Под знаком змеи. Зов плоти.

Глава 1. Вкус магии

Сначала был огонь.

Город пылал. Дома — языками вверх, как свечи на похоронах. Воздух — густой, как суп на костях. И в этом горячем аду кто-то жадно целовал его, прижимал к кирпичной стене, гладил по спине, срывал одежду, шептал на ухо:

— Ты чувствуешь, как течёт? Магия. Под кожей. В тебе. Из тебя…

Он не знал, кто это. Женщина? Мужчина? Тело менялось. В тени лицо превращалось в змеиную морду, чешуйки вспыхивали на груди. И всё равно он хотел. Её. Его. Его хотел кто-то — и это было главное.

— Ты горячий, — шептало оно. — Ты дозрел.

Он открыл глаза. Над головой — не пламя, а пятнистый потолок придорожной гостиницы.

На губах — привкус чего-то змеино-горького. В ладонях — влажный холод, как будто держал воду. Озёрную, чёрную, как ночь.

— Господи… — выдохнул он и сел.

Голова кружилась. Пот струился по позвоночнику. Он нащупал телефон. 06:27.

Через тонкую стену храпел дальнобойщик. Где-то завывала сирена. За окном — трасса, мокрый асфальт, тусклый рассвет. Питер был в двух часах езды.

Он зашёл в туалет. Вода из-под крана была жёлтой. Холодной. Обдал лицо — вздрогнул. Смотрел в зеркало. Глаза. Темнее, чем раньше. Как будто внутри них теперь кто-то живёт. Что-то змеиное, свёрнутое в спираль. Готовое расползтись.

— Дурдом, — шепнул он. — Просто сон. Просто едешь, волнуешься. Мозги выдают сюр.

Он прислонился к раковине. Грудь ходила вверх-вниз. Тело было слишком горячим, будто после секса, хотя всё, что он делал — спал.

Но внутри — будто кто-то тёплый и чужой дышал с ним на двоих. Он собрал вещи, сел на свой байк, включил музыку. Сначала было радио. Потом — плейлист с телефона. И только на треке "Бесконечность" он смог дышать ровно.

Он ехал — и не думал. Только чувствовал, как дорога вытягивается из-под ног, как будто город сам притягивает его. Как будто в нём кто-то ждёт.

Словно внутри что-то шептало: Добро пожаловать домой, змей.

Глава 2. Новая плоть

Общага пахла, как и положено: пылью, пережаренным луком, старыми подушками и юношеской тревогой. На лестничной клетке курили. Кто-то матерился, кто-то стучал в закрытую дверь с криком «открой, скотина!», кто-то просто сидел на подоконнике и смотрел в серое окно, в котором отражался дождь.

Свят тащил сумку на третий этаж. Спина ныла. Внутри — злился. На себя, на город, на судьбу, на сон, на то, что он опять один и опять где-то, где его никто не ждал.

Дверь с облупленной табличкой 3-17 открылась после второго стука.

— А, ты Свят? — парень с рыжими кудрями, в носках с пиццей и гитарой на груди, широко улыбнулся. — Я Витя. Заходи. Наш третий — вон там, медитирует или читает, кто его знает.

Он кивнул в сторону окна, где сидел Глеб.

Глеб был… странным. Стройный, почти худой. В светлой футболке, с книгой на коленях. Тёмные волосы спали на глаза, а сам он будто не дышал — настолько был спокоен. Только пальцы двигались: листали, держали, переворачивали страницы.

— Добро пожаловать в клоповник, — сказал Витя и хлопнул его по плечу.

— Спасибо, — выдавил Свят, ставя рюкзак у своей кровати. Постель — старый матрас, чуть приплюснутый. На стене — постер с какой-то японской группой. Пахло носками. Жарко. Сырая жаркость, как в парилке.

Глеб поднял глаза. И задержал взгляд.

Не так, как смотрят люди. Не с интересом. Не с приязнью. А как будто… распознавал. Не узнавал — а именно определял, что ты за существо. Как будто сканировал тебя изнутри.

Свят почувствовал, как по позвоночнику пробежал лёгкий холод.

Глеб сказал тихо:

— Ты уже горишь. Знаешь?

— Чего? — не понял он.

— Ничего. Потом поймёшь. Если захочешь.

Он снова уткнулся в книгу.

Свят стоял с рюкзаком, не зная, сесть ли, лечь ли, сбежать ли обратно. Но всё внутри било в одну точку: останься. Потому что что-то тут происходило. Что-то важное.

Он сел. Сделал вид, что просто устал.

А внутри — будто кто-то свернулся в кольцо. И медленно согревал ему живот изнутри.

Из коридора кто-то окликнул Витю - его подруга с филфака. Ника, кажется. Высокая, с голосом, будто хрип от сигарет и сарказма. Витя открыл дверь, Ника улыбнулась, оглянула комнату. Увидела еще двух парней, что-то блеснуло в ее взгляде, сказала: «Вечеринка на крыше, в самом центре, нормальная движуха, не ссы, первокурсник». Подмигнула и ушла.

Свят хотел отказаться. У него ещё оставалась дорожная вялость и это странное гудение под кожей — как будто он не спал, а вжигался в город током. Но Витя настоял.

— Ты не можешь провести первый вечер в общаге. Это как не креститься перед боем.

— Я в Бога не верю.

— Это и к лучшему. Здесь другие боги — алкоголь, музыка и горизонтальные поверхности.

