Пока мы не исчезли

Глава 1. Чемодан и рыжий кот

Рыжий кот ловко лавировал среди разложенных по подоконнику мелочей. Элегантно перепрыгнув через стопку потрёпанных нот, он принюхался к цветущей красной герани в ажурном кашпо и фыркнул. Обернув лапки пушистым хвостом, Семка меланхолично уставился в окно.

Миргород, как и всякий провинциальный городок, встретил нас свинцовыми тучами, серым, подтаявшим снегом и февральской моросью, беспрестанно барабанившей по стеклу.

И с чего я вообще решила, что в этот раз всё будет иначе?

— Семка! Ну-ка, брысь оттуда!
На подоконник с облупившейся белой краской бухнулась стопка алюминиевых кастрюль. Кот укоризненно сверкнул янтарными глазами на хозяйку, но всё же нехотя покинул нагретое местечко.

Поддавшись порыву, я подхватила кота на руки, когда тот пробегал мимо, и, почесывая его за ушком, успокаивающе залепетала всякие нежности.

Говорят, коты быстро привыкают к дому, и перемена места — настоящий стресс для них. Но Семка опровергал эту теорию: за свою недолгую жизнь пушистый зверь уже неоднократно переезжал с нами с квартиры на квартиру. Если кот и был недоволен этим обстоятельством, то миска с ароматным кормом довольно быстро возвращала ему душевое равновесие.

Вот бы и у меня было так же…

— Давай быстрее, Кира, — мама смерила нас с Семкой недовольным взглядом. — Всё это нужно разобрать до воскресенья.

Я тяжело вздохнула, оглядела разгром на кухне, вспомнила про кучу чемоданов и пакетов в коридоре — и тут же чихнула. В воздухе стоял затхлый, пыльный дух, привычный для квартир, в которых давно никто не жил.
С грустью подумав, что после распаковки нам ещё предстоит генеральная уборка, я поникла. Опустила кота на пол и нырнула в недра клетчатой сумки, выуживая хрустальные салатницы, заботливо обёрнутые в тонкие полотенца.

— Какой смысл всё это раскладывать... — пробормотала я себе под нос, разворачивая очередную стопку тарелок. — Всё равно скоро снова переедем.

— Не начинай, Кирюш, — устало откликнулась мама и сдула со лба выбившуюся, выбеленную прядь. Короткие волосы, едва достающие до плеч, она собрала в небрежный хвост пышной резинкой. Прическа уже давно растрепалась, но, как обычно, мама не обращала на это внимания. — Не так уж часто мы переезжаем.

Я тихо хмыкнула, но это не осталось незамеченным.

— Почему ты вечно чем-то недовольна? — Мама скорбно поджала пухлые губы, будто большего разочарования в ее жизни еще не случалось. — Ты даже школу не окончила, а уже столько всего увидела. Это же бесценный опыт! — мечтательно воскликнула ма и продолжила менторским тоном. — В твои годы я могла только мечтать о таких возможностях. Да и вообще — далеко не многие твои сверстники могут похвастаться подобным.

— Может быть... — я пожала плечами с напускным безразличием. — Зато многие мои сверстники могут похвастаться наличием друзей. А я в понедельник иду в новую школу и опять буду начинать все сначала. Уже в пятый раз.

В кухне воцарилась густая, вязкая тишина — такая, что её, казалось, можно было замешивать ложкой.

Под аккомпанемент тарахтящего холодильника и завывание ветра за окном две миниатюрные фигурки — удивительно похожие, будто сёстры, и в то же время совершенно разные — молча раскладывали посуду по свободным поверхностям.

Семка, как внимательный управляющий, деловито крутился рядом и тщательно обнюхивал каждый предмет своим розовым мокрым носиком.

— Между прочим, я ведь тоже начинаю всё сначала, — сказала мама тем тоном, каким всегда пыталась сгладить острые углы. — Но я вижу в этом возможности, а не трудности.

Я не ответила, да этого и не требовалось.

