Подмена чувств

Пролог

Всегда говорили, что я — папин цветочек. Амелия Киппенская, девятнадцать лет, аккуратное каре и платья в цветочек, будто сошедшие с открытки из старого сада. Моим миром были книги, уютная домашняя библиотека и предсказуемое, безопасное завтра. Но даже у самого ухоженного цветка иногда возникает безумная, необъяснимая тяга к солнцу за окном. К другому солнцу, к другому небу.

Идея поехать учиться по обмену родилась тихо, как семечко, упавшее в плодородную почву. Я поливала его месяцами: собирала информацию, пролистывала сайты зарубежных университетов, тайком сдавала языковые экзамены. А потом, получив долгожданное письмо-подтверждение, с этим документом в дрожащих руках я пошла на разговор с отцом

Это была самая сложная битва в моей жизни. Битва без оружия, лишь с одной верой в свою мечту.

— Зачем тебе это, Амелия? — говорил он, его голос был мягким, но непреклонным. — Здесь у тебя есть всё. Здесь тебя любят и оберегают. Там ты будешь одна.

Я не спорила. Я просила. Я показывала ему рейтинги университетов, расписывала программу, обещала звонить каждый день. Я говорила о том, что мир огромен и я должна увидеть хотя бы его крошечную часть, пока молодость и пытливость духа позволяют это сделать. Я смотрела на него своими большими, честными глазами, в которых не было ничего, кроме жажды увидеть тот самый «другой горизонт». И в конце концов, в его строгом взгляде я увидела не сдачу, а капитуляцию, вызванную любовью. Он вздохнул, положил свою большую ладонь на мою голову и произнес: «Год. Всего один год, мой цветочек».

И вот я лечу. За стеклом иллюминатора клубится белая вата облаков, а на коленях лежит заветный билет. Я еду с сердцем, переполненным образами, сотканными из романов и кино. Я представляю шумные студенческие кафе, где мы будем до утра спорить о философии и искусстве; старинные лекционные залы, где постигну все тайны мировой литературы; новых друзей со всего света, с которыми нас свяжет вечная дружба. Я зажмуриваюсь и вижу себя уже не Амелией в платьице в цветочек, которую все оберегают, а просто Амелией. Сильной, независимой, узнавшей что-то большее, чем стены родного дома. Мир лежит у моих ног, и он обещает быть прекрасным.

Глава 1

Если бы моя жизнь была книгой, то первые страницы за границей напоминали бы не яркий роман, а сборник грязных анекдотов, рассказанных на неизвестном языке. Самолет, уносивший меня от дома, уносил и последние остатки детской веры в то, что мир ждал моего прихода, чтобы рассыпаться у моих ног в блеске восторга.

Заселение в общежитие стало первым актом этого фарса. Я представляла себе нечто вроде старого английского колледжа — вьющийся плющ, дубовую дверь, уютную комнату с видом на газон. Реальность оказалась бетонной коробкой на окраине города, пахнущей дезинфекцией и тоской. Комната была крошечной, с двумя кроватями, а моей соседкой оказалась девушка из Германии по имени Фрауке, чье единственное проявление интереса ко мне выразилось в том, что она смерила меня взглядом, буркнула «Халло» и нацепила наушники, погрузившись в мир тяжелого метала. Мои робкие попытки завязать беседу разбились о стену ее равнодушия и моего собственного языкового паралича. Я тщательно репетировала фразы «Привет, меня зовут Амелия» и «Я из России», но не была готова к быстрому, невнятному потоку речи в ответ. Я просто кивала, сглотнув комок паники, и делала вид, что все понимаю.

Первые пары добили остатки моего энтузиазма. Лекционный зал, огромный и шумный, гудел десятками голосов. Я выбрала место с краю, надеясь стать невидимкой. Но невидимость — роскошь, которую не могут позволить себе чужаки. Преподаватель, энергичный мужчина с бородкой, говорил так быстро, будто от этого зависела его жизнь. Слова сливались в один сплошной гул, из которого я выхватывала лишь знакомые термины, как обломки корабля после крушения. «Метафора»… «Аллегория»… а между ними — непроходимая стена непонимания.

