комнате. Только осознала это, когда за спиной уже захлопнулась дверь, оставив меня наедине с гулкой тишиной.

Ноги подкашивались, руки дрожали от переохлаждения и напряжения. Я медленно опустилась на край узкой кровати, ощущая, как усталость давит на плечи, словно меня сковали незримые цепи.

«До рассвета», — эхом раздался в голове его голос.

До рассвета решится, кто я в этом мире — вещь, игрушка… или нечто большее. Если доживу.

Тишина казалась оглушительной. Я пыталась разложить всё по полочкам, найти логику в его поступках, но не могла понять главного — зачем я ему? Ради чего стоило тратить такую сумму, если он сам не знает, кем меня сделать?

И всё же, несмотря на усталость, разум не отпускал мысль: что-то в его словах было не случайно. В этих угрозах, в странной тяге растянуть игру. Он изучал меня. Тщательно, холодно и методично.

В дверь тихо постучали. На этот раз — не властный стук, а осторожный, едва слышный.

— Входите, — голос мой прозвучал глухо, без прежней уверенности.

В комнату скользнула Илина. В руках — поднос с едой и кувшин с тёплой водой. Она робко подошла ближе, не глядя мне в глаза, будто боялась увидеть на моём лице то, что самой себе признавать страшно.

— Я принесла вам поесть… и умыться, госпожа, — прошептала она.

Госпожа. Это слово звучало теперь почти как насмешка.

Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Вместо этого кивнула и жестом указала ей присесть.

— Скажи мне, Илина, — начала я тихо, стараясь, чтобы голос звучал ровно, как на допросах в прежней жизни, — что здесь означает «испытание до рассвета»?

Девушка вздрогнула и крепче сжала подол юбки. Несколько мгновений она молчала, а затем, словно что-то внутри неё сломалось, всё же прошептала:

— Это… это старая традиция. Та, кто доживает до утра и не сходит с ума от страха — получает шанс остаться человеком. Остальные… — Илина осеклась и опустила глаза. — Остальные ломаются. И их судьба решается без них.

— Ломаются? — переспросила я холодно.

Она судорожно кивнула.

— Когда разум сдаётся первым, тело следует за ним, — пробормотала она. — И тогда уже неважно, где ты очнёшься утром — в борделе или на бойне.

Мурашки побежали по спине. Мне вдруг показалось, что воздух в комнате стал гуще, а сама ночь — длиннее, чем должна быть. Я посмотрела на окно, в котором чернела беззвёздная тьма.

До рассвета ещё слишком далеко.

Я встала и медленно прошлась по комнате, пытаясь вернуть ясность мысли. Холодный каменный пол под босыми ступнями будто намеренно подталкивал к отчаянию, но я упрямо боролась с нарастающей тревогой.

— Что бывает с теми, кто выдерживает? — тихо спросила я, не оборачиваясь к Илине.

— Их судьба… меняется, — голос девушки дрогнул. — Как неизвестно. Я слышала… — она запнулась, и я обернулась, уловив ту самую заминку. — Иногда их забирают в самые высокие дворцы. Но… — Илина понизила голос, — для этого нужно не просто выжить. Нужно остаться собой. Не сойти с ума от страха, как бы тебя ни пытались сломать.

Я остановилась у зеркала и посмотрела на своё отражение. Та же женщина, что час назад стояла перед этим лицом, уже не казалась мне такой же. В её глазах жила усталость, но и что-то новое — холодная решимость.

«Ты не дрогнешь, — тихо сказала я своему отражению. — Не здесь. Не этой ночью.»

За стенами послышался глухой скрежет. Будто кто-то скользнул вдоль двери, затаив дыхание. Я мгновенно напряглась. Прислушалась. Но всё снова затихло.

До рассвета оставалась вечность. И я должна была пережить каждую её минуту.

Шаги. Едва уловимые, но слишком отчётливые в тишине. Я повернула голову к двери, затаив дыхание. Тени под порогом зашевелились.

