Пленница Ледяного Трона

Пролог

Дождь. Вечный, противный, ноябрьский дождь заливал Москву, превращая Марьино в царство серых луж, хмурых многоэтажек и промокших до нитки людей, спешащих в свои норы. Моя норма – квартира на четырнадцатом этаже, пахнущая одиночеством, несъеденной пиццей вчерашней давности и… пылью. Пылью бабушкиной жизни, которую я теперь методично разбирала.

Смерть пришла тихо, как она и жила – без лишнего шума. Бабушка Елена. Всегда немного странная, замкнутая, будто живущая не в нашем времени, а где-то на его обочине. Мы не были близки. Мама уехала давно, папа растворился в новых семьях, а я… я застряла. Застряла в работе копирайтера на фрилансе, застряла в съемной однушке, застряла в ощущении, что жизнь – это бесконечный автопилот по маршруту «диван – ноутбук – холодильник». Бабушка была последней формальной ниточкой, связывающей меня с понятием «семья». Теперь и эта ниточка оборвалась.

Я стояла посреди ее гостиной – комнаты, застывшей в 80-х. Кружевные салфеточки на спинках выцветшего плюшевого дивана, хрустальные балеринки на трюмо, тяжелый сервант, набитый фарфором, который никто никогда не использовал. И везде – коробки. Картонные, пыльные, пахнущие временем и нафталином. Моя задача – разобрать, выбросить, сдать в макулатуру. Оставить себе пару вещиц на память, как того требует негласный ритуал.

«Застой, – подумала я, вытирая пыль с фотографии молодой бабушки. – Вот что это. Полный, тотальный застой». На фото она смотрела куда-то вдаль, глазами, полными тайны, которой она никогда не делилась. «О чем ты думала, бабуля? О том, откуда у тебя эта странная фамилия – Волынская? Или о том, почему ты всегда чуралась соседей, будто боялась, что они что-то узнают?»

Работа двигалась медленно. Каждая вещь вызывала тень воспоминания, чаще – неловкого или формального. Вот шкатулка с дешевыми бижутерными брошками – помню, дарила на 8 марта, она вежливо благодарила, но никогда не носила. Вот альбом с выцветшими фото – чужие лица, чужие праздники. Тоска сжимала горло. Не столько от потери, сколько от осознания этой пустоты, этого… отсутствия настоящих связей.

И вот я добралась до антресоли. Заваленный угол, куда, видимо, сбрасывали все «непонятное». Я нащупала что-то тяжелое, обернутое в пожелтевшую газету «Правда» 1972 года. Развернула. И замерла.

Это было зеркало. Но не простое.

Овальное, в тяжелой оправе из темного, почти черного металла, покрытого причудливой вязью. Не серебро, не бронза – что-то тяжелее, холоднее. Сам отражающий слой казался… слишком глубоким. Глядя в него, ощущаешь не поверхность, а бездну. Края оправы были неровными, как будто зеркало вырвали из чего-то большего. На обратной стороне – глубокие царапины, похожие на древние, стершиеся символы. Никакой сентиментальной ценности. Ничего, что объяснило бы, зачем бабушка хранила эту мрачную штуковину.

«Что за хлам…» – пробормотала я, поворачивая холодную тяжесть в руках. Оно буквально впитывало тепло пальцев. Странное ощущение. Тревожное. Я поставила его на стол, рядом с коробкой чая «Беседа» и смятым платком.

Работа продолжалась. Коробка за коробкой. Пыль. Воспоминания-призраки. Одиночество, давившее на плечи тяжелее бабушкиного серванта. В голове крутились мысли о дедлайне, который я срываю, о счете за квартиру, о том, что в холодильнике опять пусто, а выходить под этот дождь не хочется категорически. Ощущение бессмысленности всего этого бытия накрывало волной.

И тут взгляд упал на пачку старых писем. Писем от мамы. Молодой, еще полной надежд, писавшей бабушке из далекого южного города, где она пыталась «начать новую жизнь»… без меня. Письма были полны банальностей о погоде, о работе, и лишь между строк читалось облегчение от того, что «ребенок (то есть я) под надежным присмотром». Надежным присмотром одинокой, холодной женщины.

Ком в горле стал невыносимым. Горечь, обида, злость – не только на маму, на бабушку, но и на себя. За эту никчемность. За этот застой. За то, что в тридцать лет моя жизнь – это пыльные коробки в чужой квартире и пиксели на экране ноутбука.

«Надежный присмотр… – с горькой усмешкой я швырнула пачку писем обратно в коробку. – Прекрасная иллюстрация материнской любви». Я резко встала, задела ногой коробку. Полупустая чашка с остывшим чаем, стоявшая рядом с зеркалом, с грохотом упала на пол, разлетевшись вдребезги. Коричневая лужа растекалась по линолеуму, осколки фарфора блестели, как слезы.

«ЧЕРТ!» – вырвалось у меня. Не просто досада, а настоящая ярость. Ярость на весь мир, на дождь, на мертвую бабушку, на сбежавшую мать, на разбитую чашку, на эту пыльную, проклятую квартиру, на свою никчемную жизнь! Я сжала кулаки, готовая разбить что-нибудь еще. Глаза застилали слезы бессилия и гнева.

И в этот момент взгляд упал на зеркало. Я невольно схватила его, желая швырнуть и его вдогонку к осколкам чашки. Холод металла обжег ладони. Я посмотрела вглубь темной поверхности…

…и мир вздрогнул.