***

На крыше было тесно, мокро и красиво. За бортиком — Питер: мягкий, сияющий, как будто кто-то пролил тёплое молоко на карту города. Фонарики болтались над головами, играла музыка. Кто-то смеялся, кто-то курил, кто-то ругался на ветер.

Свят стоял у трубы и пил вино из пластикового стаканчика. Вкус — как мокрый хлеб с ягодами. Голова начинала приятно шуметь.

Она подошла сама. Ника.

— Ну что, земляк, освоился? — Пока только запылился, — пожал плечами он. — Тебе идёт. Ты вообще такой... — она прищурилась. — Мрачный парень с потенциалом.

Он хотел ответить остроумно, но её пальцы коснулись его руки. И тело ответило быстрее, чем язык.

Кожа стала чувствительной, как будто простыня изнутри.

— Ты горячий, — сказала она негромко, и, может, имела в виду температуру. А может, нет.

Они оказались у самого края. Музыка гремела позади. Ника подошла ближе.

— Можно?

Он кивнул. Не сразу. Но кивнул. И в следующую секунду её губы коснулись его. Легко. Потом сильнее. Влажно. Напористо. И внутри него всё вспыхнуло.

В животе взвилась жаркая змея — свивалась кольцами, ползла вверх по груди, дышала языком где-то у горла.

Он прижал её. Глубже. Сильнее. Как будто поцелуй был не актом страсти, а способом удержаться на ногах. Он хотел… не просто её — а момент, в котором всё тепло, всё живое, всё — настоящее.

Её пальцы скользнули по его затылку. Его ладони легли ей на талию. Он чувствовал каждую точку её тела. Каждую.

А потом — отпрянул.

— Всё нормально? — спросила она, запыхавшаяся.

Он не знал, как ответить.

Потому что чувствовал, как его кожа под рубашкой стала горячее. Слишком горячей. Как будто под ней — что-то оживало. Не только кровь. Что-то иное. Другое.

Он улыбнулся — и не узнал собственную улыбку.

— Всё нормально, — сказал он. — Просто… странно.

— Ну, ты скажи, если захочешь продолжить. У меня ничего не против, — Ника подмигнула и ушла обратно в толпу.

Свят остался у края крыши. Один. И с ним — что-то шевелилось. Не тело. Не желание. А вот та штука из сна. Та, что дышит внутри. Гладит изнутри. Греет. И хочет больше.

***

Утро встретило его тяжёлой головой и липкими простынями. В висках стучало, как будто кто-то забыл выключить перфоратор внутри черепа. Он пошарил рукой по тумбочке в поисках воды. Нашёл только зарядку, чьи провода запутались, как мысли.

Сон — если он вообще был — был влажным, тёплым и пах чем-то горьким. Внутри тела — то же ощущение: будто он проглотил уголь, и теперь от него шёл слабый дым.

Он встал. Побрёл в душ. Прошёл мимо Вити, который храпел, раскинувшись на кровати, как кот. Глеб сидел на подоконнике, пил чёрный чай из кружки без ручки и смотрел в окно, будто искал в небе что-то, чего не видно другим.

— Как крыша? — спросил он, не оборачиваясь.

— Что? — Святозара подбросило. Сердце стукнуло под рёбрами.

— Тебе понравилось?

— Норм. — Он замешкался. — А ты откуда знаешь?

— Я никуда не ходил. Но чувствую. Ты теперь другой.

Свят помолчал. Слова застряли в горле, как комок. Он хотел спросить: что именно ты чувствуешь?, что со мной происходит?, я схожу с ума или это всё реально?

Глава 3. Первые дни в Питере

Питер начинался с промокших кроссовок и скомканного билета на метро, который не хотела принимать турникетная тварь. С улицы — ветер. Из метро — духота. Внутри — уже третий день ощущение, будто воздух в городе другой: тяжёлый, с примесью железа и чьих-то шёпотов.

Святозар ехал в универ — почти в коме. Телом. А мозг гулял отдельно. От тела, от времени, от реальности. Он чувствовал: не прошла ночь на крыше. Не прошёл поцелуй. И точно не прошла та штука под кожей, что всё сильнее чесалась, как тату, которой не должно быть.

Первые дни в университете были как удар в лоб учебником — скучно, странно, местами неожиданно. Группа — двадцать человек. Большинство — типичные студенты: худые, сонные, с мешками под глазами и фразами «что у нас сейчас, практика или лекция?»

Свят просто сидел. Слушал. Иногда отвечал. Иногда не мог сосредоточиться — то в шее кольнёт, то в пояснице потянет, то ладони вспотеют без причины. Было ощущение, что он… слышит что-то. Как будто в комнате, помимо людей, есть ещё кто-то. Или что-то.

Он начал замечать: когда преподаватель злился, воздух сгущался. Когда кто-то из студентов врал, как бывалый мастер — на секунду темнело в углу зала. Мелькали вспышки — не света, а… ощущения. Как будто эмоции становились цветом. Фоном. Тенью за спиной.

Иногда он ловил взгляды. Нечеловеческие. Один раз в метро — мужик в сером пальто смотрел на него так, будто знал. Как будто тоже «слышал» то, что внутри Святозара. Или он сходил с ума. Что было даже проще принять.

Вечером он шёл по набережной. Холод пробирал до костей, но тело его было горячим — как печь. Он шёл быстро, почти сбивчиво. Глеб говорил, что не стоит задерживаться в городе дольше, чем нужно.

«Город тебя съест», — сказал он как-то. С улыбкой. Или не с улыбкой — Свят не был уверен.