Илина вжалась в стену, глаза её распахнулись от ужаса.

— Это они… — прошептала она одними губами. — Проводники ночи…

Дверь не открылась. Зато в замочной скважине раздался негромкий щелчок, будто пробовали, заперта ли она. Затем — новый звук, как будто когти царапнули по дереву.

Я медленно подошла ближе, наклонилась, пытаясь уловить хоть что-то. За дверью стояли. Ждали. Проверяли…

Где-то в глубине коридоров протянулся еле слышный металлический звон, словно чей-то браслет зацепился о решётку. Потом снова тишина. Леденящая, вязкая.

И я поняла — ночь ещё не закончилась. И это не последняя проверка.

Тишину разорвал новый звук — протяжный скрип тяжёлых дверей в дальнем коридоре. Я резко обернулась, но Илина уже метнулась к дальнему углу комнаты и съёжилась, будто надеялась стать невидимой.

Тени под дверью дрогнули, и в следующую секунду в проёме раздался голос — хриплый, грубый, будто исцарапанный песком:

ГЛАВА 5

Меня разбудил голос — резкий, но без надрыва, отточенный до холодной власти:

— Вставай! Здесь не принято валяться.

Я открыла глаза. Женщина в алом стояла у изножья постели. Высокая, сухая, с туго стянутыми волосами и лицом, которое не знало улыбки.

— Ты новенькая, значит, думаешь, что на тебя смотрят. Никто не смотрит, пока ты не стала интересна. Одевайся.

Я резко села. Подушки смялись под спиной, грудь сдавило от злости — не на неё, а на сам факт: меня разбудили приказом, как вещь.

Ноги коснулись пола. Камень — ледяной, шершавый, словно специально, чтобы унизить. Тело дрожало, но я встала, удерживая спину прямой. Не для неё. Для себя.

На столе лежали два платья. Одно полупрозрачное из тонкого шелка, второе - старое, изношенное, из грубой ткани, все в заплатках.

Мне дали эту подсказку специально или нечаянно? Неясно, но теперь я точно знала, где нахожусь. На аукционе меня продали наложницей в гарем. И именно здесь я и оказалась.

В спину впился взгляд женщины. Оценивающий. Терпеливый. Властный.

Я подошла ближе, склонилась к платьям, рассматривая их пристальнее. Это игра. Это точно игра, а я уже начала разгадывать личность того, кто ее устроил.

Обернув руку грубой тканью, я схватила первое платье и бросила его в — вероятно — управляющую гарема.

Та инстинктивно отшатнулась, как будто платье полыхнуло пламенем. Её глаза на миг расширились — слишком быстро для притворства. Она знала. Знала, что на ткани действительно что-то было. Яд. Не просто раздражение кожи — нет. А тот, что убивает от прикосновения.

Этот страх, эта короткая, вырвавшаяся прежде воли реакция была для меня подтверждением. Я не ошиблась. Платье отравлено. И она была в курсе.

Против воли перед внутренним взором вспыхнул его образ — вырезанный из тьмы и силы. Я почувствовала, как дрожь пробежала по позвоночнику. Не от страха. От ярости. Этот яд мог убить. И если его подбросили сюда — значит, не без ведома того, кто держит меня на поводке. Или он сам дал команду.

— Ты, дерзкая тварь, — выдохнула управляющая, — думаешь, что если пару слов выучила, то можешь судить, кто здесь кого травит?

Она попыталась выпрямиться, но в её голосе дрожал страх, который не поддавался приказу.

— А кто здесь правит? — уцепилась я за слова.

— Ты понятия не имеешь, во что лезешь!

На это я промолчала. Слова ей были нужны, чтобы прикрыться. Мне — чтобы понять. Она знала про яд. И она боялась. Не меня. Того, кто будет спрашивать, как я осталась жива.

Мысли метнулись, как острые лезвия. Если он хотел проверить, насколько я ценна — или насколько легко заменить меня новой фигурой — он нашёл способ. Только я не собиралась быть пешкой. Не теперь. Не после этого.

