Плохая пьеса для хороших актёров

Глава 1

Владимир Викторович отстёгивает пуговицы манжет и закатывает рукава рубашки. Из-под чёрной ткани появляются крепкие руки, с едва заметными рубчиками шрамов. Его движения плавные, точно выверенные, словно он демонстративно делает это всякий раз перед каждой новой группой.

Он поправляет часы на левом запястье, проверяет время и недовольно хмурит брови. В аудитории тихо: студенты ждут, что же произойдёт дальше.

Из коридора слышатся топот и крики. Дверь распахивается, и в кабинет вваливаются трое опоздавших: две девушки и парень. Ребята тяжело запыхаются.

– Владим Виктырыч, извините за опоздание! – отчеканивает высокий блондин с ярко-выраженными скулами. – Разрешите…

– Для начала, – Владимир Викторович прерывает поток оправданий, – потрудитесь объяснить: почему вы себе позволяете опаздывать на первое занятие?

Ребята потупливают глаза в пол. Парень крутит носком новеньких чешек линолеум, словно собирается пробурить дыру, в которую получится сбежать от преподавателя. Его грудь вздымается под угольно-чёрной футболкой с явными разводами грязи. Пухленькая девчонка с совсем ещё детским личиком и розовыми волосами что-то бубнит себе под нос. Материт меня, думает Владимир Викторович. Самая маленькая в компании, она выглядит как затравленный зверёк, к которому лучше не совать руку. Ничего, и не на таких находили управу.

И третья опоздавшая. Скучающее или поддёрнутое вуалью грусти лицо, на котором алым бутоном распустились пухлые губки. Правильный носик, с чуть заметной горбинкой, круглый, маленький подбородок и самые идеальные брови, какие только доводилось видеть Владимиру Викторовичу. Студентка, как и её товарищи, старается не смотреть в глаза педагогу, но то и дело, украдкой, взгляд её вонзается в него, точно метко брошенный нож.

– Я всё ещё жду ответа.

Молчание.

Владимир Викторович встаёт с уголка стола, на котором сидел всё это время. Забавный факт: пока пожилые преподаватели чинно-мирно сидят на стульчиках, боясь сделать лишнее движение, молодые, будто попирая нормы преподавательской этики, вальяжно разваливаются на рабочих местах и партах. На самом же деле, таким образом, они лишь пытаются подчеркнуть для обучающихся, что педагоги – такие же простые люди, как и все. Не роботы, а именно люди.

Но, к сожалению, такая раскрепощённость часто выходит им боком, ведь студенты начинают позволять себе недопустимые вольности. Как в данном случае.

– Я не знаю, что вам рассказали обо мне старшекурсники, – Владимир Викторович говорит громко, и от голоса его вибрируют стёкла; студенты видят, что для этого ему даже не приходится напрягать голосовые связки, – Не знаю, что вам рассказал ваш мастер, Андрей Юрьевич. Так же не знаю, почему именно вы опоздали. Но! – преподаватель подходит к студентам вплотную, возвышаясь над ними пугающей тенью, – Я знаю, что для тех, кто имеет привычку опаздывать на мои занятия, у меня не предусмотрено поблажек на экзамене…

Блондин поднимает голову, затравленно глядя исподлобья на Владимира Викторовича. Пухленькая делает вид, что не испугана, но напряжённые желваки выдают её с потрохами – боится, да ещё как!

– …Никаких. – взгляд педагога замирает на второй девушке. В её тёмно-карих, красивых глазах Владимир Викторович видит себя – нахмурившегося, сердитого, готового вот-вот разорвать ни в чём неповинных детишек. Мужчина отворачивается в сторону и делает глубокий вдох. Воздух входит в его лёгкие с заметным подрагиванием, но слышат его лишь эти трое.

– Что ж, – вдруг весело произносит он, – надеюсь, что больше такого не повторится, да?

Широкая улыбка озаряет его лицо, и от былого недовольства ни остаётся и следа. Точно великий Янус повернул к ребятам сначала одну маску, а затем сменил другой, когда дело запахло жареным.

– Да… – тихо отвечают все трое и занимают места в аудитории.