И тут это случилось.

Он шёл мимо подворотни. Девушка — лет двадцать, с красным рюкзаком и с дрожащими руками — отбивалась от мужика. Он держал её за запястье, орал что-то пьяное, неприятное, а она пыталась вырваться. Питер, стандарт. Никто не вмешивался. Люди проходили мимо.

Свят встал. Посмотрел. И что-то внутри просто щёлкнуло. Он не шагнул. Не рванул. Не закричал. Он посмотрел. На мужчину. Прямо. Молча. И тот — замер. Потом отпустил руку. Отшатнулся. Словно кто-то дал ему пощёчину из воздуха.

Он посмотрел на Свята и пробормотал:

— Тёплый… тёплый…

И сбежал. Девушка побежала в другую сторону. Даже не поблагодарила. Свят остался стоять. Он чувствовал, что из глаз струится нечто. Сила? Гнев? Пламя? Он потрогал лицо. Веки горели. Это была магия. Он знал.

Не по книжке. Не по логике. А как кожа знает боль. Я не обычный. Я не просто студент. И я не один из них. Он знал: таких, как он — меньше, чем кажется.

***

Питер расползался по нему, как вода, протекающая через трещины в бетоне.

Он начинал замечать: звуки здесь звучат иначе. Трамваи — будто рычат. Капли дождя — как чей-то стук в окно. Голоса людей — тише, чем мысли.

Каждый день он ехал на метро — и каждый раз чувствовал, будто под кожей дрожит магнитное поле. В толпе было неуютно. Не от тесноты. А от чужой энергии. Он чувствовал… запахи. Не как раньше. Более… точечно.

Когда кто-то боялся — от него шёл кислый дух. Когда злился — пахло металлом. Влюблённость — тёплая, как варенье. Это не нюх. Это инстинкт.

Иногда он сидел в аудитории и просто слушал, как сердце бьётся у других. Слышал чужой ритм, разную скорость дыхания. Чувствовал — кто соврал, кто прячется, кто в депрессии.

Это было как дар. И как проклятие.

На четвёртый день Глеб спросил:

— Ты слышал кого-нибудь?

— Что?

— Ну… таких, как ты. Кого-нибудь.

— Таких, как я — это каких?

Глеб пожал плечами.

— Я пока не знаю, кто ты. Но ты не просто первак с мехмата. Это уж точно.

Свят замолчал. Потом спросил:

— А ты кто?

— Я? — Глеб усмехнулся. — Я… чуткий. Немного. Не совсем. Почти.

Он снова ушёл в себя. Как будто знал больше, чем говорил. Но не собирался раскрываться. Пока.

Однажды вечером Свят пошёл один. Просто бродил. Без цели. Прошёл по Лиговке, спустился к каналу. Дождь моросил. Люди куда-то спешили, кто-то ругался, кто-то целовался, кто-то ел шаверму, сидя на бетонном бордюре.

Питер жил своей жизнью. И в нём что-то вибрировало. Он чувствовал, как будто под землёй идёт ток. Как будто магия в городе настоящая — не книжная, не из Хогвартса. А сырая, как камень. Как подвал. Как кровь.

На перекрёстке он замер. К нему шла девушка. Мимо. Не замечая. И вдруг — повернулась. Смотрела прямо. Долго. В глазах — вопрос. И снова ушла, не сказав ни слова. Он стоял. Ощущая, как между ними что-то было. Но они не заговорили. Он не знал, кто она. Но в ней было… как в нём. Он не один.

Вернувшись в общагу, он застал Витю и двух девчонок, угорающих под видосики с YouTube. Смех, крики, сплетни — всё как надо. А он сел у окна. И долго смотрел на отражение города в луже под фонарём. Он чувствовал себя… частью чего-то. Не понял чего. Пока.

Но город принял его. Он это чувствовал. Питер гудел, как большой зверь под кожей.

И зверь — отвечал.

Глава 4. Секрет под кожей

Общажная кухня пахла макаронами по-флотски, дешёвыми сигаретами и пригоревшей сосиской. Была среда, вечер, и почти все сидели на парах или пошли в магаз за дошиками. Свят пришёл с пластиковой банкой гречки и мыслью, что, может быть, просто вскипятит воду, зальёт и сбежит обратно в комнату.

Но у чайника уже стояла она.

Девушка в широкой кофте, за которой скрывались худые плечи и какой-то мягкий изгиб тела. Волосы — рыжеватые, собранные в небрежный пучок, из которого торчали две пряди. На щеке — светлое пятно от муки или, может быть, зубной пасты. Она смотрела в экран телефона и жевала что-то из пакета. Казалась… занятой и доступной одновременно.

— Кипяток ещё есть? — спросил он.

Она подняла глаза. Синие. Не небесные. А как чернила, разлитые в луже. В них плавала усталость — и капля иронии.

— Не знаю. Я кипятила. Не пила. Хочешь — пробуй. Умрём вместе, — она чуть улыбнулась и отошла в сторону.

Он налил себе. Подождал, пока зальётся.

— Ты с третьего? — кивнул он на дверь.

— С пятого. Но здесь тише. У нас парень с гитарой выл третью песню про бывшую. Я сбежала, пока меня не стошнило.

Он хмыкнул.

— У нас тоже парень с гитарой. Думаю, они размножаются почкованием.

Она рассмеялась. Беззлобно. С хрипотцой.

— Свят, — сказал он и протянул руку.

— Настя, — ответила она.

