Пока имя моё — не моё

1

Они возвращались поздно, слишком поздно, как для обычной дороги. Впрочем, граф Альвис и его супруга никогда не спешили. Пожалуй, это и было одной из примет их мира: не торопиться. Не лезть, не подгонять. Прежде чем что-то сказать, граф успевал дважды подумать и один раз поправить воротник. Его жена, леди Мейр, прежде чем поставить чашку, проводила пальцем по краю блюдца, проверяя, не сколото ли. Даже сейчас, в карете, когда колёса с хрустом ныряли в гравий, она держала ладонь на запястье мужа, легко, как кружево на шее.

— Мы опоздали на ужин, сказала она, больше для того, чтобы что-то сказать.

— Зато не опоздаем на утро, спокойно ответил граф, смотря в окно. Увидим рассвет в наших стенах.

Дорога к коттеджу шла через лес, аккуратно подстриженный, как и всё на их родовом участке. Вдоль аллеи стояли старые дубы, чьи кроны смыкались над дорогой, как крыша часовни. Слева мелькнул пруд, тёмный, с гладкой, неподвижной поверхностью. У ворот сидел человек.

— Фонарь, тихо сказал Альвис, и кучер уже достал из-под сиденья фонарь, зажёг и протянул вперёд. Свет выхватил из тени лицо: мужское, не молодое, с какой-то неуместной мягкостью. Он поднялся.

— Кто это? спросила Мейр, уже чуть громче.

— Не знаю, ответил муж. Но узнаю.

Карета остановилась. Он открыл дверцу кареты, спустился, расправляя складки на плаще. Мейр не отводила взгляда от фигуры у ворот. Тот стоял всё так же, не двигался, не подавал знаков, не делал попыток заговорить. Не просил помощи. И всё же — ждал.

Альвис остановился в двух шагах, всматриваясь.

— Добрый вечер, сказал он. Мы не ожидали гостей.

Тишина. Затем незнакомец шагнул вперёд.

— И я не гость, — произнёс он. Голос был глухой, ровный, как капля в колодец. — Я только спросить. Это ведь поместье рода Деламар?

— Было бы странно, если б вы не знали, мягко ответил граф.

Пауза затянулась Секунда. Две. Три.

— Тогда мне придётся быть честным, сказал человек. Мне невыгодно, если вы войдёте в дом.

Альвис нахмурился. Он не успел обернуться, только вдохнул. Второй удар пришёл сзади из тени между деревьев. Кто-то бесшумно подошёл и ударил. Без звука. Без ругательства. Профессионально.

Мейр рванулась было к двери, но кучер уже валился с сиденья, на лбу багровела тонкая, будто аккуратно нарисованная, точка. Лошади встревоженно заржали, но никто не дал им взбрыкнуть: поводья держал человек в маске, вышедший откуда-то сбоку, словно выросший из самой аллеи.

Дверь кареты распахнулась. Всё происходило спокойно. Настолько спокойно, что потом это будет казаться самым страшным то, как всё было тихо.

— Леди Деламар, произнёс всё тот же глухой голос. Сопротивление ни к чему. Мы не охотимся за вами. Только за тем, что вы можете знать.

Она молчала. Тянулась к шпильке в волосах. Внутри, капсула с порошком. На случай, если…

Муж лежал в траве. Уже не дышал.

— Я не знаю, кто вы, сказала она с тихой яростью. Но я прокляну вас.

Он наклонился чуть ближе.

— Проклятия это старая магия, миледи. А мы работаем по-новому.

Затем всё потемнело.

Комната на втором этаже была холодной, хоть камин и тлел. Она не ложилась спать в родительском доме после долгой дороги всегда было немного неуютно. Что-то в этих стенах напоминало ей детство, но не в утешительном, а в стеснительном смысле. Как будто сама обстановка заставляла вести себя правильно: сложить платки в ящик, не говорить громко, держать спину прямо даже в одиночестве.