Оставшееся занятие проходит достаточно спокойно. Всё ещё школьники в душе, ребята с интересом слушают речь преподавателя, рассказывающего о зарождении древнегреческой трагедии. Владимир Викторович эмоционально описывает ритуальные действия в честь бога Диониса, которому участники праздника пели дифирамбы. На экране проектора мелькают изображения людей в масках сатиров – мифических существ с козлиными бородами и рогами, на ярких картинах танцуют полуобнажённые женщины и мужчины, бесстыдно демонстрирующие свои тела. Владимир Викторович улавливает смешки, видит кое-где покрасневшие от стыда лица, слышит удивлённые возгласы после того, как объясняет, что слово «трагедия» буквально означает «козлиная песнь».

К концу пары студенты заваливают преподавателя вопросами, громко обсуждают новую тему, делятся с соседями по парте и с самим Владимиром Викторовичем впечатлениями. Внутри мужчины разгорается огонёк воодушевления: он смог сделать самое главное – заинтересовать обучающихся.

Раздаётся звонок.

– На сегодня всем спасибо! Домашнее задание: прочитать любое произведение одного из крупнейших трагиков Древней Греции – Эсхила, Софокла или Еврипида. На следующем занятии обязательно проверю! – студенты один за другим собирают рюкзаки, встают со своих мест и прощаются с преподавателем.

– А вы трое, – Владимир Викторович указывает на опоздавших, – останьтесь на минутку.

Ребята обречённо вздыхают, но повинуются и садятся обратно за парты.

Глава 2

Вечером кафедра похожа на сонный муравейник: педагоги копошатся в бумажках, шкафах, верхней одежде, но делают это вяло – устали. К вечеру занятия выматывают так, что голова каждого из них забита лишь одной мыслью – поскорее добраться до дома, чтобы как следует отдохнуть.

Седов закрывает дверь, и в этот же момент Беликов замечает его и убирает телефон в карман брюк.

– О, Джон Китинг собственной персоной! – некоторые коллеги отзываются на шутку преподавателя актёрского мастерства тихими смешками. – Что на этот раз? Удалось взбунтовать молодёжь против закостенелой образовательной системы?

– Не знаю насчёт Китинга, – лениво улыбается Владимир, – но я всегда себя видел Карлом Ивановичем. Разве что лицо у меня не немецкое. Да и помоложе я буду.

– Борода, Володя, тебя всё равно сильно старит, – тактично замечает Тамара Фёдоровна, педагог сценической речи, не отвлекаясь от прихорашивания у зеркала.

– Какая же это борода! Так, лёгкая щетина. – улыбается Седов и подходит к кофемашине. Ставит стаканчик на подставку, выбирает двойной эспрессо. Чёрный, как смоль, напиток с шумом вырывается из маленьких леек.

– Как у кого прошёл первый день? – интересуется Беликов. – Мои перваки сегодня меня сильно расстроили. Пришлось даже поругаться.

– Ой, не говорите! – из нижних ящиков с документами выныривает Елена Алексеевна. Короткая стрижка её поистрепалась, волосы торчат, точно антенны. Верхние зубы, как и всегда, немного выпирают над губой, из-за чего она потешно шепелявит. – Эти студенты – мама родная! – совсем не смотрят спектаклей. Спрашиваю сегодня одного: «На что последнее ты ходил в театре?».

– А он? – заинтересованно спрашивает Владимир, отпивая горячий кофе.

– А он мне заявляет, что в театре никогда и не был!

– Ужас! – Тамара Фёдоровна на секунду отрывается от зеркала, чтобы высказать своё возмущение. Её глаза ярко выделяются на старческом лице, благодаря синим теням.

– Елена Алексеевна, а вы мне скажите, для начала, кто бы им прививал любовь к искусству? Школа? – Беликов смеётся. – Уж простите, но они элементарно не могут не опоздать на занятие. Из-за этого мы с ними сегодня и поругались. Ну ничего: уж я их научу, что значит «приходить вовремя».

Седов отрывается от напитка.

– Стёп, а фамилии опоздавших помнишь?