—— Мне очень повезло, — продолжала мама. — Не зря я каждый год ездила по конкурсам, ночами готовила партии…

Мама на секунду отложила сумку и с сияющей улыбкой развела руками.

— И вот результат — меня заметили! Пригласили в Миргородскую консерваторию, и теперь я буду работать с самим Радиславом Николаевичем Аверьяновым. Ты даже не представляешь, какой он талантливый дирижёр! О нём регулярно пишут в журналах, а его концерты показывают по телевизору.

Мама продолжала что-то восторженно рассказывать, но я уже не слушала.

Светлана Анатольевна Минаева — по совместительству моя мама — была молодым, амбициозным и вполне успешным концертмейстером. Её историю про «успех всей жизни» и «величайшую возможность» я слышала уже не раз. Каждый наш переезд сопровождался примерно таким рассказом — менялись лишь имена, города и названия учебных заведений. Всё звучало вдохновляюще, почти как сказка… только не моя.

Меняя место жительства, мама отправлялась к новым вершинам, а я — просто уезжала. Снова. От одноклассников, друзей и с трудом налаженного быта.

— Ладно, — выдохнула я, стараясь говорить ровно.

Смысла спорить не было. Каждый раз, стоило заговорить о своих чувствах, мама начинала раздражаться, а иногда и злиться. Поэтому я давно поняла: лучше промолчать и просто пережить бурю.

— Пусть это будет наш последний переезд, — добавила я миролюбиво и улыбнулась.

Мама тут же оживилась, расправила тонкие плечи в обтягивающей майке и засияла в ответ:

— Ну разумеется! Тут и город замечательный, и люди, я уверена, очень хорошие. Смотри, какая квартира уютная — повесим тюль, разложим всё по местам… будет лучше, чем в прошлой квартире.

Под мамин мечтательный щебет я подхватила стопку книг в одну руку, чемодан — в другую, и направилась в свою комнату по узкому коридору с бежевыми обоями в полоску.

Моя комната была маленькая, как и вся квартира, но мне этого хватало. Мебель досталась от прошлых хозяев: вдоль одной стены громоздился гарнитур из тёмной фанеры — полки, шкафы, даже откидной стол. Над раскладным диваном висел ковёр с абстрактным бежевым узором.

Чемодан с металлическими уголками с глухим стуком ударился о пол у самой двери, стопка книг плюхнулась на одну из полок, подняв облачко пыли.

Я огляделась.

Комната пахла пустотой и пылью.
Несмотря на промозглую погоду за окном, нестерпимо захотелось впустить в это темное, унылое пространство немного воздуха. Я направилась к единственному окну — большому, почти во всю стену. По пути мой взгляд скользнул по зеркалу, затянутому толстым слоем пыли.

Глава 2. Новенькая

— Тихо! Успокоились! Звонок уже был!

Темноволосая женщина средних лет в жаккардовом жакете, застёгнутом на все пуговицы, звучно постучала ручкой по деревянному столу.

Ученики поспешили занять свои места. В класс влетел раскрасневшийся, взъерошенный парень в чёрном балахоне с огромным логотипом «Короля и Шута» на груди. Спешно пробормотав неискренние извинения, он с грохотом плюхнулся за парту напротив.

Я вновь поправила зелёную тетрадь, которая и без того лежала идеально ровно, и сложила руки на парте, как прилежная ученица.

Казалось бы, давно уже пора привыкнуть.
Но каждый раз — как в первый.

— Напоминаю про дежурство по этажу, — начала Галина Петровна — моя новая классная руководительница и, по совместительству, учительница алгебры.
— Усачёв, ты сегодня дежуришь на третьем этаже, поближе к учительской, — прищурилась она, сверкая болотными глазами. — А то в прошлый раз то в столовой пропадал, то в раздевалке дрых.

Тот самый парень в толстовке самодовольно хмыкнул и вальяжно развалился на стуле.

