Поцелуев мост

Глава 1

Просыпалась я с большим трудом. Открывала глаза, снова проваливалась в темноту, ворочалась, изо всех сил пыталась выбраться из-под одеяла и почему-то не могла. Ещё и голова гудела, словно в ней играл симфонический оркестр, время от времени разрождаясь партиями большого барабана, тарелок и литавр. Ужас!

Усилием воли я попыталась скинуть сон, получилось плохо, глаза буквально закатывались, к тому же стало жарче.

Оглядела пространство перед собой: ковёр с высоким ворсом на паркетном полу, тяжёлые тёмные гардины, стекающие со стены на пол, подцепленные на подхваты с кистями. Слева от окна красовался комод на кривых ножках. Справа оттоманка, банкетка, рекамье — как бы этот непривычный в моих реалиях предмет интерьера не назывался, он заставил меня проснуться окончательно. Заодно вспомнить, где и с кем я находилась.

«Алкоголь — зло», — пролетело в моей воспалённой голове.

Надо же попасть в историю! Нет, на вселенскую трагедию не тянуло, на большую печаль маленького человека тоже, зато активировало на полную мощность желание вскочить и бежать… желательно в сторону ближайшей кофейни, где можно заглотить побольше кофе и закусить сочным круассаном с сыром. И подумать над своим поведением.

— Пфф-п-ф-ф-ф, — услышала я за своей спиной.

В следующее мгновение я почувствовала, как горячие мужские ручищи обхватили меня, прижали к такому же горячему телу. Бедром я почувствовала член. Мне бы искренне хотелось сказать, что это был ствол пожарного брандспойта, но это был эрегированный мужской половой орган — выражаясь научным языком. Если говорить менее пафосно, зато доходчиво: стояк у товарища дымился.

Товарища, к слову, звали Фёдор, Федя, среди своих — Федос, но об этом я расскажу чуть позже.

— Федос, отстань, — попыталась я вывернуться из медвежьих объятий.

— Не отстану, — горячо прошептал мне в ухо Федя. — Какая сладкая конфетка, у-рру-у-у-ру.

Фёдос пустил свои руки в свободное плавание. Поочерёдно обследовал моё неожиданно счастливое, распластанное вдоль него тело. Поглаживал, пощипывал, сжимал, потирал и делал много всего, от чего желание бежать в сторону кофейни перерождались в твёрдое намерение никуда не выбираться из этой постели.

Кофе я могла позже выпить, учитывая мой образ жизни, в промышленных масштабах. А вот с таким мужчиной неизвестно когда бы оказалась в постели. Если быть честной, то вообще с мужчиной. С тем, что конкретно этот шикарный, умелый мужчина — Федос собственной персоной, я была намерена разобраться как-нибудь потом. Попозже. При случае.

Для проформы несколько раз отпихнула его, не слишком сильно, чтобы не решил, что я всерьёз, возмущённо прошипела:

— Не… нет!

И услышала в ответ:

— Фигли нет, если да.

С этими словами наглая, горячая ладонь раздвинула мои не оказывающие никакого сопротивления ноги, пробралась в место, которое красноречиво указывало на полное согласие с вышесказанным.

Чтобы не оставаться в долгу и просто из любопытства я извернулась, обхватила налитой до невозможности член.

То, что я держала в руке, было ощутимым, увесистым, горячим, по-настоящему большим. Не огромным, а внушительного, при этом не слишком пугающего размера. Хотя всё равно внутренне я вздрогнула, не сдержала эмоций, воскликнув:

— Вот же чёрт!

— Чего так? — самодовольно усмехнулись мне в ухо, не забыв влажно поцеловать, а потом прикусить мочку.

— Ничего, — огрызнулась я.

Покрепче обхватив ладонью ствол, неожиданно для себя вздохнула.

— Всё поместится, — нагло заверил меня Федос.

— Да что ты? — не то спросила, не то возмутилась, а может и восхитилась я.

Анализировать было трудно. Я буквально плавилась под умелыми, настойчивыми ласками, горячим дыханием, поцелуями, которыми осыпали моё тело.

— Ночью всё прошло как по маслу.

Это было последнее, что я услышала, на словах «по маслу» то, что я держала в руке, протиснулось в меня. Я мгновенно покрылась горячим потом, зажмурила глаза от удовольствия, издала какой-то невнятный звук, услышала в ответ:

— Вот так, давай-ка, — шепнул Федос.

Приподнял моё бедро, продвинулся членом глубже, на моём выдохе вошёл до конца.

— Хорошо… — промурчал он.

Я молча согласилась. Было хорошо. Отлично было. А потом стало ещё лучше, и ещё, ещё, ещё, пока меня окончательно не затянула воронка нестерпимого удовольствия, и я кончила, выгибаясь и бесстыдно крича. Федос не стал долго ждать, тяжело дыша, навалившись на меня своим немалым весом, последовал за мной.

Через несколько минут я решила, что неплохо бы валить из этой обители стиля классицизма вообще и от Федоса в частности. И то, и другое было слишком для меня. Закопошилась, завозилась, пытаясь одновременно выбраться из сдавливающих объятий, простыни и угла одеяла.

— Не пущу, — прогремел мне в ухо шёпот. Да, да, именно шёпот, и именно прогремел. — Конфета моя сладкая.

— Пусти, — пискнула я. — Мне в туалет надо!

— А… ну надо, так надо. Дорогу найдёшь?

— Найду! — я огрызнулась.

Естественно я найду дорогу в уборную, несмотря на то, что не была здесь… лет двенадцать не была, даже четырнадцать. Сразу не сообразила, решила арифметические подсчёты оставить на будущее. За двадцать шесть лет жизни математика не стала мне другом, поэтому ждать от собственного мозга чудес в критической ситуации не приходилось. Какая разница, в конце концов, двенадцать или тридцать два, в тот момент главное было — свалить.

Уборная нашлась на своём месте и заставила меня застыть в молчаливом безмолвии. Совмещённый санузел никак не меньше тридцати квадратных метров, а может и всех пятидесяти, пугал не столько размерами, сколько сверкающей белизной. Кипенным было всё, от унитаза, биде, раковины, до стеклянной кабинки душа вдоль одной из стен. По центру снежного пространства стояла ванная на вычурных ножках с золотой патиной, а с потолка свисала хрустальная люстра с такими же золотистыми рожками.

Глава 2

Закрыв дверь в своей комнате на защёлку, я сползла по этой самой двери, плюхнувшись невнятным мешком на пол. Зажмурилась, потёрла щёки, ущипнула себя – всё это в надежде, что сейчас проснусь и скажу: «куда ночь, туда и сон». Всё произошедшее исчезнет, растворится в небытие.

Я переспала с Федей, Фёдором. С самим Федосом!

Вопрос – о чём я думала и как такое могло случиться, – болтался на поверхности, как ряска в стоячем водоёме.

А ведь всё так невинно начиналось. Вчера, с утра пораньше, вернее, ближе к позднему обеду, я проснулась от настойчивой телефонной трели. С трудом открыла глаза, подбадривая себя мыслью, что непременно придушу того, кто звонит. Увидела надпись «Федос» на экране, тут же отставила в сторону свои кровожадные планы.

