Под кожей города

Глава 1.

Я не вижу.
Глаза чем-то завязаны. Плотно. Шершавая ткань на коже, пахнет — странно. Табаком. И деревом.
Руки связаны — спереди. Не жестоко, но надёжно.

Пальцы дрожат.
Может от страха. Может от того, что я слышу:
Мужской голос. Далеко. Но уверенный и спокойный. Как будто он здесь хозяин.

— Она проснулась?

Кто-то рядом отвечает, но слова я не разбираю. Только звук. Мужчина. Другой.
Я дергаюсь, и только тогда понимаю: я не на улице. Не в машине.
На кровати. В чьей-то квартире.

Запах. Дорогой виски. Кожа. Сигары.

И холод. Хотя я в одежде.

— Где я? — спрашиваю. Голос хриплый, будто я курила всю ночь.
— Ты в безопасности.
Тот же голос. Уже ближе.
Я слышу, как он наливает что-то. Бурбон, наверное.

— Кто вы?
— Не важно.
— Меня будут искать.
— Это уже происходит. Но не теми, кем ты думаешь.

Пауза. Тишина. Только дыхание.
Он не торопится. И это пугает больше всего.

— Ты — Джейд Беннетт, — говорит он наконец.
— Да.
— Адвокат-стажёр. Дочь судьи Беннетта.
— Что вам надо?
Он делает шаг. Ближе. Я чувствую — запах табака и бурбона. Его пальцы касаются повязки. Не сдирают. Просто дотрагиваются.

— Мне нужно, чтобы ты отказалась от дела.
— Что?
— Ты слишком глубоко полезла. Не специально, наверное. Но теперь ты угроза.

Я резко сажусь, ноги свисают с кровати. Повязка слетает — или он сам её стягивает.
Свет. Полумрак. Бархатные шторы. И он.

Высокий. В чёрной рубашке. Рукава закатаны. На левой руке татуировка — латинская фраза, которую я не успеваю прочитать.
Чёрные глаза. Гладко выбритая голова. Пальцы с кольцом. Не золотым — железным.

Он похож на бандита — на человека, который умеет убивать — быстро и без шума.

— Я ничего не скажу, — шепчу. — Но и не откажусь.
— Тогда ты останешься здесь. Пока не передумаешь.

Он разворачивается. Идёт к двери.
— У тебя есть сутки. Потом ты или молчишь — или исчезаешь. Совсем.

Он не уходит сразу.

Стоит у двери, опершись плечом о косяк. Пьёт. Медленно. Будто даёт мне время свыкнуться с реальностью, в которой я больше не главная в своей жизни.

— Ты действительно думаешь, что сможешь разрушить всё, — голос ровный. Но я слышу под ним сталь. — Против системы, которую строили десятилетиями? Против меня?

Я не отвечаю. Горло пересохло. Пальцы дрожат в узле — не сильно, но заметно. Он видит это. Конечно, видит.

— Ты не боишься, — говорит он почти с интересом. — А должна бы. Это может спасти тебе жизнь.

Он отрывается от стены, делает несколько шагов. Неспешно. Будто проверяет границы.

— Что вы хотите? — голос мой хриплый, почти сорванный, но я держусь. Не покажу страх. Не дамся.

— Чтобы ты поняла. Ты — не часть этого мира. И никогда не была. Адвокат-стажёр с идеалами? — он усмехается. — Ты вошла туда, где судейские принципы — пыль. Здесь действуют другие законы.

Он снова рядом. Касается повязки — не снимает, просто прикасается. Как будто проверяет, насколько я готова.

— Ты останешься здесь, — говорит наконец. — Пока не передумаешь. Пока не поймёшь.

Я вдыхаю глубоко. Запах кожи, бурбона,сигар. Это запах опасности. И он впитывается в кожу.

Он разворачивается. Уходит.

И только теперь — тишина. Щелчок замка.

Я одна.

В чьей-то комнате. В чьей-то игре. Без права на ход.

И с дрожью в коленях, которую уже не могу контролировать.

Связанные руки затекают.
Верёвка не режет, но ноет.
Я шевелюсь — тихо. Не знаю зачем. Просто чтобы не сойти с ума.

Ноги касаются пола.
Ковёр мягкий. Противно уютный.

Я оглядываюсь.
Повернуть голову — всё, что мне разрешено.

Комната большая.
Гробовая тишина. Бархатные шторы. Кожаное кресло в углу.
Стол. На нём — стакан, бутылка, пепельница. Всё — как в фильме про плохих парней.

Мой рот пересох.
Но я даже не могу вытереть губы.

Он знал, кто я.
По имени.
По отцу.
По работе.

А это значит — за мной следили.
Не вчера. Не час назад.

Дело Ди Сальво.
Я должна была просто проверить отчёт. Несостыковки. Подписи.

Я не должна была заходить дальше.
Не должна была распутывать цепочку звонков.
Кто-то из наших сказал: «Слишком чисто. Это не его игра. Он — пешка».
А я пошла дальше.

