По ту сторону сна | 16+

0 | ты не должна быть здесь

Kate Bush — Running up that hill

Двадцать пять тысяч двести секунд — средняя продолжительность сна человека. Значение кажется немыслимым, однако это всего лишь иллюзия, которая проносится на скорости света, едва закрываешь глаза, погружаясь в безмолвие ночи и собственного разума.

Вселенной нам дано около семи часов или, как уже известно, двадцать пять тысяч двести секунд на сон. Но что из себя представляет этот самый сон? Такая же, как его продолжительность, иллюзия? Плод человеческого воображения, который показывает то, что хочется или необходимо нам самим увидеть? А может, это признак психического отклонения, присущий каждому живому существу? Во снах можно видеть удивительные, неподвластные никаким законам физики миры, войны, причудливых существ, события ближайшего будущего, счастливые или, наоборот, страшные события, связанные с дорогими людьми. И как бы иронично это ни звучало, многие сны со временем сбываются. Так что же это такое?

Может, сны всё-таки послание Вселенной?

Тьма вокруг заставляет невольно оборачиваться от ощущения чьего-то пристального взгляда на себе, отчего разбегаются мурашки по всему телу, вызывая характерный спазм. Он смотрит прямо в самую душу, видит страхи, слабые места и то, что пытаешься скрыть ото всех, но не удается скрыть от самого себя. Словно стоишь перед ним абсолютно нагой не в силах сбежать от этого пронизывающего сквозь одежду до самых костей взора, цепляющегося за плоть. Мрак в сопровождении своих верных спутников — пустоты и безмолвия — словно щупальцами страшного монстра обволакивает сознание так, что на интуитивном уровне можно почувствовать присутствие чего-то настолько притягательного, загадочного и абсолютно другого. Того, что не характерно устоявшейся тишине.

В центре этой беспросветной тьмы, словно подсвечиваемый откуда-то сверху прожектором — единственным отблеском чего-то светлого — в воздухе расположен огромный ледяной куб. Казалось бы, он стеклянный, но тот градус, который царит вокруг него, только подтверждает догадку его природы. Должно быть, он сохранился здесь со времён Палеозойской ледяной эры и простоял в этой безмолвной тьме около четырёхсот шестидесяти миллионов лет. Его величественность, по сравнению со всем, что окружает — небытие — превосходит настолько, что прокрадываются мысли о собственной ничтожности, восприятии себя самой мизерной крошкой во всем мире. Эта гордая отстранённость будто бы говорит: «Не смей даже подходить ко мне!» — но из этого безмолвного спокойствия моментально выводит одно крохотное движение. Движение внутри куба.

Резко выпущенное облако пара, вызванное судорожным вздохом, разлетается по периметру, теряясь глубоко в стенах этой ледяной тюрьмы. Тюрьмы, в которой единственный живой клубок, пытаясь унять дрожь в теле, тихо что-то бормочет себе под нос. Стук зубов ни на секунду не прекращается, а лёгкий звон цепей, которые не дают конечностям ни малейшего шанса двигаться, а о согревании и речи не может быть, заставляя сидеть в одном положении, будто тихо аккомпанирующая скрипке виолончель, заполняют только что существовавший покой.

Нарушающий тишину звук шагов побуждает заключённого в кандалы невольно дёрнуться в его направлении, повернуть голову навстречу. Такое лёгкое движение нарушает тёплый кокон, так долго создававшийся, пусть даже как самовнушение, состоящий из собственного тела. В ту же секунду тихое побрякивание цепей превращается в целый сольный дебют виолончели, затмившей скрипку. Только что существовавшая гробовая тишина становится неспокойной. А в чёрных узких миндалевидных глазах проносится целый калейдоскоп эмоций, когда он видит приближающегося:

— Ты не должна быть здесь!

Единственная фраза, которую смог сказать заключённый из-за нехватки сил, однако его взгляд был гораздо красноречивее, чем это возможно. Страх, словно сдерживаемый всё это время, затаился в глубине бездонных глаз. Но страх чего? Быть найденным? Или же это страх наказания за свой непозволительный порыв эмоций? Точного ответа на этот вопрос нет.

Однако эти глаза выражали страх вовсе не за свою жизнь, а за жизнь того, кто смог нарушить спокойствие и безмолвие вокруг. Того, кто смог проникнуть в эту Глубинную тюрьму.

1 | я всего лишь тень

X Ambassadors — Renegades
Capital cities — Safe and sound
Chase Atlantic — Friends
Catch Your Breath — Shame On Me

Небольшое облако пара, вызванное тяжёлым вздохом, сопровождалось щелчком затвора. Экран камеры в ту же секунду покрылся полупрозрачной плёнкой с крохотными капельками, стекающими по нему. Бросив вопросительный взгляд, девушка вытерла его рукавом чёрного длинного кашемирового пальто и принялась внимательно рассматривать только что запечатлённый кадр.

— Ну, как, получилось? — Парочка жёлтых листьев дуба, что никак не хотели вылезти из длинного серебристо-серого парика скандинавской богини Фригг, прочно закрепились на удобных им местах, когда она с надеждой посмотрела на задумчивое лицо фотографа.

— Думаю, на сегодня закончили. — Слегка перепрыгнув небольшой бордюр, который разделяет тротуар и велодорожку, фотограф лёгким движением руки помогла модели избавиться от запутавшихся в парике листьев. — К завтрашнему вечеру всё будет готово.