— И последнее… — спустя ещё несколько указаний, которые я благополучно пропустила мимо ушей, Галина Петровна остановила взгляд на мне.
— С нами теперь будет учиться Кира Минаева. Кира, выйди к доске, пожалуйста, и представься.

Вот оно.

Мой самый «любимый» момент.
Когда ты впервые предстаёшь перед толпой незнакомцев — будто на сцене. Ладони мгновенно покрываются липким потом, во рту — сухо, как в пустыне. И кажется, что под этими оценивающими, выжидающими взглядами ты стоишь совершенно голая.

Ещё до этого я ловила на себе редкие, любопытные взгляды.
Но теперь — двадцать пар глаз, будто острые иглы, впились в меня и неотрывно следовали за каждым моим шагом по бесконечному проходу к доске.

Я попыталась незаметно пригладить чёрную юбку, расправить ненавистные воланы на рукавах белой рубашки. Длинные русые волосы, наскоро собранные в хвост пышной резинкой, мешали, и я отбросила их за спину. Уставилась в одну точку над головами сидящих и прочистила горло.

— Всем привет, — начала я, неуклюже махнув рукой. — Меня зовут Кира, и пару дней назад мы с мамой переехали в Миргород. Планирую доучиться с вами до выпускного.

Неловкий смешок сорвался сам собой, и я бегло оглядела класс.

На первых партах, как водится, сидели отличники. Их было несложно узнать по скромной, закрытой одежде, аккуратным причёскам и полному комплекту учебников, тетрадей и пеналов на парте. Пара-тройка девушек и столько же парней слушали меня с вежливой заинтересованностью.

Дальше — среднечки, к которым я себя и относила.
Они сидели более расслабленно, уверенные, что скрыты от глаз учителя, и занимались своими делами. Одни переписывались на последних страницах тетради, другие рисовали каракули, третьи, подперев голову рукой, разглядывали меня с лёгким любопытством.

А на последних партах собралась самая разношёрстная компания.

Мой взгляд встретился с парнем в пиджаке и галстуке, которому что-то шептал и хихикал сосед с явной хулиганской наружностью.
Тут же расположилась троица ярких красавиц: одна любовалась собой в зеркальце, вторая старательно подкрашивала губы, третья — с остекленевшим взглядом уставилась в одну точку, вывалив на парту содержимое внушительного декольте.

Там же сидел и Усачёв — тот самый парень в балахоне с «КиШем». Он натянул капюшон, стараясь спрятать наушник, и сосредоточенно тыкал в кнопки CD-плеера, совершенно не обращая внимания ни на кого вокруг.

— Я училась в школе с английским уклоном, — продолжила я. — Так что, надеюсь, с языком проблем не будет.

На галёрке кто-то пахабно хмыкнул. Я смутилась ещё сильнее и поспешила закончить:

— Люблю гулять, как и многие… — я хмыкнула, — читать, фотографировать. А ещё мне нравятся фильмы Уэса Андерсона. Ну знаете, те, где драма выглядит как красивая, безопасная картинка — интригует и почему-то дарит надежду.

Я замолчала.

Тишину в классе можно было резать ножом.

— Кхем… — наконец, крякнула Галина Петровна, поднимаясь из-за стола. — Ну что же… Класс, поприветствуем новенькую!

Пока не стихли вялые аплодисменты, я поспешно вернулась за свою последнюю парту. Щёки пылали и я старалась не отрывать взгляд от пола, хотя успела заметить, как одна из красавиц на галёрке едва уловимо закатила глаза.

— А теперь открыли учебники на странице девяносто четыре, — бодро и по-деловому продолжила классуха. — Упражнение три — упростите выражение. К доске пойдет Светикова.

Девушка со второй парты тут же вскочила и поспешила взять в руки мел.

В классе поднялся гул. Зашуршали страницы, послышались шепотки. Кто-то облегчённо выдохнул, радуясь, что вызвали не его.

Мои пальцы едва заметно подрагивали от волнения, когда я, открыв тетрадь, взглянула на белый лист.