Внизу хлопнула дверца. Потом раздались голоса. Низкие. Мужские. Не знакомые. Жанетта подошла к окну. Не зажигая свечу. Фонарь выхватил из темноты силуэт отца. Он стоял у ворот. Через секунду она увидела второго человека. Они говорили.

Она успела заметить, как рука незнакомца метнулась вперёд слишком резко. Вспышка. Звук. Выстрел. Граф откинулся назад, как сломанная трость. Без крика. Просто, исчез из вертикали.

Мир замер.

Второй выстрел. Кто-то убил кучера. Слева, за деревьями, движение.

И тогда она поняла: это не грабёж. Это не случайность.

Жанетта резко отпрянула от окна. Зажала рот руками, что бы не закричать. Сердце ударяло в горле, как в запертой клетке. Колени подогнулись, но она не позволила себе упасть. Сумка. Куртка. Где куртка? На спинке стула. Бумажник, перчатки... чёрт с ними. Главное в кабинет.

Босиком она метнулась по лестнице, ловко минуя те ступени, которые скрипели. Жанетта поднималась по лестнице, как по воде. Кабинет. Ручка двери в кабинет холодная, как лёд.

Второй ключ, под панно с геральдикой. Нажать. Сдвинуть. Щелчок. Сейф. Всё, как учил отец: сначала документы, потом деньги, потом ничего. Руки дрожали, но привычные движения шли быстрее мыслей. Не брать украшений. Не брать портретов. Уйти.

Пока можно.

Паспорт. Свидетельство о рождении. Удостоверения. Письма от родственников. Маленькая стопка банкнот. Перстень отца. Она взяла отцовский плащ, перекинула через плечо. Куртка была слишком лёгкой для ночи, и всё тело знобило.

Грохот внизу. Кто-то вошёл в дом. Она не стала закрывать сейф. Пусть думают, что искали.

Кухня. Чёрный ход. Она знала, как выйти, чтобы не издать ни звука. Замок давно не смазывали, но она всегда поворачивала ключ вбок, чтобы щелчок был мягче. Теперь, просто толчок плечом. Дверь поддалась.

Воздух пах дымом. Осенними листьями. И кровью. Жанетта не оглянулась. Она бежала. Она бежала, пока ноги не начали вязнуть в земле, пока не перестала различать дорогу, пока дыхание не стало рваться через губы с хрипом, словно воздух резал изнутри.

И только тогда — остановилась.

Обернулась.

Темнота. Тишина. Только шум ветра в кронах. Дом — уже позади. За деревьями. Где-то там. Туда нельзя. Никогда больше.

Она сделала ещё шаг и остановилась снова. Сердце билось так громко, что казалось, кто-то услышит. Лошадь. Карета. Кучер. Отец. Мать. Всё — исчезло. Обрезано, как лента ножом. Одним движением. Без шанса завязать узел.

2

Город жил своей жизнью. Кто-то вешал корзину с виноградом у лавки. Кто-то спорил о цене угля. В переулке звенело ведро — вода проливалась на камень.

А Жанетта шла. Точнее, она бродила, не помня, где свернула, зачем пошла в эту сторону, и почему сердце стучит так громко, будто оно тоже сбилось с ритма.

Солнце уже поднялось, но ей казалось, что это ещё ночь. Мир был прежним, и от этого становилось страшнее: ведь в её мире всё умерло вчера. Первый день без них

Она остановилась у чьего-то забора, опёрлась рукой о дерево — дышать стало трудно. Никто не обернулся. И это тоже пугало: что можно вот так идти с разбитым сердцем — и мир даже не узнает.

Жанетта заставила себя двигаться дальше. Где-то в голове — мелькали мысли: Куда идти? К кому? Кто поверит? А если за ней следят? Если убийцы всё ещё в городе?

Улица вела к площади, и внезапно — лавка знакомого аптекаря. Она шагнула в тень, опустила капюшон ниже. Рука дрожала. Она подумала было: «А вдруг он…» Но не решилась войти.