– Ещё бы не помнить. Это ведь мой курс. Три дружка: в садике вместе, в школе вместе, в вузе и в том вместе! – Беликов активно жестикулирует, едва не смахивая со стола канцелярию. – Егоров, Князева, Лисицкая.

Владимир едва не роняет кофе, когда слышит знакомые фамилии. Да уж, вот совпадение так совпадение.

Следующее занятие по литературе для этой группы состоится послезавтра. Тогда-то он и узнает, повлияет ли хоть немного наставление двух педагогов на этих троих. Казалось бы, обычные студенты, но почему-то этот поступок сильно въелся Седову в душу, поэтому его развязку он страсть как хочет узнать.

Из раздумий его выводит Тамара Фёдоровна. Педагог по речи прощается, кутаясь в безразмерную шаль, и уходит, оставляя после себя стойкий запах духов.

– Да и мне пора, – говорит Беликов и встаёт. – Не подвезёшь, Володь?

– Конечно. Поехали.

В машине усталость одолевает с новой силой. Fortuner мягко едет по дороге, баюкая своей плавностью, и ещё больше этому способствует болтовня Степана. Он рассказывает что-то о новом фильме Томаса Винтерберга, но Владимир слушает его лишь вполуха.

– …А уж Мадс просто удивительно хорош в этой роли! Неплохая идея, правда?

Седов встряхивает головой, отгоняя сон. Обращённый к нему вопрос, наконец, выводит его из стазиса.

– Да, конечно. Отличная.

Беликов какое-то время смотрит в лицо друга. Подмечает первые морщинки в уголках его глаз, которые, тем не менее, делают лицо Седова даже мужественнее. Видит, как напряжён лоб, а брови подрагивают, точно две гусеницы, пытающиеся сбежать. Губы поджаты – одна сплошная линия. Конечно, работа педагогов трудна, и, как все, после рабочего дня они чувствуют усталость. Но Беликов точно знает, что больше всего Володя устаёт из-за того, что слишком долго сохраняет свою добродушную маску.

– Проблемы с Кристиной?

Вопрос бьёт точно в цель. Губы размыкаются, но замирают на полуслове. Из горла вырывается короткий вздох. Володя до белых костяшек сжимает руль, а глаза превращаются в две синие, суровые ледышки.

– Да. – наконец отвечает он.

– Это не моё дело, конечно, но у вас ведь эти проблемы давно? Извини, что, возможно, лезу куда не нужно…

– Да, именно туда и лезешь. – державшийся весь день Седов внутренне превращается в каменное изваяние. – Не нужно.

Беликов замолкает, неловко улыбается. Трёт нос, будто пытается вытрясти из себя подходящее слово.

– Блин, извини. Не подумал. Это ваши дела, ты прав.

Оставшаяся часть пути проходит в неуютном молчании. Владимир останавливает машину возле подъезда.

– Ну, спасибо, что ли.

– Всё чертовски плохо, Стёп. – Седов ложится лбом на руль. – Я правда не знаю, что нам делать.

– Так может… оно того и не стоит?

Поддерживать друга, почти тоже самое, что и острым ножом вскрывать плотно запаянную банку. Одно неверное движение – и раз! – всё испорчено. И тогда слова утешения встречаются с накопившейся злобой.

Володя поднимает голову. Его красивое лицо наполовину скрывается во мраке.

– Не могу. Потому что люблю её. Всё правда очень запуталось, но… В общем, до завтра.

Степан молча кивает – слова теперь излишни. Он выходит из машины, пока Седов провожает его взглядом.

Фигура друга растворяется во тьме подъезда, и Седов нажимает на педаль газа.

Совсем скоро он будет дома.

Глава 3

Седов входит в погружённую в полумрак прихожую. Из-за полуприкрытой двери спальни струится свет от телевизора. Доносятся приглушённые голоса актёров.

Он не спеша снимает верхнюю одежду, разувается – совсем тихо, уже по привычке. В последнее время некогда уютная квартира походит на склеп: гнетущая тишина давит со всех сторон, и каждый шорох, звук или вздох пугает до мурашек. Там, в институте, Владимир чувствует себя по-настоящему живым, нужным, а здесь…

Здесь он меньше всего хочет находиться, но уйти отсюда попросту не может.

