По эту сторону облаков. Как я стал предателем

1. Однокомнатный банан

1 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Трасса Асахикава-Биэй

- Однокомнатный банан,- сказал Москаль-Ямамото.

Соноко-сан кивнула. Но руки дежурной по-прежнему лежали на томике манги.

- Что не так?

- Необходим второй пароль,- сказала она по-японски,- Вам должны были его передать.

Мне опять захотелось выйти за “таблетки”, зайти в бронированную будку и хорошенько ей врезать.

У дежурной Соноко уникальный талант выбешивать!

- Давай, говори,- сказал Ямамото.

- Не буду я говорить!

- Ты что, забыл пароль?

- Такое забудешь...

Он не стал выключать двигатель. “Таблетка” рычала, как тигр.

Я высунулся в окно.

- Мама-сан, прекратите делать вид, что вы нас не узнаёте,- заговорил я,- Наша бригада уже полгода, как ездит через вашу маруту. Хватит эти школьных шуток. Уважайте труд камикадзе! Вы же партийная.

- Кто здесь школьница, решаю я,- отозвалась Соноко.- Согласно инструкции, вы должны назвать оба пароля. В противном случае я имею право вас не пропустить.

- Мама-сан...

- Говорите официально.

- Уважаемая Соноко-сан! Пожалуйста, сообщите, кто вам подаёт идеи для ваших идиотских паролей?

- Уважаемый Пётр Уранович Шохин,- был ответ,- Вы говорите пароль – или разворачивайтесь. Я не уполномочена пускать Антона Кэндзабуровича без напарника.

Я вдохнул поглубже, откинулся на спинку сидения. И почти крикнул.

- Yaoi forever!

Запикали датчики. Посеребрённые створки ворот медленно разъехались в стороны.

Москаль тронул “таблетку”. Я успел заметить, как дежурная улыбалась за пуленепробиваемым стеклом.

- Эта мама-сан меня доведёт,- сказал я,- вот увидишь. Напишу в профком, пусть разбираются. Сорок лет девушке, пора бы без глупых шуток дежурить.

- Яойщица. Они выше простых обывателей.

- Она хоть понимает, где стоит?

- Понимает. Он из желтокрылых. Посёлок Камифурано, зона полного отселения.

- Я наизусть список помню! Не надо уточнять!

- Соноко-сан вроде нас с тобой. Её тоже не отпускает железное сердце Хоккайдо.

Объект 104 сверкал прямо по курсу. Башня была похожа на струну. Горные кряжи скрывали её подножье, а вершина пронзала небо.

- Беда с этими женщинами,- произнёс я.

- Угу. Как вернёмся, я в массажный салон. Тебя подбросить?

Москаль-Ямамото – крепкий и кряжистый. Всё такой же, каким был в восемь лет, когда мы с ним познакомились. Разве что вырос.

На смазливом лице метиса сверкают прямоугольные очки в толстой оправе, в стиле Жана-Поля Сартра и советских физиков.

- Не надо,- говорю я.

- Там китаянки,- со смаком говорит Антон Кэндзабурович,- Скоро здесь всё китайским будет. Уже договоры подписывают. Рабочие визы, квоты расширяют. Японская Социалистическая Республика Хоккайдо ждёт гостей.

- Откуда ты всё знаешь? И про дежурную, и про договоры.

- Опыт, опыт. И наследие предков. А ты что? Всё оплакиваешь старую любовь?

На зеркале заднего вида прыгаюли два брелка – храмовый амулет для безопасной езды и миниатюрная атомная бомба из красного плюша.

Я достал сигмаметр и стал смотреть на экраничики.

- Что с колебаниями?- Москаль-Ямамото щурился на дорогу.

- А, да. В норме. В норме! И красные, и зелёные.

- Следи внимательней. Мы сейчас находимся, можно сказать, в одном из самых опасных мест планеты Земля. Не время о школьницах думать.

- Я не думаю. Прошло семь лет!

- Вот! А через год будет восемь.

- Мне это не нравится.

- Не нравится через Квадраты – поехали через Море Изобилия. Ты ведь этого хочешь?

