Дождь стучал по крыше старой маршрутки, стекал по мутному окну, стирая мой силуэт. Я смотрела на своё отражение и не узнавала себя. Девушка с уставшими глазами, сжатым ртом и тяжёлым сердцем… Это была я. Та, что ещё год назад мечтала поступить в университет и жить нормальной жизнью.
Но всё изменилось. Смерть мамы, долги тёти, бесконечная работа в кафе за копейки — всё это лишило меня будущего.
Каждый день был похож на предыдущий: серый, тяжёлый и пустой.
«Асаль, ты понимаешь, что без этих денег мы потеряем квартиру?» — голос тёти звучал в голове, как приговор.
Я понимала. И знала, что выхода у меня нет.
Он вошёл в кафе, когда дождь стал лить сильнее. Высокий, уверенный, с холодным взглядом. Чужой среди этого захламлённого зала, он выглядел так, будто принадлежал другому миру. Мир богатства и власти.
— Ты Асаль? — его голос был низким и твёрдым, словно камень.
Я кивнула, чувствуя, как сердце замерло.
— Садись, — он указал на место напротив.
Мы сидели молча несколько секунд. Я украдкой рассматривала его: строгий костюм, часы, которые стоили, наверное, больше, чем наша квартира, и взгляд… Холодный, от которого хотелось отвернуться.
— Я не люблю долгих разговоров, — сказал он наконец. — Мне нужен брак. На бумаге. Год. Не больше.
Я сглотнула.
— Брак?.. Зачем?
— Это не твоё дело. — Его губы дрогнули, но в глазах оставался лёд. — Ты нужна мне для сделки. Я плачу. Ты играешь роль жены.
Я опустила глаза. Слова тёти снова вспыхнули в памяти: «Если мы не найдём деньги, нас просто выкинут на улицу…»
В груди было тяжело, словно меня заставляли подписать приговор самой себе. Но я всё равно прошептала:
— Я согласна.
Он посмотрел на меня пристально.
— Думаю, ты понимаешь, что чувства тут не имеют значения.
Я кивнула, хотя внутри всё кричало.
Когда он ушёл, в кафе стало пусто и холодно. Я сидела за столом и смотрела на свои дрожащие руки. Внутри было ощущение, что я только что продала душу.
Но разве у меня был выбор?
Я ещё не знала, что этот контракт станет началом испытаний, боли… и любви.
Истории, в которой ненависть и страсть будут идти рука об руку.
Дверь особняка закрылась за мной тяжёлым звуком.
Я шагнула внутрь — и сразу почувствовала: это не дом. Это крепость. Здесь не было тепла, уюта, запаха еды или смеха. Только тишина, дорогие стены и ощущение чужого мира, в который я никогда не вписывалась.
Он прошёл мимо, даже не обернувшись.
— Комната наверху. Слева.
Я крепче сжала ручку чемодана. Хотелось крикнуть, что я не вещь, не приложение к его контракту. Но слова застряли в горле.
За ужином он смотрел на меня холодно, как на партнёра по сделке.
— Здесь всё просто, — сказал он, отставив бокал. — Ты живёшь здесь. Ты играешь роль. Сторонние вопросы — запрещены.
— А если… — я сглотнула, пытаясь набраться смелости, — если я не справлюсь?
Его губы дрогнули в усмешке, но в глазах оставался лёд.
— Тогда ты пожалеешь, что подписала контракт.
Я сидела в своей новой комнате, глядя в окно на дождь, и понимала: назад дороги нет.
Этот человек не верит в любовь. Не верит в слабость.
И теперь моя жизнь зависит от него.
По коридору эхом отдавались мои шаги. Казалось, что стены наблюдают за каждым движением, что каждый шёпот особняка может стать приговором.
Сквозь шум дождя я слышала своё собственное сердце — быстрое, дрожащее, готовое разорваться.
Впервые за долгое время мне стало страшно не только за себя, но и за тех, кто на меня надеется.
Каждое мгновение здесь могло стать ловушкой, и я знала: чтобы выжить, придётся стать холодной, как он.
Но где-то глубоко внутри ещё теплел маленький уголок надежды, что этот контракт — не конец, а начало чего-то, чего я ещё не понимаю.
И в этот момент я поняла, что теперь моя жизнь будет разделена на «до» и «после».
До особняка — прошлое, привычное и безопасное. После — испытания, холод и опасность, которые могут сломать меня… или сделать сильнее.
Я сжала кулаки. Страх не исчез, но желание выжить стало сильнее.
И я знала одно: если я хочу выжить здесь, мне придётся научиться играть по его правилам.
Даже если эти правила будут жестоки. Даже если придётся отдать часть себя.
Вечер. На столе между ними лежал контракт — холодный, бездушный, словно приговор. Но сегодня всё было не о бумаге. Сегодня началась игра.
Он сидел напротив, слегка откинувшись на спинку кресла. В глазах не отражалось ни одной эмоции, только ледяная сосредоточенность.
— Готова? — его голос был ровный, но в нём слышался вызов.
Она кивнула. Внутри всё горело — от страха, от упрямства, от желания доказать, что она не та хрупкая девочка, какой он её считает.
— Первое условие игры: ты никогда не отступаешь, — он говорил медленно, словно вырезал эти слова на её памяти.
— Второе условие: всё, что происходит здесь, остаётся между нами.
Он положил на стол карту. Не игральную, нет. Это был его метод проверки.
— Мы начинаем с первого испытания. Ты должна пойти туда, куда я скажу, и сделать то, что я прикажу. Без вопросов.
Она замерла, ощущая, как сердце стучит в груди. Это и была «первая ставка». Если проиграет — он выиграет её полностью.
— А если я откажусь? — тихо спросила она, будто проверяя границы.
Он усмехнулся.
— Тогда контракта не будет. Но помни — у тебя уже нет права на отказ.
Она поняла: эта игра опаснее, чем могла представить.
Её первая ставка была не деньгами. Её первой ставкой стала свобода.
С каждым днём она училась играть в его игру. Училась скрывать дрожь, училась говорить холодно, как он.
Она смотрела на него и видела только стену. Ни капли тепла, ни намёка на то, что за этой маской скрывается человек.
— Ты неплохая актриса, — сказал он однажды. — Но не забывай, я читаю людей лучше, чем они читают книги.
Она сжала зубы. Ей хотелось крикнуть, что он ошибается, что он не знает её. Но именно этого он и ждал — чтобы она сорвалась.
Поэтому она улыбнулась. Холодно, отчуждённо.
— Может быть, — ответила она. — Но у каждого актёра есть роль, в которой он лучше всего. И моя — равнодушие.
Он прищурился. И впервые в его глазах мелькнул интерес. Ей показалось, что она выиграла маленький раунд в этой войне.
Но внутри всё было не так спокойно. Каждое слово, каждое движение — это была борьба с самой собой.
Она прятала дрожь за смехом, боль — за улыбкой, страх — за молчанием.
Он назвал это её «маской равнодушия».
Но она знала: любая маска рано или поздно трескается.