По волне моей памяти

Эпиграф

Когда это было,

Когда это было?

Во сне? Наяву?

Во сне, наяву,

По волне моей памяти

Я поплыву.

Николас Гильен

Мгновенья жизни убегают вдаль,

Их не вернуть, они – неповторимы.

В них боль и радость, счастье и печаль,

Они живут в душе моей незримо.

Глава первая

28 декабря 2014 года

Александра Викторовна Корнеева – симпатичная женщина, как раньше сказали бы, бальзаковского возраста, не слишком высокого роста (в маму), стройная шатенка (в папу), мама двух вполне уже подросших дочерей, одна из которых успела выйти замуж и уехать в Германию, к сорока годам вдруг осознала абсолютно четко, что жизнь стремительно катится вперед, а она сама за этой стремительностью не успевает. Окончив университет, Саша, а ее почти все и всегда называли именно так – по имени, работала практически по специальности – приходящим редактором и корректором в паре изданий, абсолютно не стыкующихся друг с другом по тематике и манере подачи материала, писала статьи еще в несколько журналов и газет и иногда по просьбе подруг делала корректуру чьих-то книжек. Работа эта радовала возможностью сидеть дома, лишь изредка выдвигаясь в редакцию, иметь свободный график и время для занятий тем, что нравилось лично ей. Но в последнее время именно это домашнее затворничество стало тяготить Сашу, в какой-то момент она почувствовала себя ужасно одинокой и неприкаянной. Тогда же пришло решение, как теперь модно говорить – перезагрузиться, и она купила путевку на Новый год в Дом Творчества «Малеево»[1], которое считала своим местом силы – с этим домом было много связано в детстве и юности, о чем приятно было вспомнить, да и просто побродить по лесу – на лыжах и без, подышать свежим воздухом, отдохнуть от суеты. Тем более что младшая дочь уехала на каникулы к старшей в Германию, встречать праздник с родителями не хотелось, и желания увидеть бывшего мужа тоже не наблюдалось, хоть они и расстались друзьями. Так и вышло, что 28 декабря Саша Корнеева приехала в «Малеево» и теперь стояла в своем номере у окна и смотрела на заснеженный лес. В сгущающихся сумерках вид за окном был похож на иллюстрацию к сборнику русских сказок. Примерно в таком лесу мог жить Морозко или бегать Серый Волк с Иваном на спине. Темные массивные ели с шапками снега на макушках и больших лапах, сугробы, с только угадывающимися между ними тропинками, и все это залито серебристым светом луны, под которым нетронутый снежный наст искрится алмазной россыпью.

Как же тут хорошо, и как давно она не приезжала в «Малеево» зимой, да и просто отдыхать. То времени не было, то Дом Творчества ремонтировали, то как-то не складывалось. А так хотелось оказаться тут именно на Новый год! Здесь этот праздник, да и зима вообще, были какими-то особенными, чудесными – и елка пахла иначе, и мандарины казались вкуснее, и снег скрипел не так, как где-нибудь еще. Даже ее номер с потертым ковром и мебелью «времен очаковских и покоренья Крыма» был теплым и уютным, словно родным. Здесь все возвращало в прошлое, а еще хорошо думалось и писалось. Она уже пару лет хотела написать небольшую повесть о детстве, юности, об этом Доме, который стал бы одним из главных героев, но все время откладывала это – из-за срочной работы, неотложных дел, детских или собственных проблем. Собираясь на праздники в «Малеево», Саша снова вспомнила об этой идее и даже взяла с собой дневник, который вела когда-то, и теперь, глядя в окно, подумала, что, возможно, время для этого как раз и настало…

Задернув штору, она открыла чемодан и, достав оттуда толстую тетрадь в коленкоровом переплете, села в кресло, устроившись в нем с ногами и укутавшись в теплую бабушкину шаль, которую предусмотрительно привезла с собой. Горевшее над тумбочкой бра создавало приятный полумрак – как раз для мыслей и чтения старых дневниковых записей.

Она открыла тетрадь, пробежала глазами несколько страничек, пока не дошла до нужной даты – 28 декабря 1982 года – и словно снова оказалось в том волшебном утре…

– Шурочка, Шуренок, вставай скорей, – мама тормошила заспавшуюся дочку. – У меня для тебя сюрприз.

– Не хочу сюрприз, спать хочу, – Саша с головой накрылась одеялом, желая досмотреть такой интересный сон. Обычно тактика срабатывала, и мама на какое-то время оставляла девочку в покое, но сейчас она продолжала стоять около дивана, не собираясь никуда уходить.

Саша откинула одеяло с лица и приоткрыла один глаз. Мама, улыбаясь, протягивала ей какие-то бумажки.

– Что это? – девочка села на постели, все еще кутаясь в одеяло – они жили на первом этаже, и в комнате было ощутимо прохладно, особенно после теплой постели.

– Путевки. Папа принес путевки в Дом Творчества, и мы едем туда на все каникулы. Он берет неиспользованный отпуск, а у меня есть отгулы.

– И Новый год? – Саша с интересом разглядывала глянцевые листочки, на одном из которых стояло ее имя – Корнеева Александра Викторовна – и даты: 29 декабря – 10 января.

– Да, да, вставай быстренько, надо успеть собраться и кучу всего сделать. Еще папа лыжи хотел тебе новые купить, а ехать уже завтра утром, – мама потянула с Саши одеяло и стала быстро расстегивать на дочке пижаму.

– А елка? У нас не будет елки? – девочка обиженно посмотрела на маму, вот-вот готовая заплакать.