Сначала это было едва заметное искажение, как от жара над асфальтом. Мое отражение поплыло, расплылось. Потом глубина зеркала сдвинулась. Не отражаемый свет, а сама бездна за поверхностью. В ней заклубились тени, не отбрасываемые ничем в комнате. Замигали странные огоньки – холодные, неродные. А потом… потом я увидела. Не свою искаженную яростью физиономию. Я увидела… снег. Бешеный вихрь белого снега, бьющий в невидимую преграду. Увидела очертания нечеловечески огромных, покрытых инеем деревьев, мелькающих в темноте. Услышала… вой. Протяжный, леденящий душу вой, которого не могло быть за окном московской квартиры.

Ужас. Чистый, первобытный ужас сковал меня. Я хотела отшвырнуть зеркало, закричать, но не могла пошевелиться. Мои пальцы, сжимавшие оправу, будто приросли к холодному металлу. Гнев и горе мгновенно испарились, замещенные ледяным страхом. «Что это?! Галлюцинация? Нервный срыв?»

«Нет!» – кричал инстинкт. Это было реально. Слишком реально. Холод от зеркала проникал в кости, тот вой отдавался вибрацией в груди.

Глава 1: Ледяные объятия Этерии

Сознание вернулось ко мне с ударом – ударом холода. Такого всепроникающего, костоломного холода, о котором я и понятия не имела. Он впивался в кожу тысячами игл, пробирался сквозь тонкую ткань домашнего свитера и джинсы, выжимал тепло из самых глубин тела. Я лежала лицом вниз в чем-то мягком, холодном и мокром. Снегу.

Снегу?

Я резко подняла голову, отплевываясь от ледяной крошки. Мир вокруг был белым, серым и черным. Гигантские, невиданных пропорций сосны, покрытые толстым слоем инея и снега, вздымались к низкому, свинцово-серому небу, с которого безостановочно сыпалась колючая крупа. Ветер выл меж стволов, как голодный зверь, рвал дыхание и заставлял слезиться глаза. Бабушкина квартира, Москва, ноябрьский дождь… Все это казалось диким, невозможным сном.

Зеркало.
Память ударила, как обухом. Черная бездна, вихрь, падение… Я огляделась дико. Никаких осколков чашки, никаких коробок. Только бесконечный, враждебный лес и этот чудовищный холод. Я попыталась встать – ноги, окоченевшие, не слушались. Руки тряслись. Паника, липкая и слепая, поднималась по горлу.

«Дыши, Алиса, дыши!» – приказала я себе, судорожно глотая ледяной воздух. Это не сон. Боль в содранных при падении ладонях, режущий холод в легких – все было слишком реально. Я посмотрела на свои руки. Они были красными, почти синими. Без перчаток. В свитере и джинсах. В этом я умру. Очень скоро.

Мысль была настолько четкой и неоспоримой, что на мгновение парализовала сильнее холода. Потом инстинкт выживания рванул вперед. Двигайся! Я с трудом поднялась, пошатываясь. Каждое движение давалось с огромным усилием. Холод сковывал мышцы, превращая их в деревянные. Я огляделась, пытаясь понять, куда идти. Все направления выглядели одинаково пугающими и безысходными. Лес был тихим. Слишком тихим. Только вой ветра и хруст снега под моими неуклюжими шагами.

Я пошла наугад, туда, где деревья казались чуть менее густыми. Каждый шаг был пыткой. Снег набивался в кроссовки, мгновенно таял и снова замерзал, превращая ноги в ледяные глыбы. Дыхание превращалось в белесый пар и тут же разрывалось ветром. Я начала дрожать мелкой, неконтролируемой дрожью. Скорость падения температуры тела была пугающей.

Именно тогда я услышала этот звук. Не ветер. Низкое, хриплое урчание, доносящееся справа, из-за заснеженных валежин. Я замерла, сердце колотясь где-то в горле. Урчание повторилось, ближе. И еще… щелканье, словно ломаются ветки под тяжестью.

Не оборачивайся. Иди. Быстрее!

Я рванула вперед, спотыкаясь о скрытые под снегом корни. Паника придавала сил, но ненадолго. За спиной раздался громкий треск и злобный, пронзительный визг. Я рискнула оглянуться.

Из-за ствола огромной сосны, покрытой сизым инеем, выползло… нечто. Размером с крупную собаку, но на кривоватых, мускулистых лапах, покрытых не шерстью, а какими-то роговыми пластинами. Голова – сплошная пасть с рядами игловидных зубов, светящихся синеватым светом. Глаз не было видно. Оно обнюхивало снег, где я только что стояла, и издавало то самое хриплое урчание. Потом его «голова» повернулась в мою сторону. Я почувствовала, как по спине пробежали ледяные мурашки – не от холода, от чистого, животного ужаса.

Беги!

Я побежала, не разбирая дороги, падая, поднимаясь, снова падая. За спиной раздался пронзительный, охотничий вой, и топот тяжелых лап по снегу. Оно было быстрее. Намного быстрее. Запах падали и чего-то кислого, металлического настигал меня.

Я вбежала на небольшую поляну, споткнулась о корень и рухнула лицом в снег. Перевернулась на спину, отчаянно пытаясь отползти. Тварь выскочила на поляну. Она замедлилась, низко прижавшись к земле, ее пасть распахнулась в беззвучном рыке, обнажая ледяные клыки. Синеватый свет из глотки озарял снег. Она готовилась к прыжку.

Я вжалась в снег, зажмурилась, ожидая удара, боли, конца… Но вместо этого услышала резкий свист, похожий на рассекаемый воздух, и громкий, болезненный визг твари.

Открыла глаза. В шею чудовищу торчал длинный черный дротик, похожий на ледяную сосульку. Тварь дергалась, скуля, пытаясь вырвать его. Потом раздался еще один свист, и второй дротик вонзился ей в бок. Тварь забилась в последних судорогах и затихла, синеватый свет в ее пасти погас.