На плите стоит сковорода с тайским рисом: Кристина с мая сидит на особом питании, пытаясь сбросить ненавистные, лишние килограммы. Для него никакой еды нет.

Стараясь не привлекать внимания жены, Седов готовит нехитрый омлет из яиц, молока и зелени и садится ужинать. По правде говоря, такой образ жизни становится всё большей обыденностью, что ужасает Владимира, но он не в силах это исправить. Кристина плохо идёт на контакт, а в те редкие минуты, когда она всё же заговаривает с ним, он слышит в свой адрес лишь оскорбления и обвинения.

И почему только не существует способа узнать, когда любимый человек вдруг превратиться в того, кто будет тебе причинять самую сильную боль? Возможно, знай люди это наперёд, жизнь их стала бы значительно лучше.

Тарелка очень скоро пустеет, и Седов ставит её в раковину.

Идёт в душ.

В книгах часто пишут, что горячий душ способен смыть плохие воспоминания прошедшего дня, но почему-то он чувствует лишь, как в канализацию утекают последние осколки его недолгого счастья. Даже когда он понимает, что чист, он ещё несколько лишних минут стоит под тёплой струёй, бесцельно глядя на стену. Драгоценные минуты покоя и тишины…

Когда Седов выходит из душа, повязав на пояс полотенце, он лоб в лоб сталкивается с Кристиной. Она на две головы ниже мужа, но смотрит с такой ненавистью, будто это она – Голиаф, а он лишь жалкий Давид на её фоне. К тому же, без заветной пращи и спасительного камешка в кармане.

Девушка обводит взглядом его рельефный пресс, немного потерявший форму от однообразного питания, но всё ещё хорошо видимый, поднимается до влажной, волосатой груди, оценивает крепкие для обычного учителя руки и, наконец, смотрит мужу прямо в глаза.

– Я что, по-твоему, должна мыть за тобой посуду? – она скрещивает худенькие ручки (и куда ей только худеть!), из-за чего, натянувшись, футболка очерчивает её подтянутую грудь. Даже в двадцать восемь она всё ещё смотрится потрясно, что, с ревностью, подмечает про себя Владимир. – Ты помнишь наш уговор? М?!

Седов тяжело вздыхает, проводит пальцами по бровям, пытаясь скрыть усталость и грусть в своих глазах. Несколько секунд он стоит так, пытаясь собраться с мыслями, но те, словно хаотичные молекулы, носятся в объёмном пространстве его мозга, не желая объединяться вместе. Но, преодолев бурю эмоций, рвущую его изнутри вот уже третий месяц, он всё же напускает на себя маску непроницаемости. Он – безразличие. Он – спокойствие. Он – спрятанная в глухих стенах любовь.

– Ты же слышала, что я только пришёл. Помою, как только немного отдохну. – Владимир пытается обойти ненавистно-обожаемую Кристину, но та преграждает проход. Её иссиня-зелёные глаза с островками жёлтых невусов, придающих ей чудный, но прекрасный вид, прожигают череп Седова насквозь. Точно она пытается выжечь его разум, чтобы раз и навсегда избавиться от мужа.

– Нет! – Кристина тычет пальцем в широкую грудь Седова. Лакированный ноготочек больно впивается в разгорячённую кожу. – Ты сейчас же пойдёшь и уберёшь за собой, чтобы в моём доме не оставалось и следа грязи!

Началось. Прямо сейчас, как и каждый день на протяжении трёх месяцев, Владимир проклинает опрометчивое решение – взять ипотеку на двоих. «Квартира в элитном районе: уютный двор, личная парковка, близкое расположение всех необходимых учреждений! Больница, школа, детский сад, метро – всё в шаговой доступности!».

Взрослый мужик, а так глупо взял и купился на увещевания продажников. И слова вечной любви Кристины. Кому как не ему – преподавателю литературы – знать, что даже мифические боги в величии и бессмертии своём, не могут найти общий язык и любить друг друга до конца вечности? Даже они, кто является символами мудрости, красоты, стойкости, силы, величия и этой самой любви, в конце-то концов. Что уж говорить о простых смертных. Любовь – приятная сказка, всегда заканчивающаяся болью.

