Почётный репатриант

— Мам, а если он мне не понравится?

— Вспоминая твою бабушку, стерпится — слюбится. Она вот сколько протянула с тем самодовольным дельцом. И ничего, трое хороших ребят.

— Ну я так не хочу, мам! Мы не в доисторические времена живём!

— Да понравится, понравится, я тебе что, кого попало выбрала? Если б кого попало, так у нас и местных женихов предовольно. Зачем бы тащились на новенького смотреть.

— Подъезжаем уже. Страшно-то как! Я некрасивая такая…

— Ну выходи, выходи. Не некрасивая, а маскирующаяся. Нам еще к тёте твоей, дать последние инструкции.

— Скажешь тоже. Тебе просто поболтать хочется.

— Выходи, говорят! Вот он, там!

Уговаривать не пришлось. Выпрыгнув из автобуса, я как можно медленнее прошла вдоль остановки. Жаль, прямо подойти нельзя, иначе спугну. Слушаясь наставлений матери, с трудом скосила глаза — ненормальное какое-то движение — и украдкой посмотрела на суженого. Эх, только со спины видно! Стройный хотя бы, уже хорошо.

— Ну как он, как? Что говорил? — бросилась я расспрашивать нашего местного билетёра.

— Любопытный, зараза. Еле отделался он его напора, всё в шутку пришлось переводить.

— А как он…

— Симпатичный! Ну, я не девка, но сам бы хотел так выглядеть. Красавец из него получится, скажу я тебе, лет через пять, как оформится окончательно! Аж завидно.

— Отец не делает различий, — утешила я билетёра заученной с детства фразой. — Запоздалые тоже служат всему обществу. И это временно, потом всё равно к нам!

— Да уж хотелось бы побыстрее.

Юноша оказался не из простых: с умом и воображением. Сестра и племянница едва успели уйти, как он заявился со своими вопросами. Джентльмен на кассе поработал хорошо, не испугав его, но возбудив интерес. Честно говоря, сперва я сомневалась, из наших ли он — репатриантов не случалось ой как давно — но реакция на пробную демонстрацию сказала всё сама. У него аж щёки загорелись. Стоял тут, такой растерянный, перед витриной с тиарой, и глазами хлопал, что твой Вертер.

Была бы я моложе лет на пятьдесят, тут же и влюбилась бы, не сходя с места. Племяннице повезло, рада за девочку. Теперь дело за городскими — с этим будет сложнее, но, дай боги, справимся. Обидно такой кадр терять, ценная свежая кровь.

Всю дорогу новичок пялился в окно. Ну и молодёжь пошла — нет чтобы поговорить, один же в автобусе сидит. А от запаха будущего ужина общины ему вообще дурно стало: побледнел, как барышня! Тфу! Ну не знаю уж, меня не спрашивали, но как-то я в нём сомневаюсь. Хотя вот именно, не спрашивали, так что, высадив зелёного — тут же, бросив чемодан, убежал на экскурсию, не поблагодарив. Молодёжь! — я послушно потопал в отель готовить документы. Поделился там подозрениями с хилятиком-управляющим, он же портье и швейцар — а тот мне: дескать, «с твоей сформированной рожей кого хочешь из невежд испугаешь, пора бы, брат, на ВНЖ подавать». Сам знаю, что пора, но кто меня от моей старухи спасёт, которой подавай не ВНЖ, а, главное, дом на возвышенности с видом на маяк? Я же люблю её, вредину этакую. Маяк так маяк…

Продавец, этот столичный франт-самозванец, сработал чисто: клиент прямиком на меня вышел. Я-то боялся, вдруг по молодости ревность одолеет: мы же новичку назначили нашу девочку, племяшку мою — как говорится, первую в тихом омуте. Ну и я не сел в лужу, всё сделал как надо! Не понимаю. Раз они чем-то недовольны — пусть сами в этом спектакле играют. Я, видите ли, самый старый из запоздалых, а потому не вызываю подозрений. Старый! Мне всего сто один год! И меня так возьмут, я уже спрашивал, прецеденты были. Да мне пришлось две бутылки выдуть перед этим молодчиком для убедительности! А они: «палку перегнул»! А тогда говорили, мол, «недогнул» — пришлось нафиг ко грубой силе прибегать! Не угодишь. А такого попробуй обработай. Сейчас ребята-то другие, даже из наших, живущих там: ничего-то не знают. Ну, я подход к нему нашёл. И про глаза ввернул, мол, глаза у тебя похожие, тихонько так, чтобы он сперва ничего не сообразил, а потом дошло.

«Я не понимаю», говорит. И ресницами хлопает, как на уроке. Умный, а наивный, что мальчишка меленький. Тут я понял, что парень тонкая натура, надо драматизму нагнать. Ну я как заору: «Спасайтесь», кричу, «бегите отсюда!» И ничего я не перегнул, зато сработало. Он когда завёлся — как щас помню: нервничает, чуть током не бьётся, а глаза-то горят, от себя не уйдёшь — я быстро смотался проверять автобус: вдруг какое-то недоразумение, и весь наш хитрый план насмарку.

— Ещё чего, — наворчал Джо. — Я своё дело знаю: с машиной всё улажено. Даже если он вдруг обнаружит талант гениального механика, ни на дюйм не сдвинется — я весь бензин вылил.

— Куда?!

Пришлось спьяну нестись за фильтром: этому балбесу всё равно, а у дедушки весь дом провоняется.

А всё из-за новичка! Хотя глаза у него правда очень милые, хороший парнишка. Так что ладно уж, не жалко.

— Ну что, он заселился уже?

— Заселился-заселился, в четыреста двадцать восьмой.

— Ой, а можно посмотреть? У него трансформация только лет через пять! Я с ума сойду ждать!

— Пять лет не срок. Дурочка, что ли? Испугать хочешь? Уймись. Он всё подписал, дело в шляпе. Дядя твой постарался: он под впечатлением даже не видел, что в бумагах-то было. Просто жди.

— Подписал? Ах!..

— Конечно, куда он денется с нашей подводной лодки. Не вздыхай. Вечером пойдёт ужинать в «Марш и сын», на площадь — ты там за прилавок встань. Вволю и посмотришь. Только не заблудись, мы вывеску сняли.

— Точно пойдёт?

— Точно. Он тощий, как вобла, конечно, но проголодается — пойдёт как миленький.

— Ой, спасибо! Я бы не додумалась! Ну, я пошла.

— Ты что! Ты… ты куда? Ты чего ломишься?!

Меня застали на месте преступления, а именно, ковыряния в замке четыреста двадцать восьмого номера заколкой.