Нашла счёт.
И два имени. Одно замазано.
Второе — Кэй.

Я не знала, кто это.

Сейчас — догадываюсь.

Становится душно.
Я отвожу взгляд к двери.
Закрыта. Замок щёлкнул. Но что, если он не один?

Что, если он смотрит?

Я пытаюсь дотянуться до стола.
Корпусом. Плечом. Как угодно.
Может, получится зацепить. Может, что-то упадёт.

Если разобью стакан — будет осколок.
Если осколок — может, разрежу верёвку.
Если разрежу —…

План наивный. Но хоть какой-то.

Я двигаюсь медленно.
Корпусом. Падаю на колени.
Тяжело. Глухо.

Лобом опираюсь о край. Чуть толкаю.
Нет реакции.

Резко. Сильно.

Стакан падает. Бьётся.
Треск. Как выстрел.

И я замираю.

Шаги.

Кто-то идёт.

Я резко отодвигаюсь назад, насколько позволяет верёвка. Сердце выбивает ритм, как будто сейчас вырвется наружу. В горле пересохло, но я заставляю себя дышать, глубоко, тихо, чтобы хоть как-то остаться в этом теле, в этой реальности, которая больше не моя.

Дверь приоткрывается.

Два мужчины. Чужие. Один молчит, другой смотрит на меня так, будто я мебель. Или коробка с грузом, который нужно доставить в целости. У обоих одинаковые куртки, тёмные, тяжёлые ботинки. У одного — радионаушник в ухе. Значит, он на связи. Значит, за мной следят.

Тот, что помоложе, подходит первым. Его глаза без выражения — ровные, спокойные, как у тех, кто не привык задаваться вопросами. Он кидает взгляд на осколки, потом на меня, чуть наклоняет голову.

Глава 2.

Вчера я вырубилась, не помню, сколько проспала.
Руки всё ещё связаны, но уже не болят — просто ноют.
Я сижу на кровати, спина упирается в холодную стену, а глаза закрываются сами, хотя я борюсь с этим.

Всё вокруг — запах виски, кожи и сигарного дыма. Как будто эта комната — чья-то тюрьма и гостиная одновременно.
В голове крутятся мысли — мутные, но настойчивые.

Я пытаюсь вспомнить, что было до того, как меня привели сюда.
Дело Ди Сальво. Те странные звонки. Имя .Кто он? Кэл?

За стеной кто-то двигается — тяжёлые шаги, тихие, но уверенные. В этом звуке — власть и опасность.

Я не знаю, сколько у меня времени. Он дал сутки. Потом — исчезнуть или молчать.

Но я не могу просто сидеть и ждать.

Пытаюсь дышать ровно, чтобы не выдать страх. Пальцы всё ещё дрожат — привычка, наверное. Или знак, что я жива.

Я открываю глаза. Свет тусклый, шторы почти закрыты, но улица далеко слышится — город, который продолжает жить, не подозревая обо мне.

Дверь открывается. Тень на пороге. Мужчина. Его лицо в полумраке.

— Ты проснулась, — голос ровный, спокойный, но холодный.

Я смотрю прямо на него, пытаюсь разглядеть — кто он?

Он медленно подходит, не спеша, словно меряет моё настроение.

— Кто ты? — спрашиваю, пытаясь казаться сильной.

Он улыбается — коротко, без теплоты.

— Скоро узнаешь.

И в этой фразе больше угрозы, чем слов.

Я сжимаю руки в кулаки, обжигаю себя, чтобы не сдаться.

Потому что я не просто адвокат-стажёр. Я Джейд Беннетт.

И это только начало.

Он стоит рядом, но не приближается слишком близко — держит дистанцию, как будто изучает меня, словно я загадка, которую нужно разгадать.

Я не моргаю, не позволяю себе расслабиться. В комнате висит тяжесть, от которой трудно дышать. Я пытаюсь найти опору — даже если эта комната — клетка.

— Ты должна понять — мне неинтересна твоя смерть, — говорит он тихо, почти по-дружески, — Мне нужна твоя тишина.

Я сжимаю зубы.

— Почему именно я? Почему я — угроза? — спрашиваю, голос хриплый, но твердый.

Он молчит секунду, будто выбирает слова.

— Ты знаешь больше, чем должна. Ты слишком много копала. Иначе бы сюда не попала.

Я медленно перевожу взгляд на стол — бутылка, стакан. Предлагает выпить? Или это ловушка?

— Если ты думаешь, что я сдамся — ошибаешься, — говорю я, пытаясь поверить в свои слова.

Он улыбнулся снова — теперь чуть шире, с оттенком уважения.

— Тогда это станет игрой. И поверь, у меня опыт в таких играх.

Он уходит, оставляя меня одну с этой мыслью и давлением, которое тянет вниз, но не ломает.

Я закрываю глаза и вдыхаю запах кожи и бурбона — запах, который стал моим новым миром.