Больше не тратя время я надела изношенное платье. Управляющую все еще трясло - от гнева или страха, или и от того, и другого.

Когда я закончила, она отрывисто бросила:

— За мной. Быстро. И ни слова. Здесь слушают даже стены.

Женщина не оборачивалась, шагала быстро. Стены были высокими, выкрашенными терракотовой краской, нагоняющей тоску. Пахло пылью, и слабой смесью запахов дешевых духов. Постепенно она ощущалась все отчетливее, затем послышались шорохи, и наконец - взгляды. Много взглядов.

Женщины — их было не меньше двух или трех десятков — стояли вдоль стены в длинном помещении, устланном подушками и низкими ложами.

Они смотрели на меня, как стая хищных птиц — не бросаясь, но уже оценивая, прикидывая, где я встану в иерархии. Кто-то фыркнул, кто-то поправил волосы, кто-то чуть улыбнулся — слишком широко и приторно.

— Алайя вернулась? — требовательно спросила она у девушек.

Они переглянулись, едва заметно, но с тревогой. Кто-то испуганно отвёл взгляд, кто-то — напротив — уставился чуть дольше, чем нужно было. Вопрос всех всполошил.

Нервное движение плеча, задержка дыхания, резкий поворот головы. Это имя вызывало у них страх. Или стыд. Возможно, обе реакции.

Управляющая кивнула на меня.

— Эта будет вместо нее.

Кто она? И почему её место — теперь моё?

И будто сказала уже достаточно, она резко развернулась и направилась к двери, но у самого выхода обернулась. Ее взгляд впился в мое тело.

— Чтобы к вечерней проверке все было сделано!

Некоторые из женщин сдержанно усмехнулись. Кто-то прошипел что-то недоброе. Во взглядах — напряжение, в голосах — закрытое неприятие. Новенькая, которая сразу привлекла внимание, не могла не вызвать раздражения. Я молча кивнула.

Пусть думают, что я пришла сюда без зубов. Тем проще будет вцепиться, когда придёт момент.

А теперь надо было понять, что от меня хотели. Но я и шага ступить не успела, как из полутени за одной из колонн отделилась фигура — девушка, молодая, тонкая, с лицом, в котором не было ничего примечательного, кроме взгляда: внимательного, как у того, кто привык подмечать любую мелочь.

ГЛАВА 6

Мы шли быстро, почти бегом. Точнее, я шла — целеустремлённо, не оглядываясь, а Дара то и дело настигала меня сзади и сбивчиво шептала: «Не твоё дело», «Лучше вернись», «Это может быть опасно». Но с каждой фразой я ускорялась.

Мне нужна была каждая мелочь. Каждая незначительная крошка помогала осколкам стать единой картиной.

Вскоре мы уже двигались с толпой встревоженных и напуганных наложниц, евнухов и служанок.

Первое, что я уловила - запах крови. Железо, в перемешку с ладаном. Неестественный, липкий коктейль. Люди уже набились в проходе, мешая, разглядеть произошедшее.

— Это правда она? — разносился шепот. — Я же говорила, нельзя доверять...

— Разойдитесь! — скомандовала я.

Многие затравленно переглянулись, но испуганная толпа начала медленно расступаться. Я ощущала, как воздух сгущается, как в груди нарастает глухое напряжение — ещё не страх, но уже не просто беспокойство.

Сначала я увидела пролитый настой на полу — темное пятно, расплывшееся по ковру. Потом — раздавленную чашку, отброшенную в сторону. Дальше — тонкая белая ступня, торчащая из-за края колонны. Только потом — шёлковая ткань, пропитанная алым.

Тело ещё скрывалось от прямого взгляда, но всё в пространстве подсказывало: оно здесь. Я слышала, как кто-то сдержанно задыхался позади, как дышала рядом Дара — коротко, тревожно. Каждый шаг вперёд — словно погружение в леденящую воду.