— Нет. Нельзя. Нельзя втягивать других. Не друзей. Не никого.

Тогда она вспомнила, что ей рекомендовали Озрик Кальв, Вот кто может помочь. И теперь, Жанетта шла целенаправленно.

Озрик Кальв принимал в доме без таблички, за синим занавесом, на втором этаже прачечной.
Запах был странный: смесь влажных полотенец и полированной кожи. Мебель, тёмная, тяжёлая. Один стул у окна, один у стены. Она выбрала тот, что подальше от света.

— Имя? — спросил он, не глядя. Писал что-то пером в узкую тетрадь.

— Для протокола — Жан.
— Фамилия?
— Нет фамилии.

Он кивнул, не удивившись. Почерк у него был цепкий, угловатый, как когти. Впервые он поднял на неё глаза — светло-зелёные, блеклые, но смотрели так, будто могли видеть сквозь плоть до костей.

Они разглядывали друг друга какое-то время. Он был среднего роста, но сидел так, что казался выше. Тело сухое, как будто из него вытянули всё лишнее: жир, мягкость, лишние слова. Руки жили своей жизнью ловкие, костлявые, с широкими суставами. На правом мизинце — шрам, тонкий, как порез бумажным краем. Говорят, такой бывает у тех, кто много пишет. Или режет по живому.

Волосы короткие, пепельные, слегка вьются на висках, небрежно подстриженные, как у тех, кто не смотрит в зеркало, а только проверяет, всё ли на месте. Лицо светлое, с тонкими скулами и чуть впалыми щеками. Цвет кожи землистый, будто он живёт в тени, редко выходит на солнце.

Глаза светло-зелёные, бледные, как мята в холодной воде. Смотрят прямо. Без смущения. Как у врача, которому всё равно, где вы ранены, он просто делает свою работу.
В них нет жалости. Но и насилия тоже нет. Только внимание.

Говорит тихо. Отрывисто. Как будто каждое слово — лишняя трата сил, если оно не служит цели. Одежда серая: выцветший жилет, плотная рубашка, короткий плащ. Пахнет бумагой, старым деревом и чем-то металлическим, то ли чернильницей, то ли оружием. Возможно, и тем, и другим.

Он не улыбается без причины. Но если улыбается тогда хочется понять, что вы только что упустили.

— Итак, чем могу быть полезен?

— Убийство. Граф и графиня. Ночью.

— Без свидетелей?
— Почти.
— «Почти» — это значит, что вы видели. Или знаете, кто видел.

Она кивнула, так как моральных сил ответить не было.

— Хорошо, сказал он. Начнём с того, чего вы не знаете.

И началось. Он спрашивал долго.

— Во сколько вы вышли из шахт в день отъезда? спросил Озрик, не отрываясь от своей тетради.

Жанетта слегка нахмурилась. Это имеет значение?

Он снова посмотрел ей в глаза и ответил, без эмоций.

— Если, вы, желаете знать правду, мне нужна полная информация. И я решаю что имеет значение к делу.

— С кем разговаривали по дороге?
— Только с возницей.
— Имя?
— По-моему, Коррен. Или Корл. Я не запомнила.
— Где он вас высадил?
— На улице, перед домом.

Озрик все записывал. Его почерк был резкий, рваный, как будто буквы дрались между собой за место на строке. Тикали часы. Где-то капала вода, не из чайника, а из-под подоконника, кажется. Он перелистнул страницу.

— Какой чай предпочитала ваша мать?

Жанетта подняла брови. Простите?

Он взглянул на неё. Неспешно. Холодно. Внимательно.

— Вы сказали, что запах в доме показался вам чужим. Возможно, кто-то заваривал не тот чай. Или просто в доме не было привычного. Я ищу несоответствия.

Она медленно выдохнула. Мать пила жасмин с корицей.

Озрик кивнул. Записал.

— Когда в последний раз видели перчатки отца?
— На нём. Вечером, когда он вышел к воротам.
— Он часто их менял?
— Нет. У него была одна пара, старая, но любимая.
— Кожа?