Рука была тёплой. Узкие пальцы, чуть сухие, как будто она мыла посуду без перчаток. Но прикосновение было живым. Долгим. Она не отдёрнула. И он не отпустил сразу.

Они сели за стол. Пластиковые вилки, микроволновка гудит, кто-то за стеной орёт в наушник. Она рассказывала про свою сессию, про парня, с которым не получилось, и как она однажды поцеловала преподавателя, потому что перепутала его с однокурсником на вечеринке.

Он слушал — и чувствовал, как в ней тепло. Как в теле тянется. От ног вверх. Не просто желание. А отклик. На её смех, на то, как она грызёт краешек стаканчика от лапши, на то, как опирается локтем на стол, выставив ключицу.

— А ты странный, — сказала она вдруг. — Как будто всё время прислушиваешься. Не ко мне — а к себе.

Он опешил.

— Возможно.

Она кивнула. Не требуя объяснений.

— Пошли к тебе? Я не хочу обратно на пятый. Если твой сосед не гитарист — это уже победа.

Он кивнул. Губы пересохли. Он шёл впереди, чувствуя, как её дыхание щекочет спину. И в теле уже пульсировало что-то другое.

Комната была полутёмной. Жалюзи наполовину опущены, на тумбочке — тёплая лампа с жёлтым светом. На кровати — чуть смятый плед и его серые джинсы, которые он не удосужился убрать. На стене — постер группы, чьё название он сам уже не мог вспомнить.

Настя огляделась.

— У вас тут почти уютно. Почти — потому что носки на батарее, — она хмыкнула.

— Это не мои. Витя. Он носит их по два круга.

— Героично.

Она сняла кофту. Под ней была простая майка, белая, тонкая, через которую проступали очертания груди. Ни намёка на бюстгальтер. Свят сглотнул. Она подошла ближе.

— Можно?

Он кивнул. Всё внутри — сжалось. Но не от страха. От чего-то более древнего. Её пальцы легли ему на грудь — поверх футболки. Он почувствовал их, как будто это не ткань, а кожа. Как будто она видела его изнутри.

— Ты… — она задумалась, проводя пальцем по его плечу, — какой-то… тёплый. Не просто кожа. А как будто изнутри печка работает.

— Так и есть, — пробормотал он, и даже не узнал свой голос. Хриплый, сухой. С жаждой.

Она коснулась его губ. Сначала кончиками пальцев. Потом — губами. Поцелуй был мягким. Потом — глубже. Голоднее. Она прижималась, скользила руками под его майку, вдоль позвоночника, к талии. А он чувствовал, как внутри что-то откликается. С каждым её касанием — будто по спине пробегает огонь.

Он снял футболку. Она — майку. Тела соприкоснулись.

И в этот момент волна жара поднялась из живота вверх. Не возбуждение. Больше. Как будто под кожей прошёл ток. Или как будто кто-то изнутри зашевелился, расправляя кольца.

Он прижал её. Кровать — скрипнула. Её спина выгнулась, грудь прижалась к его груди. Он целовал её шею, плечо, ключицу. Губами, потом зубами, осторожно. Она застонала. И он почувствовал, как меняется.

Пальцы стали цепче. Дыхание — звериным. Зрение — острым, как будто он видел каждую пору на её коже. Как будто охотился. Он скользнул вниз. Её бёдра тёплые, влажные, открытые. Она двигалась навстречу. И в нём — что-то разрасталось. Не похоть. Инстинкт.

Он вошёл в неё медленно. Очень. Чтобы почувствовать каждый сантиметр. Как будто тело шло в тело — не ради удовольствия. А ради слияния. Смешения. Заклинания.

Её ногти впились ему в плечи.

— Чёрт… — выдохнула она. — Ты… ты какой-то… дикий.

Он замер.

Она приподнялась на локтях.

— В хорошем смысле. Просто… ты не как все. Вообще не как все.

Он сжал её ладони. Смотрел в её глаза. В них — не страх. В них — восторг. Почти первобытный.

— Я… сам не понимаю, — прошептал он. — Что со мной.

— Я понимаю, — сказала она. — Ты… настоящий.

И он продолжил. А внутри — пульсировала сила. Нечеловеческая. Но уже его.

Настя лежала рядом, дышала часто, с тихим посвистом. Кожа у неё была влажной и горячей, как после бани. Волосы растрепались, ладонь легла ему на грудь.

— Ты вообще в порядке? — спросила она, не открывая глаз.

Он не ответил. Потому что не знал. Тело всё ещё гудело. Не как после секса. По-другому. Будто кровь закипела и стала чем-то иным. Словно вместо позвоночника — змея, расправившаяся вдоль спины, и теперь таится, но готова ударить.

— У тебя пульс… бешеный, — пробормотала Настя. — Ты как печка. Реально. У тебя кожа как будто… натянулась.

Он сел. Скинул плед. Подошёл к зеркалу.

На ключицах — следы её губ, красные пятна. А между ними — что-то иное. Кожа темнее. Плотнее. Не просто пот — а как будто под ней проступала текстура. Как будто гладь становилась… чешуёй.

Глава 5. Шепот в подворотне

Сон пришёл без предупреждения. Он просто закрыл глаза — и оказался в другом Петербурге. Без цвета. Без звуков. Без тепла.

Город был серый. Не просто от тумана — а от самой сути. Как будто краски выжгли. Всё — выцвело. Дома стояли, как вымершие изнутри. Люди шли по улицам в капюшонах. Без лиц. Молча. Они не смотрели — они ползли. Медленно. Тяжело. Как будто каждый шаг был болью.

