Похититель Пламени. Город Потерянных Мечт

Пролог. И пропадет яркое солнце

Лес затих. Не просто притих — обычно лес наполнен жизнью, щебетом птиц, шелестом листьев. Этот же лес был мертв, словно застыл в беззвучном крике. Деревья — некогда статные сосны и кряжистые дубы — торчали, как обгорелые остовы, вытягивая к небу свои скрюченные, обугленные ветви, словно пальцы. Редкая, болезненная листва, окрашенная в ржавые и пепельные тона, едва пропускала свет. И это был не теплый, ласкающий солнечный свет, а холодный, отраженный отблеск — сияние далеких островов Тяньчжэня, плывущих в вышине, таинственных и недостижимых.

На горизонте алел зловещий багряный отсвет, будто там, за дальними холмами, мир истекал кровью вечно. То были зарницы Войны Богов, чьи раскаты доносились сюда приглушенным стоном, подобным далекому землетрясению.

Воздух здесь был густым, тяжелым, дышать им было трудно. Он словно проникал в легкие, оставляя после себя тошнотворный сладковатый запах разложения, едкий привкус озона — словно после мощного магического взрыва — и горькую пыль сожженных поселений. Это место называлось Лес Скорби, и сейчас название оправдывало себя на все сто процентов.

На замшелом валуне, испещренном трещинами и напоминающем запекшуюся кровь, сидел Ариэль. Когда-то его дорогой камзол, расшитый серебряными нитями и украшенный гербом Сонненштадта теперь был грязным, изорванным и запятнанным бурыми, почти черными пятнами. Не его собственной кровью. Он сидел, сгорбившись, уставившись пустым, невидящим взглядом в пустоту между корнями мертвого дерева. Он не плакал. Слезы иссякли уже давно, оставив лишь выжженный, соленый след на щеках. Вся его жизнь, все его существо, утекло сквозь пальцы вместе с теплом, что он отчаянно пытался сохранить в теле, лежащем у него на коленях.

На коленях Ариэля покоился Лиран. Его сын. Ему было всего семнадцать лет. Семнадцать! Щеки юноши, еще не тронутые щетиной, были белыми, словно ранний зимний снег. Длинные ресницы, так напоминающие ресницы его покойной матери, лежали на них темными полумесяцами. Каштановые волосы, всегда такие непокорные, теперь слиплись от грязи и... чего-то еще. Ариэль машинально, словно в забытьи, гладил их окровавленной рукой. Это был бессмысленный, повторяющийся ритуал, последнее, что связывало его с реальностью. Рука двигалась сама по себе, а разум его блуждал где-то далеко. Он парил над этим лесом, над этим миром, тщетно пытаясь отыскать в нем хоть какой-то смысл, но находил лишь пепел.

Легкий шорох, почти неслышный, вырвал Ариэля из его личного ада. Он не поднял головы, не пошевелился. Его голос прозвучал глухо, безжизненно, словно рождаясь где-то в глубине груди и вырываясь наружу хриплым, чужим звуком:

— Уходи. Здесь нечего взять. Только смерть.

Из-за ствола полуистлевшей сосны появился незнакомец. Он был облачен в доспехи, но какие! Они не были похожи на грубые, покрытые зазубринами латы солдат Зонненштадта или изящные, но практичные кирасы Тяньчжэня. Это была чешуя из полированного металла, отливавшего в призрачном свете бледным серебром и сталью. Каждая пластина была словно произведение искусства, переливаясь и двигаясь, словно кожа живого дракона. Доспехи были безупречно чисты, без единой царапины, без единого пятнышка крови, что казалось чем-то сверхъестественным в этом проклятом месте. Шлема на нем не было.

Его лицо... Оно не было ни старым, ни молодым. Казалось, время оставило на нем свой отпечаток, но не в виде морщин, а в виде невыразимой печали, застывшей в уголках рта и глубине глаз. Глаза его были цвета грозового неба – серые и пронзительные. В них стояла усталость, но не та, что сгибает плечи, а древняя, тысячелетняя усталость от самого бытия. Он двигался бесшумно, его шаги не оставляли следов на хрустящем хворосте, словно он был призраком.

— Я ищу не добычу, — произнес Воин. Его голос был низким, бархатным, мелодичным. Он звучал, словно далекая музыка, забытая этим миром. — Я ищу... убежище от этой войны. Но нахожу лишь новые ее следы.

Он подошел ближе. Его взгляд скользнул по Ариэлю, задержался на его пустом, устремленном в никуда взоре, а затем опустился на бледное лицо Лирана. И в глазах Воина что-то изменилось. Это было не просто сострадание к незнакомцу. Это было нечто большее — узнавание. Глубокая, пронзительная боль, словно он видел перед собой не незнакомого мальчика, а отражение своей собственной, вековой потери. Он замер, и тишина между ними снова стала густой и тягучей, как смола.

Ариэль ощутил его взгляд. Горе, словно кислота, разъело все его привычные чувства – осторожность, учтивость, страх. Осталась лишь голая, обжигающая ненависть.

— Они там... — прошипел он, все так же не глядя на Воина. — Астерия в своем коконе из звезд, Тяньчжэнь на своих парящих островах... Они играют в кости, используя наши души в качестве ставки. А мы здесь умираем. За что? За чьи амбиции? За чью скуку?

Воин медленно перевел взгляд с Лирана на багровый горизонт. Он вздохнул, и в этом вздохе слышалась тяжесть эпох.

— Они не играют. Они сами стали заложниками этой вражды. Движет ими не честолюбие, а сама их природа. Пеле жаждет власти, потому что она — пламя, которое должно поглощать. Мора – чужих жизней, потому что она — сама тень, питающаяся светом. А Амая-но-Микото мнит, что сможет все это омыть своими водами и восстановить тот порядок, что сама же и нарушила, повергнув все в хаос.

Ариэль горько расхохотался. Звук его смеха был похож на треск сухого дерева.

— Ты говоришь о них, как о старых знакомых. Ты что, служишь одному из них? Бальдру, что никак не может решить, день сейчас или ночь, из-за чего мир погрузился в этот вечный сумрачный кошмар? Или, быть может, Анахите, что продолжает свой бесконечный пир, празднуя, пока мир горит?

На губах Воина промелькнула тень улыбки. Горькой, безрадостной.

— Я служил... идее. Идее равновесия. Но ее украли, как скоро украдут и солнце. Я чувствую это. Она не остановится.

— Она?

— Пеле. Она доберется до сердца небес и погасит его. И тогда тьма опустится на все наше королевство и не затронет другие. На Рандэвельт, где тени обретут плоть. На Сихельштад, где застынет сам воздух. На твой Сонненштадт, где последние мечты будут растоптаны.