С поляны, из-за деревьев, выехали всадники. Трое. На огромных, мохнатых лошадях, похожих на помесь лошади и медведя, с маленькими ушами и широкими копытами. Всадники были закутаны в плотные, темные плащи с капюшонами, отороченные мехом. Лиц не было видно. В руках у них были странные арбалеты с причудливыми узорами на ложе. Они подъехали к убитой твари, один из них спрыгнул с седла, грубо ткнул ее ногой в ботинке из толстой кожи, что-то неразборчиво буркнул.

Я лежала, не в силах пошевелиться, дрожа всем телом – и от холода, и от страха, и от адреналина. Всадники повернулись ко мне. Один из них откинул капюшон. Суровое, обветренное лицо, коротко стриженные темные волосы, глаза – узкие щелки, оценивающие, как вещь на барахолке. Он что-то сказал. Голос был грубым, как скрип двери на морозе. Звуки были странными, гортанными, ничего общего с русским или английским. Язык! Я не понимала ни слова!

Я попыталась что-то сказать, объяснить, попросить о помощи, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Другой всадник тоже скинул капюшон. Моложе, с насмешливой ухмылкой. Он что-то спросил у первого, указывая на меня пальцем в толстой рукавице. Первый – старший, судя по всему – ответил коротко и резко. Его взгляд скользнул по моей легкой, промокшей одежде, по лицу, искаженному холодом и страхом. В его глазах не было ни капли сострадания. Только холодное любопытство и… презрение.

Он резко двинулся ко мне. Я инстинктивно попятилась, но он был быстр. Грубая рука в кожаной рукавице схватила меня за плечо и с силой подняла на ноги. Я едва не упала от слабости и головокружения. Он что-то рявкнул мне в лицо. Я замотала головой, пытаясь показать, что не понимаю. Насмешливый молодец засмеялся – коротким, неприятным звуком.

Глава 2: Камни ледяного сердца

Тюрьма Ледяного Пика не была сырым подземельем с крысами. Она была холодной. Ледяной холод проникал сквозь толстые стены из темного, отполированного до зеркального блеска камня, похожего на обсидиан. Воздух стоял неподвижный, мертвый, вымораживающий до костей. Моя камера – крошечное помещение без окна, с каменным выступом вместо кровати, покрытым тонким, жестким соломенным матрацем, и дырой в полу в углу. Ни одеяла, ни даже соломы для тепла. Только мои промокшие джинсы, свитер и леденящий страх.

Первые часы были адом. Дрожь пробивала меня непрерывными волнами, сводя челюсти, заставляя зубы выбивать дробь. Голод скручивал желудок спазмами – последний раз я ела еще в Москве, казавшейся теперь раем. Но хуже всего была тишина. Гнетущая, абсолютная тишина, прерываемая лишь моими собственными всхлипами и скрежетом зубов. Я сидела на каменном выступе, обхватив колени, пытаясь сохранить жалкие крохи тепла. Мысли путались: зеркало, бабушка, ледяной лес, пасть чудовища... и его глаза. Серые, бездонные, полные ледяного презрения и... чего-то еще. Что-то в том взгляде засело глубоко, как заноза.

Бездарь. Слово эхом отдавалось в тишине. Я не знала, что оно значит здесь в полной мере, но тональность, с которой его произносили патрульные и придворные, говорила сама за себя: отброс, пустое место, недочеловек.

Сколько прошло времени? Часы? Сутки? Свет проникал только из узкой щели под тяжелой железной дверью – тусклый, холодный свет факелов из коридора. Когда дверь наконец открылась с громким скрежетом, я вздрогнула так, что чуть не упала с выступа.

Вошел стражник – не тот, старший, другой, помоложе, с тупым, жестоким лицом. В руках он держал деревянную миску и глиняный кувшин. Бросил их на пол у моих ног. В миске – нечто серо-коричневое, похожее на холодную, застывшую кашу с неприятным запахом. В кувшине – вода. Ледяная.

«Жри, Бездарь,» – буркнул он. Я поняла. Не все слова, но ключевые – «жри» и «Бездарь». Он плюнул на пол рядом с миской и ушел, захлопнув дверь.

Голод победил отвращение. Я набросилась на кашу. Она была безвкусной, липкой, холодной, но я съела все, до крошки, облизывая пальцы. Воду пила маленькими глотками – она обжигала горло холодом, но хоть немного утоляла жажду. Это был мой первый урок: здесь еда – не удовольствие, а способ не умереть.

Следующий урок преподнесла старая женщина. Ее привели в камеру через день, после того как я сходила в свою дыру от ужасной боли в животе (холодная вода и каша сделали свое дело). Она была согнута вдвое, одета в лохмотья, лицо изборождено морщинами, а глаза... острые, как шило, и невероятно живые. Она оглядела меня с ног до головы, потом фыркнула.

– Новенькая? И что ты натворила, дитя? Хотя... по одежде видать – не здешняя. Попаданка? – ее голос был хриплым, как скрип несмазанной телеги.

Я уставилась на нее. Попаданка? Она знала это слово? Я кивнула, не зная, что сказать.

– Ха! – она села на пол, прислонившись к стене, с видимым облегчением. – Редко, но бывает. Сквозь трещины Мира сваливаются. Имя-то есть?

– А... Алиса, – прошептала я.

– Фенна, – кивнула она. – «А ты, Алиска, теперь Бездарь. Как и я. Как все, кто тут сидит. Знаешь, что это?

Я покачала головой.

– Без магии, дитя. Нулевая. Пустота. Для здешних – хуже скотины. Магия тут – все. Сила, статус, сама жизнь. Нет магии? Ты – грязь под ногами. Раб. Игрушка. Пища для тварей, если повезет, – она горько усмехнулась. – Где свалилась-то?

Я описала лес, тварь, патруль. Глаза Фенны загорелись, когда я упомянула обломок зеркала и Лорда.