Свят шёл посреди них. Босиком. Кожа на ногах — ледяная. Камни под стопами — как лёд. Воздух — как в подвале: влажный, липкий, с привкусом гнили. Он пытался заговорить. Но не мог. Горло было сковано. Он даже не чувствовал рта. Только звук собственного дыхания — хриплого, чужого.

И тут он её увидел. Яна. Она стояла на перекрёстке. Прямо посреди дороги. Одна. Босая. В белой майке. Вода доходила ей до щиколоток — откуда-то шёл тонкий поток, и с каждым мгновением он становился глубже. Она не двигалась. Смотрела прямо на него. Лицо — знакомое. Но в нём было что-то… сломанное. Как будто улыбка стерта, а страх остался. Как будто она узнала его — и испугалась.

Он сделал шаг к ней. И тут появились крысы.

Из щелей, из подворотен, из водостоков. Тёмные, слипшиеся, мерзкие. Сначала одна. Потом десять. Потом стая. Они лезли по её ногам, по спине, по груди. Вгрызались в неё. Обвивали, как змеи. Одна — огромная, с белыми глазами — села ей на плечо.

Она кричала. Но звука не было. Он закричал в ответ. И тут — увидел его.

На карнизе дома — высоко, почти под небом — сидел силуэт. Тонкий. Весь в лохмотьях. Ноги — болтались вниз. Голова — большая, лысая. Лицо — наполовину человеческое, наполовину крысиное. Глаза — чёрные. Блестящие. Живые.

Он смотрел на Святозара. Улыбался. И говорил — не ртом. А внутри головы:

— Ты сладкий. Горячий. Слишком живой.

Свят побежал. Только это не был бег. Это было… как если бы ты мчался сквозь воду. Сквозь кисель. Через липкие стены. Крысы зашевелились. Люди-капюшоны обернулись. Без лиц. Но с голосами. Шептали.

— Он просыпается…

— Сожри его…

— Мы чувствуем тебя…

Он споткнулся. Упал. Ударился локтем. В глаза попала серая жижа. Из лужи под ним поднималась рука. Человеческая. С когтями. Она тянулась к его лицу. Он заорал.

Проснулся. Комната была тёмной. Грудь — ходила вверх-вниз, как будто он пробежал километр. Спина — мокрая. Кожа под лопатками — жгла. Он сел.

Глеб сидел за столом с чашкой чая. Смотрел на него спокойно.

— Ты не заболел? — спросил он. — Странно выглядишь.

Свят не ответил. Он только слушал, как в груди бьётся не его сердце. И как в ушах всё ещё звучит: Горячий. Слишком живой.

***

День прошёл, как во сне. Свят смотрел на преподавателя, слышал голос — но слова пролетали мимо. Казалось, что мир стал мутным, как аквариум с тиной. Всё привычное — будто за стеклом: голоса, звуки, шаги, даже собственное тело.

Он весь день чувствовал холод между лопаток. Как будто кто-то стоял за спиной и смотрел. Не двигаясь. Не дыша. Просто ждал. После пар он почти не разговаривал. Витя ржал над каким-то видео, Глеб кивал, будто знал, о чём идёт речь. А Свят всё больше уходил в себя.

К вечеру в комнате стало душно. Он не выдержал.

— Пойду, — сказал. — Надо купить что-то. Прогуляться.

Глеб посмотрел поверх книги. Долго.

— Возьми капюшон. Будет дождь.

Свят кивнул. И ушёл.

На улице пахло тлеющей сигаретой и мокрым железом. Воздух — тяжёлый, электрический. Как перед грозой. Только не было грозы. Были фонари и мокрый асфальт.

Он шёл медленно. Через дворы-колодцы. Эти старые питерские пастки света, где небо — это квадрат где-то очень высоко, а стены шепчут. Там пахнет плесенью, мылом, старым временем.

Мелкий дождь моросил, почти невидимый, но липкий. Кожа под рубашкой снова начала чесаться. Особенно на боках. Особенно там, где во сне его коснулась чья-то рука.

Он свернул за угол. В магазин не хотелось. Просто шёл. Инстинктом. И оказался в подворотне.

Там было темно. Слишком. Свет фонаря не добивал. Воздух — стоял. Он сделал шаг. И почувствовал — запах. Сырость. Старые книги. Мокрые подушки. Но сквозь это — нечто другое. Как будто кто-то долго прятался в подвале и вышел. Не человек. Существо. С гниющим дыханием и слишком живыми глазами.

Он сделал ещё шаг. И увидел его.

Мужчина стоял в тени. Очень худой. Кожа — как пергамент, натянутый на кости. Пальцы — длинные. Ногти — обгрызены до крови. Глаза — тёмные, глубоко посаженные. Блестящие, как у животного.

Он не двигался. Только вдыхал. Словно нюхал. И нос дрожал. Как у зверя, унюхавшего добычу.

— Ты… — прошептал он.

Свят замер.

— Свежий… тёплый… сильный, — мужчина склонил голову набок.

Он сделал шаг ближе.

— Я чую… твой… жар.

Он не нападал. Но от него веяло ужасом. Как от чего-то, что не должно быть здесь. Что не должно быть вообще. Свят не помнил, как побежал.

Он мчался, не разбирая дороги. Скользил по плитке, врезался плечом в чью-то спину, извинился, не оглядываясь. Дождь стал сильнее. Мир — мутнее.