Он вышел, и дверь щёлкнула замком.

Тишина. Такая же тяжелая, как и прежде.

Я сжимаю руки, осознавая — сутки почти прошли. Он дал мне время. Время, чтобы отказаться.

А я ещё даже не поела. Последний раз — до того, как меня схватили.

Живот урчит, но я не хочу думать об этом. Это маленькая слабость.

В голове — вспышки: отец. Судья Беннетт. Он уже наверняка заметил, что меня нет.

Кто-то должен был сообщить в полицию. Или в офис.

Но почему меня ещё не нашли? Почему никто не пришёл спасать?

Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить где телефон. Пальцы запутались в узлах — сковывают, как клетка.

— Папа... — шепчу себе, хотя знаю — он вряд ли сможет помочь.

В нашем мире слишком много правил. И слишком много тех, кто не хочет, чтобы я мешала.

Я прислоняюсь спиной к стене, пытаюсь контролировать дыхание.

Минуты тянутся бесконечно.

Я чувствую, как внутри поднимается паника, но подавляю её.

Секунда за секундой — и решающий момент всё ближе.

Стану ли я молчать? Или выберу другой путь?

Я делаю глубокий вдох.

И пытаюсь поверить, что всё ещё могу изменить игру.

Время медленно тянулось. Час. Два. Три.

Я уже перестала считать.

Тишина вокруг — давящая, гнетущая.

В комнате почти не менялось ничего. Только тени за окном перемещались вместе с движением города, который никогда не спит.

И вдруг — слышу шаги.

Тяжёлые, размеренные, но не такие, как раньше.

Дверь открывается, и в комнату входят двое охранников.

Первый — высокий, с серьёзным лицом, в глазах — холод и равнодушие.

Второй — моложе, взгляд мягче, чуть задерживается на мне.

— Вот, еда, — говорит он тихо, ставит поднос на стол.

Я смотрю на него, и в этом взгляде читается что-то человеческое.

Он не говорит много, но я чувствую — он не хочет причинять мне боль.

Они отходят, оставляя дверь приоткрытой.

Я медленно беру ложку, пытаясь проглотить, хотя желудок сжимается от волнения.

В голове мысли путаются. Кто он? Почему ему не всё равно?

Время идёт, а я всё ещё здесь — между страхом и надеждой.

Я поела, через силу , охраники ушли.

Комната осталась такой же, но воздух стал плотнее. В голове — шум, как будто кто-то включил гудящий прибор и забыл выключить.

Шаги.
Чёткие, тяжёлые. Не как у охранников — те ходят иначе.
Он входит.
На нём тёмный костюм, без галстука, рубашка расстёгнута на одну пуговицу. В руках — бокал. Всё тот же бурбон. Он смотрит на меня, будто решает, с чего начать.

— У тебя прошло больше суток, — говорит спокойно. — И я так и не услышал ответа.

Я сижу, скрестив ноги на кровати. Верёвки на запястьях ослаблены — один из охранников утром пожалел меня. Может, нарочно. Может, потому что я ему напомнила кого-то.

— Отказ тот же, — отвечаю. — Я не собираюсь менять своё решение.

Он медленно качает головой.

— Ты не понимаешь, Джейд. Это не игра. Ты зашла слишком далеко.
Он делает паузу. А потом — произносит:
— Я — Кэл Ларриано.

Я поднимаю взгляд. Он не сводит глаз.

— То самое имя, которое ты нашла в отчёте. Последнее перед тем, как исчезла.
Он присаживается на край кожаного кресла.
— Ты думаешь, ты в безопасности у закона. Но правда в том, что тебя уже не ищут так, как ты надеешься. У твоего отца — свои проблемы. У департамента — свои приказы. Никто не хочет войны с семьёй Ларриано.

Глава 3.

Джейд

Третий день.
Я перестала считать часы. Пожалуй, потому что от этого только хуже. Когда ты не знаешь, сколько тебе осталось — легче дышать.

Теперь я в другой комнате. С окнами. С ванной. С мягкой постелью.
И всё это — просто другой фасад той же тюрьмы.
Вчера я вымыла волосы. Сегодня мне приносят завтрак.
И, как по расписанию, снова стук в дверь.

Она заходит с осторожностью, как медсестра, заходящая к больному, у которого может взорваться взгляд.
— Доброе утро, мисс, — говорит женщина лет под пятьдесят пять, с серебристой прядью в аккуратной причёске. В простом сером костюме и тёплом кардигане.

— Я — Мэри, — представляется она, ставя поднос. — Господин Кэлл нанял меня, чтобы я присматривала за вами.

— Присматривала? — я смотрю на неё с холодом. — Это как — следила? Или потирала лоб, когда стану биться головой о стену?

Она спокойно выдерживает мой взгляд:
— Я здесь, чтобы вам было проще. Вам ничего не угрожает.

Я ухмыляюсь.
— Кроме того факта, что меня держат в доме психопата.