– Каэлан Вейл... Повелитель Ледяного Пика. Ледяной Сердцем и телом. Сильнейший маг Льда в поколении. Если он узнал твой артефакт... – она посмотрела на меня с новым интересом. – То ты либо в большой беде, дитя, либо... в очень странной позиции. Он не терпит угроз. А все незнакомое для него – угроза.

Фенна стала моим окном в Этерию. В перерывах между сном, дрожью и скудной едой она рассказывала. О Домах, владеющих разными стихиями. О вечной вражде и хрупких союзах. О Диких Землях за Северной Стеной, откуда приходят ужасные твари. О том, что Ледяной Пик – оплот, но и место изгнания для тех, кто неугоден Императору или другим Домам. О том, что Бездарей либо убивают сразу, либо используют на самых грязных работах, пока они не сдохнут. Ее слова не вселяли надежды. Но они давали понимание. И это было лучше, чем полная тьма.

На третий день (я считала по приносу еды – дважды в день серую кашу и ледяную воду) дверь открылась не для стражника с миской. Вошли двое стражей в более чистых мундирах и женщина средних лет с лицом, как будто вырезанным из желтого воска. Глаза холодные, оценивающие. Одежда простая, но добротная, темно-синего цвета.

«Встать, Бездарь,» – скомандовала одна из стражей. Я встала, едва удерживаясь на дрожащих ногах.

Женщина осмотрела меня, как лошадь на продаже. «Грязная. Слабая. Но руки целы, ноги ходят. Для кухни или прачечной сойдет. Умыться ее. Выдать робу. Завтра на рассвете в нижние залы. К леди Морвене на распределение,» – ее голос был безличным, как скрип пера по пергаменту.

Меня вывели из камеры. Не в баню, конечно. Обмыли ледяной водой из шланга в каком-то подсобном помещении, от чего я чуть не потеряла сознание. Выдали грубошерстное платье мешковатого серого цвета, похожее на мешок, и деревянные башмаки, натирающие ноги. И снова – «Бездарь». Теперь это было мое имя.

Нижние залы замка были контрастом тюрьме, но не менее враждебными. Это был мир прислуги – шумный, пропахший потом, едой, моющими средствами и страхом. Каменные коридоры, огромные кухни, где пыхтели котлы, прачечные с облаками пара. Везде – люди в сером, с опущенными головами, спешащие по делам. И везде – надсмотрщики с плетками и презрительным взглядом.

Леди Морвена. Я узнала ее сразу, когда меня пригнали в ее «кабинет» – просторное помещение с окнами, выходящими на ледяные склоны, но без тепла. Она сидела за резным столом из темного дерева, одетая в платье глубокого синего цвета, отороченное серебристым мехом. Ее волосы, цвета воронова крыла, были убраны в строгую, сложную прическу. Лицо – красивое, но холодное, как маска. Глаза – бледно-голубые, как льдинки, – осмотрели меня с ног до головы, и в них не было ничего, кроме глубокого, непроницаемого презрения.

Глава 3:Ледяное пламя наказания

Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Каждый шаг по бесконечным, холодным коридорам верхних покоев отдавался глухим стуком деревянных башмаков по мрамору и эхом в моих висках. Стражник шел впереди, не оглядываясь, его факел бросал прыгающие тени на стены, украшенные ледяными барельефами – сценами охоты на чудовищ, битв, замерзших в вечном порыве. Воздух здесь был чище, холоднее, но не менее давящим. Пахло снегом, камнем и властью.

К его покоям. Полночь. Слова стражника звучали в голове навязчивым кошмаром. Что он хочет? Допрос под покровом ночи, когда никто не помешает? Более изощренное наказание за рассыпанное белье? Или… нет, это было невозможно. Безумие. Но воспоминание о его руке, замершей в сантиметре от моего лица, о той искре в ледяных глазах, не давало покоя. Оно смешивалось с животным страхом в ядовитый коктейль, от которого кружилась голова.

Стражник остановился перед высокими двустворчатыми дверьми из черного дерева, инкрустированного серебристыми прожилками, похожими на морозные узоры. Он не постучал, просто толкнул одну створку, пропуская меня внутрь, и тут же отступил, растворившись в темноте коридора. Дверь закрылась за моей спиной с тихим, но окончательным щелчком.

Я замерла на пороге. Покои Каэлана. Огромный зал. Высокие стрельчатые окна, сквозь которые лился призрачный свет двух лун Этерии, окрашивая все в серебристо-синие тона. Мебели минимум – массивный черный стол, заваленный свитками и странными приборами, похожими на астролябии; пара стульев с высокими спинками; огромный камин, в котором, однако, не горел огонь – вместо этого в очаге стояла скульптура из чистого, мерцающего льда, излучающая мягкий холодный свет. Стены были гладкими, темными, местами покрытыми инеем. Воздух был ледяным, кристально чистым и… пустым. Тишина давила, как физическая тяжесть.

Он стоял у дальнего окна, спиной ко мне, силуэт четко вырисовывался на фоне лунного света. Высокий, прямой, недвижимый, как одна из ледяных статуй в его садах. Казалось, он не дышит.

– Ты опоздала, Бездарь. – Его голос раздался тихо, но в гробовой тишине прозвучал как удар хлыста. Он не обернулся.

Я не знала, что ответить. Я не знала, сколько времени. В бараке не было часов. Я просто стояла, сжимая кулаки под грубой тканью серой робы, чувствуя, как леденящий пол холодит босые ноги сквозь тонкие башмаки.

Он медленно повернулся. Лунный свет скользнул по его лицу, подчеркивая безупречные, резкие черты. Глаза – те самые серые бездны – смотрели на меня без эмоций. Но напряжение висело в воздухе, как натянутая струна.