Он остановился только у витрины. Там — его отражение. И в отражении — не его глаза. Зрачки — сузились. Вертикально. Он моргнул. Они стали обычными. Ещё раз — снова чужие. Щелевидные.Он выдохнул. Прислонился к стеклу.

И впервые осознал: в городе проснулось что-то вместе со мной. И теперь — ищет.

***

Он не спал. Лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Свет из окна — рассветный, разбавленный — полосами падал на пол. Где-то за стенкой кто-то храпел, кто-то ругался. Общага просыпалась.

А он — нет.

В груди жгло. Не как изжога. Не как боль. А как след — внутренний, магический. Словно чья-то энергия проскользнула через него, оставив метку. Он чувствовал: этот человек… Крыса? Существо? Оно почувствовало его. Оно знало.

И теперь — наблюдало. Он вздрогнул, когда дверь приоткрылась. Глеб.

— Ты не спал, — сказал он просто. Без вопроса.

Глава 6. Байк и рев

Бар назывался «Версеньев», и это было слишком точно. Зал в подвале, стены — кирпич, потолок — низкий, грохот музыки будто бил в череп напрямую. Пахло пивом, потом и дешёвой пиццей.

Посвят первокурсников. Студсовет решил, что нужно «создать неформальную атмосферу сплочённости». На деле это означало алкоголь, плохие шутки, ведущего с мегафоном и неработающую вентиляцию.

Святозару хотелось уйти через десять минут. Но он остался. Потому что почувствовал — что-то будет.

Глеб тусовался где-то в углу с глинтвейном и девчонкой, которая говорила слишком громко. Витя уже прыгал на сцене и пытался обнять преподавателя по культурологии. Свят стоял у стены, пил разбавленное пиво и смотрел, как тела движутся, как воздух вибрирует от басов, как люди становятся… растворёнными.

Он чувствовал: в помещении — слишком много энергии. Молодой, неуправляемой, липкой. Она висела в воздухе, как статическое электричество.

И тут — они вошли. Байкеры. Трое. Кожаные куртки, тяжёлые ботинки, цепи. Но все смотрели на одного.

Седой. Высокий. Широкий. Лицо — словно вырублено топором. Борода, как у волка. Глаза — серые. Глубокие. Он шагал неторопливо, как будто весь вечер ждал момента. Святозару стало… жарко.

Не от страха. Не от возбуждения. От чего-то иного. Как будто в теле откликнулась струна. Они остановились у барной стойки. Кто-то хихикнул: «Байк-фест не там, мужики!» Но седой не отреагировал. Он просто обвёл зал взглядом.

И остановился на Святозаре. Долго. Прямо. Без улыбки. Свят замер. Звук музыки будто приглушился. Пространство сузилось. Мир остался — между ними двумя. Мужчина сделал шаг.

— Тебя слышно, — сказал он. Голос был низкий, шершавый. Как мотор на холостых.

Свят хотел ответить. Но тот уже развернулся. Ушёл вглубь бара. Исчез в толпе, как будто его и не было. Но жар остался. Кожа чесалась. Под рёбрами — будто кто-то расправлялся. Сердце билось не в ритм.

Он вышел на улицу. Дождь. Воздух — резкий. Он вдохнул — и не смог выдохнуть сразу.

Ты слышен. Кому?

Ответа не было. Только чувство: я стал ближе. К кому-то. Или к чему-то.

***

Ночь. Общажная тишина. За окном — редкий дождь, будто город сам плакал без слёз. Свят лежал на кровати. Простыня сбита, подушка мокрая от пота. Он не мог уснуть. Сначала это было просто жаром. Как будто тело — печь. Потом — зуд. Не кожный. Подкожный. Глубокий. Словно что-то шевелилось.

Потом — боль. Не резкая. А точечная, как в детстве, когда зубы росли. Только теперь — под рёбрами. Он сжал живот. Дыхание сбилось.

Витя спал. Глеб ушёл. Свет не горел. И вдруг — судорога. Сильная. Волна боли прошла по всему телу. Он выгнулся. Сквозь сжатые зубы — стон. Потом второй. И третий. Волны шли от позвоночника. К ногам. К рукам.

Он вскочил. Побежал в ванную. Включил свет. И увидел себя. Зрачки — снова щелевидные. Но теперь не только это. По бокам — вдоль рёбер — кожа… изменилась. Она стала темнее. Плотнее. Гладкой, как чешуя. Не вся. Пятнами. Как у животного в линьке. Он провёл по ней рукой.

Не болит. Не щекотно. Просто… не его. Он дышал тяжело. Пот стекал по груди. В зеркале — он. Но не он. Больше. Глубже. Темнее.

Ты слышен, — снова прозвучало внутри.

Он зажмурился. Холодный кафель под ногами. Слишком реальный. Он вернулся в комнату. Лёг. Не спал. Но и не бодрствовал. А где-то глубоко — змея внутри расправляла кольца.

Глава 7. Встреча

Это случилось в тот день, когда он не планировал никуда идти. Просто захотел выйти. Подышать. Проветриться. Питер дышал влагой и звоном трамваев. Мелкий дождь щекотал лицо, как чужие пальцы.

Он шёл по набережной, потом свернул. И оказался у метро. Люди сновали, как муравьи. Кто-то тащил коробку с пиццей. Кто-то курил. Кто-то целовался. Всё — обыденно. Всё — привычно. До того самого момента.

Она шла навстречу. Яна.

Он узнал её издалека. По походке. По плечам. По голосу, который вырвался сквозь шум. Она смеялась. Немного натянуто, но всё равно — красиво.

