По ту сторону Ауры

ЧАСТЬ I. ДОКТОР 1. В поисках силы

Моим  учителям  и  союзникам…

От  автора

Выход возможен, и чтобы его найти, следует решить одну задачу:

NOSCE TE IPSUM – ПОЗНАТЬ СЕБЯ.

ЧАСТЬ I. ДОКТОР

И если Он закрывает пред тобой все пути и проходы,

Он покажет тебе тайную лазейку, о которой никто не знает.

Руми

1. В поисках силы

Закончилась очередная полуторачасовая последовательность асан в стиле аштанга-виньяса.

Измотанное тело безвольно лежало на полу, наслаждаясь наступившей неподвижностью. От головы до пят прокатывались теплые магнитные волны. Они пробегали вдоль позвоночника вверх, наталкивались на незримую границу где-то над макушкой, двигались вниз, чтобы отразиться от такой же невидимой границы под ступнями и опять начать свое путешествие вверх.

Видимо, это и была та самая пресловутая энергия, о накоплении которой столько всего сказано в эзотерических и околоэзотериче ских текстах. Судя по амплитудам переливающихся туда-сюда волн, ее собралось вполне приличное количество, и оставалось только ждать, что вот-вот накатит, где-то что-то откроется, прорвет и наступит долгожданное просветление. Однако минута текла за минутой, и, как всегда, ничего не происходило.

Ладно, пусть не просветление, но хоть немного откроется или чуть-чуть обозначит свое существование, хоть какая-нибудь малюсенькая сиддха. Не телекинез, не левитация, не хождение сквозь стены, но хотя бы умение угадывать происходящее за дверью.

Я делаю очередное большое, но какое-то невнятное усилие для достижения смутно различимых целей и… и опять ничего. Расплывчатые цветные пятна в голове, распухшее пульсирующее поле вокруг тела – и все.

Что-то, видимо, не так. Нужен какой-то ключ. Один мастер сказал, что ключи лежат под ковриком и надо их «просто поднять». Но месяцы и годы практики текли один за другим, а ничего скольконибудь заметного не происходило.

Я то и дело наклонялся к коврику, но ключей не то что «просто поднять», а даже нащупать не удавалось. Все чаще возникало желание заглянуть в таинственное место «под ковриком», чтобы узнать, есть ли там ключи вообще. Но где, в каком измерении находится потайное место с ключами, тоже оставалось  загадкой.

Впрочем, жизнь, пусть едва уловимо, но изменялась. Все чаще получалось скользить сквозь препятствия. Не то чтобы их стало меньше, просто удавалось реже с ними сталкиваться, не прилагая дополнительных усилий. На периферии сознания порой появлялась мысль, что моя новоявленная «текучесть» отражение естественности и непринужденности скольжения энергии после занятий йогой.

Иногда, во время выполнения асан, вдруг приходило глубинное постижение причин, прояснялось устройство окружающего мира и происходящих в нем событий. Ответ приходил в тот же миг, как только безмолвный вопрос появлялся в голове. Наступавшее прозрение помогало с неожиданной легкостью увязывать воедино со вершенно, казалось бы, разрозненные сферы жизни, создавая новый, цельный каркас представлений.

Однако источник неизвестно откуда берущихся ответов по-прежнему оставался тайной, скрытой за семью печатями. Постоянная неопределенность порождала сомнения в отношении верности и функциональности принятых сообщений, зачастую идущих вразрез с общепринятыми установками.

Может, полученные ответы результат простого стремления выдавать желаемое за действительное? Может быть… Может, и нет никакого проку в практике йоги, с изрядной долей ехидства называемой моими доброжелателями «физкультуркой»? Может, йога просто запудривание мозгов или такой способ заработать деньги на легковерных, падких на сенсации любителях потустороннего? Может быть…

Но все же какой мучительный способ заработать. Можно было бы ограничиться изданием газет, ну, в крайнем случае, книг. Но за чем же так издеваться над своими последователями и главное дело над самим собой? Может быть, это слепые, ведущие слепых, пересказывающие содержимое древних мифов и современных брошюр в погоне за созданием себе ореола посвященных? Может быть…

Хитрецы, они говорят: «У Бога нет других рук, кроме твоих». Они говорят: «Невозможно пройти свой путь чужими ногами». Но ведь вся наша цивилизация устроена по принципу разделения труда. Чтобы ездить на автомобиле, нет необходимости осознавать процессы, проистекающие в двигателе, а чтобы узнать новости о происходящем в мире, достаточно бездумного нажатия кнопки на пульте телевизора.

Впрочем, их позиция тоже ясна. Ведь воспринимать и осознавать можешь только ты сам, и никто тебе здесь не помощник, и как относиться к воспринимаемому – одному тебе назначенная задача.

Но все же хотелось бы заполучить ну хоть какое-то, хотя бы минимальное, но практическое подтверждение реальности пути. Или, наоборот, опровержение. Тогда бы я сэкономил уйму сил и времени для ведения другого, более вразумительного и главное– социально адекватного образа жизни…

2. Первый ОС

Тогда еще не были широко известны Кастанеда, Лабердж и Моуди, но зато в изобилии издавались эзотерические газетки сомнительного содержания с подробными описаниями грядущего на рубеже тысячелетий апокалипсиса.

Однажды, просматривая одну из таких газет, к слову сказать, самую третьесортную, я наткнулся на небольшую статью с названием, обещавшим быстрый практический результат. Ее заголовок гласил «Учитесь летать во сне».

Автором заметки была какая-то иностранная журналистка. Она утверждала, что научиться летать во сне проще простого – достаточно, увидев нечто нереальное или фантастическое – предмет, существо, событие, подпрыгнуть и постараться взлететь. Если вам удалось зависнуть в  воздухе – значит, вы  спите, а  раз так, то вы вольны выделывать любые штуки, какие только могут прийти вам в голову.

Статейка захватывала и вызывала доверие своей  краткостью, прямолинейностью и удивительно практическим, можно сказать, технико-технологическим подходом. Я решил провести эксперимент, не откладывая его в долгий ящик.

К тому же меня всегда интересовало, что происходит в  момент, когда человек  засыпает. Мои многочисленные попытки поймать сам момент перехода от бодрствования ко сну не приносили  успеха.

Балансирование на этой трудно уловимой границе приводило только к бесконечным ворочаниям с боку на бок и в итоге к бесконтрольному проваливанию в сон. Теперь же сама идея в ответ на неестественные или дурацкие события, зачастую происходящие во сне, отреагировать не менее дурацкой попыткой подпрыгнуть и взлететь показалась мне очень уместной и даже залихватской. Случай представился неожиданно быстро.

Я обнаружил себя стоящим в квартире своего товарища, посреди коридора, соединяющего кухню, комнаты и выход в подъезд. Вокруг было темно. Меня терзала мысль – где же запропастился хозяин и почему его надо так долго ждать? Вопросов, как я оказался у него дома и по какому поводу хотел с ним встретиться, странным образом не возникало.

Наступило неопределенное, тягучее ожидание. Я рассеяно смотрел в черноту перед собой. Наконец мне стало скучно, и в голову неторопливо, словно крадучись, пробралась мысль – а не включить ли в коридоре свет?

В потемках пошарив рукой по стене в поисках выключателя, вместо кнопки я нащупал дверцу шкафчика. Все так же на ощупь я открыл ее и извлек изнутри балалайку. Не особо задумываясь о происходящем, я стал играть на ней с мастерством заправского балалаечника.

Игра давалась мне с такой легкостью, что в мыслях образовалась пауза и в нее неспешно прокрался следующий, такой же неторопливый вопрос – а что здесь, собственно, творится? Откуда у моего товарища балалайка, и когда я успел научиться играть? И вообще, почему все происходит в коридоре и в темноте?

В тот же миг из глубин памяти выстрелило – «ты же хотел подпрыгнуть!..». Я вздрогнул и, не дожидаясь окончания заготовленного перед сном сообщения, решительно толкнулся ногами и неожиданно для себя всплыл под потолок, отскакивая от него, как воздушный шарик.

Наконец я остановился и завис головой в сторону закрытой входной двери.  Из груди в горло накатил восторг настолько мощный, что «воздушный шарик» едва не лопнул.

Из последних сил удерживаясь во сне, помогая себе руками и энергичными движениями корпуса, я выполнил трудный маневр разворота. Как космонавт в невесомости, я вплыл в гостиную, слегка отталкиваясь пальцами от потолка, обогнул висящую посредине люстру и направился к балкону. Но когда балконная дверь была уже на расстоянии вытянутой руки, предвкушение свободного полета вызвало неудержимый фонтан эмоций и я проснулся, едва не воспарив над кроватью.

С тех пор как мне впервые удалось войти в осознанное сновидение, прошло много времени. Было прочитано много противоречивших друг другу книг, проработано несколько направлений разного рода практик, подаваемых своими авторами как тайные, древние и особо эффективные, однако результаты не вдохновляли.

Научиться удалось совсем немногому: относительно устойчиво ощущать себя в осознанном сновидении: летать, проходить сквозь стены, посещать нужных людей. Но на этом все заканчивалось. С одной стороны, казалось, достигнуто немало, но с другой… Со всей очевидностью стало ясно, что поступательное движение в развитии отсутствует и все дольше приходится топтаться на месте.

3. Добрый доктор

Мелодия телефонного вызова звучала настойчиво и с какой-то нервной веселостью. Я снял трубку. Звонила Анжела, как обычно, переполненная эмоциями и жгучим интересом к потусторонним явлениям.

Как человек практического склада Анжела отдавала предпочтение восточным единоборствам, но все же периодически обращалась ко мне за астрологическими консультациями. За мои обширные и подробные мировоззренческие излияния она называла меня «философ», придавая голосу тонкий оттенок ехидства, вносивший некоторую  двусмысленность.