– Моя кузина, – он сделал шаг вперед, плащ беззвучно коснулся пола, – сообщила мне о твоем… непослушании сегодня. О твоей небрежности. О твоей наглости, засорившей мой коридор тряпьем. – Каждое слово падало, как ледяная глыба. – Она считает, что я слишком мягок. Что позволять Бездари безнаказанно осквернять Пик – признак слабости.

Еще шаг. Холод от него накатывал волной. Я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Не только от холода. От опасности.

– Морвена не терпит беспорядка. И я… не терплю неповиновения. – Он был уже в двух шагах. Его рост подавлял. Я невольно отступила, но за моей спиной была только холодная дверь. – Ты думаешь, раз артефакт тебя занес сюда, ты особенная? Что правила для тебя не писаны?

– Нет… – прошептала я, голос сорвался. – Я… я уронила случайно…

Молчи! – его голос громыхнул, как обвал. В воздухе резко запахло озоном. Он взмахнул рукой – не касаясь меня. Просто резкий, отрывистый жест.

И боль. Острая, пронизывающая, как тысячи ледяных игл, вонзилась мне в руки. Я вскрикнула, глядя на свои ладони. Они не были проколоты, но чувствовалось, будто сквозь кожу проходят тончайшие, невидимые сталактиты холода, сковывая суставы, парализуя мышцы. Это была не просто боль. Это было вторжение. Насильственное, унизительное проникновение его магии в мое тело.

– Ты учишься через боль, Бездарь? – его голос был низким, опасным. Он наблюдал, как я корчусь, пытаясь стряхнуть невидимые иглы, как слезы выступили на глазах от невыносимого холода и боли внутри. – Хорошо. Тогда запомни это.

Еще один жест. Волна холода ударила в ноги. Я рухнула на колени, крича уже не от боли, а от ужаса. Ледяные иглы пронзали икры, бедра, сковывая движения. Я была пригвождена к полу его волей, его магией. Беспомощная. Униженная. Дрожащая комок страха и боли перед его ледяным величием.

Он подошел вплотную. Его сапоги из черной кожи оказались прямо перед моим лицом. Я видела тонкую прошивку, капли растопленного снега. Он наклонился. Его дыхание, холодное, как ветер с ледника, коснулось моей щеки.

– Грязь, – прошептал он, и в его голосе прозвучало не только презрение, но и какое-то странное… отвращенное любопытство. Его перчатка коснулась моей шеи. Холод металлической нити проник сквозь грубую ткань робы. – Ты вся в грязи прачечной. И в страхе. Это твой естественный запах, Бездарь?

Перчатка скользнула вверх, под подбородок, заставляя меня поднять голову. Я встретилась с его взглядом. В серых глубинах бушевала буря. Гнев? Да. Презрение? Безусловно. Но было что-то еще. Что-то темное, пульсирующее, почти… голодное. Как будто вид моих страданий не только удовлетворял его потребность в контроле, но и пробуждал в нем нечто первобытное, запретное.

Его пальцы сжали мою челюсть, боль от магии в руках слилась с болью от его хватки. – Ты смотришь на меня, – прошипел он. Его лицо было так близко, что я видела мельчайшие льдинки на его ресницах. – Ты смеешь смотреть в глаза твоему Повелителю?

Он дернул меня вверх, магия внезапно ослабла, но не исчезла – она сжалась, как удав, вокруг моих запястий, вынуждая меня встать. Я едва устояла, ноги были ватными. Он прижал меня спиной к ледяной двери. Его тело – твердое, неумолимое – придавило меня. Холод исходил от него, но сквозь него я вдруг почувствовала… тепло. Скрытое, глубокое, пугающе живое тепло, исходящее из самого его центра. Контраст был ошеломляющим.

Глава 4: Эхо ледяного прикосновения

Темнота. Густая, почти осязаемая, как черный бархат, пропитанный холодом. И тишина. Не гробовая, а живая – наполненная скрипом камня под напором мороза за стенами, собственным прерывистым дыханием и гулким стуком сердца в ушах. Камера была другой. Не та, первая, относительно "мягкая". Это был каменный мешок. Глубже. Холоднее. Без выступа-лежанки. Только голый, ледяной пол, на котором я сидела, поджав колени к груди, обхватив их руками – единственный источник жалкого тепла в этом аду.

Они привели меня сюда сразу после того, как я вырвалась из его покоев. Двое стражей, молчаливых и мрачных, схватили под руки, когда я спотыкалась по темному коридору, прижимая к груди лохмотья робы. Ни вопросов, ни слов. Просто бросили в эту яму и заперли тяжелую дверь с лязгом, который отозвался эхом в пустоте моего существа.

Прошло время. Часы? Сутки? Здесь не было щели под дверью, только крошечное окошко под потолком, зарешеченное, пропускающее лишь слабый, сизый отблеск вечных снегов Этерии. Он не освещал, а лишь подчеркивал мрак. Я считала приносы еды – ледяную воду и кусок черствого, как камень, хлеба раз в день. По ним и мерила время. Дважды. Значит, прошло двое суток? Или трое? Время теряло смысл, расплываясь в ледяной каше страха и стыда.

Физически я была цела. Если не считать синяков от его хватки на запястьях – темных, болезненных пятен на бледной коже. Если не считать следов его укусов на шее – двух багровых полумесяцев, пульсирующих под прикосновением грубой ткани серой рубахи (ее бросили в камеру вместе с хлебом – роба была полностью уничтожена). Если не считать глубокой царапины на бедре, оставленной пряжкой его пояса, когда он рванул его в последний момент. Но это были пустяки. Гораздо страшнее было то, что происходило внутри.

