Поцелуй с невидимкой

1. Мы скучаем

Страницы пахли сыростью. И обложки. И мой матрас, на котором я лежу, когда читаю — тоже. Да и сама я, наверное, вся уже сыростью пропахла, что и неудивительно: безвылазно сижу на этой отвратительной даче уже две недели, а предки, кажется, ещё и не начали скучать по городу. Кстати, забавное слово — "дача". Звучит так, как будто это какое-то шикарное место, куда ездят отдыхать, а на самом деле — клочок земли (пятнадцать шагов вдоль и двадцать поперёк) с малюсеньким фанерным домиком без туалета. И ездят сюда, разумеется, чтобы работать. Ну, в смысле мои родители. А я езжу в сад, чтоб скучать. С самого рождения. Каждый год. На всё лето. Потому что кто меня особенно спрашивать-то будет?

Час назад меня пытались заставить полоть морковку, поэтому пришлось срочно вспомнить о книжке из школьной программы на лето и смыться на чердак в своё "гнездо". Здесь хорошо. Чердак это, пожалуй, самое сносное место на даче: тебе всех видно и всех слышно, а вот тебя — никому или почти никому. В самый раз если достали и хочется побыть одной. Темновато тут, конечно, даже с лампочкой... Зато ведь и не жарко. Да и во время дождя сидеть на чердаке — самое то: слушать, как капли по крыше барабанят, на матрасике полёживать, книжечкой какой-нибудь наслаждаться... Но это всё ерунда. Главное сокровище чердака — старые журналы! Здесь их штук двести, не меньше: "Огонёк", "Вокруг света", "Наука и жизнь", "Новый мир"... Всем по двадцать-тридцать лет — с ума сойти! Если честно, я не особенно понимаю, что там написано; да и сильно-то не вчитываюсь. Просто нравится иногда полистать эти древности, картинки, фотографии порассматривать, ну может, проглядеть статью-другую, если есть что покороче...

Впрочем, на этот раз на меня навалилась такая скукотища, что даже журналы не помогали. Клубнику за сегодняшний день я успела проверить уже два раза: гнусные ягоды решительно отказывались краснеть. От чтения классики жутко хотелось спать. На болоте с утра я уже побывала: делать там в одиночку было нечего. Все более-менее нормальные ребята как назло уехали в город. А главное, не было Вальки, моей лучшей подруги. Тусим мы с ней с самого рождения, наверно. Но только в летний период, когда в саду. Живём-то ведь в разных концах города. А здесь — соседки. Валька старше на год, больше в жизни разбирается, поэтому с ней классно. Маленькая, кругленькая, крепенькая, с короткой стрижкой — иногда она напоминает мне грибок на ножках, этакий боровичок. Другая девчонка, наверное, вся бы извелась с такой внешностью — а моей Вальке хоть бы хны! Даже не представляю, что она могла бы выглядеть по-другому. И всякие развлечения придумывать — это она тоже мастер. Хотя, конечно, иногда и с Валькой бывает скучно. Но скучать вдвоём это как-то всё-таки веселее.

Согнувшись в три погибели, постаравшись ни стукнуться головой о балку, ни ступить ногой в открытый люк, перешагнув через какую-то выложенную для просушки траву и отмахнувшись от болтавшихся перед носом банных веников, я пробралась на другой конец чердака и открыла шпингалет, державший старую, рассохшуюся деревянную дверь. В тысяча девятьсот мохнатом году мои предки, выбирая модель садовой избушки, остановились на той, что с балконом. А вот сделать перильца для торчащего из-под крыши прямоугольного языка так и не удосужились. Выходить на такой "балкон", разумеется, опасно, поэтому мне не особо разрешено. Хотя я, конечно, всё равно выхожу: лучшего, чем этот язык, места для обозрения своего и соседних участков пока еще не изобрели.

На первый толчок балконная дверь не отреагировала, после второго отвратительно заскрипела, третьему поддалась. Покрытая жестью поверхность языка, конечно, раскалена, поэтому, прежде, чем ступать на неё, следует надеть тапки. Держаться здесь можно за крышу, куски выступающей кровли. И вот — замечательно! — все сады как на ладони.