На вопрос, почему ее так долго не было в эфире, она важно cообщила, что волею судеб ей довелось познакомиться с настоящим видящим. Она рассказала, что у ее ребенка появились проблемы со здоровьем, о причинах происхождения которых никто не мог дать вразумительных ответов, и после длительных поисков ей посоветовали обратиться к некоему СВ. Его рекомендовали как очень хорошего диагноста и мануального терапевта.

По словам Анжелы, то, что происходило во время приема, никак не вписывалось даже в ее, вполне эзотеризированную картину мира. Она требовала срочной, немедленной встречи. Очевидно, ей не терпелось сразить меня сенсационными сообщениями. Во время разговора переполнявшие ее эмоции били, как из брандспойта, но на конкретные вопросы она отвечала только одно:

—Ты должен пойти сам. У него километровая очередь, но я за тебя уже договорилась.

Я всегда с сомнением относился к разного рода чародеям и экстрасенсам и в другой ситуации вряд ли бы поддался на уговоры, но сам факт неожиданно представившейся возможности решения стоящих передо мной задач я прочитал как знак. Пусть даже этот доктор и не ответит на все мои вопросы, рассуждал я, но, по крайней мере, подскажет, к кому с ними можно обратиться.

В назначенный день мы с Анжелой заняли место в длинном больничном коридоре, заполненном мрачными людьми. От посетителей исходила широкая гамма переживаний, включавшая в себя все – от безысходности и ожидания приговора до надежды на чудо и исцеление.

Вопреки своему обыкновению вертеться и тараторить без умолку Анжела тихонько сидела на стуле, полностью погрузившись в себя. Ее ладони сжимали друг друга, а внутреннее сосредоточение указывало на подготовку к чему-то загадочному и необычному. Постепенно ее настроение передалось и мне.

Коридор казался еще более сумрачным, чем был, видимо, из-за черно-коричневых аур посетителей. Я постарался отвлечься от окружающих и сосредоточиться на составлении вопросов для СВ, но мысли слушались плохо.

Всякий раз, не успев выстроить предложение до конца, я проваливался в молчание, всем телом ощущая невесть откуда приходящие накаты тяжелых магнитных волн. В памяти периодически всплывал фрагмент сегодняшнего сна: строгий, темный и массивный католический крест над массивным животом…

Наконец способность соображать вернулась, но я не успел ею воспользоваться. Дверь кабинета открылась. Из нее, пятясь, выходила женщина, непрерывно благодаря кого-то внутри. Наконец она попрощалась и ушла, аккуратно прижав дверь за собой.

Дверь тут же широко открылась снова, и из нее появилась голова невероятно большого размера. Владельцу головы пришлось слегка пригнуться, чтобы выглянуть в коридор. Он скользнул по посетителям полуприкрытыми, смотрящими в никуда глазами. Властно и решительно, словно на жертву, он указал на очередного пациента и вместе с ним скрылся за дверью кабинета.

Опять потянулось ожидание, и я опять никак не мог собрать хоть какой-то вразумительный пакет вопросов. Мысли беспомощно барахтались и тонули в волнах молчания, разливающихся по телу.

С чего начать разговор? Чего я от него хочу? Что меня привело? По адресу ли я пришел? Все заготовленные темы для разговора теперь казались мне маленьким раскисшим корабликом, сложенным из газеты, который вот-вот пойдет ко дну бескрайнего океана молчания.

Когда двери кабинета отворились вновь, газетный  кораблик из мыслей накрыла легкая волна и он больше не появлялся на поверхности. Взгляд из-под полуприкрытых  век скользнул  по нам с Анжелой, и голова еле заметно кивнула, приглашая в кабинет. Анжела вскочила, вцепилась в мою руку и, что-то пришептывая, потянула меня за собой. Я встал и на негнущихся ногах обреченно пошел за ней.

Анжела пропустила меня вперед и оказалась сзади, отрезая пути к бегству и слегка подталкивая меня в спину. Мы очутились в небольшом кабинете.

В помещении располагался обтянутый полиэтиленовой пленкой топчан, письменный стол с крутящимся креслом за ним и два стула– один напротив стола, другой у стены. Там же у стены стояла вешалка с одиноким белым халатом – единственным медицинским атрибутом комнаты. Свет не был включен, и создавалось впечатление, что вся комната плывет в легких вечерних сумерках, унося нас в другую реальность.

Хозяином кабинета оказался грузный человек неопределенного возраста, одетый в потертые джинсы с отвисшими коленями и предельно грубой вязки свитер навыпуск, прикрывавший изрядный животик. Фигуру венчала массивная голова с полуприкрытыми голубыми глазами непривычного разреза. На этом фоне неожиданными смотрелись руки с небольшими ладошками и пухлыми пальцами.

Искусственно соболезнующий, с грудными вибрациями голос из глубины фигуры произнес:

—Жалуйтесь…

4. Десять букв

Глядя мимо и одновременно как-то внутрь меня, СВ рассказывал и перечислял проблемы, приведшие меня к нему.

Все сходилось. И депрессии от очевидности происходящих процессов в жизни, и отсутствие к ним интереса, и эзотерическая замороченность, и профессиональная неудовлетворенность, и преследующая неуверенность в своих силах, и многое другое.

Приятной неожиданностью стало обнадеживающее сообщение о неплохой энергетике, проработанной практикой йоги, и качественно структурированных пóлевых телах.

Наконец он закончил говорить и вопросительно посмотрел на меня. Я молчал, осмысливая услышанное.

—И что же со всем этим делать – хотите спросить вы? – с нарочито благостными нотками спросил СВ. – Я отвечу. Ваша проблема в том, что вы никак не поймете, что сила заключена вот здесь, – СВ наклонился ко мне, придвинувшись лицом почти в упор, и как-то особенно веско постучал себя пальцем по лбу.

—Мне это понятно, – стал барахтаться я, – мне…

—Если бы вам было понятно, вы сейчас были бы совсем в другом состоянии и задавали бы со-овсем другие вопросы, – он помолчал, – вы слышали, что сила здесь, – он опять пошлепал себя по лбу, – но вы не знаете этого. Сила заключена в МЫСЛИ, – сделал он ударение на последнем слове.

—Как так? – возмутился я. – Во всех источниках указывается, что в первую очередь следует научиться не думать. И даже йога есть прекращение деятельности сознания.

—Во-первых, вы не знаете, что такое сознание. И потом, – улыбнулся он, – вы даже не отличаете думанье от мышления. А это совсем разные вещи. Вот вы, например, можете себе что-нибудь четко представить и удержать? Нет, – за меня ответил он, – если бы вы умели, то могли бы управлять своей жизнью.

—Так в народе говорят, дурень думкой богатеет, – сострил я, тут же внутренне ощутив ненужность своего пассажа.

—То, о чем я говорю, – ухмыльнулся СВ, – называется не думка, а мыслеформа, – он посмотрел в потолок и мечтательно зажмурился, – учитесь работать с мыслеформой и тогда сможете управлять энергией. Ей просто некуда будет деваться – только заполнять мыслеформу. Энергия сама по себе бесполезна. Ей надо придавать форму, а это делается с помощью мысли. Мысль – она оставляет след. Энергия сама по себе в куче не держится. А вот если для нее создавать русло, раз за разом прочерчивая пространство мыслью, вот тогда начнутся подвижки, – он опять сфокусировал взгляд на мне и вдруг холодно закончил: – Именно этого у вас и нет. Вы не можете создавать мало-мальски устойчивые мыслеформы.

Я посмотрел на него глубокими глазами.

—Да вы не отчаивайтесь. Создавать и удерживать мыслеформы сейчас мало кто умеет. Вот как вы считаете, откуда мысли берутся? Со стороны или вы их сами придумываете?

—Конечно, со стороны, – с твердой убежденностью заявил я, –мысли приходят, когда…

—А вы не думали над тем, – не дослушал он, – что если мысли приходят вам в голову, то их кто-то создал? Подумайте над этим. А пока давайте закончим – меня люди ждут.

И тут я вспомнил, зачем пришел. В голове обнаружилась уходящая в бесконечность череда вопросов. Не соблюдая правил приличия, они ринулись наружу и, мешая друг другу, застряли на выходе.

—У меня пару коротких вопросов. Где у меня сейчас точка сборки? – сумел вырваться наружу первый из них.

—А что это такое?

—Ну как же, – оторопел я, – К-Кастанеда же… вы не читали?

—А-а, Кастанеда, – по его лицу пробежала легкая тень сочувствия. – Да, когда-то мельком.

—Как мельком? Это же прямое руководство к действию!

—Кто вам такое сказал? – на этот раз удивился он. – То, что у него написано, мало в чем соответствует действительности. Есть, конечно, и правильные вещи, но в целом, – он поморщился, – выдумки.

—Как выдумки, а как же энергоструктура человека? Вот я хотел спросить, а я вот сталкер или сновидящий? – прорвался второй вопрос.

—Пока я вам не скажу.

—Хорошо, а я двухсторонний или четырех, – начал торопиться я, замечая, что СВ поднимается из-за стола и направляется к выходу.

—Вам сейчас другое нужно. Учитесь работать с мыслеформой. Не берите всю эту ерунду в голову. Двух-четырех… – повторил он. – Много людей и таких, и таких, но это ничего не значит. Делайте для начала вот что. Представьте себе золотое кольцо, наподобие обручального, только покрупнее, над головой. Хорошенько его уплотните и мысленно опускайте по позвоночнику. Следите внутренним зрением, как оно проходит и взаимодействует с позвоночным столбом. Потом проводите его по крестцу и сбрасываете с копчика. Смотрите, как меняется цвет. И так повторяйте – один раз, второй, третий.