Во-первых, чтобы придушить Федоса, мне бы пришлось подставить скамеечку под ноги или попросить его о любезности – нагнуться и не дёргаться, пока я буду его убивать. Уж очень большим он вырос у мамы с папой. Вернее, только у папы, но об этом я расскажу чуть позже.

Во-вторых, Федоса я любила. Особой, нежной любовью. Буквально обожала его. Не как брата, конечно. Братьев, как и сестёр, у меня не было, поэтому я не имела представления, как их любят. И не как друга, мы никогда не были закадычными друзьями. Какая возможна между нами дружба? Правильно, никакая!

Как мужчину его я тоже не любила, даже не думала никогда в этом направлении. Если только пару раз, но мысли эти были сродни мечтаниями о Крисе Хемсворте, который вдруг материализуется в нашем микрорайоне многоэтажек, желательно в костюме Тора, увидит меня, влюбится, в тот же день женится и увезёт в свою прекрасную жизнь. В Австралию или в Асгард, неважно.

Любила я Федоса как Федоса, и больше никого, никогда не смогла бы полюбить так же.

Бодрым голосом Федос проорал в трубку, перекрикивая гремящую на заднем плане музыку, что несётся из Москвы в Питер, скоро приедет, и ему ужасно, просто нечеловечески хочется со мной увидеться. Откуда взялось столь неожиданное желание, он не сказал, а я не спросила, несмотря на то, что вопрос звучал бы вполне логично.

Федос преспокойно жил в Питере, в историческом центре, рядом с Исаакиевским собором и Новой Голландией, а я не слишком далеко – в пригороде. У него был мой телефон, адрес и, как оказалось, фотография, которую он честно тиснул с моей страницы. На которую, да, как выяснилось, был подписан. При этом звонил он мне один раз в год, поздравлял с днём рождения, о чём ему услужливо сообщала социальная сеть. На новый год и восьмое марта ограничивался рассылкой поздравлений. Откуда взялась неистовая жажда увидеться со мной посредине пути между Москвой и Питером – вопрос оставался открытым.

Я тоже не стремилась общаться с ним. Всё-таки это сам Федос, ему без меня хватало общения,как и мне. Конечно, я звонила с поздравлениями на его день рождения, дату которого помнила без социальных сетей. Радостно выпаливала, что я соскучилась, скороговоркой выстреливала пожелания всего и всех. Слушала довольный смешок, заверения в вечной дружбе, любви, признания, что ужасно хочется встретиться со всеми нашими. Со мной, конечно, в первую очередь. И точно так же отправляла рассылку на новый год и двадцать третье февраля.

Вот такой незатейливый формат общения был у нас с Федосом. При этом я всегда знала – в случае глобального кабздеца он придёт на помощь. В любое время дня и ночи, в любом состоянии – придёт. Федос был моей крепостью, стеной между мной и миром, оплотом уверенности.

Я ни разу не просила ни о чем Федоса, однако, понимание, что в моей жизни есть человек-скала очень помогало. Когда казалось, что всё летит в никуда, превращая жизнь в хаотичное движение, которое того и гляди снесёт всё, на своём пути, включая меня саму, именно мысль о моей личной крепостной стене позволял мне сохранять равновесие.

Что я могла ответить Федосу на предложение встретиться? Естественно, я согласилась!

К тому времени, когда он примчался в город, я сумела выбраться из кровати, привести себя в порядок, нацепить более-менее симпатичное платье и добраться в центр города на общественном транспорте.

Отправились мы в Английский паб. Можно смело сказать, сомнительный выбор для свидания с симпатичной девушкой. Пивные пары дорогого английского, ирландского эля не располагали к романтике. Вот только наша встреча не была свиданием, а я уж точно не считалась симпатичной девушкой. В отношении меня скорее уместно слово «необычная», чем симпатичная, милая, красивая.

Внешность мне досталась от отца, уроженца Латвии. Он гордился тем, что являлся латышом, коренным жителем, носителем культурного кода и генов, которым не годились в подмётки гены моей матери. Может, так оно и было. Иначе, чем объяснить, что у чернобровой брюнетки, синеглазой, статной, высокой, словно покрытой лёгким загаром красавицы, уроженки солнечного юга, появилась на свет бледная, как моль, дочь.

Бледная во всех смыслах. У меня было белая, совершенно не поддающаяся загару кожа, светлые, почти белые волосы, полупрозрачные, светло-голубые глаза, тонкая кость, невысокий рост, что вкупе создавало удручающее впечатление.

Всё детство моя бабушка — мама мамы, — иначе, как «культурист из Бухенвальда» меня не называла. Соседки, мамы одноклассниц, особенно бабушки, пытались меня накормить, сунуть пирожок, пирожное, подкладывали лишний лакомый кусочек, если я случайно оказывалась у них в гостях. Каждый новый педиатр на участке участливо осматривал моё тщедушное тельце, выписывал кучу анализов, пытаясь найти причину хронической нехватки веса.

Мама же и вовсе украдкой, но так, чтобы я обязательно заметила, вздыхала, глядя на меня с грустью и недоумением: как у такой красавицы могло родиться эдакое… недоразумение.

Словно этого было мало, меня звали, не как всех нормальных девочек, с которыми я росла, ходила в садик, школу, академию. Вокруг меня были Насти, Ксюши, Маши, мелькали две Николь, одна Жасмин, встречались банальные Ани, я же была Илва Янисовна Грищенко.

Глава 3

В какой момент наша дружеская попойка с Федосом свернула не в ту сторону? Кого из нас посетила мысль, что завершить вечер в горизонтальной плоскости — отличная идея, я вспомнить так и не смогла.

В голове крутились воспоминания, словно хаотично падающие хлопья снега в свете фонаря. Вместо того, чтобы отправиться после паба по домам, мы побрели вдоль набережной реки Мойки, наперебой вспоминая события ушедшего детства, друзей-приятелей, соседей, даже долговязого, которого я укусила за ухо — он уехал на малую родину и приезжал к родителям раз в год — здоровенный, в окружении двух жён и детей.

— Две жены? — возмутилась я. — Вот так, в открытую?

— Им религия позволяет, — равнодушно пожал плечами Федос. — Две матери лучше, чем ни одной, — продолжил он, провожая взглядом несущийся по каналу катер.

— А, ну да, — я сочла, что вслух лучше согласиться.

С этой точки зрения мне не приходилось смотреть на многожёнство. Никогда не хотела иметь две матери, в детстве и одной становилось слишком много. Откровенно говоря, самое большое облегчение в жизни я испытала, когда мама вышла замуж и переехала от нас с бабушкой.

Совсем не потому, что освободилась комната, и я смогла обзавестись собственным личным пространством. Не потому, что мама у меня плохая — она всегда заботилась обо мне, следила за воспитанием, образованием, социальными связями. Всегда придирчиво присматривалась к моим друзьям-приятелем, строго запрещала дружить с «обормотами», в чём в итоге оказалась права.

Моё детство пролетело между кружками всех мастей, художественной школой и гуманитарной гимназией. Я поступила в Санкт-Петербургскую академию художеств на бюджет, окончила её, главное же — не спуталась ни с одной дурной компанией, которых хватало в нашем дворе и в близлежащей школе, в которой учились почти все соседские дети.