Мое тело помнило все. Каждое прикосновение. Ледяные иглы магии, сковывавшие руки – призрачная боль возвращалась, заставляя судорожно сжимать кулаки. Грубую хватку его перчатки на груди – соски предательски набухали при одном воспоминании, вызывая волну жгучего стыда. Его пальцы, там... Я зажмуривалась, но ощущение влажности, дикого, неконтролируемого отклика моего тела на насилие всплывало с пугающей ясностью. И самое страшное – твердость его тела, прижатого ко мне, и его собственное возбуждение, которое я почувствовала, несмотря на одежду. Это был не просто акт доминирования. Он хотел меня. В самый разгар ярости и презрения – он горел. И я... откликнулась. Предала сама себя.

«Бездарная шлюха», – прошептала я в темноту, и голос звучал чужим, надтреснутым. Слезы – горячие, бесполезные – снова потекли по щекам, замерзая на коже ледяными дорожками. Я ненавидела его. Лорда Каэлана Вейла. Его холод, его жестокость, его абсолютную власть, позволившую ему сделать со мной это. Но сильнее ненависти был стыд. Стыд за свою слабость. За ту искру, которую он разглядел и раздул в пламя моего собственного предательства. За то, что в глубине души, под всеми слоями ужаса и гнева, жил вопрос: А что было бы, если бы он не остановился?

Мысль о нем вызывала не только страх и ненависть. Теперь это был страх, смешанный с острым, почти болезненным любопытством. Что он чувствовал? Что значил его шок? Его крик ярости и боли, который я слышала из-за двери? Он потерял контроль. Он испугался самого себя. Для человека, казавшегося высеченным из ледяной скалы, это было... значимо. Опаснее всего было то, что этот пробел в его броне, эта вспышка чего-то человеческого (пусть и ужасного) делала его в моих глазах не просто монстром. А сложным, пугающим, но... существом. И это было невыносимо.

Страх за будущее был постоянным фоном. За что меня держат? Чтобы казнить? Чтобы отдать Морвене для более изощренных пыток? Или... чтобы он сам закончил то, что начал? Мысль о его возвращении заставляла сердце бешено колотиться, а тело – предательски вздрагивать от смеси ужаса и... ожидания? Нет, не ожидания. Но какого-то извращенного предчувствия неизбежности. Мы были связаны теперь не только артефактом. Нас связало это. Грубое, болезненное, унизительное, но невероятно интенсивное столкновение.

В перерывах между страхом и стыдом приходили мысли о прошлом. О Москве. О дожде. О пыльных коробках в бабушкиной квартире. Это казалось теперь не серой рутиной, а потерянным раем тепла и безопасности. Как я могла жаловаться на "застой"? Там было электричество, горячая вода, пицца, интернет... Свобода передвижения. Простота. Я ловила себя на том, что с болезненной яркостью вспоминаю запах кофе из соседней кофейни, гул метро, даже надоедливую рекламу по телевизору. Любое воспоминание о тепле – о горячем душе, о чашке чая в руках – вызывало физическую боль тоски.

И конечно, мысли возвращались к бабушке. Елене Волынской. Тихая, замкнутая женщина, жившая в прошлом. Откуда у нее этот артефакт? Зеркало или портал – называйте как хотите. Она знала, что это? Знание убило бы ее? Или... она сама была отсюда? Всплывали обрывки детских воспоминаний: ее странные сказки не о Кощее или Бабе Яге, а о Ледяных Королях и Теневых Змеях, о которых она рассказывала шепотом, оглядываясь. Ее умение находить самые невероятные травы для заварки, которые пахли снегом и чем-то неземным. Ее абсолютное равнодушие к современному миру... и этот странный, тоскливый взгляд куда-то вдаль.

"Бабушка... что ты завещала мне, кроме этой проклятой безделушки?" – шептала я в темноту. "Ты знала, куда оно может привести? Или сама пыталась уйти? От чего?" Возможно, она была такой же "попаданкой", но в обратную сторону? Застрявшей в нашем мире, тоскующей по этому? Это объясняло бы ее отстраненность. И делало мою судьбу еще более горькой иронией.

***

Однажды (ночью? здесь всегда было темно) дверь открылась не для передачи хлеба. Вошел стражник с факелом. Огонь резанул по привыкшим к темноте глазам. Я зажмурилась, прижавшись к стене.

– Встать, Бездарь. Ты нужна Лорду, – его голос был безликим.

Глава 5: Позолоченная клетка

Апартаменты, куда меня привели после короткого, леденящего душу разговора с Каэланом в его кабинете, были полярной противоположностью каменному мешку. Солнечный свет (да, здесь тоже было солнце, холодное и яркое) заливал просторную комнату через высокие стрельчатые окна, обрамленные тяжелыми шторами цвета воронова крыла. Стены были отделаны бледным, почти белым мрамором с серебристыми прожилками, напоминавшими морозные узоры. На полу – толстые ковры сложных сине-серебряных орнаментов, глушившие шаги. В центре стояла огромная кровать с резными столбами из темного дерева и балдахином из тяжелого, мерцающего шелка цвета зимнего неба. Были здесь и туалетный столик с зеркалом в серебряной оправе, и мягкие кресла у камина (опять же, с ледяной горелкой вместо огня), и даже книжные полки, уставленные тяжелыми фолиантами в кожаных переплетах.

Роскошь. Абсолютная, холодная роскошь. И моя новая тюрьма.

– Твои покои, Бездарь, – произнесла леди Морвена, появившись как тень в дверях. Ее голубые глаза, холоднее льда за окнами, скользнули по мне с нескрываемым презрением. Она была одета в платье глубокого индиго, подчеркивающее ее безупречную бледность. – Статус личной наложницы Лорда Каэлана – большая честь для такой, как ты. Не опозорь его своим... присутствием. Твои обязанности просты: быть доступной, когда Лорд пожелает. Не покидать эти покои без сопровождения. Не задавать вопросов. Изучение мира? – она едва заметно усмехнулась, заметив мой взгляд на книгах. – Мило. Но помни свое место. Ты здесь для иного.