Она кивнула. Он опять что-то написал.

— Где в доме хранились ключи?
— У отца, в кармане жилета.
— А запасной?
— В сейфе. За панно.

— Где вы были в тот момент, когда…
— В своей комнате.
— Что слышали?
— Выстрел. Потом ещё. Крики. Шум.
— Узнали голоса?

Она замялась.
— Не была уверена. Всё... слишком быстро. Один голос был грубый, хриплый. Другой молчал.

Он снова молчал. Писал. И снова задавал вопросы.

— Вы помните, какие духи носила ваша мать?

Жанетта смотрела на него в упор.
— Вы собираетесь расследовать убийство или писать биографию?

Он оторвался от записей. Он впервые улыбнулся. Улыбка была не тёплой.

—Такие убийства не совершаются в момент. Его голос был почти мягким. Они готовятся долго. И прячутся в деталях. Как правило, не в крови, а в несостыковках: в запахах, в часах, в небрежно положенной вилке. Вы говорите дом был цел. Вы не заметили следов взлома. Но слуг вы не заметили. Но. всё казалось… нормальным.

Жанетта опустила взгляд. И только теперь поняла, почему ей стало холодно. Жанетта слушала. Не перебивала. Только держалась, за подлокотник, за собственное терпение.

3

Жанетта только успела вернуться с завтрака, как в дверь постучали. Трижды. Ровно. Она подняла голову, осторожно, будто за дверью может быть враг.
— Войдите, произнесла она сдержанно, уже садясь ровнее.

Дверь отворилась. На пороге стоял человек, средних лет, в одежде, не привлекающей внимания, но настолько аккуратной, что на ней не задерживался ни один склад. За ним, стояли два помощника с ящиками и чехлами.

— Доброе утро, господин Жан, мягко сказал он. Я портной. Меня зовут Оллард. Господин Роальд просил, чтобы вы были «собраны». Я исполнил.

Он вошёл без лишнего звука. Один из помощников открыл чехол и извлёк два костюма: один — серо-стальной, строгий, с тонкими тёмными кантами, другой, чуть мягче по силуэту, глубокого синего, с бархатным воротником.

— Первый для работы. Второй, для случаев, когда вы не хотите, чтобы на вас смотрели как на чиновника. Остальное, что полагается джентльмену вашего положения обувь, перчатки, ночные сорочки, сменные рубашки будет доставлено в течение трёх-четырёх дней.
Ваши параметры учтены. Всё уже сшито, осталась отделка.

Жанетта молча подошла ближе. Пальцами коснулась ткани. Она н умела определять материал, и чувствовала: в этой одежде нельзя быть кем попало.

— Надеюсь, всё подойдёт, добавил Оллард с лёгким наклоном головы. Но если вы захотите внести... индивидуальные изменения, просто скажите Карту. Мы сделаем. Без вопросов.

Он не ждал благодарности. Просто смотрел ей в глаза. Как будто шил не для человека, а для роли.

И всё же, уходя, обернулся: Господин Роальд просит, чтобы вы начали носить костюм уже сегодня. Он сказал: "если уж играть — то достойно".

С этими словами он исчез. Жанетта осталась одна. С костюмами. С весом ткани на плечах. И с чувством, будто ей только что выдали вторую кожу.

Утро было тихим. В доме не звенели колокольчики, не бегали слуги, не пахло выпечкой. Всё происходило внутри стен, без спешки. И когда в дверь её комнаты постучали — один раз, чётко, — Жанетта уже была готова.

Карт ждал снаружи.

— Господин Роальд просил вас к нему. Кабинет восточное крыло, третий зал. Он не пошёл с ней. Просто указал путь и исчез, как будто сам дом знал, куда её вести. Это был особняк с историями. На карте столицы его дом, вероятно, значился под каким-нибудь сухим номером — «восточный квартал, блок D, сектор пять». Но на деле он занимал целый угол переулков, с лицевой стороны смотрелся строго и почти аскетично: серый камень, высокие окна, скромные кованые решётки, никаких гербов.