В двадцать шесть лет я уже понимала, что не пошла по кривой дорожке половины моих знакомцев именно благодаря маме.

Всё это я начала понимать взрослым разумом. В детстве же бесконечно переживала, что не могла оправдать ожидания самого родного человека. Не получалось у меня стать яркой, заметной, талантливой девочкой.

Меня не брали на главные роли в школьных спектаклях. Не выдвигали от класса в школьный совет. Не отправляли на районные, городские, тем более всероссийские олимпиады.

Маме совершенно нечем было гордиться, когда она смотрела на меня — это ощущение собственной никчёмности, того, что я — источник бесконечного разочарования, я запомнила навсегда.

У Федоса же мамы не было никогда. Вернее, была до полутора его лет, а потом Федос пошёл в ясли, а она — в светлое, беззаботное будущее.

— Покатаемся на катере? — предложил Федос.

Скорей всего, чтобы вынырнуть из нерадостных воспоминаний, а может, просто к слову пришлось.

— Давай! — с энтузиазмом поддержала я, несмотря на то, что вид скоростного судна вызывал почти животный ужас.

Свалишься в воду, и что тогда? Конечно, всем пассажирам полагались спасательные жилеты, к тому же, я неплохо плавала, но перспектива свалиться в холодные воды Невы, канала Грибоедова, Фонтанки или Финского залива не вдохновляла.

— Только надо выпить взять, — загорелся Федос. — Что-то отпускает.

— Где? — уставилась я. — После десяти не продают.

— Тебе, может, и не продают, — благодушно хмыкнул он.

Мы зашли в первый попавшийся сетевой ресторан, заказали с собой суши, пиццу, взяли разливного пива. Открыли бутылку шампанского, выпили ещё раз за встречу. Для чего-то взяли ещё одну — с собой.

И отправились к пирсу с катерами, заранее выбрав самый красивый, по моим представлениям, и мощный, в понимании Федоса. Капитан ничего не сказал, увидев пьяных пассажиров в нашем лице.

Пьяная парочка в ночи, которая на ходу жевала пиццу, запивала пивом из бутылки, спрятанной в крафтовый пакет, болтающиеся пакеты с суши на вынос, бутыль шампанского наперевес — ничего сверхъестественного для сезона белых ночей.

— Девушка, разуйтесь, — сделал мне замечания капитан.

Я покачнулась на каблуках, стоило ступить на прорезиненный пол катера.

— Ладно, — согласилась я.

Погода стояла тёплая, свалиться в воду мне совершенно не хотелось. Федос потянул меня с собой, вальяжно устроившись в трёхместном кресле для пассажиров, предварительно водрузив добычу из ресторана на стол. Я шлёпнулась рядом, тут же мои босые ноги подхватили широкие мужские ладони, окутав теплом. Отлично!

После мы ели несчастные суши, которые норовили слететь с одноразовой посуды, запивали алкоголем, в основном шампанским. Время от времени я визжала, закрывала в страхе глаза, когда Федос просил капитана «дать срани», чаще же в восхищении смотрела по сторонам, будто видела город в первый раз.

Из крепких, оберегающих объятий Федоса всё действительно выглядело иначе, заиграло новыми красками. Будто ярче, живописней. Нева становилась шире, набережная величественнее. Шпиль Петропавловского собора одноимённой крепости горел ярче. Река Мойка виделась загадочней, Поцелуев мост — роднее, Фонтанка — шире. Чудилось, что по набережной канала Грибоедова вышагивал сам Пушкин, а вдоль Крюкова канала неспешно шёл Суворов или спешила Матильда Кшесинская.

Мы отчаянно целовались. Кто из нас двоих начал безумный танец губ и языков, я вспомнить не могла. В угоду собственному самолюбию предпочла думать, что Федос. Остро запечатлелось в памяти лишь удивление, что поцелуи могут быть такими… феерическими. Раньше меня по-разному целовали: умело и не слишком, лениво и с энтузиазмом. Но жадно, с алчностью поглощая пространство не только во рту, но и мыслях — никогда.

Было такси, несущиеся по ночным улицам, мимо полусонных домов, окутанных белизной раннего утра. Поцелуи в родном парадном, почему-то сидя на подоконнике четвёртого этажа.

Всё остальное запомнилось плохо, очень плохо. Непонятными, мутными пятнами, растекающимися, словно невнятные потёки на окне во время дождя. Отчётливым было единственное — понимание, что секс получился фантастически бесподобным.

Глава 4

Не успела я прийти в себя, отдышаться, как следует — кто бы мог подумать, что после непродолжительного по времени полового акта я буду задыхаться, как победитель марафона на финише — раздался звонок телефона.

— Да? — ответила я, предварительно прокашлявшись.

— Подавилась что ли? — раздался ворчливый, бабушкин голос. — Спишь? Вставай, давай. Иди к «Реалу». Я сахара взяла, риса, соли, тушёнку еще.

— Бабуль, ты в прошлую среду соль брала, — проныла я в трубку.

— Запас карман не тянет. Пошевеливайся, — гаркнула бабушка и бросила трубку.

Всё это время я лежала на расслабленном плече Федоса. Он перебирал пальцами мои волосы и, закрыв глаза, размеренно дышал, будто спал.

Внезапное понимание, что лежать вот так, растянувшись после секса, закинув ногу на федосовское бедро — это нормально, не побоюсь сказать правильно — шокировало.

Я подскочила с дивана, словно ошпаренная. Рванула в сторону двери, заметив там свои скомканные трусы. На ходу пыталась натянуть на задницу майку, поняв, что моя пятая точка бесстыже выглядывает из-под короткой майки. Пока я скакала, судорожно надевала нижнее бельё, Федос спокойно встал, подошёл ко мне, уставился сверху вниз.

— Куда снова побежала? — поинтересовался он, придержав меня за руку, когда я едва не распласталась из-за собственной спешки и хаотичных, расфокусированных движений.

— Бабушка. Там, — объяснила я, подтягивая резинку трусов.

Зачем-то, видимо для надёжности, я подпрыгнула, как в детском саду, когда натягивала противные, вечно тянущиеся у ступней колготки.

— Понял, — снисходительно ответил Федос, поправил мои многострадальные трусы, чем ввёл меня в ступор. — Топай в ванную, потом я, — отдал он приказ, показывая на собственный половой орган на котором ещё держался презерватив.

Не такой и опавший орган, между прочим. Который до этого, между тем же прочим, находился во мне. Федосовский член во мне, да. О, господи…

В ванную я, конечно, пошла, вернее побежала. Включила воду, уставилась на собственное отражение в небольшом зеркале над раковиной. Волосы взлохмаченные, торчат, как пучки сена из вороньего гнезда. Щёки румяные, куда только пропала моя вопиющая бледность. Зацелованные губы.

Главное — глаза. В первый момент я даже испугалась. Отступила на полшажка, потом приблизилась обратно. Всегда светло голубая, почти прозрачная, совершенно невзрачная радужка, горела, сверкала, как новогодняя иллюминация.

