Поход Ермака. Отряд

Глава 1

Иван Горняк легонько оттолкнул настойчиво трущегося об его ногу молодого оленя, явно испытывающего проблемы с продовольствием – сквозь бока проступали ребра, а редкая шерсть была похожа на сухую солому. Животное нехотя отступило к своим более упитанным сородичам, сбившимся в стадо и напряженно всматривающимся в незнакомцев большими миндалевидными глазами. Однако и те, будто бы, чурались своего не в меру гостеприимного родственника, безбоязненно подошедшего к чужакам; несколько взрослых особей даже выставили вперед рога, явно давая понять олененку, что они ему не рады. Эта картина тогда напомнила меня самого, ведь большую часть своей жизни я не мог примкнуть к кому-то, и точно так же, как этот отверженный стадом неблюй, считался везде чужаком.

Взять даже казаков, вызвавшихся идти с Ермаком к Строгановым. Во время долгого перехода с Дона на Камень мы то и дело увиливали от царских карателей, стараясь не вступать с ними в прямое противодействие, чтобы не навлечь еще больший гнев государя после грабежей кызылбашских послов; рвали жилы на волоках; вместе ходили на зверя во время попыток добыть провизию. И, несмотря на путь длиной в три с половиной месяца, начавшийся этой весной, я так и оставался для остальных «белой вороной», над которой следовало как минимум подтрунивать, а лучше и вовсе в открытую насмехаться. А все дело в моей любви к бесполезному для воина делу – писанине.

Так уж повелось, что еще в детстве я полюбил облекать рассказы и байки бывалых казаков в физическую форму, по памяти переписывая их на бересту. Писать и читать научила меня мать, спасенная из плена ногайцев когда-то давно, да так и осевшая в казачьем городке на Дону. Она хотела научить и других ребят, но обучаться грамоте считалось у нас делом постыдным, поэтому желающих кроме меня не было. В отрочестве я запечатлевал значимые для городка события (чьи-то ссоры, последние новости, необычную добычу, привезенную из очередного похода), однако довольно быстро отказался от идеи делиться своими записями с другими – сразу после того, как один из старших казаков бросил мои «летописи» в костер под смех остальных.

Наверное, так бы мое стыдное умение и дальше оставалось никому не нужным, если бы на одной из стоянок во время перехода в Орел-Городок ко мне не подошел бы сам Ермак с предложением записывать лично для него «летописи».

«Хочу знать, о чем думают мои люди, чем дышат и кто как вкладывается в общее дело. Никакого ябедничанья, только взгляд со стороны. Возьмешься?» - спросил он.

Он мог бы и не спрашивать, ведь о подобном мне и мечтать не приходилось! К тому же, я с самого начала нашего похода на Камень вел свои записи, да не на бересте, как привык, а на заморском необычном пергаменте, бумагой называемым (столь ценную для меня и бесполезную для остальных добычу я обрел во время нападения на тех самых послов, после которого на Дон отправили карательные отряды). Ермак, с трудом, но все же умевший читать, оказался необычайно доволен моим трудом и попросил продолжать в том же духе – это было излишним, ведь я и не думал останавливаться.

Собственно, именно благодаря моему умению, по приказу Ермака я и был включен в отряд из пяти человек под руководством Ивана Горняка сразу после того, как мы обосновались в строгановском Орел-Городке. Пока остальные рубили басурман, своими набегами мешавших работе строгановских варниц, мы, обдирая кожу, пробирались сквозь урманы, пересекали в брод стремительные ледяные реки, стекавшие с грузных Рифейских гор, преодолевали сумрачные распадки, где неверный курумник то и дело норовил переломать нам ноги. И все ради того, чтобы найти нечистую силу, которую можно было бы заставить себе служить в деле покорения Сибири, задуманном Строгановыми еще в то время, когда они только начинали обосновываться на берегах Камы.

Прежде я особенно не верил в существование злобной нечистой силы, хоть и читал кое-какие труды ученых мужей на эту тему, беспрепятственно достававшиеся мне во время дележки дувана – на земле предков, рядом с тихим Доном, в окружении светлых лесов и просторных степей слабо верится в существование болотных шишиг и всесильных в своих угодиях леших, - но здесь, на Камне, я поверил во все. И дело даже не в том, что сама местная природа, кажется, располагает к этому – угрюмые хвойные леса, где существует множество мест, куда не проникает луч солнца даже в ясную погоду, вплотную обступают величественные горы и отроги, каменным ожерельем протянувшиеся от таинственных земель самоедских до бескрайних просторов Великой степи. Главной причиной, по которой я уверовал, что рядом с людским миром существует еще один, полный вполне разумных, но зачастую злобных и имеющих свои далекие от человеческих идеалы существ, является то, что его представителей мне удалось увидеть воочию.

Пережитое нашим отрядом невозможно передать устно – в подобном изложении событий рассказчиком невольно упускается слишком много значимых деталей, - а потому я решил, что будет настоящим кощунством не попытаться запечатлеть наш поход на бумаге. И, хоть практически каждый день я уставал так, что даже записать сухую, содержащую лишь краткий перечень результатов, «летопись» для Ермака представлялось мне делом необычайно утомительным, я все же находил в себе силы и, после этого, переносил пережитые события на бумагу в том виде, в котором хотел бы преподнести потомкам, пусть порой это и получалось довольно топорно.

В общем, возвращаясь к тому олененку, с которым я сравнил в самом начале – лишь во время наших поисков нечистой силы, считай, уже на третьем десятке, я впервые почувствовал, что стал «своим» и слился со спутниками в единое братство, всегда готовое помочь друг другу. Возможно, дело здесь было в пережитых многочисленных трудностях, но я не исключаю и вариант (весьма язвительный для самолюбия, присутствующего даже у тех людей, кто привык терпеть насмешки), что на это повлияло то, что встреченная нами сущность, помогавшая впоследствии одерживать победы Ермаку, вела со мной разговоры на равных и в сложных ситуациях, где нужна была не грубая сила, а сообразительность и быстрый ум, полагалась на меня…