***

После третьего урока прозвенел звонок на большую перемену, и я выдохнула с облегчением. Прошло всего несколько часов, а я уже чувствовала себя выжатой, как лимон.

На каждом уроке учителя почему-то считали своим долгом вызвать «новенькую» к доске и спросить пройденный материал. Я, конечно, никогда не числилась в отстающих, но в первый день в школе голова была забита всем, чем угодно, только не уроками. К тому же у меня не было учебников, чтобы хотя бы взглянуть на названия тем, которые уже изучили одноклассники.

На алгебре Галина Петровна одолжила мне свой учебник, но меня это не спасло — в точных науках я всегда плавала. На русском я записывала под диктовку, а вот на географии пришлось обратиться к парням, сидевшим передом мной.

Я решила сбегать в библиотеку.

Жуя бутерброд собственного приготовления, я устремилась по широкой лестнице на первый этаж.

В коридорах было шумно. Ученики высыпали из классов, облепили подоконники — сидеть больше было негде: ни диванов, ни лавок, ни даже стульев. Со всех сторон раздавались громкие разговоры и смех.

Глава 3. Сквозь объектив

Щёлк.

Опустив камеру, я прикрыла глаза ладонью от слепящего солнца и вновь посмотрела вдаль.

Красиво.

Красный мост с идеальной симметрией пролётов и туго натянутыми тросами-жгутами тянулся через широкую реку. Водную гладь плотным слоем укрывал снег, искрившийся в солнечных лучах. Цвет моста — насыщенный, но не кричащий — выгодно выделялся на фоне голубого неба и белых, кудрявых облаков, словно сошедших с открытки.

Даже старые деревья по обеим сторонам реки, с обнажёнными, раскидистыми ветвями, вписывались в эту композицию, придавая ей особый шарм.

Внезапный порыв холодного ветра, пришедший с реки, обжёг щёки. Я сунула нос в объёмный вязаный шарф и, развернувшись, поспешила дальше.

Первый день весны выпал на выходной. Впервые за долгое время погода по-настоящему радовала и вытаскивала людей на улицы, заманивая обманчивым теплом.

Я тоже не смогла устоять. После сытного завтрака под повтор серии любимого сериала, оделась, взяла несколько купюр из маминого тайника и, подхватив старенький «Зенит», выбежала на улицу. Одна.

За прошедшие пару недель друзей у меня так и не появилось — да я и не особенно старалась их заводить. Переезд оказался более масштабным, чем ожидалось. Мама сразу с головой ушла в новую работу и всё своё время проводила с учениками и коллегами. А мои вечера были заняты домашними заданиями, разбором чемоданов и нескончаемой уборкой.

Сегодня мама тоже работала, а я решила, что будет преступлением упустить такой редкий солнечный день — и хорошую возможность, наконец, познакомиться поближе с Миргородом, в котором мне теперь предстоит жить.

Пройдя несколько автобусных остановок по шумной улице, я немного пожалела, что не взяла с собой CD-плеер. Но вскоре погрузилась в ритм города, увлекшись своими наблюдениями.

По обе стороны широкой улицы, на которую я случайно вывернула, тянулись двух- и трёхэтажные особнячки конца 18 — начала 19 века. В былые времена они, вероятно, принадлежали купцам, а теперь в них располагались кафе, парикмахерские и госучреждения. В одном из таких домов, с лепниной по карнизу и облупившейся вывеской, находилась музыкальная школа.

Проходя мимо окна, я услышала до боли знакомую мелодию. Кто-то старательно пытался сыграть «К Элизе» — единственное произведение, к которому у меня остались тёплые чувства после окончания музыкальной школы, — и постоянно ляпал.

Щелк.

Снег под ногами стремительно таял. При каждом шаге слякоть с характерным чавкающим звуком разлеталась в стороны, оставляя на сапогах грязные разводы.