Интересно… вот как, оказывается, выглядит женщина после хорошего, качественного секса. А если заниматься им всю ночь и помнить об этом на утро? Фантастика. Ооо… от неожиданности я приоткрыла рот, и тут же его захлопнула.

Размечталась коза о капусте. Неизвестно, что нашло на Федоса, в любом случае нужно воспринимать происходящее, как прилив: как набежала волна, так и схлынет.

Из ванной комнаты выбиралась почему-то на цыпочках. Зашла в комнату, уставилась на Федоса, он успел одеться. С видимым интересом он изучал содержимое книжных полок, которые висели вдоль стен и были завалены всякой всячиной. От книг, позабытых за ненадобностью музыкальных дисков, сувениров всех мастей, до рамок с моими акварелями с видами Петербурга, особенно часто там встречался родной микрорайон, излюбленный Поцелуев мост через который я трижды в неделю бегала в художественную школу на Крюковом канале. Были там и изображения нового музея Флота, Новой Голландии — старой, ещё не отреставрированной её части, и кони у Манежа Конногвардейского бульвара и даже кот, который обитал в одном из проходных дворов. Когда-то я всерьёз считала себя художником.

Странно смотрелся Федос в моей комнате, пожалуй, чужеродно. Словно это не он был в комнате, а комната вокруг него. Маленькое помещение вокруг статного человека. Вспомнилась его квартира, вернее то, что я успела увидеть. Комнатушка, в которой мы сейчас находились, была не больше ящика для рассады, в которой жил Чиполино по сравнению с хоромами Федоса.

Диван-кровать вдоль стены, трёхстворчатый шкаф, комод, над ним зеркало, рабочий стол, полки. Распластанные вдоль стен папки — наследство художественного образования. Распиханные по всем доступным углам и щелям рисунки, тубусы, прижатый стулом мольберт. Главное — общая атмосфера неустроенности, словно я здесь не жила, а лишь гостила.

Раньше я не чувствовала подобного. Жила и жила. Время от времени убиралась. С переменным успехом старалась не завалить пространство вещами: юбками, платьями, нижним бельём. Вспоминала, что для них существует шкаф.

— Пришла, — сказал Федос, когда обернулся.

Скользнул по мне нечитаемым взглядом. Молчаливо обогнул, не задевая, вышел из комнаты.

Я шлёпнулась на диван, зачем-то натянула на колени полы махрового халата, который мне подарила мама на шестнадцатилетние. Замерла, подспудно ожидая, как хлопнет входная дверь за нежданным гостем. Сейчас? Прямо сейчас?.. Вот сейчас точно.

— Чего печалишься? — вместо щелчка замка услышала я.

Федос материализовался будто ниоткуда. От неожиданности я вздрогнула. Оказывается, на какое-то время я провалилась в астрал, небытие — привычка, а может защитная реакция психики, когда ожидаешь неприятное, при этом неизбежное событие.

Способность, которую я приобрела в детстве — так время до обязательного вердикта бабушки или мамы, что я в очередной раз сотворила что-то отвратительное, начиная с собственного рождения, заканчивая порванными колготками или тройкой по математике, пролетало незаметно.

— Ты не ушёл? — не то спросила, не то икнула я. Уж очень звук получился странным.

— Ты меня выгоняешь, что ли? — уставился на меня Федос, нахмурив тёмные брови.

— Не-е-е-ет, — протянула я. — Не выгоняю.

— Вот и отлично, пойдём бабушку твою встречать. Это же она звонила?

— Она, — кивнула я.

— Тогда пойдём.

Видеть Федоса второй раз за день, да ещё в собственном пространстве, среди привычных многоэтажек, газонов с примятой травой, крохотных бистро, пивных баров, торгующих дешевым пивом, было ещё более странно, чем всё, что происходило этой ночью, утром и позже, уже в моей комнате.

Глава 5

Я внимательно огляделась по сторонам. Сверкающие поверхности везде, от пола до потолка. Глянцевая стойка администратора, такие же столы менеджеров по продажам. Главное же — натёртые до зеркального блеска бока новеньких автомобилей.

Мы приехали в один из салонов по продаже машин «Гранд», который принадлежал Федосу. Меня не спрашивали, просто привезли, впрочем, я не возражала. Всё, что угодно лучше, чем торчать в четырёх стенах в компании вечно недовольной бабушки.

Вообще-то, бабушку я искренне любила. Просто старалась реже попадаться ей на глазах. В условиях тесной двухкомнатной квартиры, которая нам досталась за две небольшие комнаты в коммунальной квартире, особенно не спрячешься.

Нашу большую коммуналку Федос задумал расселить сразу после того, как вернулся из армии. Поначалу всем это показалось неосуществимой фантазией. Квартира — огромная, проживающих много, прописанных и того больше. Предоставить каждому жильё, желательно отдельное, пусть и на окраинах города или в пригороде — анриал. Откуда у мальчишки из рабочей семьи, который с трудом окончил колледж по специальности «автомеханик», возьмутся деньги?

Взрослые говорили, что Федос изменился. У него появились дорогие вещи. Не купленные в дисконте, не китайская не подделка, сшитая мастерами в соседних подвалах, а самые настоящие, фирменные, а то и брендовые. Правда, я ничего такого не замечала. Как ходил Федос в тренировочных штанах и кроссовках, так и продолжил ходить. Вот сверкающие часы у него на запястье заметила — огромные, хоть грецкие орехи коли.

К тому же, мы жили хоть и в центральной части Санкт-Петербурга, престижным это место нельзя было назвать. Проходные дворы-колодцы, перемежающиеся с крохотными скверами. Дома, стоящие под разными углами, облупившиеся фасады не лицевой части, иногда и той, что выходила на проезжую часть. Окна, часто упирающиеся в соседние окна или в стену. Руку протяни — достанешь.

Невский проспект, Исаакиевский собор, Спас на крови — до всех достопримечательности было рукой подать, но непосредственно в нашей части города находились лишь несколько доходных домов, вызывающих интерес архитекторов и историков, да живописные Питерские крыши, по которым ушлые ребята проводили экскурсии.

В ту пору я почти не встречала Федоса. Ему было около двадцати лет, он стал взрослым, важным. В моих глазах он ничем не отличался от любого другого парня, живущего своей зрелой жизнью, непонятными и неинтересными мне заботами.

Конечно, он всё равно оставался тем самым, обожаемым Федосом. Я радовалась, когда случайно пересекалась с ним на коммунальной кухне или во дворе. Была счастлива перекинуться парой слов. Спрашивала про его дела, он что-то отвечал о машинах, которые начал гонять из Европы, про страны, в которых побывал. В основном, правда, рассказывал про таможни, а не исторические достопримечательности, но мне всё было интересно. В ответ он дежурно интересовался моими оценками, велел учиться и вести себя хорошо. Однако в дни, когда я Федоса не встречала — совсем не скучала.

Федос — он был как новый год, который приходил вопреки числам на календаре. Вспыхивал яркой иллюминацией взрослой жизни и исчезал на несколько месяцев. Я же оставалась в своём, подростковом мирке. Среди героев Марвел и ДС, новых серий Гарри Поттера, в заботах об оценках за триместры и год, о занятиях в художественной школе и обязательных планерах по весне.