Она кивнула стоявшей рядом молчаливой служанке – девушке лет шестнадцати с опущенными глазами.

– Элвира будет приносить еду, одежду и следить за чистотой. Она не для болтовни. Любые твои просьбы, кроме самых базовых, будут проигнорированы. – Морвена повернулась, чтобы уйти. – И смой с себя тюремную вонь. Лорд ценит чистоту. Даже в игрушках.

Дверь закрылась. Я осталась одна. В роскоши и тишине, которая давила сильнее тюремного мрака. Наложница. Слово висело в воздухе, тяжелое и унизительное. Я была не слугой, не пленницей для допросов. Я была... собственностью. Живым трофеем, куклой для его утех. Память о той ночи в его покоях вспыхнула ярко и болезненно – боль, стыд, и та неистребимая искра ответа моего тела. Теперь это должно было стать нормой. По его прихоти.

Первые дни прошли в оцепенении. Элвира, действительно, не разговаривала. Она приносила простую, но качественную еду (теплую!), чистое белье и одежду – не грубые серые мешки, а мягкие шерстяные платья глубоких синих и серебристых тонов, простого покроя, но несравненно лучшее, чем прежде. Она убирала, молча и эффективно. Мои попытки заговорить, спросить что-то о мире, о замке, встречали лишь испуганный взгляд и молчаливое покачивание головой. Морвена следила.

Одиночество было почти физической болью. Но именно оно и спасло. Я не могла сойти с ума. Нужно было думать. Выживать. Использовать то, что дали. Изучать. Понимать.

Я начала с книг. Большинство были на незнакомом языке, с причудливыми, угловатыми буквами. Но нашлись и иллюстрированные фолианты. Атласы. Я часами сидела у окна, кутаясь в шерстяной плед (роскошь!), листая страницы.

Мир Этерии раскрывался в картах и картинках:

Континент, разделенный на Домовладения: Как огромная мозаика. Наш Ледяной Пик – на далеком, негостеприимном Севере, граничащем с заштрихованными областями Диких Земель. На картах они обозначались символами чудовищ. Дом Вейлов, судя по гербу (стилизованная снежинка в когтях ледяного грифона), владел этими землями веками.

Другие Великие Дома: На Юге – Дом Фенрир (герб: пылающий меч), владеющий плодородными долинами и, судя по иллюстрациям солдат в огненных доспехах, магией Огня. На Западе – Дом Талрен (герб: дуб в кольце змей), их земли покрыты лесами, а магия, видимо, связана с Землей и, возможно, Тенями (змеи?). На Востоке – Дом Аэрин (герб: парящий орел на фоне утеса), контролирующий горные перевалы и, вероятно, магию Воздуха. В центре – Императорский Домен с огромным городом Астрариум. Император, судя по всему, балансировал между Домами, используя их соперничество.

Магия – основа всему: Книги пестрели изображениями магов, творящих чудеса: вызывающих штормы, лечащих раны светом, приручающих элементалей. Бездари изображались жалкими фигурками на заднем плане, выполняющими черную работу или пресмыкающимися перед магами. Их статус был ниже слуг – они были ничто.

Религия и ритуалы: Были изображения Храмов, посвященных различным аспектам стихий и "Первородным Духам". Ритуалы с ледяными сосульками здесь, на Севере, огненные жертвоприношения – на Юге. Каэлан, судя по одной иллюстрации, где он стоял во главе процессии перед ледяным алтарем, был не только светским, но и духовным лидером своего Дома.

Угрозы: Помимо Диких Земель и чудовищ, карты и тексты намекали на внутренние конфликты, борьбу за ресурсы (особенно за кристаллы, усиливающие магию, судя по рисункам), и тени прошлых войн.

Я впитывала все, как губка. Знание – сила. Даже знание, добытое из картинок. Я начала улавливать названия, термины. "Астрариум". "Фенрир". "Элементаль". "Бездарь"... Это слово все еще резало, но теперь я понимала его полный вес в этом мире. Я была ничто. Но у меня был мозг. И доступ к информации. И... статус наложницы, который, как я начала понимать, давал некоторую защиту. Пока я нужна Каэлану, Морвена не могла просто убрать меня.

Он не появлялся несколько дней. Это давало время оправиться от шока, физически окрепнуть (теплая еда и постель творили чудеса), и... ждать. Смесь страха и странного, напряженного ожидания росла с каждым днем. Что будет, когда он придет?

Он пришел ночью. Без предупреждения. Дверь открылась беззвучно, и он вошел, как призрак. В простых черных штанах и рубашке, расстегнутой у горла. Волосы были слегка растрепаны, как будто он провел рукой. В покоях царил полумрак, лишь ледяной камин и лунный свет освещали пространство. Я сидела в кресле у окна, укутанная в плед, и смотрела на звезды – незнакомые, яркие созвездия Этерии.

Глава 6: Тень и искусство соблазна

Прошла неделя с той ночи. Неделя роскошного заточения, наполненная шелестом страниц, тиканьем внутренних часов ожидания и... тяжелым знанием того, что рано или поздно дверь откроется, и он войдет. Каэлан появлялся еще дважды. Всегда ночью. Всегда неожиданно. Сценарий был похожим: напряженное молчание, взгляд, полный неразрешенного конфликта (страсть, смешанная с попыткой сохранить контроль), затем взрыв взаимной, почти яростной страсти, и его холодный, отстраненный уход на рассвете. Ни разговоров. Ни ласки. Только огонь плоти и лед после. Я училась принимать это. Использовать моменты близости, чтобы изучать его – малейшие изменения в выражении лица, шрамы на теле, мгновения, когда его контроль давал трещину. Но главное – я использовала дни. Читала. Запоминала. Строила в голове карту Этерии, ее Домов, ее опасностей. И ждала возможности.