Родители тащили куда-то упирающихся детей. Навстречу шли весёлые компании — нарядные, надушенные, беззаботно болтая и смеясь. Я прищурилась, глядя им вслед, и, не задумываясь, пошла за одной из пар — просто потому, что решила: местные лучше знают, куда стоит идти в такой день.

Шумная компания свернула к неприметной лавочке, но мне они уже были ни к чему.
Дорога, по которой я шла, вела к набережной, что тянулась почти через весь город. По скользким ступенькам я осторожно спустилась к реке и, глубоко вдохнув влажный холодный воздух, пошла вдоль берега.

Щёлк.

Полюбовавшись мостом, я двинулась дальше и вскоре остановилась у старой усадьбы. Проскользнув через кованые ворота, обошла здание по периметру. Белоснежные колонны, трещинки на лепнине, потускневшие витражи, полуобрушившийся балкон — всё в этом доме дышало заброшенной роскошью.

Картины былого великолепия сами всплывали в воображении: вот юная дебютантка, в сверкающих украшениях, поднимается по широкой лестнице, придерживая пышную юбку с кринолином… Сюда одна за другой подъезжают кареты с позолоченными вензелями, запряжённые вороными жеребцами. А в тех окнах, до самого пола, когда-то можно было наблюдать, как под звуки рояля кружатся в вальсе изящные пары. И в отблесках хрустальной люстры утончённые господа, с бокалами игристого, вели светские беседы, кокетливо переглядываясь.

Щёлк.

Очередная лестница вынырнула из-за разросшегося куста, и, поднявшись по ней, я оказалась в центральном городском парке.
Со всех сторон послышался гвалт голосов: торговцы наперебой предлагали свой товар. Тут были и светящиеся игрушки, и мигающие брелоки, и шерстяные носки с цветастыми платками, и даже кулёчки с семечками.
Я потерялась в звуках и запахах, а очнулась уже у чёртова колеса с розовой сладкой ватой в руках.

Облизывая засахаренные пальцы, я окинула взглядом аттракционы и надолго задержалась у карусели с лошадками и жирафами. Девочка в белой мохнатой шапке, похожей на облако, помахала мне и улыбнулась беззубым ртом.

Щёлк.

Я медленно побрела от центра по узким петляющим тропинкам и оказалась на окраине горсада. Людей здесь было заметно меньше, но музыка, грохот и визг звучали так же громко. Источник шума обнаружился довольно быстро.
На маленьких электронных машинках по корту носилась шумная компания. С потолка сыпались искры, разноцветные машинки сталкивались, истошно визжали и разъезжались вновь.

Я притормозила, наблюдая за красочными пятнами, так ярко контрастировавшими с серым, выцветшим пейзажем — за живыми эмоциями, искренним весельем этих ребят. И вдруг поняла: это же те самые парни, с которыми я так удачно столкнулась в свой первый школьный день.

Вон блондин с лукавыми раскосыми глазами — тот самый, которы помогал мне собирать учебники.
Рядом, за рулём красной машинки, вихрастый коренастый брюнет, хохотавший громче всех, и тощий русоволосый парнишка в очках.
А вот и он — высокий, лощёный шатен.

Он единственный выбрал бело-черную машинку и крутил руль с таким серьёзным выражением лица, будто от результатов этого заезда зависела его карьера. Пожалуй, единственное, что добавляло жизни его каменному профилю — непослушная чёлка, всё время выбивавшаяся из зализанной причёски и падавшая на глаза.

Рядом с ним сидела яркая блондинка с малиновыми губами. Она истошно визжала, наигранно смеялась на каждом повороте и почти висла у него на плече. Я узнала её сразу — Леленька Бородина. Та самая одноклассница с галёрки, что выразительно закатила глаза, когда я представлялась классу.

Глава 4. Бартер

— Да твою ж… — пробормотала хриплым ото сна голосом, глядя на будильник.

Я прикрыла глаза буквально на пять минут…Куда, спрашивается, делись еще тридцать?!