Над моей головой возникло ощущение легкого вихря. Секунды две он зависал над макушкой, а затем плавно пробежал сверху вниз. Упражнение показалось мне до обидного простым, но в устах практика обретало силу и наполненность. Я кивнул.

5. Дорога домой

По дороге домой меня распирало от восторга, совсем как тогда, когда я впервые вошел в осознанное сновидение. Ощущение было упоительным, но Анжела, шедшая рядом, не давала возможности на нем сосредоточиться. Она эмоционировала непрерывным потоком.

—Ну как, философ? Я же тебе говорила, давай сходим, а ты столько времени тянул – ужжжас!

—Да, я… Ну, потому что…

—Слушай, философ, а что происходило? Меня вдруг к стене как придавит! Обалдеть, никогда такого не чувствовала! Ну, ты тоже молодец.

—Чего это?

—Ну, ты же понравился СВ.

—Чего это?

—Он даже улыбался. Я такого тоже не видела. И потом – он тебе сказал прийти еще раз. Ты только обязательно подготовься. И столько всего интересного! А как он классно про тебя все рассказал, а?

—Э-э-э…

—И без всякой астрологии.

Моя эйфория потеряла устойчивость, и я внимательно посмотрел на Анжелу. Она перехватила мой взгляд и продолжила тараторить:

—Да ну, философ, брось, это я так… Ты же сам любишь подколоть. Слушай, а почему ты ничего не спрашивал?

Я вспомнил газетный кораблик на волнах океана молчания.

—Понимаешь, – попытался я перехватить инициативу в разговоре, – было состояние, как во время йоги. Все становится понятным без слов. С одной стороны, таким пониманием невозможно воспользоваться или поделиться с кем-то другим, а с другой – вроде как все и так ясно и вопросы отпадают сами по себе.

—А-а-а… – многозначительно протянула Анжела. Она опять с ехидством посмотрела на меня. – Ты тогда записывай.

Я кивнул головой, дескать, юмор понят, а сам подумал, что именно так в следующий раз и поступлю. Тогда голыми руками меня не возьмешь.

На ум пришел вечно записывающий за доном Хуаном Кастанеда. Теперь становилось ясным, что записывание не средство от забывчивости, а якорь. Якорь в океане безмолвия. Безмолвия. Анжела вдруг замолчала и, чему-то улыбаясь, погрузилась в себя. Мы некоторое время шли молча, но было заметно, что ее мысли продолжают беспорядочно прыгать.

—Слушай, философ, а тебя тоже распирает? Или это только со мной? И все время смеяться хочется.

Я промолчал, внимательно прислушиваясь к себе.

—Слушай, а что такое пятый информационный уровень, про который СВ сказал?

—Хм… не знаю, – пожал я плечами.

—Как это не знаю? Он же сказал, что у тебя есть туда доступ.

—Может, доступ и есть, но я про него не знаю, надо пробовать, тренироваться.

—Ладно, мы пришли. Все, философ, покеда. Тренируйся. Если что у СВ узнаешь – смотри, не забудь поделиться.

Анжела махнула мне рукой, толкнула перед собой калитку и скрылась в глубине двора. Я опять перевел внимание внутрь себя и обнаружил там небольшое солнышко, глядя на которое, хотелось смеяться и, расплываясь в улыбке, проговорил:

—И меня тоже.

Сидя в маршрутке и всматриваясь в черное окно с отражениями салона, я наблюдал за своими мыслями. В голове происходило что-то необычайное.

Наступила ясность почему-то бело-желтого цвета, наверное, из-за солнышка в солнечном сплетении, объяснил я себе. Шею под затылком приятно, но очень сильно давило невидимой надувной подушкой небесно-голубого цвета. Все сопровождалось фоном общего распирания изнутри и ранее совершенно не знакомого чувства душевного подъема.

Мне вспомнились телевизионные репортажи из прошлого, в которых труженики села, города, страны с чувством душевного подъема встречали решения съезда. Поразительно. Оказалось, что такие чувства существуют в действительности. От их переизбытка я непроизвольно хохотнул, но тут же спохватился и огляделся по сторонам. На меня внимания, конечно же, никто не обращал.

Сейчас никто давно внимания ни на что не обращает, тем более на не вполне адекватных ближних. Вдруг я заметил, что мой ум ведет себя не совсем обычным образом. На что бы я ни переносил свое внимание, наступало понимание... Пониманию было подвержено все: маршрутка с углубленными в себя пассажирами, мелькание огней в окне, даже сама езда была наполнена особым плотным смыслом.

От ощущения целесообразности, правильности и полезности происходящего меня распирало все больше, и я с трудом удерживался от радостного смеха. Отработанным на занятиях йогой внутренним напряжением и следующим за ним расслаблением я перевел себя в отрешенное состояние и попытался разобраться в ситуации трезво.

Безусловно, мое новое состояние было инициировано СВ. Но за счет чего и как он это сделал? Как получилось так, что я не задал ему целой кучи таких важных вопросов, а теперь ответы на них с легкостью сами приходят в голову?

И потом, что за подушки надулись вокруг меня и почему я их глазами не вижу, но знаю, что они разноцветные? Ответ немедленно появился в голове в виде ссылки на «Третье открытие силы». Там йогин в состоянии расширенного сознания наблюдал курильщика, и в его визуализации возникали подушки наполняемые фекалиями.

6. Золотое кольцо

Сегодня суббота, и я позволил себе поспать подольше. Остатки сна развело мелодичное позвякивание в ритме нескафе. Я открыл глаза. Ната стояла возле кровати с подносом в руках, источающим аромат кофе.

—Привет.

—О, привет!

—Тебя весь вечер не было, и я решила раньше лечь спать. Ну как вчера сходил?

Я сел в кровати, принимая поднос с кофе и перекладывая подушки, чтобы поудобнее устроиться.

—Грандиозно! Столько впечатлений – голова пухнет. А вопросов– просто тыщщи!

—После всего… Ты же за ответами ходил. Ну, ладно, давай рассказывай.

—Да что рассказывать – тут видеть надо. Здоровенный мужик, внешне ни на кого не похожий. Хотя глазами он мне кого-то напоминает, только не могу вспомнить, кого. Пока я бэ-мэ, он все про меня рассказал. Полем как придавил, у меня сначала глаза на лоб, но потом я уперся, и ему вроде понравилось. Анжела сидела на стуле, как под кайфом. Потом мы вышли, и я тоже обнаружил себя под кайфом. У нас во дворе чуть не лопнул от смеха.

—А, так это был ты. А я думаю, кто там на улице хохочет, как невменяемый? Ну ладно, так что же там было?

—Так в том-то и дело, что в общем ничего не было.

—А в чем же грандиозность?

—Ну, э-э… во всем. Он к разговору расположен особо не был, но проделал со мной какие-то штуки, приводящие к прояснению в целом. Ощущение, как если совсем грязное стекло слегка протереть. Упражнение дал с золотым кольцом. И еще задачу – выйти на пятый информационный уровень Земли и считать инфу – «в чем смысл жизни человека». Без ответов сказал не приходить.

Я откусил бутерброд и отхлебнул кофе.

—Ого! А как ее считывать – он рассказал? – спросила Ната и тоже отпила из чашки.

—Да. Считаешь про себя по-японски до десяти и обратно, потом говоришь пять – «ГО» и задаешь вопрос. На него должен прийти ответ.

—А в каком виде?

—Не знаю…

—А как ты поймешь, что он правильный?

—Он говорит, что будет понятно. Только он сказал, что я себе настолько не верю, что его просто удивляет. Так что сначала надо попрактиковаться в доверии к себе.

—Тоже мне – новость. Я тебе всегда говорила…

—Но не это главное, – перебил я.

—А что?

—Ты понимаешь, он сказал, что у меня голова забита эзотерической чепухой так сильно, что я стал почти непроходимым. Я его про чакры спрашиваю – он говорит, да, есть такое, но это тебе не надо. Я ему про Кастанеду, он говорит, что почти все там выдумки. Хотя сам его, похоже, толком и не читал. Хатха-йога– хорошее, говорит, дело для физического тела, но в целом тоже отнесся скептически. Астрология – вообще слушать не захотел. Как его понимать? Про книжки эзотерические сказал, что они никакого отношения к реальности не имеют. Только про китайцев отозвался положительно и то с профессионально-медицинским уклоном.

Ната пожала плечами.

—Ты знаешь, – продолжал я, – если бы не его практические умения и не его прямое воздействие на меня, я бы просто про вчерашний поход забыл. Но теперь все поменялось. Он РЕАЛЬНЫЙ практик! И любое его, даже самое масипусенькое умение стоит тысяч книг из эзотерических магазинов.

—Если так, то надо пробовать. По идее, что-то должно получиться, – Ната отставила чашку. Утренний кофе был закончен.

Свою практику я решил начать сразу, пока впечатления от визита к СВ не утратили свежести. Первое – упражнение с кольцом. Я помнил, как легко и непринужденно СВ запустил золотое кольцо вдоль моего позвоночника. Казалось бы, что может быть проще? Просто создаем золотое кольцо над головой. Итак…

Однако проблемы начались с самого первого шага. Выяснилось, что самостоятельно мысленно создать форму, хотя бы отдаленно напоминающую кольцо, не говоря уже о том, чтобы удержать ее вниманием хоть сколько-нибудь продолжительное время, оказалось делом огромной сложности.

Получалось все что угодно – спирали, многоугольники, конусы. Мои конструкции неуправляемо вращались во всех плоскостях, перетекали из одной формы в другую, дрожали и распадались. В голове напрягалось все – от основания черепа до макушки.

Глаза принимали все доступные им положения, язык елозил по небу и деснам, кожа головы попеременно напрягалась то на лбу, то на затылке, то на висках. Лицевые мышцы выделывали невероятные гримасы, подробно отображая производимые мной усилия.