- Разговор мне этот не нравится.

- Сам начал.

На красном экранчике мигнула сотня. Но потом снова упало в сорок шесть. Может быть, всплеск. А может, просто барахлит. Здесь, у Штыка, все наблюдения могут быть только косвенные.

Это я вам как физик говорю.

Дорога пошла на подъём.

- Красная сотня,- сказал я,- Мигнула и пропала.

- А сколько сейчас?

- Сорок шесть.

- Напомни, чтобы я тебя предупредил,- сказал он,- Потом, если вернёмся.

- Это что-то с колебаниями?

- Нет, не с ними. Что там с лямбдой? Не выправились?

Я достал лямбдомерку.

Три основных датчика шкалили, остальные показывали погоду на Марсе. Кроме куприяновской дельты, которая явно шла с одного из малых спутников Юпитера.

- По прежнему чушь?- Москаль-Ямамото не отрывает вгляд от дороги.

- Да. Никакой согласованости.

- Мой опыт подсказывает, что там просто муся накрылся. Вот и передаёт непонятное.

- Как он может что-то передавать, если накрылся?

- Он не весь накрылся. Может, в него молния ударила.

- Ладно, не важно. Заменим и дело с концом,- я вдруг чувствую, что мне всё равно. И что я очень устал.

Зачёркнутый иероглиф “Человек”. Знак Зоны Отселения.

Москаль-Ямамото на автомате сбросил скорость. Теперь “Таблетка” жужжала майским жуком.

- Будет хорошо, если это была шаровая молния,- сказал он,- физики наконец-то узнают, что они существуют. Скажи, кстати, не слышал – появились новые модели шаровых молний?

- Когда я готовился к госам,- сказал я,- было две основных модели. Обе не сходились друг с другом. И с наблюдением.

- Ну да. Так всегда бывает. И будет.

- Шаровые молнии предпочитают не залетать в лаборатории.

“Таблетка” затормозила возле бывшей начальной школы. Навес над крыльцом наполовину обвалилась и висит на одном столбе. А сквозь крышу уже проросли берёзки.

За школой – простор заброшенных рисовых полей. Полузатопленные квадраты ещё заметны среди изумрудной травы.

2. Неуловимые мстители настигли меня

2 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Центр острова, город Асибецу

- У меня ещё вопрос, господин репетитор. Скажите... а вы были влюблены, когда учились в средней школе?

В свои пятнадцать Ясуко Отомо не только толковая, но ещё и невероятно очаровательна. Нежная белая кожа, роскошные чёрные волосы, подстриженные так, чтобы подчеркнуть их ухоженность, длинные пальцы и лёгкая улыбка на всегда немного влажных губах.

Даже к репетитором она выходила в отутюженный школьной форме. Я подозревал, что для домашних занятий у неё запасной комплект.

- Нет,- сказал я,- В первый раз я по-настоящему влюбился, когда поступил в гимназию.

- Каваи! Это было уже в Саппоро?

- Да. “Жёлтый сентябрь, портфель и любовь”. Не знаю, ты слышала эту песню? Она японская. Когда я учился, её часто передвали.

- Её до сих пор передают. У меня на диске есть. Такой менкой!

- Вот видишь, как хорошо. Теперь давай займёмся задачей.

- Скажите, а кем она была? Учительница? Официантка? Или девочка из вашего класса?

- Какая разница?

- Я собирают поступать в тот же лицей,- девочка сверкнула чёрным глазом,- Мне надо знать, в кого обычно влюбляются.

- Это была девочка из моего класса.

- Японка?

- Её звали Алина Воробьёва.

- Бо-ро-бё-ба. А что означает такая фамилия?

- По-японски она бы была Судзумия.

- Какая красивая фамилия! Она ответила вам взаимностью?

- Почему это важно?

- Ваши глаза стали такими грустными! Пожалуйста, расскажите, что случилось. Она погибла, когда пошла волна?

- Нет. Я думаю, она жива до сих пор.

- Но вы с ней расстались?

- Почему ты думаешь, что она ответила мне взаимностью?

- Потому что вы стали очень грустным, когда я начала про неё говорить.

- Чушь!