Если бы меня в те месяцы спросили, хочу ли я уезжать из центра города, из квартиры, к которой привыкла, от приятелей, не только из гимназии, художественной школы, но и дворовых, дружбу с которыми не поощряла мама, я бы ответила твёрдое «нет». Меня бы, конечно, никто не послушал, но я бы сказала.

Спустя время, пожив в отдельной квартире, где все полки в ванной комнате принадлежат тебе, не нужно делить верёвки для белья, а на унитаз садятся только члены твоей семьи, я полностью согласилась с решением мамы и бабушки. Тогда же я была просто в бешенстве.

Помимо самого факта отрыва от привычной среды, мне предстояло ежедневно ездить в гимназию сначала на электричке, потом на метро, а после идти пешком, мимо дома, в котором я выросла и где осталась наша с мамой комната.

Не могло идти речи о том, чтобы поменять хорошую языковую гимназию на «дворовую» школу новостройки, где учились все, кто рядом прописан. Мама была категорически против, впрочем, я тоже. Кому в средней школе хочется оказаться в числе «новеньких», на которых с исследовательским интересом смотрит уже сплочённый коллектив подростков? Уж точно не девочке с невзрачной внешностью и весьма средних талантов. Обожаемую художественную школу я тем более не собиралась бросать, даже на минуту не задумывалась об этом.

Стараниями Федоса, мамы и бабушки я потеряла минимум два с половиной часа в день, которые уходили на дорогу. Была вынуждена в перерывах между гимназией и художественной школой либо бесцельно бродить по городу, либо отсиживаться в библиотеках. На уютные кафе у меня денег не было. Хватало на приличный обед в школьной столовой и лёгкий перекус после художки. Как не злиться?

Так или иначе, благодаря изворотливости Федоса, соседи разъехались кто куда. Знаменитый алкаш получил комнату в малонаселённой коммуналке и небольшую сумму денег, которую пропил в первые месяцы. Марго отыскала себе крохотную квартирку тут же, в центре. Были те, кто просто брал деньги, уезжал из города или покупал дачу к уже имеющемуся на стороне жилью. Нам же досталась двухкомнатная квартира в приличном микрорайоне ближайшего пригорода. Не так и плохо, если трезво посмотреть на ситуацию.

Почти до шестнадцати лет мы продолжали жить с мамой в одной комнате, потом она вышла замуж, съехала от нас с бабушкой, и у меня появилась отдельная комната и возможность спать на «взрослом» диване. До этого момента в моём распоряжении было раскладное кресло. В комнате по сей день находились некоторые мамины вещи, стояла мебель, которая перекочевала с нами из коммуналки, кроме полок вдоль стены, но всё-таки это было моё личное пространство, которое никто не нарушал. Ну, кроме бабушки, естественно.

Глава 6

Секс на столе мы так и не попробовали, вернее, не попробовала я. У Федоса опыт имелся, о чём он не стесняясь, рассказал. Чего, вернее, кого ему было стесняться? Уж точно не бывшую соседку, которая всю его юность была в курсе любых, самых сокровенных тайн.

Вот, например, кто в целом мире мог знать, что в седьмом классе ему нравилась старшеклассница с романтичным именем Ассоль, которая его в упор не замечала? Федос тогда страдал целую четверть — третью, самую длинную. А я — знала.

Ведала и про то, что Федос с приятелями однажды обнесли ларёк в торговом павильоне недалеко от нашего дома. Забрали, вернее, украли, только сигареты и алкоголь. Утром, когда протрезвели, почти всё вернули, стыдно стало. Оказалось, что в ларьке тогда работала женщина, у которой ребёнок был инвалидом детства, ущерб от кражи заставили бы выплачивать именно её, хозяин не заморачивался со страховкой товара и даже с сигнализаций.

Про Маринку в девятом классе знала. Про курение в парадной, про первый сексуальный опыт и первые «легальные» заработки знала — работа на автомойке. Про «нелегальные» и не всегда законные, кстати, тоже. Потом-то он вырос, отдалился, вернее, мы оба отдались друг от друга — просто время такое пришло. Но все события детства Федоса проходили на моих глазах, а некоторые — при непосредственном участии.

Это не считая того, что Федос совершенно не умел стесняться, скорей всего, он и слова такого не слышал: «стеснение».

Я же, когда дело совершенно внезапно для меня едва не обернулось сексом в рабочем кабинете Федоса, прямо на его столе из натурального дерева, которое приятно холодило бёдра и ягодицы, вошла в состояние ступора.

Против я не была. В мой тщедушный организм словно вселилась нимфоманка в период обострения. Я хотела Федоса на столе и под столом тоже, но сказать однозначное «да» не могла. Неожиданно выяснилось, что в глубине души я знатная пуританка, которая совершенно не готова делать это, зная, что за дверью сидит рыбка-попугай и молотит пальцами с ярким маникюром по клавиатуре.

— Ладно, — благодушно махнул рукой Федос. — В следующий раз.

— В следующий, — кивнула я.

Уточнять, когда именно Федос планировал этот мифический раз я на всякий случай не стала. В этом столетии или уже в следующем? На этот век я не надеялась, а в следующем меня вряд ли воодушевит подобная идея.

— Слушай, чем займёмся? — спросил меня Федос, отодвигая с центра стола на край.

В центр вернулся ноутбук, взгляд Федоса при этом переместился с моих губ, которые пылали от быстрого, жадного поцелуя.

— Ты работаешь, — ответила я очевидное.

Несколько минут назад Федос внимательно смотрел в монитор, хмурился, иногда перебирал стопку листов на столе, после снова смотрел на ноутбук или отстукивал ручкой ритм известной кричалки фанатов «Зенита». Не стать фанатом футбольного клуба под сине-бело-голубым флагом получилось только у меня из всей нашей компании выросшей среди дворов-колодцев, проходных дворов и подоконников парадных, выходящих на Питерские крыши.

— А, фигня, — кинул Федос, тут же нажал «завершить работу». — Чем займёмся? — повторил он свой вопрос. — Куда поедем?

— Не знаю, — неопределённо пожала я плечами.

Секундой раньше я честно намеревалась спрыгнуть со стола, но большая рука припечатала моё бедро, что почти пригвоздило меня к месту. Я уставилась на загорелую, крепкую ладонь с длинными пальцами, которая почти обхватила мою тонкую ногу. С эстетической точки зрения это смотрелось шикарно, хоть хватай карандаш и рисуй. Чувствовалось же ещё прекрасней. Если бы моя нога была кошкой, уверена, она бы мурлыкала на весь кабинет.

— А куда можно? — пробубнила я, потому что Федос молчал.

Он глазел на ту же самую картину, на которую уставилась я. Мы оба смотрели на загорелую ладонь на бледном бедре.

— Куда хочешь. Ресторан, театр, кино, скалодром, а хочешь — на море.

— Какое море? — для проформы уточнила я.

— Вернее, океан: Таиланд, Вьетнам, Мальдивы — там виза не нужна.

— Загранпаспорт нужен, — фыркнула я.