Она пришла не от Каэлана. И не от Морвены.

Я сидела у окна, завернувшись в плед, пытаясь разобрать древний трактат о миграции ледяных драконов (больше картинок, чем текста, но все же), когда в дверях возникла фигура. Не Элвиры с подносом. И не Каэлана с его тяжелым взглядом.

Это был мужчина. Высокий, но более легкого сложения, чем Каэлан, с гибкой, почти кошачьей грацией. Одет не в строгие черные тона Дома Вейлов, а в глубокий, переливающийся фиолетово-синий камзол, подпоясанный серебристым шнуром с причудливым узлом. Темные, почти черные волосы были слегка растрепаны, обрамляя смугловатое лицо с острыми скулами и... глазами. Боже, какие глаза. Цвета старого золота, с зеленоватыми всполохами, как у хищной кошки. Они искрились опасным весельем, любопытством и таким интеллектом, что стало не по себе. Он прислонился к косяку, скрестив руки на груди, и окинул меня оценивающим взглядом – не как вещь, а как сложную, интересную головоломку.

– Ну вот, наконец-то, – его голос был бархатным, с легкой хрипотцой и ноткой насмешливости. Он говорил на языке Этерии, но с каким-то чуждым, музыкальным акцентом. – Настоящая загадка в ледяных стенах Пика. Алиса, верно? Попаданка, Бездарь, и... личное увлечение нашего ледяного сосульки.

Я замерла, стиснув книгу. Кто это? Как он проник? И почему Элвира не предупредила? Страх сковал горло, но я заставила себя встретиться с его золотым взглядом.

– Кто вы? – спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он усмехнулся, обнажив белые, чуть острые зубы.

– О, простите мою невоспитанность. Серафин. Хотя друзья зовут Фин. Мастер Теней, по долгу службы. И, как видите, любопытствующий по натуре. –Он сделал шаг в комнату, его движения были бесшумными, как скольжение тени. – Каэлан, знаете ли, держал вас под таким плотным замком, что даже моим теням пришлось изрядно попотеть, чтобы найти лазейку. Но где тень не пройдет?

Он подошел ближе, его запах – теплый, пряный, с нотками дыма и чего-то экзотического, как специи с далекого юга – сменил привычный холод покоев. Он остановился передо мной, рассматривая меня с неподдельным интересом.

– Мастер... Теней? – переспросила я осторожно. В одной из книг мелькало что-то о магах Тени – редких, опасных, часто работающих шпионами или убийцами.

– Верно, – он кивнул, его золотые глаза сверкнули. – Шпион, диверсант, собиратель информации... и иногда – проводник для тех, кто застрял в клетке. – Он наклонился, его взгляд упал на книгу у меня на коленях. – А, драконы Северных хребтов. Увлекательное чтиво. Хотя, полагаю, куда интереснее было бы увидеть настоящего?

– Я... не выбираю, где мне бывать, – сухо ответила я.

Он рассмеялся – мягко, искренне.

– Остроумно! И правдиво. Но даже в клетке можно многое узнать. Если знать, где слушать. – Он выпрямился, огляделся. – Роскошно. Но холодно. Как и все на этом проклятом Пике. Не находите?

Я промолчала, не зная, можно ли ему доверять. Он излучал харизму, но за ней чувствовалась опасность. Как за красивой, но ядовитой змеей.

– Не бойтесь, дикарка моя, – он улыбнулся, прочитав мою настороженность. – Я здесь не по приказу Каэлана. Хотя он, конечно, подозревает, что я рано или поздно явлюсь. Любопытство – мой главный грех. Он подошел к книжным полкам, провел пальцем по корешкам. – Он снабжает вас литературой? Умно. Держит ум занятым, пока... тело выполняет свои функции. – Его тон был легким, но в словах сквозила колкость по отношению к Каэлану.

– Что вам нужно? – спросила я прямо.

Он повернулся ко мне, облокотившись о полку.

– Познакомиться. Утолить любопытство. И... предложить сделку.

– Сделку? – насторожилась я.

– Естественно. Информация – моя валюта. Я знаю многое. О мире за этими стенами. О Домах. О том, как здесь все устроено. О... вашем ледяном покровителе. – Его золотые глаза прищурились. А вы, моя дорогая загадка, знаете кое-что очень ценное. О том мире, откуда вы явились. И об артефакте, что вас принес.

Сердце екнуло. Артефакт. Он знал. И он им интересовался.

– Что вы предлагаете?

– Разговоры, – он сделал широкий жест. – Я делюсь тем, что знаю об Этерии. Вы... делитесь тем, что знаете о своем мире. Обычаях, технологиях, идеях. Это может быть полезно. Очень полезно. – Он подошел снова, опустился на корточки перед моим креслом, чтобы быть на одном уровне. Его близость была не такой подавляющей, как у Каэлана, но не менее интенсивной. – А еще, я могу быть вашими... глазами и ушами. Рассказывать, что происходит в замке, за его пределами. Пока вы тут в золотой клетке.

– Почему я должна вам верить? – спросила я, глядя ему прямо в глаза. – Вы же шпион. Манипулятор. Как я знаю, что вы не работаете на Морвену? Или на кого-то еще?

Его золотые глаза вспыхнули одобрением.

– Умница! Здоровый скепсис. Это помогает выжить в Этерии. Он улыбнулся, и в улыбке было что-то почти... нежное. – Верить не обязательно. Проверяйте. Сопоставляйте факты. Я дам вам информацию – вы решайте, правда ли она. А что касается моих хозяев... – он загадочно улыбнулся. – У меня их может быть несколько. Или ни одного. Я служу... интересному. А вы, Алиса Волынская, невероятно интересны.