Рядом с ней шла другая — невысокая, с косичками и в худи с надписью «Sociology is sexy». Лера. Позже он вспомнит, что её зовут именно так.

Но сейчас… был только он и она.

Яна не заметила его сразу. Но он — замер, как зверь перед выстрелом. Ладони вспотели. Сердце — один удар. Второй. Потом дрожь. И ощущение, будто мир стянулся вокруг него, как змея кольцом.

Она подняла взгляд. Их глаза встретились. Прошло полсекунды. Или вечность. Он не знал. Знал только, что в груди вспыхнул огонь — не боль, не радость, не злость. Память. Горячая. Грязная. Настоящая.

Она остановилась. Он сделал шаг.

Лера обернулась на неё, что-то сказала. Яна — чуть покачала головой. Он подошёл ближе. Ноги были ватными. Рот — сухим. В теле — всё вибрировало.

— Привет, — сказал он. Голос — чужой. Хриплый. Слишком низкий.

— Привет, Свят, — ответила она. Голос был мягкий. Но внутри — осторожность. Как будто она не знала, кого видит.

Он замолчал. Просто смотрел. В неё. В прошлое. В себя, каким был. Когда ещё верил, что любовь — спасает. Она тоже молчала. Потом сказала:

— Ты… изменился.

Он усмехнулся. Горько. Плечи чуть повело вперёд.

— Да. Бывает.

Пауза. Она не сделала шаг вперёд. И он — тоже.

Лера позвала её. Яна обернулась, кивнула и снова посмотрела на него.

— У тебя глаза… не такие.

Он не удивился. Он хотел сказать что-то важное. Но вместо этого — шагнул в сторону. Мимо. Не оглянулся. Потому что если бы остался — рухнул бы.

***

Он шёл. Быстро. Почти бегом. Вниз по переходу, потом через дорогу, потом во двор, где листья жались к земле и пахло мокрым кирпичом. Тело гудело. В груди — не дыхание, а хрип. В шее — пульс. На ладонях — пот. Как будто он только что выбрался из воды, в которой слишком долго тонул.

Яна…

Он повторял это имя, как заклинание. И сам не понимал, зачем. Пальцы дрожали. В ушах стоял её голос. Привет, Свят…

Так она говорила когда-то, утром, шепча в подушку. Потом — в коридоре школы. Потом — уже в его постели, когда она царапала ему спину и дразнила: «Ты как зверь, если разбудить не вовремя».

И он вспоминал. Как она щёлкала пальцами, когда нервничала. Как собирала волосы в тугой узел, когда злилась. Как плакала без звука. Как целовалась, будто не верила, что можно — по-настоящему.

Он остановился. У стены. Где-то на Спасской. Рядом — закрытая шаверма, два мальчишки курили в капюшонах, и один говорил по телефону: «Она стерва, брат, забей».

Свят прислонился к кирпичу. Закрыл глаза. И вспомнил запах. Запах Яны. Не парфюм. Не шампунь. А её кожу. Её пот. Её шёпот. Её плоть. И понял: его тело всё ещё хочет её.

Но что-то внутри — уже не могло. Ты другой, — сказал он себе. — Ты теперь… другой.

Он не знал, что именно. Но чувствовал: он не сможет дать ей безопасности. Тепла — да. Желания — да. Но не обычного будущего. Не той простоты, которую она заслуживает. Он был — огнём. А она — домом. И если он останется — всё сгорит.

Он дошёл до общаги. Не помнил, как. Тени двигались по стенам, как живые. Голоса соседей — казались далёкими. Глеб читал. Витя спал. Всё — как всегда. Только он — уже не был “как всегда”.

Он снял куртку. Вошёл в комнату. Посмотрел на себя. Щёки ввалились. Зрачки — снова вертикальные. Вены на шее — чёрные, будто чернила. Он провёл ладонью по груди.

— Ты стал другим, — повторил он её слова. — Но это всё ещё ты.

Он посмотрел себе в глаза.

— Нет, Яна. Это уже не я.

И улыбнулся. Не с радостью. А с принятием.

Глава 8. Вкус магии

Ангар был огромный. Скелет бывшего порта. Металлические стены, прожжённые граффити, потолок — как пустой купол. Когда-то здесь держали контейнеры. Теперь — людей.

Музыка грохотала с колёс: на сцене стоял старый фургон, на крыше — колонки, под капотом — генератор. Свет — только от прожекторов, направленных в потолок. Они били сквозь туман, как чужие глаза. Запах стоял ядовитый: спирт, дым, пот, энергия.

Свят не помнил, кто звал. Вроде Глеб говорил: «Пойдём, будет движ». А может, Витя проболтался о «своих людях». Всё слилось. Он пришёл туда, как идут в драку — не за победой, а чтобы что-то вырвать из себя.

С самого входа он чувствовал: здесь не просто весело. Здесь — ломает.

Парень у двери был босиком, с закатанными штанами, весь в глине. Девчонки танцевали топлес, у одной на груди было написано «Забери меня». На английском. Кто-то спал на матрасе прямо у сцены. Кого-то рвало в раковину. Кто-то трахался под лестницей.

Это был не праздник. Это был акт разложения. И он вписался в него, как в собственную кожу.

Пиво было тёплым. Потом — водка. Потом — что-то в чёрном стакане. Он не спросил. Глаза щипало от дыма. Свет бил в лицо, как вспышки с фотоаппарата. Люди — шли мимо, касались, смеялись, кричали. Но всё казалось далёким. Нереальным.