— Ну-у-у-у, — исчерпывающе протянул Федос. — Погоди, у тебя нет загранника? — выдал он таким тоном, словно узнал, что у меня хвост, нет, два хвоста, а не просто-напросто нет нужного мне документа.

— Нет, — равнодушно пожала я плечами.

За всю мою сознательную жизнь мне ни разу не пришло в голову сделать этот самый паспорт. Путешествовать я всегда хотела, ещё как. Особенно во времена, когда изучала историю искусств. Увидеть своими глазами синий цвет Рафаэля, Лондонскую национальную галерею, Дворец Барберини, Палаццо Питти, Ватиканскую пинакотеку, наконец. Только не всё, что хочется, возможно в жизни — эту истину я поняла, будучи совсем маленькой.

Мне хотелось дорогого фирменного пупса, которого можно было кормить из бутылочки специальной смесью, огромный домик для Барби и автомобиль для неё же. Я хотела карету для куклы Золушки, интерактивную кошку и костюм Снежной Королевы с короной, усыпанной «драгоценными» камнями. Только на все мои желания были необходимы деньги, финансы же мамы — единственной, кто зарабатывал в нашей семье — были ограничены, поэтому я очень быстро научилась контролировать свои желания. Выбирала из бесконечно списка подходящее желание и искренне, от всей души радовалась исполнению. К тому же, костюм Снежной Королевы, сшитый мамой, удостоился главного приза на утреннике в детском театре сказки.

«Было бы желание» — любила повторять моя бабушка, которая пребывала в уверенности, что моё высшее художественное образование должно открыть для меня все двери мира. Работодатели, в её воображении, выстраивались в очередь, чтобы заполучить столь ценного сотрудника, и только моя врождённая бестолковость, доставшаяся мне, естественно, от отца, не давала мне зарабатывать себе на отпуск на фешенебельных курортах, а ей — на отдых в лучших санаториях родных просторов.

Правда в претензиях бабушки была, как и была правда в том, что художественное образование и диплом по станковой живописи никому не были интересны. Я могла трудиться мерчендайзером или продавцом, но младшим помощником старшего директора Газпрома, как была уверена бабушка, меня бы не взяли. Жаль, что в отличие от неё, я не могла обвинить в этом гены родителя.

Глава 7

О своём намерении отправиться на юг нашей родины я сообщила бабушке по телефону.

— Куда-куда? — предварительно выразительно кашлянув пару раз, уточнила она.

— В Анапу, — повторила я.

— С кем? — переспросила она свой вопрос.

— С Федосом, — второй раз назвала я имя того, с кем отправляюсь в путешествие, да.

— Каким ещё Федосом?!

— Ну-у-у Фе-е-е-дей, — протянула я.

— Поняла, что с Федей, — резко перебила меня бабушка. — Только такой обормот, как этот твой Фе-е-едя, может откликаться на собачью кличку! А ты с ним на море собралась! На какие шиши, хотела бы я знать?!

Бабушка говорила громко. У неё был зычный, поставленный голос — результат щедрой природы и многолетнего посещения хора, а на эмоциях ей и телефон был не нужен, её возмущение можно было услышать без современных устройств. Бабуле, кажется, было достаточно открыть окно и выразить негодование вслух. Неудивительно, что Федос слышал наш диалог.

— Подумала, за какой такой надобностью ты понадобилась этому кобелю? — продолжала сыпать возмущением бабушка. — Для чего ты сдалась ему? Накой?! — задала она вопрос, на который я бы тоже хотела знать ответ, но озвучивать его не спешила.

Спросила бы со всей рабоче-крестьянской простотой, Федос задумался бы и понял, что я ему совсем не нужна. Эта мысль рано или поздно посетила бы его и без моей помощи, форсировать события мне совершенно не хотелось.

— В подоле не принеси, — второй раз за день повторила бабушка волшебное заклинание контрацепции. Гарри Поттер со знаменитым «экспеллиармус» отдыхал рядом с подолом, в котором нельзя было приносить. — В папку родимого пошла, тот тоже дальше собственного носа не видел и видеть не хотел. Бестолочь! — добавила она и тут же отключилась.

Я уставилась в лобовое стекло, потом покосилась на Федоса, тот с невозмутимым лицом смотрел перед собой и рулил, будто не слышал мою бабушку. Впрочем, чего он только не слышал от неё, и жив остался, даже вырос большим и сильным.

Через несколько минут мы припарковались у торгового центра. На секунду у меня мелькнула мысль, что в Анапу мы уже не едем. То ли Федос уже прозрел и понял, что я ему совершенно не нужна, то ли вспомнил, что не выключил дома утюг, но поездка откладывается. Вряд ли бы я удивилась такому повороту событий, напротив, приняла, как должное.

— Вещи надо купить, — опроверг мои догадки спокойный голос Федоса.

Считается, что шоппинг должен поднимать женщине настроение. Новая вещь — неминуемая, а часто неописуемая радость. Со мной эта простая формула не работала никогда, если только речь шла не о товарах для рисования.

Обновки нужно было не только купить, потратив деньги, которые не сыпались на меня как из-под копыт золотой антилопы, но и найти подходящие по размеру, что с моим тщедушным телосложением и ростом почти невозможно было сделать. Да, маленьких размеров хватало, вот только большинство одежды шили на рост от ста семидесяти сантиметров и выше. Найти что-то подходящее на мои сто шестьдесят в прыжке с разбега неизменно превращалось в квест. Почти любая вещь масмаркета смотрелась на мне, как седло на корове.

С Федосом же, на удивление, всё прошло быстро и без лишней нервотрёпки. Платил, конечно, он, потому что у меня финансов на новый летний гардероб не было. Я вообще редко заморачивалась именно летними вещами — лето в Питере короткое, как правило, приходится на рабочую неделю. Новую вещь можно и не успеть надеть, покрасоваться, а деньги будут потрачены. Пару-другую новых джинсов я считала покупкой намного более важной, чем два-три купальника.

Самое удивительное, что я не чувствовала неловкость от того, что Федос прикладывал карточку к терминалам. Наверняка это не характеризует меня с лучшей стороны как человека и женщину.

Только знаете, чуть больше суток прошло с момента, как я проснулась в постели с тем, с кем не могла и представить оказаться там. Потом занималась сексом на собственном девственном диване, а в завершение согласилась ехать в Анапу с малознакомым мужчиной, пусть он и тысячу раз Федос. Поздновато притворяться благородной леди, не находите?

Не знаю, чего именно я ожидала от трассы «Нева» от Санкт-Петербурга до Москвы, когда перед капотом автомобиля поднялся шлагбаум поста оплаты. Почему подалась вперёд и впилась взглядом в широкую гладь асфальта в ожидании какого-нибудь чуда чудного. Что хотела увидеть?

Лишь заметила периферическим зрением восхищение во взгляде Федоса. Анализировать своё поведение и светло-карие глаза, которые с интересом наблюдали за мной, было некогда — я ждала чего-то…

За всю свою жизнь я лишь несколько раз путешествовала по стране. Иногда к родственникам, которые каждый раз хватались за сердце и пытались из меня «сделать человека» — кого-то, столь же статного, с загорелой кожей, упитанного, как они сами. В крайнем случае, напичкать витаминами, чтобы хватило до конца учебного года.