Едва разлепив глаза, я подскочила, как ошпаренная. Накинула плюшевый синий халат с облачками, с третьей попытки попав в нужный рукав, и поспешила в ванную.

В коридоре висел шлейф густых восточных духов — будто мама собиралась не на работу, а в гарем султана. Я пронеслась сквозь это облако и тут же закашлялась.

— Доброе утро, — тут же раздался певучий голос.

Мама в полном параде вертелась перед трельяжем с высоким узким зеркалом, поправляя леопардовую кофточку с глубоким декольте.

— Кирюшка, хорошо, что я тебя застала, — прощебетала она. — Забеги после школы в ателье, пожалуйста, забери мои брюки.

— Какие ещё брюки? — я на мгновение выглянула из ванны с зубной щёткой во рту.
— Ну, те коричневые, помнишь? С вышивкой на карманах. Я отдала их на подгибку.
Извечная проблема людей невысокого роста — что бы ни купил, всё приходится либо ушивать, либо подшивать.

— У нас сегодня репетиция после уроков, — буркнула я и вернулась к умывальнику.
— Что за репетиция?

— К концерту на Восьмое марта, — цыкнула я. — Я же рассказывала тебе пару дней назад, что буду там читать стих Сары Тисдейл, помнишь?

— Ну разумеется, помню, — наигранно возмутилась мама. Но поймав отражение её глаз в зеркале, я поняла: не помнит.

— А что, завтрака нет? — крикнула я из кухни, скептически разглядывая содержимое полупустого холодильника.
— В кастрюле есть борщ! — донеслось еле внятное из коридора — видимо, мама подводила губы карандашом.

— Кто же ест борщ на завтрак?! Есть что-нибудь нормальное?

— Не знаю, Кирюш, поищи сама. А до скольки у вас репетиция?
— Не знаю… Часов до четырёх, наверное. —
Я достала из холодильника целлофановый пакет и принюхалась к содержимому. Семику тоже было интересно — кот нетерпеливо кружил вокруг моих ног. — А во сколько ты сегодня вернёшься?

— Вот и замечательно! — крикнула мама в ответ. — Ателье как раз до шести работает. Пойдёшь из школы — забеги. Ты знаешь, где лежат деньги.

Послышался шум и скрип открываемой двери. С куском сыра в руках я поспешила в коридор и успела поймать маму у порога.
— Когда ты вернёшься?
— Не знаю, Кирюш! У нас с Радиславом Николаевичем сегодня репетиция. Вернусь, скорее всего, поздно. Не скучай!

— Пока… — пробормотала я в закрытую дверь и вернулась на кухню.

Надо было успеть перекусить хоть что-то, иначе ходить мне голодной до большой перемены.

***

— Не расходимся! — Галина Петровна повысила голос, стараясь перекричать звонок с урока. — У меня важное объявление.

Те, кто успел повскакать со своих мест едва прозвучал звонок, с недовольными лицами опустились обратно.

— У нас заболели два человека: Лена, которая занималась стенгазетой, и Валя, которая участвовала в спектакле. Восьмое марта уже не за горами, а нам не хватает людей. Кто может заменить девочек?

Галина Петровна помолчала, оглядывая притихших учеников, словно орлица на охоте, высматривающая добычу.

— Не хочешь доделать стенгазету? — шепнула я Маше.

К моему удивлению, Маша оказалась лёгкой и очень приятной в общении. После нашей случайной встречи в горсаду мы ещё долго гуляли, вместе исследуя город. А когда стемнело, Маша пригласила меня к себе домой, где мы пили чай с печеньем и охали под «Битву экстрасенсов». На выходных мы вместе сделали домашку по алгебре по телефону, а потом с упоением обсуждали последнюю серию популярного сериала — до тех пор, пока мама не напомнила, что я не одна живу в доме, и ей тоже нужен телефон.

Пару раз мы встречались на перекрёстке недалеко от школы, чтобы дойти туда вместе. Должна признаться, приходить в школу в компании было гораздо веселее.