Мэри опускает глаза, но не отвечает.
Молчание давит.
Я откидываюсь на подушки, нахожу взглядом чашку. Она приносит чай с мёдом и лимоном — запах нормальной жизни.
Это почти смешно.

— Мэри… — говорю я тихо, когда она поворачивается к двери.
— Да, мисс?
— У тебя есть телефон?
Она останавливается.
— Почему вы спрашиваете?

— Я не прошу бежать за полицией. Мне просто нужно позвонить… другу. Он — адвокат. Очень надёжный. Алекс Рид. Мы работаем вместе уже пять лет. Он может помочь мне. И, возможно, даже вашему Кэллу.

Мэри долго смотрит.
— Простите, мисс. Мне запрещено.

— Прошу тебя, — я делаю шаг к ней. — Я не убегу. Я просто… я должна знать, что я не одна.

Она качает головой, почти с сожалением.
— Я спрошу у господина. Но советую вам не питать иллюзий.

Она выходит.
Я остаюсь в тишине, чувствуя, как кровь стучит в висках.

Проходит, может, пятнадцать минут.
Я не слышу шагов, но дверь распахивается.
Кэлл входит — бурей.

Лицо перекошено. Челюсти сжаты. Он не смотрит — он давит взглядом.
— Ты, блядь, серьёзно? — рычит он.

Я вздрагиваю.
Он кидает папку на стол, она ударяется глухо, как выстрел.

— Ты думаешь, я идиот? Думаешь, я не понял, на кого ты хочешь выйти? На Алекса Рида? Хочешь, я тебе расскажу, что он делал прошлым летом в Вирджинии? Где я его встретил до тебя? — он делает шаг ближе. — Он уже мой.

Мир на секунду рассыпается.
— Ты лжёшь, — шепчу я.
— Я предупреждал. Хоть раз ты попытаешься играть — и я сломаю правила.

Он подходит вплотную, хватает меня за подбородок, не больно, но так, что мне становится тяжело дышать.
— Если ты думала, что можешь меня обмануть, девочка... ты явно не поняла, с кем говоришь.

— Ты... ты безумен.
— Может. Но теперь ты моя. И мне плевать, хочешь ты или нет.
Он резко отступает, ударяет кулаком в стену рядом — глухо, яростно — и выходит, захлопывая дверь.

Я оседаю на пол.
Только сейчас замечаю — у меня дрожат руки.

Я сижу на полу. Спина упёрлась в ножку кровати. Пол холодный.
И всё кажется не по-настоящему.
Сцена с Кэллом — как вспышка ярости из другого мира. Я видела, как люди кричат. Видела, как бандиты ломаются в суде. Но он…
Он был — ледяной и яростный одновременно. И слишком уверенный.
Словно всё уже давно просчитано.

Я провожу рукой по лицу.
Не плакать. Я уже обещала себе — не плакать.
Но сейчас не до слёз. Сейчас — надо думать.

Он врал. Он играл. Всё это спектакль.
Да, я в плену. Да, он говорит, что мой отец меня продал. Но это всё давление. Психологическое.
Это не может быть правдой. Он просто хочет заставить меня сломаться.
Хочет — чтобы я подчинилась.

Я резко встаю. Халат соскальзывает с плеча, я поправляю его и оглядываюсь по комнате.
Большая, просторная. Новый уровень «плена».
Гладкие стены. Тяжёлые шторы. Один светильник у изголовья. Ни одной камеры, как мне кажется. Но кто знает. Может, она где-то в лампе или за панелью.

Я подхожу к двери. Прислушиваюсь.
Тишина.
Щеколда снаружи. Конечно.
Я смотрю на щель между дверью и полом — почти незаметная. Через неё не передать ни записку, ни звук.
Окно?

Подхожу. Шторы тяжёлые, но сдвигаются легко.
Снаружи — забор, камеры. Далеко — море.
Я щурюсь. Да, вдалеке — волны.
Это не Нью-Йорк. Это — вне карты.

Я прижимаюсь лбом к стеклу. Оно холодное.
Надо найти выход. Какой угодно.
Если у него есть проблемы — это мой шанс. Он делает ошибки. Уже делает. Он привёл ко мне женщину, он сам приходит в ярости. Он показывает, что ситуация нестабильна.

Я прохожу вдоль стены, касаясь пальцами панелей.
Тут нет очевидного выхода. Нет тайной двери.
Но может быть что-то. Потайной ход. Электрощит. Я была в домах мафиози. И они всегда что-то прятали — от полиции, от друг друга, от себя.

Я иду к шкафу — деревянный, массивный. Открываю.
Платья. Шёлковые. Ещё халаты. Это все мне, когда это принесли ? Вчера этого не было, может это зацепка. Я сжимаю зубы. Мне это не нужно. И видимо начинаю сама походить на него , какая зацепка ? Смеюсь сама с себя, че реально потайной вход? Боже ... я схожу с ума.