Тело двигалось. Он танцевал. Или просто раскачивался, опершись на колонну. В какой-то момент он запел — в голос, что-то из старого русского рока. Кто-то хлопал, кто-то смеялся. Он чувствовал: сейчас выключится. Либо умрёт. Либо родится. Он не знал, что лучше. Потом — она.

Яркая. Смелая. Синие волосы, в корсете, без стеснения. Губы — вишнёвые. Глаза — с поволокой.

— Идёшь? — спросила она, не дожидаясь ответа, взяла его за руку.

Пальцы были холодные. И в этот момент он не подумал. Не спросил. Не колебался. Он пошёл. Потому что тело требовало. Потому что душа кричала. Потому что внутри была тьма, которую можно было — хотя бы на время — утопить в чужом теле.

***

Они шли сквозь толпу. Люди расступались, как вода. Музыка трясла пол, стены вибрировали. Но в их туннеле — было тихо. Почти интимно. Почти священно.

Кладовка была где-то за сценой. За баррикадами ящиков, за ржавой дверью. Туда не пускали. Но она знала путь. Он шёл за ней, не спрашивая. Как во сне. Внутри — темно. Запах старой краски. Мёда. Пыли. И тела. Она повернулась.

— Хочешь забыться? — прошептала она, прикасаясь губами к его шее.

Он не ответил.Он целовал её, как глотал воздух после удушья. Резко. Жадно. До боли. Она смеялась. Смела. Горячая. Ненасытная. Как он.

Она стянула с себя корсет. Под ним — ничего. Кожа, светлая, гладкая. Он видел её соски — жёсткие от холода, но тёплые от жара внутри. Его пальцы прошлись по спине, по рёбрам, по бедру. Она выгнулась. Стянула с него футболку.

Тела сошлись. Она укусила его за губу.

— Жги, — прошептала. — Я не из хрупких.

И он вошёл в неё, почти не готовясь. Двигаясь. Напористо. Отчаянно. Так, словно в каждом толчке — месть. За всё. За Яну. За себя. За то, что он больше не тот парень из Дзержинска. И в нём — зазвучала сила.

Спина — будто прорезалась. Кожа — натянулась. Он чувствовал мышцы. Пот. Вкус. Внутренний жар. Как будто магия текла по венам, как бензин. Но всё это было — в теле. В нём.

А в душе — пусто.

Он двигался быстрее. Она вскрикивала. Грызла плечо. Шептала: «Да… вот так… ещё…» Но внутри — тишина. Он хотел кричать. Не от удовольствия. А от пустоты. От того, что даже в этом жаре, в этих звуках, в этой плоти — он не чувствует себя живым. Он целовал её, как в последний раз. Но знал: не запомнит её имя.

Потому что это было — не про неё. Это было — про выживание.

Они двигались вместе, как две волны в одном ритме — хищно, без нежности, без слов. В каждом толчке была злость. В каждом стоне — жажда боли, как способа почувствовать себя настоящим.

Свят сжал её бёдра. Сильнее, чем хотел. Она застонала — не от страха, а от вызова. Согнулась, выгнулась, дразня его, и он снова толкнулся — грубо, глубоко, с хрипом. Он чувствовал, как его кожа нагревается. Как будто под ней — не кровь, а огонь.

Он вдавливал пальцы ей в позвоночник. Лицо горело. В груди вибрировало. Он видел, как на его животе проступают тени — будто под кожей движется чешуя. На долю секунды — он видел это. И она тоже. Но ничего не сказала. Только развернулась, обхватила его ногами, вцепилась в шею:

— Быстрее, — прошептала. — Дай мне это.

И он дал. Тело больше не слушалось. Он двигался на инстинктах. Как зверь. Как мужчина, в котором просыпается нечто большее. Мышцы наливались. Грудь поднималась. Волна за волной — до предела.

Он вошёл в неё в последний раз, с таким рывком, что она вскрикнула, выгнулась, вцепилась ногтями в его спину — и в это мгновение он зашипел. Как будто звук вырвался не из горла, а из глубины тела.

Он не кончил — он взорвался. В каждом мускуле — дрожь. В позвоночнике — спазм. Он откинулся назад, упал на холодный пол, задыхаясь. Она лежала рядом. Молча. Смотрела в потолок. Пальцами касалась его руки. Он чувствовал, как кожа на боку снова зудит. Он приподнялся, взглянул — и увидел.

Тонкая полоска чешуи. Уже не пятно. Уже узор. Бело-золотой. И пульсирующий. Он улыбнулся. Глухо.

— Я превращаюсь, — прошептал. — Чёрт возьми…

И вдруг — тишина прорвалась сквозь стены. Потому что впереди — была встреча с тем, кто ждал его в темноте.

***

Он вышел в ангар, как выходят из душа в холодную комнату — весь в пару, в остатках жара, но уже другой. На ногах едва держался. Не от усталости. От перегрузки. Казалось, что кости внутри стали тяжелее, мышцы — шире. Даже дыхание было не тем.

Толпа встретила его глухим гулом. Музыка не изменилась — тот же тревожный техно с пульсирующим басом. Но теперь она звучала иначе. Словно не звук — а вибрация. Словно ею кто-то управлял.

Он прошёл вдоль стены. Мимо парней с бутылками, мимо парочки, сосущейся так, будто им не хватит этой ночи на всех. Кто-то курил прямо в зале. Кто-то танцевал босиком.