– Кристи, мы много раз говорили об этом: это наша общая квартира. – отвечает Седов и видит, как от возмущения челюсть жены едва ли не достаёт до груди. Поспешно добавляет: – Но я сейчас же пойду и уберу за собой, потому что и так хотел это сделать.

– И сделаешь, а как же?! – не унимается девушка. Владимир понимает, что посуда стала лишь крючочком, зацепившим зарождающиеся тенёта ссоры. – Ты думаешь, я прожила с тобой семь лет для того, чтобы убирать за тобой? Нет уж, дорогой! Помни: как только мы расплатимся с этой чёртовой ипотекой, твоего духу тут и близко не будет.

– Но…

– Нё ми вместе за неё плятили! – гнусавым голоском пищит Кристина. Конечно, хочешь унизить собеседника – начни его передразнивать. – Если ты не забыл, то однажды ты мне сказал: «Если мы с тобой разойдёмся, то я оставлю тебе всё, что у меня есть». Или может было не так?

На правой щеке Седова наливается багрянцем идеальный кружок: реакция его организма на любой стресс. Он всегда бесил Кристину, и сейчас, кажется, она вскипит ещё больше, когда его увидит. От кружка покалывающее тепло разливается по всему лицу и оседает в ушах, делая их абсолютно красными даже в неярком освещении коридора.

Когда Кристина не знает, что сказать, она всегда припоминает однажды брошенные фразы в порыве любви или страсти, минут счастья или ненависти. Эта дурная привычка каждый раз, по её мнению, служит ей отличным щитом в любом конфликте.

– Говорил. – сквозь зубы цедит Седов.

– Говорил, значит… Ага. И, получается, не будешь отказываться от них, так? Хоть что-то мужское ведь в тебе должно было сохраниться, чтобы хоть слово своё ты смог сдержать. Хотя бы тут останься мужиком, а не сопливой тряпкой!

Глава 4

Седов сидит за рабочим столом, скрестив руки и опершись на них лбом. Проблемы в отношениях с Кристиной ни на секунду не покидают его головы, где бы он не находился. Они третируют его мозг, рвут на куски сердце, выворачивают наизнанку душу, точно кроличью тушку. Только волевым усилием и дыхательными практиками он сдерживает рвущийся наружу гнев. Он знает: если он даст слабину, последствия будут просто катастрофичными. И точно дополнительным напоминанием, эдаким маячком, под рубашкой начинают зудеть шрамы.

Вдруг раздаётся стук в дверь, и Владимир Викторович, вздрогнув, вспоминает, что скоро начнутся занятия. Он встряхивает головой, поправляет густые волосы и твёрдым голосом говорит:

 – Открыто.

До начала пар ещё пятнадцать минут, но в дверях стоят трое. Те самые, опоздавшие позавчера. Лина нагло жуёт жвачку; на ней радужный джемпер, размера на три больше её фигуры и чёрные, широкие брюки, призванные скрыть ото всех её пухловатые ножки. На левом плече болтается портфель, увешанный, точно ёлка игрушками, значками и наклейками аниме-персонажей. Кажется, она предпочла забыть прошлый разговор, так как вид у неё уверенный, в чём-то даже высокомерный.

Егор прячется за девушками. Чёлка поднята вверх и вправо, бирюзовая футболка с кислотной надписью «Нет!» облегает рельефное тело. Сразу становится понятно, что строит он его отнюдь не для себя, а для того, чтобы покорять девчонок. И, судя по всему, ему это прекрасно удаётся. Парень мнётся, что подмечает Владимир Викторович – похоже, что он единственный из компашки, у кого есть хоть какая-то совесть.

И снова она. Мария Лисицкая. Как и её друзья, она одета не «по форме». Чёрный тренинг сменился приталенной блузкой с баской и облегающими серыми джинсами. Лицо её всё так же выражает тоску, и распущенные, стекающие по плечам водопадом волосы нисколько не скрывают этого чувства.

– Я так понимаю, вы решили реабилитироваться в моих глазах? – преподаватель хочет скрыть своё удивление, но не может.