— Отлично, значит я всё-таки успею сделать мерч для «Комикона»! — радостно захлопав в ладоши, богиня просияла. — Лу, ты просто чудо! Если бы не ты, я бы осталась без собственного стенда. Представляешь, сколько всего я бы упустила?!

В ответ фотограф лишь улыбнулась, поправляя свой бежевый вязаный шарф. Днём, когда девушки пришли в парк, солнце почти стояло в зените, а о насквозь пронизывающем ветре и речи не было. Однако к вечеру, как только начало смеркаться, ветер, словно незваный гость, появился и начал устанавливать свои порядки: постоянно растрёпывал чёлку фотографа в разные стороны и пробирался сквозь лёгкую ткань костюма модели, заставляя постоянно дёргаться от холода. Единственным спасением для фотографа стал излюбленный, в некоторых местах даже растянутый и потускневший шарф, поскольку пальто она то и дело уступала мёрзнущей богине. Тот самый шарф, который мама связала в пору одной из самых холодных зим около пяти лет назад.

Пожелав модели хорошо добраться до дома, девушка вынула телефон из кармана и принялась просматривать уведомления, которые пропустила во время работы. Несколько сообщений от новостных каналов, пара уведомлений о прогнозе погоды и предупреждения гидрометцентра о возможном сильном порыве ветра. «Как вовремя», — подумала она, со скучающим видом очистив все уведомления с экрана блокировки. Внимание привлёк лишь пропущенный вызов от Мэри, на который она сразу же решила перезвонить. Спустя долгую минуту ожидания ответа, разрывая надоедливое бренчание гудков, послышался запыхавшийся женский голос:

— Прости, что сразу не ответила, салат готовлю, совсем не слышала телефон. Ты уже освободилась?

— Да, только что разошлись с Анной. Она побежала на остановку, так как ближайший трамвай должен подойти через пару минут.

— Тогда, если у тебя нет больше дел, подъезжай к нам. — В трубке послышалось шуршание, а потом женщина снова заговорила: — Можешь по пути зайти в магазин и купить багет, пожалуйста? Я сегодня забегалась, и это совсем вылетело из головы.

— Дай угадаю, Лу хочет настолько свежий, чтобы корочка хрустела? — хохотнув, девушка слегка поёжилась от очередного порыва ветра, пригладила вновь выбившуюся чёлку и переложила телефон в другую руку, тщетно пытаясь согреть вторую в кармане пальто.

— Коне-е-ечно! А то, если за столом его не будет, он нас самих на него пустит!

— Хорошо, тогда я еду спасать ваши души со свежим багетом!

В ответ фотограф услышала лишь смешок, а после сбросила вызов. Идти до автобусной остановки — около десяти минут, а потом ещё ехать около двадцати, поэтому, достав запутанный клубок наушников, она включила свой любимый плейлист. Когда в уши проникло нежное звучание гитары, девушка довольно улыбнулась и пошла вдоль высаженных рядов деревьев парка Шлоссберг, с которого открывался потрясающий вид на центр, словно тот был как на ладони. Не зря говорят, Шлоссберг — одна из лучших смотровых точек.

Вечерний город был невероятно красив. Дождь, который лил всю ночь почти до обеда, всё ещё давал о себе знать: ровная некогда светло-серая плитка приобрела тёмно-графитовый оттенок, создавая впечатление, казалось бы, и без того мокрого асфальта. Дополняли эту картину листья, которые, словно напоминая о скором приходе зимы, постепенно покидали ветки деревьев, кое-где прилипая к сырой плитке, лавочкам и, точно шальные дети, забирались в волосы вечно спешащих прохожих. Именно такой город нравился Лу. Было в нём нечто особенное. То, что хотелось навсегда сохранить в памяти.

Свет от высоких фонарей, что только полчаса назад начал освещать уже местами тёмные участки дорог, падал на асфальт тёплым жёлтым оттенком. Огни вывесок магазинов вдалеке, возле автобусной остановки, вместе со слегка размытыми из-за слезящихся от ветра глаз фарами машин, лишь добавляли атмосферы спокойствия в этот момент.

Заражаясь этим спокойствием, что царило вокруг, девушка замедлила шаг и начала рассматривать прохожих. Навстречу торопливо прошла женщина лет тридцати в длинном красном пальто, держа в руке несколько игрушечных тыкв. Она разговаривала по телефону, активно жестикулируя. Чуть поодаль неспешно прогуливалась смеющаяся парочка: темноволосый парень в бордовой куртке шёл под ручку со светло-русой девушкой, чьи волосы плавно струились по спине, контрастируя с чёрной курткой. На соседней тропинке, ворча себе под нос что-то на неразборчивом, понятном только ему языке, подметал дворник. Конец осени — по-видимому, его самое нелюбимое время года — работы принёс очень много, а пробегающие мимо дети, прогуливающиеся с родителями, её только добавляли, разрушая сметённые кучи листьев.

Казалось, словно Лу находится в замедленной съёмке: вокруг кипит жизнь, у каждого прохожего свои проблемы, желания, насущные вопросы. Механизм работает точно зависящие друг от друга шестерёнки, никогда не сбивающиеся с заданного темпа. Однако, как показалось фотографу, в данный момент она и была той самой шестерёнкой, что выбивается из слаженной работы механизма.