С начала недели мы стали сидеть вместе — за третьей партой, чему я была особенно рада. Во-первых, я наконец избавилась от соседства с балагурами, которые всё время отвлекали своими разговорами, а Лёша Усачёв ещё и закидывал меня записками с непристойностями. А во-вторых, теперь можно было не таскать с собой все учебники — мы делили их на двоих. Да и переписываться о важных пустяках на скучных уроках тоже стало куда удобнее.

В ответ на мой вопрос Маша отрицательно помотала головой.

— Да давай! Ты же классно рисуешь, — подбодрила я, и ничуть не преувеличила: мне и правда понравились её карандашные наброски, которые она недавно показала мне. — Хочешь, я с тобой вызовусь? За компанию?

— Ну… если только вместе, — хмыкнула Маша и решительно подняла руку. Моя взметнулась следом.

— Очень хорошо, девочки, — Галина Петровна тут же чиркнула что-то в своём блокноте. — Маша Золотарёва займётся газетой, а Кира Минаева поможет в спектакле.

— Галина Петровна, — неуверенно начала я, — я хотела помочь Маше со стенгазетой. К тому же, я и так участвую в концерте — читаю стих.

— Вот видишь! Ты всё равно будешь ходить на репетиции, заодно поможешь в спектакле, — отрезала Галина Петровна. — А со стенгазетой Маша и одна справится — она уже почти готова. Всё, свободны!

Мы с Машей переглянулись и одновременно поджали губы. Впрочем, я решила не сдаваться. Когда класс опустел, я подошла к учительскому столу и ещё раз повторила свою просьбу. Но, похоже, Галина Петровна точно знала, что за оставшиеся до праздника дни едва ли поймает ещё одну такую же наивную жертву — и осталась непреклонной.

Последний урок подошёл к концу, и мы с Машей попрощались. Она вернулась в классный кабинет доделывать стенгазету, а я побрела в актовый зал — на репетицию.

***

Спустившись на первый этаж, я свернула в неприметный закуток и, распахнув двустворчатые двери, вошла в зал. Передо мной открылось большое, ярко освещённое помещение с новенькой деревянной сценой, зелёными бархатными кулисами и длинными рядами мягких кресел. Репетиция уже шла полным ходом.

Глава 5. Не просто дерево

Лист.

Как за спасительную соломинку, я выудила из кармана помятый листок. Развернула его дрожащими пальцами и, вчитавшись в знакомые строки, начала:

Life has loveliness to sell,
All beautiful and splendid things,

Вздох. Быстрый взгляд на бумагу — и снова вслух:

Blue waves whitened on a cliff,
Soaring fire that sways and sings,*

Мой взгляд метался по лицам в зале — искал хоть какую-то опору. И наконец нашёл её.

Чёрно-белая фотография в металлической рамке: балерина, застывшая в сложном па, встав на носочек.

Я следила за плавной линией её руки. За изгибом спины. За светлым, почти неземным выражением лица. И с каждым словом голос становился всё увереннее. Он креп, звучал всё ярче, торжественнее.

На последних строчках я больше не заглядывала в шпаргалку. Она уже не была нужна.

For one white singing hour of peace
Count many a year of strife well lost,
And for a breath of ecstasy
Give all you have been, or could be.*

Я выдохнула. Глубоко. Судорожно.
Пальцы дрожали, но внутри будто расправлялись крылья.

Послышались редкие аплодисменты.
Жанна Аркадьевна поднялась со своего места:

— Отлично, Кира. Очень хорошо. Если на концерте прочтёшь так же — будет просто замечательно.
Она коротко мне улыбнулась и, вернувшись к своим заметкам, объявила:

— Номер семь — Миша Грязнов, гитара.

В зале тут же поднялся приглушённый гул. Ученики воспользовались паузой, чтобы наконец-то пообщаться, пошептаться, да и просто сбросить напряжение.