Только мысли удавалось удерживать в относительном покое. Сказывалась практика пранаямы. Когда-то именно с помощью пранаямы я со всей определенностью выяснил, что новые мысли приходят на вдохе, умолкают при удержании дыхания и уходят на выдохе, освобождая место для новых. Но отрешенно наблюдать и успокаивать мысли – одно, а активно создавать и фиксировать мыслеформы – совершенно другое, качественно новое умение, отсутствующее у меня, как выяснилось, напрочь.

Беспомощностью я напоминал себе одного ученика из нашего класса во время сдачи нормативов по подтягиванию на перекладине. Он повисал на турнике безвольной грушей, два-три раза по-лягушачьи дергал ногами, после чего делал образцовый соскок. Преподаватель физкультуры, глядя поверх очков, спрашивал:

7. Японский счет

Получение заветного слова с пятого информационного уровня Земли стало на текущий момент самой важной задачей. Но что за информационный уровень, почему он именно пятый и как я догадаюсь, что слово именно то, искомое, оставалось совершенно не ясным.

Интересно, думал я, в каком виде оно появится – в письменном? А может, его скажет голос, или оно проступит где-нибудь на коже? Отрешенно созерцая поток бесполезных мыслей, я прохаживался по темной улице, ожидая окончания занятий в художественной школе. Где-то там, за светящимися окнами мастерских, моя дочка постигала основы изобразительного искусства.

Порывы ветра мели по дороге мелкий снег. Прохожих почти не встречалось, и никто не отвлекал меня от работы с вниманием. Вслед за несущимися снежинками я не спеша спускался к зимнему морю, чернеющему внизу за бульваром.

Итак, привел я свои мысли в порядок, японский счет. Ич, ни, сан, си, го, рого, сичи, ачи, ку, дзю. Последовательность японских цифр прочно засела у меня в голове со времен тренировок по каратэ, когда еще только начиналось появление полуподпольных клубов восточных единоборств, сопровождаемое абсурдными нападками и домогательствами. «Ич, ни, сан, си, го, рого, сичи, ачи, ку, дзю», – в такт шагам ритмично повторял я про себя.

Море встретило меня непроглядной темнотой. Я развернулся и пошел обратно вверх, навстречу ветру. Теперь оставалось решить вторую половину задачи – посчитать по-японски наоборот – от десяти до одного. Это оказалось не так просто. Первым на поверхность зачем-то всплыл комплекс, заявивший:

—Что, мозги совсем не варят? Десяти звуков запомнить не можешь? Немедленно брось это занятие, а то испортишь мнение о себе.

Зацепившись на пару секунд за мое внимание, это «ценное» сообщение унесло ледяным ветром, словно пустой пакетик. Я тупо посмотрел, как оно удаляется, и продолжил свои упражнения.

Спустя минут десять непрерывного бормотания появился более-менее устойчивый навык делать обратный отсчет. Еще через пять минут счет перестал мешать вниманию и оно сразу отметило интересное изменение, происходящее со мной.

Во время прямого счета поле вокруг тела вытягивалось вверх, принимая грушевидную форму, а при обратном отсчете оно прижималось книзу, становясь каплеобразным. При произнесении «го» – «пять» из притопленного состояния поле подбрасывало вверх, как пустую бутылку из-под воды.

Наконец занятия в художественной школе закончились и мы с ребенком направились домой.

—Ну, что там сегодня в художке, что рисовали?

—Рисовали? Как же. Сегодня слушали установочную лекцию. И Виктор Иванович полтора часа бубнил одно и то же. Два слова по делу, а потом за свое. Во-от посещаемость плохая, во время рисования вы слушаете музыку, невозможно с вашими мобильными телефонами, они отвлекают, родители не приходят на выставки, и так по кругу.

—Да, а я учился по-японски туда-сюда считать, – похвастался я.

—Ну и как, получилось?

—Ич-ни-сан-си, – начал было я.

—Стоп! Откуда ты взял такое жуткое произношение?

—Как это откуда? На каратэ нас так учили. Я счет точно знаю.

—Да ничего подобного. Произносить надо так: ити, ни, сан, ти, го, року, сити, хати, кю, дзю.

—А ты откуда произношение взяла, может, у тебя неправильно?

—У меня, между прочим, произношение по системе Поливанова 1917 года. И вообще, если интересуешься, можешь посмотреть и послушать у меня на компьютере анимэ.

Я не нашелся что ответить, но подумал, что вообще-то точность произношения в моем случае принципиального значения не имеет, поскольку поле, похоже, реагирует правильно. Так за разговором о катанах, икебанах, макраме и оригами мы пришли домой.

Теперь предстояло решить вторую половину задачи – получить ключевое слово. О нем, увы, известно не очень много. Оно состоит из десяти букв – это все. Ну что ж, все-таки лучше, чем ничего. Простое перебирание слов, возможных кандидатов на роль смысла жизни человека, дало интересный результат. Оказалось, что все они не проходят через десятибуквенный фильтр. Слов на десять букв обнаруживалось вообще не очень много, что вселяло уверенность в эффективности такого контроля.

Закрывшись в комнате, я погасил свет, сел на пол, скрестив ноги, привел позвоночник в вертикальное положение, потянулся макушкой к потолку, затем расслабился и стал считать про себя по-японски.

Как и раньше, поле, прилегающее к телу, приподнималось и опускалось в соответствии с направлением счета. Пристально следя за движением поля, я проделал процедуру несколько раз и мысленно произнес: «Го!».

Поле бросило вверх. Тут же ощутилось чье-то присутствие, и вместо того, чтобы задать заранее заготовленный вопрос, я почемуто поздоровался. На всякий случай.

Ничего не произошло, но ощущение присутствия усилилось. Тогда я собрался с духом и изо всей силы, как мне показалось заглавными буквами, мысленно задал вопрос: «В ЧЕМ СМЫСЛ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА?» и сразу все свое внимание переключил на прием.

Просидев с полминуты в тщетном ожидании и поняв, что ничего не происходит, еще раз собрался с силами и задал тот же вопрос еще более крупными буквами. Опять ожидание, и опять ничего. Еще раз, еще, еще… Ничего.

8. С творчеством наперевес

Есть! Я повторял это упражнение каждый день снова и снова и каждый раз получал неизменный результат в одной и той же формулировке и в одном и том же виде. Фраза «смысл жизни человека состоит в творчестве» переливалась в голове звонким многомерным эхом.

И хотя для меня по-прежнему оставалось загадкой, почему именно в творчестве смысл жизни человека, можно было определенно сказать – лед тронулся. Теперь мне было с чем идти к СВ.

Хотелось бежать уже. Но памятуя о том, как суетливы мысли, я решил заготовить список вопросов. Он оказался достаточно обширным и разношерстным. Вопросы пришлось разбить на группы и выстроить из них иерархию.

Они касались энергетического видения и телепатии, проникновения сознания в прошлое и будущее, реинкарнации и работы с чакрами, движения точки сборки и осознанных сновидений, раджа-йоги и развития способности создавать мыслеформы. Там были вопросы по религии, астрологии, цигуну, биолокации, пирамидам, жезлам, иглоукалыванию и многое-многое другое. Наконец, вооружившись мелко исписанным листом, я выдвинулся на собеседование.

В коридоре поликлиники посетителей набилось больше обычного и обстановка казалась еще более тягостной. Как и в прошлый раз, в дверях появилась огромная голова, кивком приглашая на прием очередного пациента.

Спустя пятнадцать минут тот же человек, но какой-то преображенный и вдохновленный выпорхнул из кабинета. СВ вышел следом за ним в коридор и повернул голову с полуприкрытыми глазами в мою сторону. По всему было видать, что день сегодня не из легких. Я хватанул в легкие воздуха, и в этот момент СВ угрожающим голосом произнес:

—Слово.

—Здрасьте, – от неожиданности выдохнул я, – я тут…

—Слово, – произнес СВ, почти переходя на рев.

—Творчество.

Он с удивлением открыл на меня глаза, едва заметно улыбнулся и пробормотал:

—Ну ладно… Можете подождать.

Грузно развернувшись и пригласив кивком головы следующего посетителя в кабинет, скрылся за дверью.

У меня внутри все прыгало. Значит правильно! Все верно! Творчество! А почему именно оно? Да ладно, какая разница, потом разберемся. Главное, что вышло, получилось! Есть зацепка. Шанс. Ну, теперь-то я его не упущу!

Только бы не переборщить, не перегнуть палку, а то примет меня за дурика. Он еще в прошлый раз высказывался, сколько к нему разных эзотерически поврежденных приходит. Надо бы успокоиться, продышаться, набрать солидности. Я вышел на воздух.

Ухода последнего посетителя пришлось ждать довольно долго. Наступил поздний вечер, и поликлиника готовилась к закрытию. СВ выглянул в коридор и с неожиданной легкостью в голосе сказал:

—Заходите.

Подпрыгивающей походкой я шагнул внутрь.

—Садитесь, – указал СВ на уже знакомый топчан, – извините, что заставил долго ждать, но вы же видите, что творится. Людям просто некуда идти. А на вас я напал, потому что вы не единственный…

—Да, я понимаю, – неловко улыбнулся я.

—Нет, не понимаете. Было еще пятнадцать человек, включая вас, кому я дал задание получить слово. И ни один, понимаете, ни один с ним не справился. И после всего они еще набрались наглости опять приходить задавать вопросы. Я их отправил. Не хотят работать головой. Никто не хочет. Забиты всякой чепухой… Эзотерикой этой… Так, значит, слово вы получили.

Он сделал паузу. У меня в горле вспыхнул шарик и превратился в маленькое солнышко, излучавшее приятное тепло. Говорить совсем не хотелось, но я решил действовать по разработанной накануне программе.