Она так мечтала, что сегодня папа привезет елку, поставит ее в специальный держатель, а потом будет долго сидеть у стола, проверяя гирлянды и меняя в них лампочки. А Саша сядет у его ног на маленькую скамеечку и будет подавать ему эти маленькие лампочки – они совсем крошечные и необычной формы, как огонек свечи. Недавно тетя Маруся подарила новую гирлянду и коробку немецких игрушек, и девочка представляла, как будет украшать елку, но если они уедут…

Глава вторая

29 декабря, первая половина дня

Завтрак она благополучно проспала, но, постучавшись в столовую со служебного входа, была впущена и накормлена кашей и омлетом. Неизменная тетя Нина даже сыру порезала, зная, что Саша любит есть кашу с сыром, и какао с пенкой налила. От этой заботы Александра Викторовна снова почувствовала себя маленькой девочкой с косичками, впервые приехавшей в «Малеево». Тогда ее восторгало все – и огромная елка в холле, и вторая, поменьше, в столовой, и накрахмаленные белые скатерти, добрые официантки, которые уговаривали ее поесть: она в детстве ела очень мало, хоть особо худенькой никогда не была.

Чаще всего папа ездил с Шурочкой один – маме редко давали отгулы, а он как человек творческой профессии всегда мог взять отпуск или работать дома, и проблем у Виктора Александровича с дочкой было две: заплетать косы и кормить. Он не то чтобы не умел плести косички, это как раз получалось вполне, только вот волосы девочки в руках отца почему-то электризовались, и он никак не мог соорудить на ее голове что-то более-менее нормальное. Сама Саша заплетаться не умела класса до шестого, поэтому просто расчесывала волосы и завязывала их в хвост. Выходило не сильно аккуратно, поэтому девочка частенько ходила растрепанной, пока чья-нибудь мамочка не причесывала ее более прилично. Особенно любили это делать мамы Шуркиных друзей-мальчишек. Да, именно они всегда звали ее Шурка или даже Шурик, а папа и мама ласково Шурочкой и очень редко – Александрой, когда девочка что-то сильно набедокурила. Сашей она стала потом – в институте. Там почему-то никто не называл ее Шурой, хоть она именно так представлялась по привычке.

В общем, с косами более-менее справлялись, а вот с кормлением…

Поесть девочку уговаривали всей столовой. Сидевший с ними за одним столом актер Дживаншиев даже фокусы карточные показывал, лишь бы Саша поела.

Один раз на обед давали осетрину, а Саше абсолютно не понравилось желтое желе вокруг рыбной косточки, и она есть наотрез отказалась.

– Глупенькая, это же осетрина, – папа пытался уговорить дочку съесть деликатес.

– Надоела мне ваша осетрина, – девочка была непреклонна. Фраза повисла в воздухе, и все стали коситься на Виктора Александровича, а он покраснел и как-то стушевался.

Это потом, став взрослой, Саша поняла, в какое неловкое положение поставила отца своим заявлением – осетрина стоила очень дорого, да и достать ее было сложно, а тут такая пигалица заявляет «надоела»… так что папа тогда пережил несколько очень неприятных минут[1].

Позавтракав, Саша поблагодарила тетю Нину, до сих называвшую ее деточкой и миленькой, хотя деточке вот-вот должно было исполниться сорок. Впрочем, свой возраст Александра Викторовна совсем не ощущала. Это лет в десять, увидев, как мама, которой на тот момент было как раз немного за сорок, занимается утром физкультурой, Саша подумала про себя: «зачем это надо, ведь она уже старая», а сейчас, сама подойдя к этому рубежу, чувствовала себя молодой, можно даже сказать, юной.

– Иди, деточка, отдохни или погуляй, – напутствовала Сашу пожилая официантка. – Погода смотри какая – снежок и не холодно.

– Спасибо, тетя Ниночка, – улыбнулась та, – наверное, в самом деле выберусь в лес. – Она вышла из столовой и поднялась к себе.

Одеться, взять лыжи, и вот уже ворота Дома Творчества остались позади, теперь пройти пару улиц – и лес.

Легко скользя по утоптанной лыжне, Саша снова погрузилась в воспоминания.

– Папа, там по телику «Четыре танкиста» все смотрят, – голос Шурочки звучал просительно-жалобно, но Виктор Александрович на эти уловки не поддавался.

– Телевизор можно смотреть дома, а мы приехали дышать воздухом, живо в номер одеваться, – иногда он мог говорить таким непреклонно-железным тоном, что не ослушаешься.

Надев комбинезон и валенки, девочка покорно шла следом за отцом к машине. Они доезжали до опушки леса и только там переобувались и вставали на лыжи. Было два круга – большой на десять километров и маленький – на шесть. А еще горки, а еще «подрыв железки» и встреча на высоковольтке со «связным» дядей Колей, который непременно угощал Шурку театральными леденцами. «Эшелоны подрывать» они стали позже, когда Саше было лет двенадцать–четырнадцать. Виктор Александрович, встретивший войну одиннадцатилетним мальчишкой и бывший подрывником и связным в партизанском отряде, собирал компанию таких же, как его дочь, подростков, и вел их к проходившей в лесу узкоколейке, по которой практически не ходили поезда. Там он учил ребят по всем правилам окапываться и «подкладывать мины». Потом некоторое время все лежали в снегу – ждали «взрыва» (и ели сушки с рафинадом), «пустив поезд под откос», уходили в леса «без потерь». Всем очень нравилась эта игра, и иногда с ребятами даже ходил еще кто-нибудь из родителей.