- Вы ведь были вместе? Были? Были?

- Давай следующую задачу.

- Я от вас не отстану, господин репетитор.

- Да, мы встречались. И что?

- А потом расстались, верно?

- В этом нет ничего такого. Большинство школьных романов кончаются именнно так.

- Поссорились, да?

- Нет. Мы не ссорились. Давайте вернёмся к задаче.

- Так что же случилось?

- Её семья уехала с острова. И увезла её с собой.

- Вот как! В Россию, верно?

- Кажется, да. В Союз.

- А когда вы поехали учиться в Россию, вы отыскали её там?

- Нет. Не искал.

- Но почему?

- Россия слишком большая.

- Но вы могли написать ей! Неужели она не оставила вам нового адреса?

- Не оставила. Она не знала, в каком городе будет жить.

- Она могла написать вам, когда уже приехала на новое место. Неужели она не знала, где вы живёте?

- Я не получал от неё писем.

- Но почему?

- Откуда я знаю?

- Вы что-то скрываете, господин репетитор! Влюблённые девочки так себя не ведут! Не написать ни строчки – разве такое бывает?

- Со мной было. Давай вернёмся к задаче.

В коттедже было удивительно тесно. Коридор похож на пенал, а сами комнаты, кажется, размером с коробку для обуви. Насколько я знаю, в большой Японии строят так же.

Офицерскую хрущёвку, где я рос, строили по советским ГОСТ-ам. Там было попросторнее. И общежития в Академгородке тоже ничего, два человека на комнату было нормально. А вот в Саппоро общежитие было японским, с арт-декошными перилами. Было ли там тесно? Не помню.

С тех пор, как я вернулся на Хоккайдо, я так и не смог привыкнуть к тесноте.

- Вот, посмотрите.

Я посмотрел в ответ. Задача на цикл Карно решена правильно. И Ясуко прекрасно это знала.

- Вам было тяжело после расставания?- спросила моя ученица.

Я посмотрел на её нежное, внимательное лицо и подумал, что ей было бы лучше поступать на психолога.

- Я этого не заметил.

- Неужели мужчины так легко это переносят?

- Я к экзаменам готовился. Потом поступил. А там всё пошло по накатаной. Я просыпался, садился за стол и занимался физикой. Потом шёл на занятия. После занятий обедал, садился за стол, просматривал коспект, и занимался физикой. После этого ложился спать. Так было несколько лет. Женщины такого режима не держали. Из нашего потока до конца дошло ,- я мысленно разделил,- не больше четверти. Кто-то отсеялся, кто-то сам ушёл. После такого уже не пойдёшь в ларёк торговать.

- Но вы вернулись на Хоккайдо.

- Вернулся.

- Почему?

- Здесь была работа. Башне нужно обслуживание.

- Разве там, в России, не нужны физики? Я смотрела в новостях, на материке много институтов, лабораторий, космодромов.

СССР в Республике Хоккайдо называют материком или Россией. А основная, буржуазная Япония за проливом именуется Найти – Суверенные Территории. Так её называли ещё до разделения 1946 года.

- Я думала, вы просто хотели вернуться в места, где прошло ваше детство.

- В тех места, где прошло моё детство, я бываю только по работе.

Девочка выдержала тактическую паузу.

- Вы, получается, тоже из желтокрылых?

- Мы жили в Камифурано. Возле военной базы. Там сейчас всё медленно зарастает.

- А ваши родители успели эвакуироваться?

- Не успели. Они были на базе, когда пошла волна.

Девочка перевела взгляд на окно. На фоне багрового закатного неба – силуэты домов, словно вырезаные из чёрной бумаги.

Асибецу не попал в запретной сорококилометровой зоны. Но жить под Штырём находится мало желающих. В двухэтажном городке всё больше заброшенных коттеджей. А в портах Хакодатэ и Томакамай продажные клерки паспортных столов освоили новую выгодную махинацию – выдают желтокрылым фальшивые свидетельства о рождении.

3. Яхта Александра Коллонтай

4 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Южная оконченость, порт Хакодате

Железнодорожный вокзал Хакодате выстроен в форме огромного парахода с чёрной трубой зала ожидания. Напротив многоэтажные отели, похожие на окаменевшие океанские лайнеры.