—У меня здесь вопросы, – прокашлявшись, чтобы снять давление в горле, промямлил я и тут же интуитивно почувствовал их ненужность.

—Да-да, я знаю. Много вопросов. И вы можете на все получить ответы…

Такого подарка я не ожидал. «Неужели я теперь буду все знать?» – появилась в голове самодовольная мысль. Видимо, сопровождавшая ее глуповатая улыбка проступила на моем лице, потому что СВ, добавив металла в голос, продолжил:

—На все вопросы можете получить ответы, но делать считку вы должны сами.

—Как? – опешил я.

—Точно так же, как вы получили слово «творчество». Но сначала вам надо развить свой информационный ген. Прежде всего следует научиться получать стихи.

Я слушал затаив дыхание.

—Ответ с пятого уровня приходит в стихотворной форме, она позволяет проводить своего рода контроль четности, чтобы убедиться в достоверности информации. Стихи будут такого примерно слога, как у Пушкина. Поступайте так же, как раньше. Счет, выход на пятый, приветствие и вопрос. Внимание на приеме не столько фокусируйте, сколько расслабляйте, не теряя бдительности. При фокусировке вы создаете в инфогене сопротивление, и поэтому прием усложняется. Расслабьтесь. Держите наготове тетрадь и ручку и пишите все, что будет приходить в голову.

—Похоже на автоматическое письмо? – встрял я.

—Да, наподобие. Но автоматическое письмо происходит при выключенном сознании, а тут, наоборот, при его работе. Если происходит сбой, не пугайтесь, продолжайте как бы отбивать ритм стиха, повторяйте написанное и поток возобновится. Пока все.

9. Три вопроса

Титаническим усилием я заставил остановиться мыслительный поток, грозивший испортить сегодняшний визит, и стал задавать вопросы в порядке их поступления, невзирая на положение в воображаемой иерархии. Первый из них относился к сновидению накануне моего первого прихода к СВ.

Во сне я общался со священником, но мне запомнился почему-то только его обширный живот и массивный крест тонкой работы на нем. Учитывая комплекцию СВ, у меня не возникало сомнений, что сон был именно о нем.

Я поделился увиденным и задал вопрос о смысле креста и крестного знамения, о том, как этот символ взаимодействует с подсознанием и как влияет на все остальное. СВ с явным трудом дослушал мою тираду и шумно вздохнул.

—Видите ли, – он привычно перешел на сладкое сипение, вероятно, стараясь меня умиротворить, – изначально крест, о котором вы спрашиваете, – шестинаправленный. Он выглядит, как три отрезка, пересекающихся своими серединами под прямыми углами. Получается такой вот объемный крест. В старину его использовали, чтобы определить общее состояние человека. Его можно собрать из простых веточек. И если провести им перед человеком сверху вниз, то веточки завибрируют. По вибрации можно судить о состоянии энергетики.

—Как при лозоходстве?

—Да, совершенно правильно, только по телу человека. А крестное знамение выравнивает полевую структуру.

—А как же распятие? Он пожал плечами.

—Это отношения к делу не имеет. Ну, посудите сами. Первые христиане использовали шестинаправленный лапчатый крест. Какое отношение он имеет к распятию? Никакого. А к полевой структуре человека – прямое, – сказал СВ, делая непривычное для моего слуха ударение на первое «о» в слове «полевой».

Мне хотелось расспросить подробнее и прояснить картину, но я почувствовал, что ответы на первый вопрос открывают путь к огромному пласту знаний, не доступному пока для моего уровня понимания, и решил задать следующий.

—А чем отличается осознанное сновидение от обычного, как научиться в него входить уверенно  и контролируемо? – задал я заранее подготовленный вопрос, незаметно намекая на свою продвинутость.

Где-то в глубине полуприкрытых глаз СВ промелькнула ехидная искорка, но внешне он остался бесстрастен и опять начал благостно сипеть:

—Видите ли, во время осознанного сновидения ваше сознание как бы расслаивается, за счет чего вы перестаете быть участником событий сна в полном объеме. Ваше сознание приобретает вид некоторой иерархической структуры. Поэтому возникает возможность воспринимать происходящее как бы со стороны и подчинять события своему контролю.

Ответ меня несколько озадачил и опять оставил неудовлетворенным. Я ожидал услышать что-нибудь о параллельных мирах, но понял, что и второй выстрел попал в «молоко». Стараясь извлечь хоть что-нибудь из поднятой темы, я выдал:

—Ну, хорошо, а осознанные сновидения полезны, вредны, опасны, как?

—Каждый расценивает по-своему. При вхождениях в осознанные сновидения хорошо развивается структура сознания. Вы получаете возможность как бы переключаться со ступеньки на ступеньку и получать доступ к разной информации. Сознание становится устойчивее, информационный канал – надежнее, и можно увереннее считывать информацию с полевых структур Земли.

Ответ опять оказался чересчур далеким от моих энигматических ожиданий и выглядел каким-то местечковым. Определенно, я рассчитывал на большее и в то же время не мог отделаться от впечатления, что смысловая нагрузка того, о чем говорил СВ, лежит в какой-то иной плоскости, мне пока не доступной. Я мысленно перегруппировался и решил задать вопрос практического толка, касавшийся точки сборки, движение которой, согласно Кастанеде, давало возможность путешествовать во снах.

—У меня вопрос о точке сборки, – решил я еще раз вернуться к давно занимавшей меня теме, но в ответ услышал то же, что и в прошлый раз:

—А что это?

—Ну, как же вы не знаете? Она же описана у Кастанеды. Самая яркая точка в коконе, расположенная за спиной между лопатками на расстоянии вытянутой руки, – выпалил я заученный текст.

—Самая яркая в коконе? Хм… – он недоуменно и несколько картинно стал рассматривать пространство вокруг меня. – Ну, если самя яркая и именно в коконе, то сейчас она расположена здесь.

Он приблизился ко мне и ладонями обхватил воздух за шеей. От его движения вокруг шеи возник жгут, он моментально надулся и стал нешуточно давить. Я утратил возможность разговаривать, и мне пришлось изо всех сил сопротивляться давлению воротника, грозившего меня задушить. СВ убрал руки, и воротник ослаб. Он вернулся на свое место и опять благостно продолжил:

—Видите ли, у человека много внешних полевых центров. Вы со временем сможете научиться их видеть. Все они по-разному светятся в зависимости от самого человека и от его состояния. В одном случае это одни центры, в другом другие… – он развел в стороны свои руки гигантского младенца, – поэтому трудно выделить что-то определенное. Так что… Вы пока научитесь работать с пятым уровнем, – сказал он, грузно поднимаясь из-за стола и давая понять, что аудиенция окончена.

Разрывая тишину, из-под стола раздался звон падающих бутылок.

10. Мухи в голове

Я взялся за дело без промедления. Но, увы, дальше вопроса о смысле жизни продвинуться никак не удавалось. Я увеличивал мощность ума на передачу и повышал его чувствительность на приеме, вел беспощадную борьбу с неконтролируемыми мыслями, придумывал разнообразные вопросы – ничто не помогало.

Теперь в момент передачи меня всего едва не подбрасывало полем, буквально выстреливавшим вверх, а на приеме уровень ментального шума удалось существенно понизить, хотя тишина давалась нелегко. Я научился пресекать напевание дурацких песенок, перестал муссировать чужие соображения, научился прослеживать на большую глубину источник происхождения «своих» мыслей.

Активная деятельность давала мне повод думать, что я неплохо продвинулся в преодолении внутреннего диалога. Но, видимо, требования к степени ментальной тишины и умственного контроля, необходимые для работы с инфоуровнями Земли, были неизмеримо более серьезными, и я продолжал истончаться еще больше.

Оказалось, что в ментальном теле, несмотря на устранение наиболее наглых «квартирантов», творится полный хаос. Совершенно бесполезные, неизвестно откуда бравшиеся мысли слонялись в уме, не обращая на меня – его владельца – никакого внимания. Похоже, они считали именно себя полноправными хозяевами ментального пространства.

Обрывочные мысли, периодически сталкиваясь, рождали дурацкие каламбуры, похожие на юмор популярных передач. Если каким-то образом сюда подмешивались эмоции, то смесь становилась клейкой и пачкающей. Увязая в эмоционально-ментальной каше, полезные и конструктивные соображения приобретали депрессивный оттенок.

Порой они пробивались на поверхность уже совсем обессиленные в виде шокирующих суждений, неуместных острот и эпатирующих выходок. Положение требовало срочного вмешательства. В первую очередь я применил тратаку.

В темной комнате, расположившись на полу напротив свечи, установленной на табурете так, чтобы неподвижное пламя было прямо против глаз на расстоянии примерно метра, я предался созерцанию. Некоторое время ушло на привыкание глаз к контрасту света и темноты.

Понемногу физические ощущения успокоились и уравновесились. Вокруг огонька проступила радужная сфера. Еще через некоторое время появилось и стало нарастать ощущение парения. Я закрыл глаза.

Линия горизонта осталась далеко внизу. Между мной и землей проплывали сероватые облака мыслей. Я осторожно перевел на них внимание. Поглощенные своими играми, они клубились, не замечая меня. Совсем как обычные облака, мысли принимали произвольные формы, и только от фантазии зрителя зависели их внутренний смысл и содержание.

Порой создаваемые формы были настолько реалистичны, что, казалось, они вот-вот поглотят мое внимание полностью. Понаблюдав за их игрой издалека, я решил исследовать их поближе. Переведя внимание на область, непосредственно прилегающую к голове, я обнаружил бесцельно слоняющиеся сероватые сгустки липкого тумана. Они казались совершенно самостоятельными и не обращали на меня никакого внимания.