В нём не было стиля ради стиля. Здесь каждая линия — как в письме с приговором: точная, прямая, уверенная. Первый этаж — деловая зона. Входной холл с приглушённым светом, каменными полами и тёмной обшивкой по стенам. Несколько коридоров, ведущих в кабинет Роальда, архивную комнату, библиотеку и столовую. Всё отделано деревом редких пород — гладким, холодным на ощупь.

В воздухе витал запах лавра, дуба и старых чернил. Иногда, намёк на благовония, будто кто-то когда-то пытался выкурить отсюда что-то живое.

Второй этаж — жилой. Комнаты слуг, гостевые спальни, в том числе та, что отведена Жану. Полы застелены глухими коврами, так что звук шагов гаснет — как слова, сказанные не вовремя.

Третий этаж — закрыт. Ключи туда есть у Роальда, Карт туда никогда не поднимается.
Говорят, там хранятся архивы, портальные ключи и что-то, что лучше не знать заранее.

Особенности этого дома в том что не было ни одного портрета. Ни хозяина, ни предков, ни гостей. Слуги говорят только когда к ним обращаются. Карт, единственный, кто передаёт указания. Окна с внутренними ставнями. Днём они раскрыты, но на ночь закрываются, всегда, даже летом.

Каждое зеркало можно зашторить. Их немного, и все в неприметных рамах.

«Этот дом не обещал безопасности.Он предлагал место. Временное. Проверочное. И если ты не знал, где находишься — лучше было бы не входить.»

Коридоры были пусты. Ковер под ногами гасил шаги. Жанетта держалась прямо, будто от того, как она идёт, зависело, увидит ли Роальд в ней то, на что поставил ставку. Дверь в кабинет была приоткрыта.

— Войдите, донёсся голос. Ровный. Без интонаций.

Она вошла. Кабинет встретил её деревом и светом. Высокие окна с тяжёлыми шторами. Длинный стол. Карты. Перья. Книги в старых переплётах. И тишина, как в храме. Роальд стоял у шкафа, рассматривал какой-то свиток. Не обернулся.

— Садитесь.

Она села. Он продолжал читать, слишком долго, чтобы это было случайно. Пауза была частью ритуала. Наконец, он отложил свиток, сел напротив.

— Для начала, сказал он, я хочу, чтобы вы разберёте вот это.

Он кивнул на кипу бумаг, перевязанных чёрной нитью.

— Переписка между Домами. Скрытая. За месяц. Найдите общие упоминания, совпадения, странности. Мне не нужна формальная отчётность. Мне нужно понимание.

Жанетта потянулась за бумагами, краем глаза наблюдая за ним. Он сидел расслабленно, но всё в нём было собрано, как будто он умел не просто ждать, а выжидать.

— А если я найду не то, что вы хотите?

— Тогда я узнаю, чего вы стоите.

Он улыбнулся, улыбка не коснулась глаз.

— И не пытайтесь скрыть то, что не поняли. Это куда опаснее ошибки.

Жанетта кивнула. Работа — это хорошо. Работа — это стена между ней и страхом. А если в ней что-то скрыто… она узнает первой.

Он встал.
— У вас есть время, до вечера.

— Я могу задавать вопросы?

— Только если вы уверены, что вопрос стоит моего времени.

Обед подавался в нижней столовой, помещение просторное, каменное, с длинным столом на шестерых и стульями, расставленными по военному уставу. Карт сидел отдельно. Другие слуги сидели по старшинству. Жан где-то между.

Она старалась есть медленно, чтобы не вступать в разговор. Молча кивала. Молча жевала. Иногда поднимала бровь, не слишком высоко, но достаточно, чтобы собеседник запутался в собственной совести. Ее принимают за строгого, молчаливого мужчину, которому лучше не перечить. Хотя она молчит, потому что боится, что голос сорвётся.