Бетонная площадка вокруг колодца с жёлтой водой; две стеклянные теплицы; скучно-ровные, словно линейки в тетради по русскому, грядки, разгороженные полосками рубероида; кубический, выкрашенный зелёной краской, бак для нагрева воды. По периметру вокруг всего этого хозяйства — ягодные кусты. Мама, присев, ковыряется в грядке. Терпеть не могу такую работу: мало того, что скучно, так еще то сядешь на что-нибудь мокрое, то муравьишка противный за попу укусит... Так, папа, в теплице. Обрывает лишние ветки у помидоров. Этим я тоже не охотница заниматься: руки тут же зеленеют и не отмываются.

Если смотреть прямо, то дальше, за межой, участок Ёлкиных — здоровенной толстой тётки и мелкого, хиленького мужичка. Сейчас их не видно, видимо, сидят в домике, прячутся от жары. Вечером они, наверно, ненадолго выйдут, чтобы побродить среди бурьяна, поругаться и выгулять своего ненаглядного кота Ваську.

Ещё дальше, за Ёлкиными, участок каких-то странных людей, с которыми я не знакома. С утра до вечера (с незначительными перерывами) оттуда слышится писклявый старушачий голос: "Кири-и-ил! Кири-и-и-и-и-ил!". Уж не знаю, что это за Кирилл такой, но, по-видимому, весь сад его ненавидит.

За Кириллом, у самых ворот домик сторожа. Возле домика будка с Шариком. Он охраняет весь сад, и весь сад носит ему объедки. Ну, или если после стола остаётся что-нибудь невкусное, испорченное. Однажды, когда в город завезли партию пахнущих не пойми чем американских окорочков, у Шарика было несварение желудка, и сторож бегал за четыре километра, до ближайшей станции, чтобы вызвать ему звериную "Скорую помощь".

Что же, посмотрим теперь налево. Прямо за нашим участком проходит широкая дорога. Можно даже сказать, площадь. Здесь грузовики вечно сваливают всякое хозяйство, купленное садоводами: то песок, то щебёнку, то дрова, то всякие стройматериалы. В прошлом году прямо под окнами нашей теплицы стояли три огромные кучи земли, и мы с Валькой перепрыгивали с одной на другую. В горе опилок, привезённой в позапрошлом году, закопали моего пластмассового пупса: так и не нашли, кстати. А самое интересное случилось три года назад: Ёлкины заказали тогда сто кило навоза, и Максим, который живёт наискосок от нас, как раз возле этой "площади"... Впрочем, это длинная история.

2. Три записки

— Интересно, как они отреагируют? — спрашивала я Валентину на другой день, закрывая пешеходную дверцу в больших садовых воротах, которые мы только что миновали. — Мне прямо не терпится узнать, а?

— Так мне тоже. — Валентина улыбнулась. — Вот скажи-ка, ты на месте Катьки что бы сделала?

— На месте Катьки? — я притворилась, что не понимаю, о чём речь. — На месте Катьки, то есть, если бы я была глупой, противной, всё время жующей и ржущей девчонкой... Наверно б повесилась!

— Я не про это!

— Да ну? А про что же?

— Надька, не прикидывайся дурочкой! Ну представь себе: находишь ты записку... Ну, любовную...

— От Макса?

— Предположим, что от Макса.

Я хихикнула. Какая это глупость, представлять такие вещи! Даже как-то, что ли, стыдно... перед собственной фантазией.

Ворота нашего сада скрылись из вида. Позади остался разрисованный Дэном участок забора. А вот мы прошли и то место, где однажды, в розовом детстве, я обнаружила самый-огромный-на-свете гриб-дождевик, который потом так замечательно взорвался. Слева от дороги потянулись картофельные поля: когда-то их присвоили в дополнение к основным участкам. Вот картошка, словно по линеечке рассаженная — это Тимофеевых; вот пышная и мощная, как джунгли — дяди Гоши; вот и наша — поскромнее; дальше Ёлкинская — эту еле видно в жутких дебрях сорняков. Вот Валькина, вернее, её бабушки — до сих пор не окучена... Странно, Валька говорила, что вчера... Может, я ослышалась? Впрочем, какая разница, стоит ли про это думать... Тем более, что сейчас мы проходим мимо моей любимой картошки — Степана Петровича. Хозяин кубического кувшина так боится за свой урожай, что воткнул в землю табличку с устрашающими надписями, которую поворачивает то одной, то другой стороной к дороге. Иногда, идя из сада или в сад, я загадываю желание и спрашиваю ответ у Петровичева пугала. Если там написано: "ЗА ВОРОВСТВО — ПУЛЯ!!!", тогда считаю, сбудется. Отрицательный ответ символизирует обличительная фраза, намалёванная с другой стороны доски: "Презренные воры! Обкрадываете больного старика!!!".