– Мы подумали, что на первое время лучше не портить отношения с педагогами, – буднично отвечает Лисицкая. Её голос льётся плавно, почти убаюкивающе, точно она долгими тренировками ставила свою речь . – Особенно с теми, о которых говорят столько хорошего. Как о вас, например.

После подобных слов все дурные мысли разом рассеиваются. Владимир Викторович усмехается.

– Что ж, спасибо за лестную оценку. Занимайте пока места и вспоминайте прочитанное домашнее задание. Подождём пока остальных.

Троица садится поодаль, в четвертом ряду, словно боится педагога. Студенты раскладывают тетради, ручки, что-то шёпотом обсуждают.

Владимир Викторович, чтобы не смущать их, утыкается в журнал и бессмысленно водит ручкой по листам. Хотя он и знает, что студенты его едва ли не боготворят, но лишнее напоминание об этом согревает охладевшую душу. Всегда приятно знать, что то дело, которому ты искренне отдаёшь все свои силы, не остаётся незамеченным другими людьми. Особенно теми, для которых ты и стараешься.

Копаясь в своих мыслях, Владимир Викторович проверяет тему, сверяется со списком студентов. Один за другим они заходят в аудиторию, занимают места, готовятся к паре. Тихая минутами ранее, комната наполняется голосами, музыкой, какими-то звуками из Тик-Тока и Инстаграма, щелчками телефонных камер. И всё сильнее разгорается в преподавателе приятный огонёк, превращающийся уже в настоящий костёр радостных чувств. Не в силах сдержать себя, он поднимает голову, чтобы просто полюбоваться дорогими сердцу студентами, как тут же замечает Марию, которая беззастенчиво пялится на него. Как только их взгляды встречаются, и на его лице замирает восторг, смешанный с ноткой недоумения,  глаза Лисицкой округляются и она отводит их, делая вид, что говорит о чём-то с Егором.

Что это было? С ним что-то не так? Может его усталость, наконец, настолько дошла до края, что в подробностях отражается на его лице?

Владимир Викторович украдкой смотрит в экран телефона. Нет, всё в порядке. Для своих тридцати двух он выглядит вполне неплохо. Если бы не щетина, больше двадцати пяти ему бы никто не дал, а так… Лет тридцать, не больше.

Раздаётся звонок. Жаль, но с поиском ответа на вопрос придётся повременить.

Пара превращается в настоящий аншлаг! Студенты без какого-либо страха, присущего прочим бакалаврам других специальностей, выкрикивают ответы с места, красочно описывают прочитанное, некоторые даже читают по диалогам, точно на театральных чтениях. Ребята с восхищением разыгрывают небольшие сценки, дают оценку персонажам, примеряя на себя их роли. Декламируют, подбирают различные тона, объясняют сверхзадачу героев, словно они выпускники на зачётном экзамене. Владимир Викторович почти не прерывает потока их творчества, наслаждаясь зрелищем.

Лина, несмотря на комплекцию, часто ведущую в жизни к неоправданной замкнутости, и задиристый характер, оказывается романтичной натурой: она плачет, рассказывая о судьбе Прометея прикованного из нетленной поэмы Эсхила. С замиранием сердца другие ребята смотрят на розововолосую девушку, и в глазах их читается искренний интерес.

Да, хоть знакомство с группой и было омрачено опозданием этих троих тогда, но сейчас Владимир Викторович точно видит: ребята этого курса ещё не раз приятно удивят его. И почему только Беликов ругал их тогда, во вторник, и давал нелестную оценку об их способностях вчера?

Во время выступления Егора, преподаватель бросает случайный взгляд на Марию, так и не решившуюся, как и треть группы, выступить сегодня. Она вместе с остальными вовлечена в рассказ одногруппника, но в чертах её, в позе, в том, как сведены её брови и как покусывает она большой палец, Владимир Викторович читает необъяснимое волнение или, возможно, страх. Но почему?

Лисицкая поворачивает голову, вновь встречается с преподавателем взглядом и.… И в этот раз глядит на него с каким-то особенно осмысленным видом, точно только сейчас до неё доходит самая важная вещь в её жизни. Однако что это за вещь, знает только она.