Я шагнула в нишу, и тогда увидела ее. Хрупкая девушка, словно из фарфора, лежала на полу в луже крови. В ее распахнутых и застывших глазах был ужас.

Клянусь, на полсекунды мне стало по-настоящему страшно, но я опустилась на корточки и привычно отбросила эмоции в сторону, начиная собирать детали.

Следы на шее — глубокие, как от грубого захвата. Но кровь у сердца уже почти застыла. Значит, удар был первым. Это странно. Удар в сердце — быстрый, смертельный. Зачем душить?

Удушение - про контроль. Нападавшему было важно наблюдать, как жизнь покидает тело. Я подалась вперед, разглядывая рану. Чтобы убедиться, мне нужно было осмотреть тело, но я была почти уверена - удар клинком был для того, чтобы помучить, а не убить жертву.

Я поднялась и повернулась к Даре. Та смотрела на меня, будто борясь сама с собой. В её взгляде был страх, но не за себя — она будто чувствовала, что это убийство было лишь началом.

Я привыкла к таким делам. Но теперь я была в самом эпицентре. И если ошибусь — следующей могу стать я.

— Это Алайа? — уточнила я.

Дара коротко кивнула, пожимая от напряжения губы.

— Все прочь! Чего столпились?! Заняться нечем?! Вон, кому сказала! — загремел голос управляющей.

Толпа дрогнула и начала рассыпаться, боясь попасть под раздачу. Одна из девушек сжала пальцы до белых костяшек, но не плакала. Другая опустила взгляд, стоило мне взглянуть на неё. Они боялись. Но кто-то — боялся больше других.

Дара шагнула ближе, встала почти вплотную ко мне, будто хотела заслонить, удержать, спрятать от чужих глаз.

— Пожалуйста, молчи, — прошептала она быстро. — Ты не понимаешь, во что можешь влезть. Здесь всё гораздо опаснее, чем кажется.

Я не ответила. Потому что понимала. И потому что уже было поздно разворачиваться.

Шорох ткани и отрывистые шаги прервали напряжённую тишину — в нишу ворвалась управляющая. В каждом ее движении кипела агрессия, как у человека, привыкший наводить порядок криком, а не разумом. Лицо вытянутое, глаза бегают, дыхание сбито. Но в этой демонстративной резкости было что-то лишнее. Паника? Или страх, что её власть дала трещину?

Но управляющая явилась не одна, по пятам за ней шла моя златоволосая подруга. И она привлекла все мое внимание.

В отличие от остальных она ни разу не посмотрела на тело. Ни мельком, ни скользящим взглядом — будто его просто не существовало. Это было не пренебрежение, а контроль. Жесткий, выверенный, как будто она заранее знала, что увидит, и не хотела дать себе шанса дрогнуть. Но я уловила ещё одну деталь — в её взгляде не было ни страха, ни ужаса, ни даже отвращения. Только отстранённая холодная заинтересованность. Это чувство промелькнуло мимолётно, прежде чем она приклеила на лицо маску вежливой отрешённости.

— Это ты! — неожиданно сорвалась управляющая, оборачиваясь к Даре. — Ты всегда завидовала Алайе! Все это видели! Ты не могла вынести, что Император мог выбрать её, а не тебя!

Дара побледнела, но её голос оставался ровным:

— Я всего лишь наложница, которую понизили до служанки.

Управляющая не унималась. В её голосе было всё меньше гнева и всё больше истерики:

— Ты была рядом с ней в тот вечер! Ты знаешь, что произошло! Я видела, как ты следила за ней, я… я знала, что ты не простишь ей её успеха!

Я смотрела на неё, не перебивая. Потому что в этих обвинениях было нечто важное — не слова, а их тон. Каждое слово управляющей дрожало, словно натянутая струна. За обвинениями прятался страх.

Она была чем-то очень сильно напугана. И это была хорошая зацепка.

Вор громче всех кричит: "Держи вора".