Через минуту в их поведении стала прослеживаться система. Движение сгустков по-прежнему ни о чем мне не говорило, но все же в нем можно было выделить некий общий принцип. Как только у меня возник вопрос об их мотивах, тут же из ниоткуда пришел ответ на него: «Мысли перемещаются в направлении более высокого потенциала для подпитки».

«Паразиты! – промелькнуло в голове. – Надо рассмотреть их в упор».

Я переключил увеличение воображаемого микроскопа и навел резкость на сгустки тумана. Увиденное едва  не  выбросило  меня из созерцания. К горлу подкатила волна отвращения. Перед моим внутренним зрением предстали похожие на слепней насекомые. Плотно прижимаясь головами друг к другу, как пчелы в улье, они сосредоточенно поглощали субстанцию из темно-малиновой лужицы, прилегавшей к поверхности мозга.

Вдруг стало ясно, что темно-малиновая лужица и есть тот потенциал, о котором шла речь в неведомо откуда пришедшем ответе. Вот откуда выражение «мухи в голове»! Оказывается, это не образ, а вполне реальная картина! Ха! А может, они и есть те самые пресловутые кастанедовские флайеры! Сейчас я их…

Первый порыв их смахнуть или прихлопнуть наткнулся на вопиющий факт. У меня не было ни хлопушки, ни липучки, даже подуть на мух было нечем. Я беспомощно барахтался в попытках сделать хоть что-то, но придумать ничего не мог.

Даже напротив. Малиновый источник засветился ярче, и слепни еще плотнее прильнули к нему, издавая тихое удовлетворенное жужжание. Видимо, началось поглощение энергии, потраченной на активизацию ума, в целях уничтожения мух-слепней – флайеров.

«Ну нет, сдохнете вы у меня с голоду!» – пронеслось в голове. Лужица тут же озарилась красноватыми искрами и расплылась до размеров небольшого озерца. Мухи от неожиданности отпрянули, как от выстрела пробки шампанского, и тут же с шумным энтузиазмом кинулись обратно. На пиршество слетались все новые гости.

С трудом удерживая себя в созерцании, я перестал плохо думать о паразитах.

«В конце концов, они мои, увы, собственные», – забросил я им мысль.

Темно-малиновый очаг заметно пригас. По рядам слепней прокатилось разочарование.

«Плохие они или хорошие – мне до них нет дела. У них своя жизнь, у меня своя. Каждый ее поддерживает, как может», – продолжал рассуждать я.

11. Умение думать и крокодил под кроватью

С первого класса средней школы мой родитель решил плотно взяться за мое образование. Выглядел процесс примерно так:

—Ты должен научиться думать. Ты не думаешь. Ты невнимателен. Надо учиться сосредоточиваться. Будь внимательней. Шевели мозгами. Сосредоточься и подумай. Напрягай мозги. Перестань гадать. Ты должен учиться думать последовательно. В каждом своем шаге ты должен быть уверен. Где твоя воля? Надо стать целеустремленным. Не забивай голову ерундой. Запоминай то, что нужно. Знание – сила. Почему ты рассеянный? Надо собраться. Поставь себе цель – научиться думать.

И так далее и тому подобное, и так далее и тому подобное. В целом я соглашался с подобными предложениями по развитию меня, однако практическое продвижение шло вяло.

При выполнении домашних заданий происходило нечто странно противоречивое. Сосредоточение фиксировало мое внимание в одной точке, букве, символе, лишая возможности прочитать и без того мудрено-путанные условия задач из учебников. Их понимание даже родителю давалось далеко не с первого раза. А общий взгляд на задание, вместо отчетливого образа, создавал в голове небольшое туманное пятнышко.

—Прежде всего ты должен полностью понять задачу, охватить ее всю, целиком.

Ага, вот так. Охватить. Задачу. Было понятно, как что-то охватить руками, ногами, в конце концов, но как охватить задачу, тем более целиком? Понятно, что именно для этого и нужен ум, расположенный, как утверждали взрослые, в голове.

Я выпускал из головы некие щупальца, чтобы «охватить». Голова становилась ватной, пространство внутри нее – белым и матовым. На этом процесс охватывания бесславно проваливался, а мой внешний вид становился предельно рассеянным.

—Сосредоточься на задаче. Ты должен научаться думать!

Я был «за» двумя руками! Пусть меня научат! Но именно за эту задачу никто не брался.

Уже гораздо позже я обнаружил, что научиться мыслить можно не с помощью, а только вопреки. Вопреки бессознательному стремлению окружающих лишить тебя этого умения. Вопреки их ложным представлениям о мышлении, воле, внимании и сосредоточении. Вопреки словесной мишуре, плетущей прочные сети заблуждений. Только вопреки окружающим, ибо сосредоточенное внимание, мышление и воля для населяющих их паразитов таят в себе смертельную угрозу. Но это позже. А тогда…

Я пытался придавать себе умный вид, сдвигая брови и прикладывая к голове руки. Очень хорошо получалось думать у артистов в кино. Правда, у них было одно важное преимущество – им разрешалось курить, что мне, разумеется, запрещалось категорически.

У профессоров и ученых из кино, вооруженных дымящейся сигаретой, вид был настолько умный, что со всей очевидностью становилось ясно – именно во время курения думается лучше всего. Оставалось одно – курить тайком, но на этом пути меня ожидал ряд разочарований.

Сигаретный дым был горький и противный, дыхание перехватывало, начинало тошнить, в голове все мутнело и смешивалось. Придя домой, по запаху табачного дыма я был уличен в курении, за что получил надолго запоминающийся, эффективный урок, основанный на грубом физическом насилии.

Какие разные все-таки методы обучения… Ну ничего – утешал себя я – другим повезло меньше. Их не отучают курить с помощью ремня, а наоборот, при его посредстве заставляют думать. Как будто эта полоска кожи – источник знаний. Лучше бы уже били книжкой по голове.

В итоге я пришел к тому, что думанье не что иное, как процесс перебирания и объяснения одного знания другим. Углубляясь в бесконечный, похожий на переотражения в обращенных друг к другу зеркалах коридор объяснений одной мысли посредством другой, я взломал плотину внутреннего молчания и впустил в себя внутренний диалог.

Вот оно – мышление, началось – радовался я. Я старался не обращать внимания на то, что внутренний диалог потребляет массу ресурсов, ограничивает свободу – это было известно заранее. Все ведь только и говорили о том, что думать тяжело.

Странным казалось другое. Результат получался не лучше, чем раньше, зато замечаний на счет несовершенства моего мышления заметно убавилось. Я становился одним из всех. И только одно не давало покоя – сны.

Каждый вечер, когда наступало  время спать, становился настоящим мучением. Прослушав сообщение о том, что если я сейчас не усну, то заработаю нагоняй, я добросовестно закрывал глаза и попадал в то, что называется из огня да в полымя.

Мне совершенно отчетливо виделось, как, осторожно крадучись, стараясь быть не замеченным моими родителями, ко мне под кровать забирался громадный крокодил. Я в ужасе просыпался, потому что хорошо помнил, как однажды он «солнце проглотил», и понимал, что меня не может ожидать ничего хорошего от такого соседства.

Приходилось звать к себе на помощь родителей, заставлять их заглядывать под кровать, чтобы они увидели там крокодила. Но этой подлой твари каким-то непонятным образом каждый раз удавалось удрать, не оставив следов. Я со слезами объяснял, что если бы они

прибегали на мой крик быстрее, то они бы наверняка успели его заметить, а может, даже и поймать.

Сначала мне спокойно объясняли, что вот видишь, никакого такого крокодила под кроватью нет, что все это кажется, и очередной раз зарекались не читать сказки Чуковского. Однако ничто не помогало – ни убеждения, ни включенный свет, ни угроза расправы.

12. Плавита садхана

Полуденное солнце жгло невыносимо. То и дело приходилось прыгать в море, чтобы охладиться. Солнце, стоящее в зените, просвечивало трехметровую толщу воды до самого дна. На подводных камнях грелись бычки и крабы, то и дело проплывали стайки серебристых рыбешек.

Заныривая поглубже в прохладный придонный слой я старался проплыть как можно дальше, для чего выпускал из головы воображаемый перископ, служивший для не менее воображаемого забора воздуха. По не до конца выясненным причинам дальность подводного заплыва «с перископом» увеличивалась почти вдвое. Но как только я вспоминал, что нахожусь в реальном, а не придуманном мире, тут же наступало удушье и я пробкой всплывал на поверхность.

Обернувшись и посмотрев на берег, я увидел Нату, заходящую в море. И хотя я уже отплыл метров на тридцать, следовало поторапливаться – я знал, как сейчас стремительно и неумолимо начнет сокращаться между нами расстояние.

Ната прыгнула в воду с головой и вынырнула, с наслаждением ощутив ее всем телом. Все. Пора. Я повернулся лицом к горизонту и поплыл неплохим спортивным брассом.

Погружаясь лицом в воду, тщательно следя за динамикой тела и ритмом дыхания, я старался плыть максимально технично и ровно. Дыхание участилось, сердце работало на полную, берег удалялся. Наконец, чтобы оценить, насколько мне удалось оторваться, я перестал грести и посмотрел назад на полоску берега. Никого. Обернулся вокруг себя и едва не столкнулся с Натой.

—Держись правее дорогой, не задевай меня ногой, – нараспев произнесла она.

Это был конец. Дальше все было бесполезно. Не помогало ничего. Ни удвоение усилий, ни переход на кроль, ни даже попытки ухватить ее за ноги. Заколотые на затылке волосы вместе с их хозяйкой неспешно удалялись от меня по солнечной дорожке. Я сбросил обороты и обреченно поплыл за ней. Наконец она остановилась, легла на воду, и мне удалось ее настичь.

—Правда, дети, я хорош, на большой мешок похож? Говорят в былые годы, обгонял я пароходы, – стараясь сдерживать дыхание, пропыхтел я, подплывая к Нате, покачивающейся на волнах.