Я отступаю, сажусь на край кровати. Снова.
И вслух, почти шепотом:
— Этого не может быть. Он не может быть таким идиотом, чтобы думать, что я… выйду за него.

Но внутри холодеет:
Что, если он именно это и думает?

Внутри всё напряжено до предела. Хочется броситься, выломать дверь, разбить окно — но я знаю: это бесполезно. Здесь всё просчитано. Всё устроено так, чтобы ты чувствовала себя почти свободной. Почти — самое жестокое слово в этом доме.

Глава 4.

Джейд

Прошло уже несколько дней, с того момента, как он исчез — молча, без объяснений, без намёков на то, когда вернётся, и вернётся ли вообще. Я не могу точно сказать, сколько прошло — то ли три, то ли четыре, может, даже больше. Без часов и новостей день теряет чёткие очертания, время становится вязким, сливается в одно бесформенное полотно, где утро почти неотличимо от вечера.

Первое, что я заметила — это изменение в порядке охраны. Если раньше мужчины в чёрном свободно заходили в дом, периодически проходили по коридорам, иногда приносили еду или отдавали Мэри какие-то сумки, то теперь их присутствие словно вытеснили за пределы дома. Они всё ещё здесь — я вижу их, когда выхожу на террасу или просто заглядываю за шторы, — но теперь они находятся только на территории виллы: в саду, у ворот, на дорожках, ведущих к гостевому домику. Ни один из них больше не переступает порог этого дома. Словно их сюда больше не пускают. Или, может быть, кто-то не разрешает.

В доме остались только мы с Мэри.

А ещё конечно — дверь. Моя дверь. Она больше не заперта. Да , нужно было начать с этого.

Я не сразу это поняла. Утром, проснувшись, я, как обычно, дотянулась до ручки — и готовилась к привычному щелчку, замкнутому кругу замка, но... ничего. Ручка повернулась, дверь поддалась.

И я стояла в проёме, босая, в старой футболке, замирая на пороге, будто ожидала, что меня окликнут, остановят, вернут назад. Но тишина тянулась, как пауза после выстрела. И я сделала шаг. Один. Второй. И поняла — мне больше не запрещено.

Я вышла. Из своей комнаты. В коридор. В другой мир.

Теперь мне позволено больше, чем раньше. Я могу выходить на террасу, спускаться в сад, гулять по внутреннему дворику, где пахнет цветущим розмарином и хвоей. Никто меня не держит, не преграждает путь, не следит открыто. Но я чувствую: я всё ещё под наблюдением. Просто теперь — дистанционно.

Каждое утро я просыпаюсь от тишины. Раньше — от его шагов. От звука, с которым он открывал дверь. Или оттого, как Мэри приносила завтрак — всегда аккуратно, в одно и то же время. Теперь я просыпаюсь в пустой комнате, сама. Мэри приходит позже, бесшумно, как тень.

Ночью мне снятся сны, в которых я снова на улице. В пальто, с наушниками. И кто-то идёт за мной. Я просыпаюсь в холодном поту, но в комнате всё спокойно, всё на своих местах. Вокруг идеальный порядок, как будто эта вилла живёт по собственным законам, не признающим хаоса, даже если в тебе всё кричит.

Я не знаю, где Кэлл. Я не знаю, вернётся ли он. Но чем дольше он не появляется, тем сильнее гудит в голове одна мысль: он уехал не просто так. Что-то произошло. Что-то серьёзное. И он решил, что мне будет безопаснее здесь. Подальше. От него. От всего, что он делает. И, может быть, даже — от самого себя.

Я пытаюсь сохранять спокойствие.
Пытаюсь думать рационально.
Ставить галочки — как раньше, в суде, в допросах, в записях.
Только теперь галочек нет. И дела тоже.
Есть только я. Мэри. Дом. И тишина.

И эта тишина — самое громкое, что сейчас есть в моей жизни.

На следующий день я проснулась как мне показалось раньше обычного. Солнце только поднималось, мягко подсвечивая потолок светло-оранжевыми бликами, а в доме уже слышался едва уловимый запах: что-то тушилось, томилось, тихо булькало где-то за стенкой кухни. Мэри, как всегда, была на ногах задолго до меня.

Я долго лежала, смотря в потолок, и вдруг поняла, что больше не могу просто сидеть в этой комнате, считать плитки на полу . Мне нужно было что-то, что отвлечёт голову. Что заставит чувствовать — пусть и не контроль, но хотя бы участие.

Я спустилась вниз — босиком, в мягком домашнем костюме, почти беззвучно — и остановилась у двери на кухню. Мэри стояла у плиты, спиной ко мне. На столе лежала доска с зеленью, в кастрюле томился какой-то соус, а воздух был пропитан чесноком, базиликом и чем-то пряным, тёплым, как утро в Италии.

— Может, я помогу? — спросила я спокойно, стараясь, чтобы голос не звучал натянуто.

Мэри вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки, оглянулась и немного растерянно посмотрела на меня.

— Помочь? — переспросила она, словно не сразу поняла, что я сказала.