— И всё-таки, — не унималась подруга. — Что бы ты сделала, если бы получила такое признание?

— Что да что... — мне хотелось устроить какое-нибудь хулиганство с табличкой Петровича. Думать о "если" и глупых записках совсем никакого желания не было. — По обстоятельствам!

— Ну, например?

— Например, я пошлю его нафиг, — отрезала я.

— С тобой каши не сваришь...

— А мы не за кашей идём!

Шли мы с Валькой за дезиком. И не за просто каким-нибудь! Нужен был с запахом дыни, желательно "Фа". Для чего? А сейчас расскажу...

...С самого утра, уже радостно предвкушая грандиозные развлекательные последствия своего мероприятия, мы засели за составление любовных посланий. Предложение Валентины окончательно разделаться с её старой тетрадью по физике я отклонила: забоялась, что заметят, что записки написаны на одной бумаге с объявлением про мозги — вдруг кто-то догадался, что это мы его разместили! В результате решено было использовать полосатые странички только как черновик (в таком серьёзном деле не обойтись без черновика!), а для самих посланий взять лист импортной мелованной бумаги, случайно завалявшийся в пачке со старыми чертежами и страницу "Для заметок", вырванную из книги "Роль партийных органов в развитии верёвочной промышленности юга Нижнекамского района", обнаруженной среди древних журналов в моём логове.

— Если опасаешься, как бы не догадались, что у объявления и записок один автор, пиши ты, — сказала Валька. — Чтоб мой почерк не узнали.

Пожалуй, это была здравая мысль.

Несколько раз чуть не поругавшись и исчеркав черновик вдоль и поперёк, мы, наконец, сочинили два текста любовных посланий, которые мне предстояло перекатать на ценную историческую бумагу. Шедевр от имени Катьки был следующим:

"Максимушка! Лапусик, зайчик, котик, рыбик, пупсик! Сердце разрывается от того, что ты не рядом! Ах, ангел мой, ах, принц, свет мой ясный, касатик, соколик, неужели ты так и не заметил всех моих знаков внимания, не догадался, что сердечко моё девичье ради тебя только и бьётся? О приди ко мне, Максимушка, сахарный ты мой, медовый, пряничный, заключи меня в нежные объятия, назови своей невестою! Всё отдам за это, друг сердечный! Даже свой телефон Сони Эриксон новой модели с пятимегапиксельной камерой, кучей мелодий и видеоплейером!"

Второе послание вышло по-мужски кратким и решительным:"Катюха! Ты клёвая тёлка. Мутить со мной будешь?"

После таких писем, сами понимаете, подписей, тем более, обычных (типа "твоя Катя" или "с уважением, Максим") не может быть. Ведь в 13 лет нормальный человек не хочет, чтобы о его любви стало известно — даже если сам в ней признаётся. Послание, подписанное именем — топорная работа, очевидная подделка. Не то записка анонимная: она всегда оставляет богатые возможности для манёвров, продолжений хулиганства.

Разумеется, оставлять свои опусы полностью анонимными мы не собирались, иначе потерялся бы весь интерес. Необходимо было пометить их какими-то опознавательными знаками, символами, которые указывали бы на Катьку и Максима, причём и достаточно чётко и не слишком прозрачно. В итоге скупое мужское признание решили снабдить вложенным в конверт цветком Разбитое Сердце, предварительно подсушенным с помощью поставленного сверху горячего чайника (к сожалению, утюга на даче не было). На нашей улице Разбитое сердце выращивают только предки Макса, причём растёт оно пышно, прямо возле калитки, и привлекает общее внимание: представьте себе этакий кустик, увешанный маленькими розовыми, как домик Барби, расколотыми на две половинки сердечками, из каждого из которых торчит подобие белой сопли. Весьма романтичное зрелище!

Что касается Катьки, то последнее время она обзавелась дезодорантом с дынным запахом, который использовала в качестве духов, причём сверх всякой меры. Этим-то мы и решили воспользоваться: купить такой же "парфюм" и набрызгать записку. Хорошее развлечение стоило того, чтобы потратить пятьдесят рублей и совершить восьмикилометровую прогулку по раздолбанной дороге. Валька уверяла, что видела нужную нам вещь в одном из магазинчиков на станции: к счастью, она не ошиблась.