Вокруг меня скрипели ручки, залетали в ноутбуки. Все что-то знали, все были в теме. А я сидела с идеально чистым листом, чувствуя себя самой большой обманщицей на свете. За что меня сюда приняли? По какой насмешке судьбы я, папина дочка, выросшая на классической литературе в тишине кабинета, оказалась здесь, где не могла понять даже задания?

Самым унизительным был момент, когда профессор задал мне прямой вопрос. Я замерла. Весь зал будто вымер. Мои уши поймали его слова, но мозг отказался их переваривать. Я видела, как его брови поползли вверх в ожидании.

«I… I am sorry?» — выдавила я, и мой голос прозвучал тонко и жалко.

Он повторил вопрос медленнее, но от этого смысл не стал яснее. Глаза сокурсников были устремлены на меня. В них не было злобы, лишь легкое любопытство и… нет, не любопытство. Снисхождение. Такое, каким смотрят на милого, но неловкого щенка. Я пробормотала что-то невнятное и опустила голову, чувствуя, как пылают мои щеки. В тот момент я готова была провалиться сквозь землю.

Языковой барьер оказался не просто неудобством. Это была настоящая тюрьма. Я могла думать, могла чувствовать, но не могла выразить ничего из этого. Моя личность, мой ум, моя душа — все было заперто внутри, беспомощное и немое. Я ходила по улицам этого красивого, чужого города, слышала смех, обрывки разговоров, музыку из кафе — и была от всего этого отделена невидимым, но прочным стеклом. Я была призраком в мире живых.

Вечера были худшими. Я закрывалась в своей клетке-комнате, пока Фрауке пропадала бог знает где, и звонила домой. Голос отца был якорем в бушующем море одиночества.

— Как ты, цветочек мой? Все хорошо?

— Все прекрасно, пап, — лгала я, сжимая телефон так, что кости белели. — Учеба интересная, ребята все дружелюбные. Все замечательно.

Я рассказывала ему о выдуманных лекциях и несуществующих друзьях, а сама смотрела в оконное стекло, за которым горели чужие, безразличные окна, и тихо плакала от страха и тоски. Я боялась всего: не сдать сессию, не найти друзей, потратить этот драгоценный год впустую. Я боялась, что так и останусь навсегда этой немой, невидимой девочкой в платье в цветочек, которая приехала не в ту сказку.

Мир лежал у моих ног, как и мечтала. Но он оказался холодным, твердым и безжалостным. И я не знала, хватит ли у меня сил сделать по нему хотя бы один шаг.

Глава 2

Если бы хандра имела цвет, она была бы серой, как небо за окном, низкое и мутное, нависшее над крышами чужих домов. Она въелась в стены моей комнаты, пропитала тонкий матрас и даже страницы учебников, которые я тщетно пыталась читать. Каждое утро начиналось с одного и того же ритуала: я открывала глаза, и первым делом меня накрывало волной осознания — я здесь одна. Не в драматическом смысле, а в самом что ни на есть бытовом: не с кем перемолвиться словом, некому улыбнуться. Даже моя соседка Фрауке, чье присутствие выдавало лишь похрапывание за тонкой стенкой, была скорее элементом пейзажа, чем живым существом.

Лекции превратились в подобие киносеанса на неизвестном языке. Я сидела в задних рядах, впитывая интонации профессоров, улавливая знакомые термины, которые всплывали, как островки в бурном потоке речи. Но связать их в единое смысловое полотно было выше моих сил. Моя рука выводила в тетради не конспекты, а причудливые узоры на полях. Я чувствовала себя радиоприемником, настроенным не на ту волну: вокруг бушевала жизнь, идеи, споры, а я ловила лишь статичный шум.

Голод и пустой холодильник в конце концов заставили меня принять неизбежное. Поход в супермаркет стал для меня квестом, к которому я готовилась, как к экзамену. Я выписала на бумажку названия необходимых продуктов, вооружилась словарем и с трепещущим сердцем переступила порог царства изобилия, которое стало для меня лабиринтом.

Я заблудилась среди полок. Все эти банки, пакеты, коробки с яркими этикетками, испещренные непонятными словами, вызывали панику. Я стояла перед стеной с йогуртами — их были десятки, нет, сотни! — и чувствовала себя полной идиоткой. Какой из них несладкий? Где здесь просто кефир? Мои пальцы нервно перебирали упаковки.