— Я умею готовить. Вполне прилично, между прочим, — я попыталась улыбнуться, не натянуто, а по-честному. — Не могу же я всё время просто смотреть в окно. Хочу хоть как-то быть полезной.

Она посмотрела на меня долго. Не с недоверием, а с каким-то внутренним удивлением. А потом, молча, кивнула и протянула мне нож.

— Порежешь петрушку? Только без стеблей.

С этого и началось.

Мы не говорили много. Я и не пыталась задавать вопросы. Я уже знала, что Мэри не станет ничего рассказывать — не потому что не хочет, а потому что не может. В этом доме всё подчинено молчанию. И Мэри — его часть.

Мы резали овощи, пробовали соус, смеялись, когда я переперчила омлет. Она рассказала, как в юности перепутала муку с сахарной пудрой и испортила торт на свадьбу сестры. Я рассказала, как однажды попыталась порадовать отца и приготовила ему лазанью по рецепту из какого-то блога, а в итоге подожгла духовку и вызвала пожарных.

Мы не говорили о Кэлле. Не касались ничего, что давило.

Просто готовили.

После обеда я помогла ей вытереть посуду. Она не протестовала.
Наоборот — кажется, была благодарна. По-своему. Молча.

И когда я уже собралась уходить, она вдруг сказала, почти шепотом:
— Здесь сложно не сойти с ума, когда всё молчит.

Я подняла на неё взгляд.
— Поэтому я и пришла на кухню.

Она кивнула. Улыбнулась. Настояще, впервые.

— Тогда приходи и завтра.

Я кивнула.
И ушла вглубь дома, не оборачиваясь.

К вечеру тишина становится плотнее.
Днём её разбавляют шаги, посуда, воздух, разогретый специями. А вечером — тишина растёт, как вода в колодце.
И если днём я чувствую себя человеком, то ночью — уже почти призраком.

Глава 5.

Джейд

Я проснулась от звука, который не вписывался в привычную утреннюю тишину этого дома — не скрип дерева, не движение ветра за окном, и точно не шаги охраны, которые, кажется, теперь не появляются даже во сне.
Звук был земной, бытовой, как в обычной квартире — лёгкое постукивание посуды о столешницу, машинальный скрежет ложки по стенке чашки.

Сначала я даже не сразу поняла, где нахожусь. Несколько секунд лежала, не открывая глаз, вцепившись пальцами в край подушки, и только потом, медленно, будто возвращаясь из другого времени, вспомнила — всё.
Нападение. Кэлл. Его смех. Взгляд. То, как он нёс меня в ванную. То, как я остановила его.

Я встала, натянула тёплый кардиган поверх тонкой майки и босиком вышла из комнаты.
Звук доносился с кухни. Я шла туда без страха, но с ощущением, будто вот-вот наткнусь на что-то, к чему не готова.
И оказалась права.

Он стоял у плиты.
Чуть растрёпанный, в тёмной футболке, с чашкой в руке и тем самым выражением лица, с которым мужчины читают газеты по утрам, когда никто не видит, как они расслаблены.
Его волосы были небрежно зачесаны назад, взгляд — спокойный, тяжёлый, уверенный.
Он не сразу заметил, что я вошла, но как только повернулся — усмехнулся.
Не так, как в первые дни. Без вызова. Почти… тепло.

— Доброе утро, адвокат, — сказал он, лениво опираясь на столешницу. — Или ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя шеф-повар?

Я не ответила. Просто подошла ближе, машинально налив себе воды.
Он продолжил, будто между нами уже давно не нужно было объяснений:

— Я отпустил Мэри, — сказал он, как бы между прочим. — Она, оказывается, многое о тебе узнала за эти дни. Например, что ты вкусно готовишь. Так что… думаю, пора проверить.

Я приподняла бровь, посмотрела на него через край стакана.

— Ты теперь устраиваешь гастрономический плен? «Готовь, чтобы выжить»? Так, да?

Он усмехнулся снова, на этот раз чуть шире.
— Нет. Просто хочу убедиться, что ты умеешь не только бить по голове тяжёлыми книгами, но и варить что-то, кроме ярости.

Я поставила стакан, не скрывая лёгкой усмешки.
— И ты думаешь, что если я сварю тебе кофе, ты получишь ещё один повод считать меня своей?

— Я уже считаю, — сказал он спокойно. — И дело вовсе не в кофе.

Я отвернулась, чтобы он не видел, как уголки моих губ подрагивают, предательски реагируя на его голос.
Но в следующую секунду снова повернулась, облокотилась локтем о край стола и спокойно, с лёгким вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

— Ладно, я приготовлю. Но если ты будешь вести себя, как вежливый заложник.
А не как хозяин, который думает, что уже приручил меня.

Он рассмеялся тихо. Низко.
И кивнул.

— Хорошо, адвокат. Сегодня — без цепей. Только ножи, кастрюля и твоё превосходство.