Причал для яхт был здесь же, только перейти под шоссе. В аккуратной будочке сидела аккуратная дежурная. Я спросил про яхту Коллонтай.

- Причал B-12,- сообщила старушка,- Капитан Анастасия Балчуг.

По дорогу к причалу B-12 я пытался понять, во что вляпался.

Настя Балчуг, надо же. Ещё один призрак из прошлого. Дылда с вьющимися рыжими волосами и удивительно аккуратными, округлыми грудками, всегда в светло-коричневой униформе кадета Колледжа Береговой Охраны, что в Исикари. Я сразу понял, что она непроста. Простой человек просто не прошёл бы в один из пяти Колледжей, где учащийся получает даже не стипендию, а зарплату.

Когда же мы познакомились? Точно после волны. В парке за университетом ещё стояли палатки переселенцев. И после Черноголовки. Я не хотел приезжать во второй раз, но Москаль-Ямамото уговорил – было достаточно подписать какие-то бумаги, предъявить удостоверение желтокрылого и отхватить трёхкомнатную квартиру в Асибецу. Бумаги я не очень запомнил. Зато помню, как бродил по городу, достаточно пьяный, и понимал, что теперь у меня тоже нет ни дома, ни судьбы, ни прибежища. Даже в лицейском общежитии наши комнаты занимали другие.

Так устроена цивилизация. У птиц и у зверей есть норы и биоценозы. А человек – без места, некуда ему пойти.

Всё это я помнил. А как мы познакомились с Настей – забыл. И как долго мы были вместе – тоже забыл. Можно, конечно, восстановить, если достать календарь и калькулятор.

Потом я уехал доучиваться в Новосибирск (или Новосумбурск, как называл его мой однокурсник Аэробушек). А когда я вернулся, мы переспали в последний раз и разъехались – я в Асибецу, поближе к Штырю, а она в Хакодатэ. Чувство пересохло, как канал на рисовом поле, когда опускают шлюз.

И вот я по прежнему техник инженерной службы, а она уже капитан катера береговой охраны. Что не удивительно – она умная девушка, просто без заморочек.

Интересно, откуда они знают о нашем романе? Я перебрал варианты и выбрал самую простую модель: от Антона Кэндзабуровича. Надо спросить, хотя он всё равно не признается.

Я подошёл к “Александре Коллонтай”. Яхта оказалась стандартным малым патрульным класса Такацуки с положенной красной S на борту. Трап был опущен. Похоже, на яхте ждали гостей.

Я поднялся, мягко прошёл по палубе и скорее по рабочей привычке заглянул в иллюминатор.

Настя лежала на тесной откидной кровати, её круглые груди с розовыми сосочками двигались в такт дыханию. А между обнажёнными бёдррами пристроилась низкорослая девушка, тоже голая, и в коричневой фуражке на прямых и длниных чёрных волосах. Насколько я мог разглядеть, низкорослая была японкой.

Полуприкрытые глаза Насти блестели от удовольствия. Я уже хотел отпрянуть, но тут её веки поднялись, и стало ясно, что она всё заметила.

Балчуг выдохнула, поднялась на локте и другой рукой потрепала подружку по фуражке. Японка оторвалась от лакомства, что-то сказала в ответ. Последовал неслышный разговор. Личико японки ощутимо осунулось, а движения стали жёстче. Она склонилась к Насте и крепко её обняла.

Я отступил к трапу и приготовился ждать. Но дверь каюты отворилась сразу же.

Оттуда показалась голая Настя с бушлатом на плечах.

- Давай, заходи,- сказала она хриплым голосом,- всё вас приглашать надо.

Я спустился по шатким ступеням. Балчуг пошлёпала в душ, а голая японка в форменной фуражке так и стояла посередине комнаты, вытянувшись по стойке смирно. Ростом она с мою ученицу Ясуко Отомо, и подбритые подмышки и лобок только добавляют ей невинности. Но лицо жёсткое и взрослое, а на фуражке медный значок в форме крабика.