— Выбираешь? — раздался рядом голос.

Я так вздрогнула, что уронила небольшую баночку. Рядом стояла девушка. Не просто девушка — воплощение того, чего мне так не хватало: жизненной силы. Ее рыжие кудри, сбежавшие из растрепанного пучка, казалось, искрились от энергии. В уголках ее глаз собрались лучики смешинок, а в руках она держала корзину, заваленную самыми невероятными сочетаниями продуктов.

— Извините, я… — начала я на своем корявом английском, чувствуя, как горит лицо.

— Можно по-русски. Я немного понимаю, — сказала она, и ее слова прозвучали для меня как спасительный аккорд.

Ее звали Лилу. Оказалось, прошлым летом она работала волонтером в Петербурге в приюте для животных.

— Я выучила все ругательства от наших грузчиков и все ласковые слова от бабулек, которые подкармливали котят, — смеясь, рассказывала она, пока мы двигались между стеллажами.

Она не просто помогала мне найти нужное. Она устроила мне настоящую экскурсию.

— Вот этот сыр — местный хит, но пахнет так, будто носки забыли в спортзале. А этот сорт яблок идеален для пирога, поверь!

Она рассказывала, смеялась, задавала вопросы о России и терпеливо разбирала мои робкие ответы. Мы простояли у полки с чаями добрых полчаса, пока она объясняла разницу между «earl grey» и «english breakfast». Впервые за долгое время я расслабилась. Впервые за долгое время я смеялась искренне, а не из вежливости. Моя корзина наполнялась не только едой, но и чем-то гораздо более важным — крошечными островками уверенности.

На следующее утро я шла на пары, и мир казался не таким уж враждебным. В кармане моей куртки лежала смятая бумажка с номером Лилу, и ее наличие было равноценно целому арсеналу против тоски.

Обеденный перерыв. Я, как обычно, купила сэндвич и бутылку воды и направилась к своему столику-убежищу — маленькому, затерянному в глубине столовой, возле огромного фикуса. Я уже раскрыла книгу, готовясь погрузиться в вымышленный мир, где все было понятно и логично.

— Амелия! Эй, русская! Иди к нам!

Голос Лилу, громкий и радостный, прорезал гул голосов. Я подняла глаза и увидела ее. Она стояла у большого круглого стола, заваленного подносами, кружками и книгами, и энергично махала мне рукой. Вокруг нее сидело человек шесть-семь. Мое сердце провалилось куда-то в пятки. Идти туда? К незнакомым людям? Снова быть в центре внимания, снова пытаться говорить, краснеть, запинаться?

Я замерла в нерешительности, но Лилу уже мчалась ко мне, ее рыжие кудры прыгали в такт шагам.

— Нет, нет, никаких отговорок! — схватила она меня за руку. — Ты не будешь сидеть здесь одна, как монахиня. Пойдем знакомиться.

Она потащила меня к столу, и я чувствовала себя корабликом, буксируемым нарядным и шумным пароходом. Все взгляды обратились на нас.

— Ребята, это Амелия! — объявила Лилу, усаживая меня рядом с собой на единственное свободное место. — Она из России, и она невероятно скромная, так что не пугайте ее. А это, — ее рука описала круг, — наша разношерстная компания.

Я попыталась улыбнуться, чувствуя, как эта улыбка получается натянутой и нелепой. Я кивнула, пробормотав «Приятно познакомиться», и мой взгляд скользнул по лицам: пара девушек, улыбающихся мне приветливо; парень в очках, изучающий мой сэндвич с научным интересом; еще один, что-то живо жестикулирующий…

И тут мой взгляд наткнулся на него.

Он сидел чуть поодаль, почти в тени, откинувшись на спинку стула. Высокий. Очень высокий и подтянутый, даже в сидячем положении в его позе читалась собранность, прямая спина. Темные волосы, коротко стриженные, классические черты лица, которые могли бы быть красивыми, не будь они высечены изо льда. Он не разговаривал, не улыбался. Он просто смотрел. Его серые глаза, холодные и бездонные, медленно скользили по компании, и вот они остановились на мне.