—А теперь я здесь в саду тихо плаваю в пруду, – улыбаясь, закончила она.

Мы легли на воду, чтобы отдохнуть. Впрочем, похоже, в отдыхе нуждался только я.

—Слушай, как у тебя так выходит?

—Что? А опять. Я ж тебе говорю – ты сильно погружаешься в воду и сильно гребешь. Расслабься и все пойдет само собой.

—Ну, да-да. Тогда вообще за тобой не угонишься. И потом, почему вокруг тебя совсем нет волны. Голова как будто сама плывет над водой.

—Хм, не знаю…

—Вот-вот. Как что-то полезное, так ты сразу не знаешь. Нет чтоб напрячь моск и мн-э-э-э… вербализовать.

—Так оно и так все понятно. Надо не плыть, а разглаживать перед собой воду, тогда она сама тебя вперед тянет. Руками разглаживаешь перед собой, ногами под собой. Внешне получается похоже на брасс, но никаких бросков, погружений и прочее. Дыхание ровное непрерывное, и тогда кайф. Иначе зачем плавать– только зря надрываться. Но ты же меня не слышишь. Хочешь все взять на силу. Не надо. Ты же йох – должен все понимать лучше меня.

—Угу, должен. Только никто не говорит, откуда я все это должен брать. Вернее СВ говорит, но канал подачи знаний что-то никак не откроется.

—Наверное, по той же причине. Ты создаешь вокруг такое заполнение, что больше не слышишь ничего, кроме самого себя. Канал, скорее всего, есть. Не зря же СВ тему поднял. Попытайся гасить свой натиск, по идее, должно помочь.

—Н-да? – недоверчиво протянул я, чувствуя в ее словах большую долю правды, –  ну хорошо, попробую.

Мы еще понежились, лежа на воде, наблюдая то за горизонтом, то за желтеющей вдалеке полоской берега, и стали возвращаться назад. В этот раз я безупречно следовал рекомендациям. В воздухе царило безветрие. На море стоял полный штиль. Не было нужды бороться с волнами и течением, и я мог полностью предаться исследованиям.

Первым делом я перестал торопиться и сразу обнаружил присущий только мне ритм. Благодаря ему движения приобрели плавность, текучую непрерывность и необычную расслабленность. В теле возник своеобразный резонанс, позволявший экономить массу сил и энергии. В памяти всплыла формулировка главного условия резонанса: индуктивное и емкостное сопротивления контура должны быть равны.

Еще точнее отстроив отношения между движениями рук и ног, я получил новое ощущение. Его не с чем было сравнить. Мне подумалось, что подобное должен испытывать распеленанный младенец, который, радуясь полученной свободе, сучит ручками и ножками. Тут же в голову пришло существенное дополнение, что резонансный пик тем выше, чем меньше активное сопротивление в контуре.

Я перестал сопротивляться воде, и тут же в движениях возникла особая легкость. Через несколько минут плавания в новом стиле я почувствовал, что засыпаю, хотя темп моих движений не снижался. Усилием воли вернув четкость восприятия, я продолжил исследования. В голову стали приходить ответы на давно поставленные безмолвные вопросы, как будто они давно толпились у запертой калитки и вот наконец на ней появилась долгожданная табличка «открыто».

Ритмичное поглаживание ауры-кокона вызвало расслабленное состояние и успокоение, как у человека, выполняющего цигун. Я перенес внимание в центр головы и собрал там приятно-сладковатое ощущение. Для усиления эффекта глаза все же пришлось закрыть. Дыхание все еще продолжало быть ритмичным, но уже начинало переходить в плавно-растворяющееся. Чтобы сохранить трезвость, я зацепился за него вниманием.

13. Горизонт на кончиках пальцев

—Так это, как я?

—Нет, не как ты, – пробормотал дядя Женя, усаживаясь на подстилке, и стараясь не высовываться на солнце из-под зонта, – вот если бы ты предложил пивка холодненького – тогда другое дело.

—От пива все будет криво. Ты ж за рулем. Лучше бы йогой занялся, а то все куришь.

—А-а, – отмахнулся дядя Женя, – все от отношения зависит. Если отношение правильное, то вреда никакого не будет. И потом, ты все равно гнешься хуже меня.

—Особенно когда ты пивка выпьешь…

Но факт оставался фактом. Дядь Женя от природы имевший отличную гибкость, даже при своем избыточном весе умел заворачиваться в причудливые асаны. Возможно, он просто не сопротивлялся ни асанам, ни тем более своим желаниям.

Дядя Женя огляделся по сторонам.

—Холодненькое пиво-рыба! – донесся издали нарочито бодрый, простуженный голос, как будто его владелец накануне вечером злоупотребил и, чтобы окончательно не простыть, решил продать отдыхающим оставшуюся пару ледяных бутылочек.

—Вот видишь, что  намерение непреклонное творит? – дядя Женя перешел на мистический шепот. – А ты говоришь йога. Намерение правит миром!

—Холодненькое пиво-рыба! – громкий простуженный голос прозвучал совсем рядом.

—Холодненькое пиво! – окликнул дядя Женя.

—Пиво! Рыба! – владелец голоса размашистым жестом сбросил сумку с плеча. Так же размашисто извлек пиво, получил деньги и зашагал дальше, простужено выкрикивая: – Пиво! Рыба!

Женя нежно взял запотевшую бутылку, любовно осмотрел ее и потянул за кольцо на пробке. Раздался неповторимый шипящечпокающий звук. Я сглотнул. Дядь Жень перехватил мой взгляд и тут же стал искушать предложениями не «отказать себе в удовольствии». Он почти достиг успеха, и когда я уже был готов сдаться, вдруг похвалил меня за твердость характера, после чего с наслаждением прильнул к бутылке. Через минуту он прокряхтел, удовлетворенно потягиваясь:

—Теперь можно и йогой заняться. Как там ее Сид называет –русской?

Я кивнул. Мы посидели молча минут пять, глядя на корабли, стоящие на рейде.

—Знаешь, – сказал я, отгоняя запоздалые мысли о пиве, – вон те корабли можно нащупать пальцами.

—А, экстрасекс? Знаем. Ну, давай завяжем тебе глаза, а ты покажешь пальцем, где стоит корабль.

—Давай. Только завязывать не надо. Просто надвинем твою кепку мне на глаза. Идет?

Дядь Жень заколебался, стоит ли оставаться на солнцепеке без такой нужной ему кепки, но будучи в глубине души исследователем, решил пожертвовать на некоторое время своим комфортом ради науки. Он снял с себя кепку, натянул ее на мою голову так, что козырек плотно закрывал глаза, критически осмотрел меня со всех сторон и удовлетворенно протянул:

—Ну-у-у, давай. Посмотрим, какой ты Мессинг.

—Щас дам. Только ж ты правильно снимай показания с прибора. Смотреть надо не примерно туда, куда я буду показывать, а точно через палец. Основание совмещаешь с концом, прицеливаешься и смотришь, что находится в указанном направлении на море. О’кей или не о’кей?

—Угу, поехали.

Несколько вдохов-выдохов, и вокруг тела возникло привычнотягучее ощущение поля. Я направил дыхание в руку и перевел внимание на пальцы. Чувствительные точки под ногтями и на подушечках набухли и раскрылись. Покрутив пальцами над ладонями и ощутив исходящий из них поток, я еще увеличил чувствительность.

Упирая локоть в согнутое колено, я направил растопыренные пальцы в сторону горизонта и медленно провел рукой вдоль него. Вначале никаких различий в ощущениях не наступало. Я еще больше вытянулся пальцами и еще больше сосредоточился на кончиках, сканируя линию горизонта.

Вот и первое ощущение. Впечатление такое, будто в руках магнит и его полюс упирается в одноименный полюс другого магнита. Покачивая рукой из стороны в сторону, я отчетливо нащупал максимум упругости, исходящей от объекта.

—Смотри. Здесь.

Дядь Жень навалился на меня и стал громко дышать на ухо, стараясь точнее заглянуть из-за моей спины через палец. Я с трудом выдержал направление.

—Полегче, елы-палы, представь, что я телескоп. Ты бы стал на него  наваливаться?

Дядь Женя, не обращая внимания на протесты, продолжал сопеть мне в ухо, прицельно всматриваясь в горизонт.

—О! Слушай, там таки что-то есть. Ага – похоже на баркас. Хорошо-о-о. Давай еще.

Я опять сосредоточенно провел рукой. Опять упругое ощущение, определение максимума.

—Есть. Смотри.

—Да пара кораблей на рейде. Еще. Давай в другой стороне.

Я развернулся в другом направлении. Теперь искать пришлось довольно долго. Ощущение упругости возникало, но было каким-то размазанным, отчего никак не удавалось зафиксировать направление.

14. Цигун на Фонтане

Монастырский пляж с левой стороны оканчивался пирсом. Справа, выступая далеко в море, возвышался мыс Большой Фонтан. Его отвесные склоны казались неприступными на фоне лежащих у его подножия гостеприимных пляжей.

Вращающиеся антенны пограничной заставы на самой вершине подчеркивали его естественную строгость и государственную значимость. На море по-прежнему царил штиль. Наконец дядя Женя прервал затянувшееся молчание.

—А ты когда-нибудь смотрел на море через поляроид? – неожиданно спросил он.

—Не-е. Ты же знаешь – я вообще очки не люблю. И так с восприятием глюков хватает. Не хочу вносить дополнительные ошибки, – отшутился я.

—На – попробуй, – он снял очки и, сильно жмурясь от яркого солнца, протянул их мне.