Иногда на организованную экскурсию с классом, с группой академии по историческим и культурным местам. И всегда на поезде, самолёте или автобусе. В путешествие на машине я ехала впервые, и имела полное право ожидать чудес. Парочку-другую учёных котов, русалок, водяных или домовых.

Но трасса оказалась трассой. Вилась бесконечно серой лентой с разделительной белой полосой-отбойником посередине и иногда по краям. По бокам возвышался лес, порой мелькали луга, опоры ЛЭП, иногда — прилегающие дороги, но в целом, единственное, что было на трассе — это сама трасса. Просто и без затей.

МКАД остался позади через шесть-семь часов. Я даже успела поглазеть на Москву с огромным торговым центром вдоль дороги и небоскрёбами, глядя на которые я почувствовала себя провинциальной девочкой, впервые увидевшей трамвай.

Мы останавливались на заправках, помимо основной цели остановки — заправить машину бензином, — покупали чипсы, орешки, лимонад, хот-доги, гамбургеры, иногда горячие обеды. Федос не отказывал себе в двух-трёх порциях, ворчал, что такими крохами кота не накормить, а он здоровый мужчина.

Глава 8

На следующий день мы проспали всё утро. Проснулись далеко за полдень. Лениво валялись, как праздные сибариты, иногда бродили по номеру, жевали завтрак, доставленный в номер, и так же неспешно занимались сексом.

Федос удивил меня тем, что может наслаждаться, прямо-таки смаковать близость, растягивать удовольствие бесконечно долго, как жевательный мармелад, раскатывая по нёбу сладость. Впрочем, он так и говорил:

— Конфета сладкая моя.

Я была счастлива быть и конфетой, и сладкой, и его. В то утро многое казалось покрытым дымкой таинственности, романтики, чем-то невероятным, с привкусом Серебряного века и почему-то белых ночей, несмотря на то, что ночи на юге — непроглядно тёмные и звёздные.

— Кушать хочешь? Я б покушал, — обратился ко мне Федос, сметая одним словом весь придуманный мною антураж модернизма.

— Не говорят «кушать» обращаясь к взрослому человеку, тем более в первом лице, — моментально отреагировала я.

Вот спрашивается, зачем эти сакральные знания вбивались мне едва ли не с начальной школы, если в итоге у меня не всегда хватало денег на полноценный бизнес-ланч в рядовой забегаловке, и я тряслась на общественном транспорте, чтобы поесть бабушкиных вареников или борща?

— Да? — Федос ничуть не обиделся, почесал здоровенной пятернёй макушку и выдал: — Слушай, жрать охота, пошли? Шашлыки там, хинкали, пеленгас какой-нибудь.

— Пошли, — сразу согласилась я.

«Жрать» и Федос подходили друг другу сильнее, чем плебейское «кушать». Вот опять, для чего мне в лексиконе слово «плебей»? Оставалось вспомнить «поклажу» или «карне». Скажу больше, мне самой «жрать» подходило намного больше.

Мы вышли на улицу, вдохнули полной грудью запах моря и… шашлыка. Если ароматы водорослей, озона и горячего песка едва ощущались, то запах дыма и жареного мяса щедро разливался по улицам, вызывая обильное слюноотделение.

Долго страдать не пришлось, мы завернули практически в первый попавшийся ресторан, интерьеры которого внушили доверие Федосу — высокие кувшины с узким горлом, чеканка на подносах в высоких окнах-витринах, распахнутых настежь, одержали победу над невесомым средиземноморским интерьером, — и наелись там почти до колик в животе.

Всё разнообразие калорийных блюд, начиная с хинкали и хачапури, для которого не пожалели сыра, и до тех самых ароматных шашлыков, оказалось за нашим столом, от которого я впоследствии отходила, едва держась на ногах. Федос же довольно погладил себя по животу и уверенно заявил, что до ужина, пожалуй, хватит. Я решила не уточнять — до ужина какого именно дня. Время подходило к пяти часам.

Потом мы бесцельно таскались по улицам. Я в восхищении смотрела по сторонам, пища от восторга рядом с каждой пицундской сосной. Пушистая, густая, с длинным, не острыми иголками. Красавица!

Пришли на пляж, где уселись на два шезлонга, но в итоге оказались на одном. Сидеть в одиночестве не так интересно, как с Федосом, пусть он и сыпал анекдотами на грани приличия. В конце концов, это был Федос — я не ожидала от него великосветских манер, более того, впала бы в ступор от подобного зрелища.

Федос был Федосом, с ним даже Крис Хемсворд не мог конкурировать. Да что там, сам Тор не смог бы заставить меня так отчаянно ржать — смехом звуки, исходившее от моего тщедушного тела, назвать было невозможно, — и поедать на пляже варёных раков, запивая ставшим тёплым пивом.

Видела бы меня в этот момент мама! Уверена, я бы покраснела с головы до ног и облилась холодным потом от осознания, насколько разочаровала её. Вот только… всё равно продолжила бы пить пиво, есть раков и смеяться над фривольными шутками Федоса.

На пляже мы оставались до заката, полюбовались на оранжевый огромный шар, опускающийся за линию горизонта. Наблюдали, как последние лучи уходящего дня скользили по глади моря, окрашивая его в сине-пурпурный цвет.

Потом гуляли по освещённой фонарями набережной, по центральной улице, естественно, зашли на ужин. Федос снова поглощал мясо в промышленных масштабах, что не помешало ему заказать порцию пеленгаса на гриле с овощами, как у меня в тарелке. А ближе к полночи — снова взять три порции барабульки и лопать, глядя на чернющее море там, за белой, светящейся в электрическом свете балюстрадой и придумывать небылицы про боевых афалинов.

Утром я проснулась больная. Вернее сказать, я не проснулась, я вывалилась из вязкого, как гудрон, сна, пытаясь одновременно с этим открыть глаза. Болело всё, абсолютно всё, даже пальцы на ногах. Кожу же на плечах, груди, животе и бёдрах жгло, щипало и одновременно скручивало папиросной бумагой.

Медленно сползла с кровати. Это было не так-то просто сделать — простыня, которая ещё ночью была мягкой, шелковистой на ощупь, в одночасье превратилась в наждачную бумагу. Зашла в ванную комнату, включила свет, зажмурилась, будто мне в глаза сыпанули песка. Наконец, сумела посмотреть в зеркало…

Что ж, на меня смотрела проститутка с картины Пикассо «Авиньонские девицы», та самая, с правого нижнего угла, которая навеяна образом африканских масок. Вслед за великим Матиссом я была вынуждена признать, что именно «Авиньонские девицы» — ключ к дальнейшему развитию живописи, а именно — к кубизму.

Другими словами, на меня смотрело жуткое, красное нечто, с перекошенным, опухшим лицом. Для достоверности изображения я даже прикрыла один глаз с отёкшим веком.

— Японское коромысло! — услышала я за своей спиной.