Я выдвинула ящик со столовыми приборами, достала нож и медленно, с чувством, начала чистить лук. Не потому что он был необходим для блюда, а потому что хотелось — резать. Что-то. Хоть что-то.
Методично. По своей воле. Сама.

Он сидел за барной стойкой, лениво помешивая ложкой в чашке. Не лез. Не комментировал. Только наблюдал.
И я чувствовала его взгляд кожей, как будто он касался — не руками, но вниманием, а это было куда хуже.

— Ты часто готовишь? — спросил он спустя пару минут.

— Когда нужно. Или когда хочется.
Я бросила нарезанный лук в сковороду, поставила её на плиту.
— А тебе что — омлет или яичницу с разочарованием?

— Второе звучит интригующе.
Он улыбнулся.
— Разочарование, поданное с солью, мне как раз знакомо.

Я усмехнулась — почти по-настоящему.
— Тогда будь добр, передай соль.

Он сделал это — протянул баночку, не касаясь моих пальцев, но близко.
Ближе, чем раньше.
Я взяла.
Наши взгляды пересеклись. На секунду.
И в этой секунде было больше, чем в десятках слов.

Мы молчали. Но это было другое молчание. Не тишина плена. А пауза между двумя шахматными ходами.

Я переворачивала лук на сковороде. Он смотрел, как будто это был спектакль. И вдруг спросил:

— А ты всегда так спокойно реагируешь, когда остаёшься наедине с мужчиной, который мог тебя убить?

Я не обернулась. Только медленно влила яйца в сковороду , и ответила, не поднимая голоса:

— Я не спокойно реагирую. Я просто выбираю — где паниковать, а где думать.
— И здесь ты решила — думать?
— А тебе что, хочется, чтобы я визжала и кидалась вилками?

Он засмеялся.
— Нет. Мне нравится, как ты держишься.
Пауза.
— И то, как ты выглядишь, когда злишься.

Я обернулась, вздёрнув бровь:
— Это был комплимент?

— Это была угроза, адвокат.

Я фыркнула. Подала ему тарелку.
Он взял её без лишних слов, как будто это был ритуал. Или примирение. Или что-то ещё, чего мы пока не готовы называть.

— Если ты отравил продукты, знай: я отравлю тебе весь кофе в доме, — добавила я, садясь напротив.

— Я уже готов ко всему, — ответил он спокойно.
— Даже к тому, что я тебе понравлюсь?

Он замолчал.

Но я заметила, как у него дрогнула челюсть.
Это был не испуг. Не растерянность. А будто слово «понравлюсь» зацепило что-то, чего он сам не ожидал.

Мы ели молча. Но тишина между нами была уже не миной, а мостом.
Чем дольше он оставался, тем больше я понимала: это уже не игра.
И он — не просто угроза.
Он — вопрос, на который я пока не знаю ответа.
Но искать его — страшно и странно приятно.

— Я в кабинет, — сказал он, допив кофе. — Пора вернуться к работе, а то подумают, что я растаял.

Он улыбнулся — так, будто сам себе не верил.
Я не ответила. Лишь смотрела, как он идёт к двери, в плечах — ни тени напряжения. Просто мужчина. Просто идёт по дому.

Когда он скрылся за углом, я осталась в кухне одна. Ещё пару минут просто сидела, не двигаясь, и слушала, как стихают его шаги в дальнем крыле.
Потом поднялась. Медленно. Поднялась наверх.

Глава 6.

Кэлл

Она заснула прямо во время фильма — в плед, на диване, с рукой под щекой, будто мы с ней не в эпицентре чужой войны, а в обычном доме, где всё решается не через пули, а через выбор фильма на вечер. Я даже не сразу понял, что произошло, — просто смотрел, как она затихла, как ровно дышит, и, вместо того чтобы уйти, стоял рядом, будто охранял её сон. Укрыл пледом, не разбудил, ушёл. И сейчас, чёрт побери, всё ещё думаю об этом.

Я не должен был оставаться здесь.
Всё, что я планировал, не включало в себя «побыть рядом». Не было ни пункта «приглядеться», ни строки «подождать, пока она доверится». Вся эта ситуация с самого начала была проста до безобразия: она — дочь человека, который должен мне слишком много, она — переменная в уравнении, которое надо держать под контролем. И всё. Точка. Не женщина, не партнёр, не часть моей жизни. Просто актив.

Я не должен был оставаться здесь. И, чёрт возьми, я не собирался. Всё было решено ещё в тот момент, когда её имя всплыло в отчёте. Девочка из хорошей семьи, правильная, с юридическим блеском в глазах, с профилем, подходящим для будущей прокурорши штата. Она копалась. Она лезла. Она поднимала досье, которые не должны были выжить после зачистки. И она не останавливалась. Ни после первых предупреждений, ни после намёков. И тогда я понял — нужно забирать.

Потому что её не остановит страх. И если не я, то остановит кто-то другой. И там уже не будет договоров, не будет условий, не будет «не трону».