Я нацепил очки на нос и сразу ощутил расслабляющую прохладу на лице. Глаза перестали сопротивляться слепящему полуденному солнцу. Некоторое время я посидел, привыкая к новым ощущениям и наблюдая за искрящимися разноцветными бликами на поверхности воды. Чтобы усилить эффект от приятных цветов, похожих на свет, преломленный хрусталем, я стал поворачивать голову из стороны в сторону.

—Да, забавно, – проговорил я, рассматривая воду. – На поверхности видны такие фиолетовые отблески.

—Во-о-от. Теперь на мыс посмотри.

Я повернулся в сторону мыса, пытаясь найти там что-нибудь интересное.

—Ничего не заметил?

Еще раз я бегло осмотрел мыс.

—Ничего.

—А во-он того мужика на его вершине видишь?

Действительно, на вершине мыса, над самым обрывом, стояла человеческая фигура, едва заметная с такого расстояния.

—Есть такое дело.

—Посмотри, что он делает.

Я опять внимательно всмотрелся и увидел, что он не стоит на месте, как следовало бы ожидать от человека, очутившегося на крохотном пятачке, а выполняет какой-то замысловатый цигун.

—Ага. Здорово! Хотя, знаешь, сейчас кинь палку в собаку, попадешь в цигуниста или йожика. Или кастанедовца.

—Ну да. Но я не это имею в виду. Что вокруг него, видишь?

Я всматривался и так и этак, но ничего, кроме облаков на небе и травы на мысе, не рассмотрел.

—Как не видишь? Вокруг него же ореол! Хорошенько расслабь глаза и попробуй как бы пощупать ими. Так, как ты только что щупал корабли пальцами.

Я опять принялся всматриваться в фигурку на мысе, напрягая и расслабляя глаза, фокусируя, разводя и сводя их, и когда я наконец попробовал ее пощупать взглядом, вокруг цигуниста вспыхнул кокон. Вспыхнул и пропал.

Но этого мгновения было достаточно, чтобы уловить состояние, положение глаз и направление внимания. Проделав еще несколько попыток, я вернул «параметры» смотрения на место и опять увидел кокон. Возникло ощущение уезжающего чердака, но при всей необычности происходящего я умудрялся холоднокровно отмечать особенности  увиденного.

Во-первых, обращала на себя внимание кромка кокона. Она совершенно не походила на что-либо нарисованное или описанное в эзотерической литературе. Вместо того чтобы выглядеть, как гладкий контур, она походила на густой, торчащий во все стороны мех, ограничивающий собой область повышенной светимости, прилегавшей к фигуре человека.

Во-вторых, сам «мех» был серого или даже грязно-серого оттенка, что противоречило моему представлению об аурах как о чем-то светящемся или, по крайней мере, светлом. В-третьих, сама «меховая шуба» своей формой существенно отличалась от эллипсоида.

Перед грудью она выгибалась дугой и отстояла от фигуры метра на полтора. Сзади, наоборот, она теряла свою выпуклость, приближаясь к спине сантиметров на пятьдесят. Когда же цигунист поворачивался точно в профиль, можно было заметить, что между лопатками кокон слегка топорщится, как будто его приподнимает футбольный мяч.

—Ну, как тебе поляроид? – с плохо скрываемой гордостью спросил дядя Женя, – все-таки технологии великое дело.

Я был повержен увиденным, как если бы мне представили живого инопланетянина. Плохо понимая вопрос об очках, я тупо смотрел на дядю Женю, борясь с желанием взять цигуниста-инопланетянина живьем для интервью.

—Что вы там увидели такого интересного? – подошла к нам Ната.

—А вот тут… вон там… – я ткнул пальцем в сторону мыса, –видишь, мужик цигун делает?

—Где? А, да.

—А теперь на вот, – я протянул Нате очки, – внимательно смотри. Щупай глазами. Что видишь вокруг него?

—Ауру, – твердо и без особой задержки ответила Ната.

—Ой, знаешь, что… Услышала наш разговор и сразу все увидела!

—Ты спросил – я ответила. Какие претензии?

—Ну ладно, и какая она, по-твоему? Ната повернулась в сторону цигуниста.

—Такая… серая, грязноватая, похожая на ежа, – начала она.

—Ну-ну, а дальше?

—Что дальше? Выпуклая, такая. Сзади – приплюснутая с шариком. А что?

У нас дядей Женей вытянулись лица. Она опять повернулась к цигунисту, сняла очки и стала рассматривать его невооруженным взглядом.

15. Увидеть поле

—Та-ак… становись возле стены. Ага, хорошо. Сейчас я выключу свет… Оппа! Нет так вообще ничего не видно.

—Давай, знаешь что, попробуем лампочки с плавной регулировкой, чтоб только немного подсветить.

Сегодня вечером, окрыленные увиденным на море, мы решили развить успех. Расположившись друг напротив друга в затемненной комнате, мы предпринимали попытки рассмотреть ауру в «лабораторных» условиях. Впрочем, условия были далеки от идеальных. Из «инструментов» в наличии имелись светлая стена без узоров и потолочные лампочки-галогенки с плавной регулировкой. Остальное можно было отнести к системным помехам.

Грохочущие грузовики на улице, просвечивающие фарами даже плотно задернутые шторы, матерящиеся, источающие жуткие запахи соседи снизу, периодически ползущий мимо окон трамвай, вызывающий подпрыгивание пола и дрожание всего дома, скачущее напряжение в сети, по своему произволу меняющее освещенность комнаты, – все это мало способствовало истончению восприятия, но наше намерение было непреклонным.

Мы сводили и разводили глаза, меняли их фокусировку, расслабляли и напрягали, замедляли дыхание, останавливали мысли, и наконец, когда внешние помехи на время затихли, Ната спросила неуверенным  голосом:

—Слушай, а что это возле тебя? Или мне кажется? Вот здесь, – она показала пальцем в место справа от моей головы, – хотя нет, наверное, кажется.

—Что, что, кажется? – процедил я сквозь зубы, стараясь не раскрывать рта и не шевелиться, чтобы «не раструсить» мимолетный шанс добраться до видения.

—Ну, такой шарик белесый. Он вроде как молочный и немного мохнатый.

По-прежнему стараясь не шевелиться, я прошипел:

—Попробуй продуть указательный палец и потрогать его, в смысле меня, в смысле шарик. Может, я что-нибудь уловлю.

Раздалось шипение ужджайи пранаямы, и темный контур Наташиной фигуры угрожающе поднял руку в мою сторону, указывая пальцем в место рядом с моей головой. Ее палец пошарил в воздухе, нащупывая невидимую цель, и я вдруг почувствовал толчок, словно воздух возле головы был моим телом. Ната еще раз повела пальцем, и ощущение от прикосновения распространилось на правый висок. Оно было теплым и по-магнитному упругим.

—Ну что ты молчишь? Есть что-нибудь? Или мне все мерещится?– вывел меня из сосредоточенного анализа ощущений голос Наты.

—Не-е, не мерещится. Ты своим пальцем прямо во мне ковыряешься. Ну ладно, хватит. Хватит, говорю!

Рука опустилась, оставив за собой небольшое послесвечение, не столько видимое, сколько осязаемое прилегающим ко мне полем. Давление возле головы пропало.

—Ух ты! Слушай, а у тебя из головы такие всякие штуки торчат. Ух ты! – Ната заворожено смотрела куда-то поверх моей головы. – Столбы какие-то! Вот это да!

Я ощутил приступ зависти.

—Вот так, исследуешь, изучаешь вопрос, ставишь тыщщи экспериментов, и ничего. Ну дуб дубом. А тут приходют и начинают видеть. Просто так.

—Так мне все это кажется, – неловко попыталась утешить меня Ната, в глубине души четко зная, что увиденное ею самая что ни на есть объективная реальность.

—Все-е-е-е! Все! Не надо меня утешать! Все-е-е! – запротестовал я. – Конечно, у тебя такая оптика стоит! – намекая на ее огромные глаза, продолжал я. – Не-е-ет! Все-е-е! Ну ладно, можешь рассказать, что ты делаешь, чтобы увидеть поле? И тогда на пляже, и сейчас?

—Да непонятно. Только глаза здесь ни при чем, – она задумалась.

—Как ни при чем? СВ говорил, что энергию можно и нужно видеть именно физическими глазами!

—Так я ее вижу вроде глазами, но и не глазами. Я их расслабляю и сморю на стену за тобой. Потом вокруг тебя возникает свечение, и главное не стараться увидеть его глазами. Не фокусировать глаза на свечении, а продолжать их удерживать в том же расслабленном состоянии, иначе все пропадает.

—Хорошо, давай ты теперь становись у стены, попробую сделать, как ты говоришь. Мы всегда делаем, как ты говоришь.

—Что, опять начинается?..

—Давай, давай, становись. Ага, вот так.

Я расположился в метрах четырех напротив и принялся юстировать систему. Раз за разом я дышал все плавнее, незаметно перетекая от вдоха к выдоху, постепенно приостанавливая мыслительную активность и стараясь не настраиваться на видение чего-то определенного, чтобы быть готовым ко всему. Восприятие понемногу приобрело объемный характер.

Я перевел фокусировку глаз на стену и даже немного за нее, максимально расслабляя мышцы глаз, само глазное яблоко, круговую мышцу, все лицо и подбородок. Челюсть непроизвольно отвисла, и где-то промелькнула мысль, что со стороны это один к одному «лицо внимания», описанное у КК. В голове возникло легкое ощущение парения, и картинка передо мной расползлась. На какое-то время я даже забыл, что мы тут делаем.

Темный контур Наташиной фигуры продолжал неподвижно стоять у стены. Ничего не происходило. В некоторые моменты приходилось преодолевать накатывающиеся волны сонливости. Я осторожно вернул себя к задаче сегодняшнего эксперимента и с легким удивлением обнаружил, что фигура напротив стены не такая уж темная. Стоп!