Значит, я попал.

Она держалась сугубо официально и делала вид, что сейчас на работе. Но без одежды это непросто. Так что лицо было красным, как фестивальный фонарь, а чёрные глазки метали молнии.

- Это вы товарищ Шохин?- спросила она. Голос ломался.

- Да,- я подаю красный конверт,- вот моё извещение. Я прибыл для опознания.

- Благодарю,- краболовка взяла конверт и достала стандартное письмо - как будто мне был смысл его подменять. Просмотрела и вернула обратно в конверт. Помешкала и спрятала конверт себе под фуражку.

- Лейтенант Накано Сидзуки,- представилась она,- уполномочена сопровождать вас для опознания и допросов.

- А вы с Настей... подруги?- я понял, что не знаю правильного жаргонного слова.- Или я просто отвелёк вас от исполнения служебных обязанностей?

- Это закрытая информация. Позвольте!

Лейтенант Накано Сидзуки прошлёпала по холодному рифлёному полу к душевой. Осанка у неё была выше всяких похвал. Да и попка вполне ничего.

Я поставил чайник.

Спустя пять минут они вернулись. На головах – чёрные флотские полотенца с красной звездой. У Накано поверх полотенца нахлобучена всё та же фуражка.

Разговор за чаем сперва буксовал. Лейтенант Накано Сидзуки очень хотела обсудить вечерние новости, а я уже четвёртый месяц их не смотрел.

Американцы что-то замышляли. Подтянули к Иокогаме Шестой Флот якобы для учений во Внутреннем Море, требовали от руководства Японской Социалистической Республике легализовать сторонниов объединения из Униты и всячески пытались сорвать подписание договора с Китаем.

Это что-то значило, но наедине с двумя голыми девушками я не мог сообразить, что именно.

Лейтенант Накано Сидзуки натянула форменные штаны и китель, подвязала галстук.

Я надеялся, что меня прокатят на штатной “Ямахе”. Но лейтенент заявила, что не будет тратить на меня бензин и мы, словно школьники, покатили в трамвае.

4. Когда Камифурано был ещё жив

2 августа 1992 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Центр острова, закрытый город Асахикава-12 (он же Камифурано)

Поезд гремел вдоль побережья. Справа – стена лопухов, серая полоска шоссе, а дальше – голубой простор залива Утиура. Слева поросшая лесом гряда холмов. Иногда проскакивают городки с рифлёными плоскими крышами.

Я пытался вспомнить покойного.

Как он погиб, мне было всё равно. Рано или поздно Москаль-Ямамото это узнает и сообщит. Или скажут по новостям. Разве что любопытно, где его и как его похоронят? Будет ли это православный обряд или буддистский? Я не знал, на какой из религий он остановился.

Похоже, Воробьёва значила для меня больше чем Пачин. Потому что мне вспомнился не новосибирский период нашего знакомства, а лицейские времена, когда мы жили на Саппоро, а будущее казалось пусть не безоблачным, но интересным.

Первый день наших первых летних каникул. Пачин стоял на пороге со стопкой листовок и громко возмущался. Москаль-Ямамото рядом, руки в карманах, с сумкой на ручной тележке. Он, как обычно, высмеивал.

- Ты что, японцем заделался?- Антон Кэндзабурович почесал живот под рубашкой.- А ну-ка, предоставь родовую книгу.

- Я демократ. А ты только и умеешь, что умничать!- одна рука Пачина жестикулировала в сторону Москаля-Ямамото, а вторая размахивала листовками.- Ты бы лучше не языком, а мозгами пошевелил? Вот сколько русских специалистов на Хоккайдо? Несколько десятков тысяч, верно?

- Двенадцать тысяч согласно штатному расписанию. Но ты креолов не посчитал.

- Не важно. На почти пятимиллионном острове Хоккайдо – двенадцать тысяч русских. И в каждой школе второй язык – неприменно русский. Не немецкий, не английский. Не говоря о языке коренных жителей, народа айну.

- А что, айну кто-то обижает?

- А вот если бы твой язык запретили – ты бы обиделся?

- Но тащемта ты это и хочешь сделать.