Судья Беннетт — человек с лицом закона и пустыми руками. Он пришёл ко мне сам. Не сразу. Сначала были разговоры, затянутые паузы, отложенные встречи. А потом — одна ночь, кабинет без охраны, бутылка виски на столе, и он, сжимая пальцы, чтобы не выдать дрожь, сказал, что хочет, чтобы его дочь была в безопасности. Нет, он не сказал это в лоб. Он обернул это в просьбу о помощи, в разговор о справедливости, о том, как трудно в этом городе сохранить лицо. Но я понял сразу. Он просил денег. Много. Девять миллионов. Без расписок, без залога. На учёбу. На жильё. На будущее, в котором она не будет зависеть от старых фамилий, от грязных рук, от того, что тянется за её матерью. Он хотел купить ей свободу.

И я дал. Потому что тогда мне это ничего не стоило.

Она уехала. Поступила. Получила гранты, стажировки, всё, о чём мечтал её старик. Но деньги — не исчезают. И время — не вечное. Он не вернул долг. И я не требовал. Потому что он стал моим человеком. Судья, работающий на мафию, это редкость, и я знал, что однажды он мне понадобится.

И понадобился. Когда она полезла в досье, в которых лежали имена, убранные с улиц . Когда начала интересоваться делами, в которых показания исчезли за ночь. Когда её фамилия стала появляться в запросах, за которыми шли мои люди.

Я позвонил ему. Сказал прямо: твоя дочь роет, я забираю её.

Он молчал долго. Слишком. А потом сказал:

— Не трогай ее.

— Я не трону её, — ответил я. — Просто покажу, куда не надо лезть. Заставлю замолчать. Не больно.

Он вздохнул. Тихо. Почти как капля на дне стакана.

— Я всё равно не смогу её защитить.

И вот тогда я понял: он знает. Он знает, кто стоит по ту сторону. Он знает, что грядёт. Но он молчит. Не потому что боится меня — а потому что боится их.

И я начал копать. Потому что если человек, которому ты дал деньги, уже не держится за свою дочь, значит, что-то сильно перекосилось. И чем дальше я смотрел, чем глубже уходил в отчёты, разговоры, тени, тем яснее становилось: движение начинается не внизу. Оно идёт сверху. Из той части города, куда я сам не лезу без причины. И всё, что не называлось, всё, что оставалось безымянным, начало складываться в знакомую структуру — слишком выстроенную, слишком холодную.

С той стороны кто-то смотрит. И у него, похоже, глаза её матери.

Джейд об этом не знает. Пока. Она не задаёт вопросов, потому что ещё держит во рту вкус недоверия. Но она начнёт. И тогда всё станет сложнее.

Я хожу по дому, наблюдаю. Она не просит. Не ноет. Она существует здесь, как будто сама себя заключила, и в этом есть что-то странно опасное. Она вырезала панику из своего поведения. Оставила только наблюдение. И это признак не слабости — а силы. Сильные выживают не криком, а молчанием.

Я не влюблён в неё. Но я впервые начинаю чувствовать, что она не просто человек в схеме. Не просто дочь судьи. Не просто заложница, которую я должен удержать до тех пор, пока не наступит удобный момент для сделки.

Она — доказательство того, что даже в чистой игре можно ошибиться.

И если кто-то решит её забрать — я не позволю.

Я заснул поздно, и не потому что было спокойно. Просто тело сдалось раньше головы. Слишком много напряжения, слишком много внутреннего движения, которое не перерастает в действия, а застревает под кожей, как гудение тока — и ты всё ещё вроде бы сидишь в кресле, но внутри уже собрался в кулак. Я проснулся до рассвета. В комнате было прохладно, воздух плотный, как бывает на побережье перед сменой погоды. За окнами ещё темно, и только море, слегка дрожащим светом, показывало, что ночь не вечна.

Телефон завибрировал на столе, но звук был таким мягким, что я сначала подумал — показалось. Поднял — экран загорелся: Марко. 5:38. «Смотри отчёт. Это серьёзно.»

Я даже не удивился. Просто сел прямо, открыл сообщение, прогнал глазами текст, но уже через второй абзац понял — это не просто движение. Это еще одно предупреждение. Или демонстрация. Или, возможно, проба на прочность.

На юге города снова началась активность. Наши люди заметили встречи, которых не должно было быть. Лица, давно вычеркнутые из поля, снова в игре. Один из наших — подрезан, не смертельно, не громко, но намеренно. Не скрывались. Хотели, чтобы мы поняли: «мы рядом».

И я понял.

Это не локальный сбой. Это шаг. Продуманный, отмеренный. Кто-то бросает взгляд на то, что я защищаю, и, похоже, проверяет — насколько далеко я готов зайти, чтобы сохранить контроль. Я не отвечаю сразу. Сижу, читаю отчёт до конца. Пальцы на столе сжимаются, расслабляются. На лбу пульсирует старая привычка просчитывать последствия, просчитывать вперёд, на три-четыре хода.