От неожиданности шлёпнулась на край ванны, едва не свалилась. При рождении не только таланты и красота обошли меня стороной, грация тоже. Ещё и ощущения от холодной поверхности к ногам были сравнимы с соприкосновением с серной кислотой. Опыта у меня не было, но именно такое сравнение пришло мне в первое мгновение.

— А-а-ай! — запищала я от щиплющей боли, отталкивая руку Федоса, которой он ловко и споро перехватил моё падающее тело.

— Едрён батон… — задумчиво проговорил Федос.

Поставил меня на ноги, внимательно посмотрел на лицо, да-да, той самой Авиньонской девицы, которая навеяна африканским периодом в творчестве великого мастера. Осторожно, невесомо прикоснулся к оголённым плечам, нахмурился и сделал совершенно странное — поцеловал меня в лоб.

Глава 9

В Анапе мы пробыли почти две недели, которые пролетели как один мгновение. Я могла с уверенностью сказать, что эти дни претендовали на звание « самого незабываемого отдыха» за все двадцать шесть лет жизни.

Не потому что я могла себе позволить практически всё, что только приходило в голову — сама бы я не смогла расплатиться и за завтрак в нашем отеле, — а потом что с Федосом было просто всё.

Просто сказать, что хочется всё утро проваляться в постели, не шевелясь и даже не отрываясь на мемчики в социальных сетях. Смотреть в потолок, приоткрытое окно, в которое видно кусок бесконечного неба, встречающегося на линии горизонта с морем.

Просто отправиться в аквапарк и визжать там от восторга, как дошколёнок. Нестись с самой экстремальной горки, понимая всем существом, что Федос рядом, он не позволит, чтобы со мной что-то произошло. Комару не разрешит потревожить моё благополучие!

Просто восхищаться представлением в дельфинарии. А после фотографироваться с афалинами, которые оказались не боевыми, напротив, добродушно косились на людей и задорно улыбались.

Просто среди ночи отправиться за жареной барабулькой и остаться встречать рассвет. Разве может быть что-то лучше, чем сидеть на лавочке, поглощать мелкую морскую рыбёшку, пожаренную в кляре, и смотреть, как мир освещают лучи яркого, оранжевого солнца, обещая жаркий день.

Отправиться на морскую рыбалку тоже проще простого, как и проваляться в каюте половину этой рыбалки — оказалось, у меня морская болезнь. Мне даже не объяснили, что в кинетозе — так в умных книжках называют мою болячку, — я виновата сама. Родилась бы в мамину родню, от такой ерунды не страдала бы. Маму никогда и не от чего не укачивало, за всю жизнь она болела всего пару раз. Ветрянкой в детстве и банальным ОРВИ, когда переехала в Питер.

Естественно, я не пропала из жизни своих родных на целых две недели. Ежедневно я созванивалась с бабушкой. Вернее, звонила всегда она, не дожидаясь, когда я наберу знакомый номер.

— От тебя дождёшься, — ворчала бабушка. — Всё в отца пошла, тот тоже умчался, и ни слуху, ни духу.

— Чтоб тебе не платить за связь, бестолочь ты, непутёвая. Бросит тебя обормот твой, и позвонить не сможешь! — продолжала она.

— Я тебе денег на телефон положила, смотри, всё на интернет свой не спусти! — добавляла в приказном порядке. — И на карточку ещё. Ты её подальше спрячь от афериста этого, а то останешься одна куковать на вокзале. Поняла меня?

— Поняла, — соглашалась я, понуро кивая головой.

— Думаешь, одна такая нарядная у кавалера своего? — продолжала бабушка. — Поди, в каждом углу у него по юбке. Одна надоедает, другую привечает, на третью глазом косит.

Это я отлично понимала. Не могло у такого, как Федос, не быть одной, второй, третьей и сто пятой. И та, на которую глазом косит, тоже наверняка где-то была, и те, которых примечает и привечает, где-то существовали. Но в то, что он может бросить меня на вокзале, как надоевшего щенка, не верила и на секунду.

Федос — это Федос. Стена, сила, точка опоры, благодаря которой я, как Архимед, могла перевернуть Землю. За спиной Федоса, конечно, и с его помощью.

Иногда у меня проскакивали подлые, приносящие зудящую боль под ложечкой, мысли, как было бы хорошо стать для Федоса единственной, неповторимой, самой-самой прекрасной.

Приходилось быстро себя одёргивать. Некоторые вещи невозможны, потому что невозможны. Мало кто переживает от того, что не полетел в космос или не опустился на дно океана, а с Федосом я словно побывала в космическом корабле и батискафе. В открытый космос не выходила, по дну со скатами не плавала, но приблизилась настолько близко, насколько мечтать не собиралась.

Ещё звонила мама. Оказалось, бабушка не говорила, куда я уехала и с кем, а сама я звонить и рассказывать не стала. Мы не созванивались ежедневно, так что причин докладывать о своём путешествии я не видела — уж маму-то разочаровать я всегда успею. Пожалуй, это единственное, в чём я достигла успехов.

Она заехала в гости к бабушке, хотела повидаться с дочерью, а ей сюрприз — коромыслом по лбу: Илва укатила на юг с бывшим соседом, оболтусом Федей!

— И как это понимать? — вместо «здравствуй» в шесть утра выдал мне мамин голос.

Мы с Федосом как раз растянулись на кровати после секс марафона. До этого мы встретили рассвет на набережной, поедая жареную барабульку. По приходу в номер занялись безудержным, отвязным сексом, после которого я не то что двигаться, говорить могла с трудом. Всё-таки язык в этом процессе принимал самое активное, живое участие.

— Что? — пискнула я, покосившись на Федоса.

Он лежал, раскинув ноги, одну руку откинул в сторону, другой обнимал меня, блаженно закрыв глаза и размеренно дыша.

— Правду бабушка сказала? Ты умчалась в Адлер с этим прощелыгой?

— В Анапу, — поправила я.

— Это всё решает, — съязвила мама. — Каким ты местом думала, дорогая моя? Впрочем, понятно, каким именно. Илва, очнись! Он же весь в своего отца, — зашипела мама. — Один в один. Я тебя понимаю, очень хорошо понимаю, поверь мне, и потому говорю: бросай его, пока не поздно. Бросай! Ничего хорошего не получится. Помяни моё слово. От осины не родятся апельсины. Вот и от Толи уродился… Фёдор.

— Ма-а-ам, — заныла я.

— С тобой бесполезно сейчас разговаривать, — вздохнула мама. — Завтра позвоню.

И звонила каждый день, рассказывала в красках моё незавидное будущее: разбитое сердце, душу и жизнь. И всё по вине обормота, прощелыги и неудавшегося апельсина — сына осины, того самого дяди Толи. «Ты вспомни, какой он. Вспомни, вспомни!»

Время от времени я вспоминала дядю Толю, но ничего плохого не приходило в голову. Отец Федоса иногда появлялся на коммунальной кухне, всегда в неизменных тельняшке или майке аналогичной расцветки, в тренировочных штанах, гоняя по губам незажжённую сигарету. Начинал готовить. Почти всегда макароны по-флотски, иногда рис по-флотски или гречку, естественно, тоже по-флотски. Иногда варил суп из пакетов, добавляя туда картофель и тонкую вермишель. Пахло ошеломительно!