- Никто не собирается ничего запрещать! Просто русский язык занял слишком много места. Он везде! Нужны и другие. Например, где хоть одна школа, где вторым языком был бы язык айну? Ни в Саппоро, ни в Немуро, ни в Вакканай, ни в самой глухой деревне вы не найдёте такой школы. Понимаешь? Нигде! Айну по прежнему угнетены.

- Причём угнетены настолько, что один из них вторым секретарём в ЦК заседает.

- Это не равноправие. Это советская национальная политика.

- Вот! А было бы равноправие, он бы так и собирал мусор в родной Ивамидзаве.

- Мы должны бороться за права меньшинств,- Пачин, не переставая говорить, попытался сунуть листовки двум девушкам из выпускного класса,- Которые угнетены.

- Лучше бы ты за православие боролся,- Москаль-Ямамото звенул и сощурился на солнце,- Сейчас это модно. Батюшки каждый день по телевизору выступают.

- С православием всё в порядке,- заявил Пачин,- Есть соборы в Саппоро и Хакодатэ, местные церкви, всё всегда открыто и службы идут. Там бывают партийные люди и посещение не заносят в личное дело.

- Но ты сам туда не ходишь.

- Я демократ и сам решаю, куда не ходить! Церковь прошла через годы террора и добилась права учить тому, что считает нужным. Она больше не под угрозой. А вот культура Хоккайдо – под угозой! Даже сейчас, в девяносто втором году, она почти что ещё одна республика Союза, вроде Монголии.

- Веришь – меня устраивает!- Москаль-Ямамото усмехнулся.- Пусть хоть совсем подсоединится. Я целиком за это. Будем на большую землю без разрешительных ездить

- Ты великорусский шовинист...

- По фамилии Москаль-Ямамото. Типичная фамилия русского шовиниста. Хотя, после Шатуревича и Вандервелзина я уже ничему не удивляюсь.

- Это будет конец!

- Это будет как минимум удобно. Стал вот Карафуто обратно Южным Сахалином – и ничего не закончилось.

Москаль-Ямамото был очень типичным порождением той эпохи излёта Перестройки, когда стало ясно, что Советский Союз устоит – как минимум, в этой вселенной эвереттового макроконтинуума, но никто толком не знал, ни что делать, ни за что держаться. Даже в лицее мы учились скорее по инерции.

Взбесившиеся по случаю отмены цензуры журнали заразили читающих жаждой спорить. А люди хоть и начитанные, но циничные (Москаль-Ямамото в свои четырнадцать был именно из таких) быстро научились над читателями журналов издеваться.

Тогда я слишком много учил математику и потому не мог понять – почему одним и тем же способом можно на одних и тех же фактах можно доказать совершенно противоположенные вещи? И я даже помню, что слушая это нагромождение аргументов, я пытался установить, можно ли выстроить такую систему посылок и выводов, чтобы получилось что-то, где оба этих взгляда на мир сошлись? Наверное, это доказывается через одну из многозначных логик, что живут в зелёном пособии Карпенко...

А потом я понял, что тут не надо никакой логики. Даже журналы читать не надо. Надо достаточно внимательно слушать, что говорит взбудораженный, а потом говорить, что ты думаешь прямо наоборот. И он будет кипеть, как забытый чайник, пока крышечку не сорвёт.

- ...Лучше стану буддистом,- заявил Москаль-Ямамото.- Надо спросить у Ватанабэ, как это делается. Успеть, пока ещё разрешают.

- Мы не будем ничего запрещать!- тут Пачин не выдержал и повернулся ко мне,- Нет, ну лучше ты ему объясни. Я уже замучался. Начитался глупостей непонятно где и теперь...

- У вас и начитался,- подал голос Москаль-Ямамото.

Пачин обернулся, чтобы ответить. Помолчал и опять повернулся ко мне.

- Ты пойдёшь на митинг,?

- Какой митинг?- я и правда не знал

- За возрождения языка айну. Всё уже согласовано! Послезавтра, на площади перед мэрией. Вот, читай.

- А ты что, сделался айну?

- Я буду там от русских. Которые настроены про-айнуски.