На сцену тем временем вышел щуплый русоволосый парнишка с жёлтой гитарой в руках. Он осторожно нёс её перед собой, кажется, боясь даже дышать.

Я сбежала со сцены по ступенькам, сдерживая улыбку, и направилась к своему месту.

Но каждый мой шаг… Сопровождал неотрывный взгляд тёмных, внимательных глаз.

Я же старательно избегала смотреть в сторону «звёздной» четвёрки, делая вид, будто их тут вовсе нет.

Во-первых, в моей памяти ещё свежо было воспоминание о нашем столкновении в коридоре — когда содержимое моей сумки вывалилось на всеобщее обозрение. Хоть я и сделала вид, что ничего страшного не произошло, все же мне было ужасно неловко.

А во-вторых, я не горела желанием выглядеть очередной фанаткой. Но после той глупой встречи в парке, боюсь, именно так я теперь и выгляжу в их глазах.

***

— Минаева, встань левее! Руками активнее, активнее маши!

Жанна Аркадьевна неспешно вышагивала вдоль сцены, пока актёры отыгрывали свои роли и комментировала каждое движение и интонацию. В её голосе звенело нетерпение и лёгкий азарт — казалось, она искренне верила, что из нашего «народного театра» получиться что-то дельное.

Педагогический совет постановил: к Восьмому марта школа должна подготовить спектакль по мотивам русской народной сказки «Царевна-лягушка». Учителя тут же ринулись кроить сценарий и набирать актёров.

И вот теперь горстка одиннадцатиклассников собралась на сцене, чтобы исполнить свой последний в стенах школы спектакль — постановку, призванную «прославить женскую мудрость». А если проще, — подвести зрителя к мысли, что за каждой победой мужчины всегда стоит умная, решительная женщина.

Главные роли распределили быстро. Царевну Лягушку играла, разумеется, Леленька Бородина.

Узнав об этом, я невольно приподняла бровь. Не слишком-то она походила на сказочную красавицу с её куцой, обесцвеченной косичкой, едва ли достающей до плеч. Но густой шиньон, водружённый на ее макушку, расставил всё по местам.

А в роли Ивана-Царевича, как несложно догадаться, — Макс Чернов. Куда уж без него?

Ирина Конурина получила роль рассказчицы. Слава из «звёздной четвёрки» — Кощея. Учитывая его худобу и вечно серьёзный вид, роль подошла ему просто идеально. Женя и Даня исполняли роли братьев Царевича, а Света и Аня, мои одноклассницы, играли их жён. Девушки постоянно смущались и глупо хихикали, глядя на своих «мужей» из-под полуопущенных ресниц. Остальные ребята выходили на сцену эпизодически, изображая то свиту, то жителей, то говорящих зверей.

Мне же досталась роль камня, реки, кустов… В общем, я была массовкой.

Сейчас, например, я изображала старый дуб и старательно размахивала своими «ветками» — искусно нарисованными на плотном картоне — стараясь при этом не задеть зализанную макушку Чернова. Он, в образе Ивана-Царевича, как раз драматично бродил по сцене, вглядываясь в неведомую даль. Его герой только что сжёг лягушачью шкурку и теперь «блуждал по тёмным лесам», в поисках своей возлюбленную.

К моему удивлению, все ребята играли очень хорошо. Я бы сказала, профессионально. Не робели, не стеснялись, а отыгрывали роль на совесть.

Когда репетиция подошла к концу, Жанна Аркадьевна отпустила всех, кроме Макса и Лели. Их, как главных героев, она попросила ещё раз пройтись по нескольким сценам.

Актёрский состав — в лице измученных старшеклассников — облегчённо выдохнул и бодро засеменил к выходу. Я же вернулась к своему креслу, прокручивая в голове список вечерних дел: на завтра нужно сделать геометрию, английский, а ещё не забыть забежать в ателье за мамиными брюками…

Пока копалась в рюкзаке, краем глаза заметила, что друзья Чернова уходить не собирались. Они снова устроились на своих местах в зале и теперь с ленивым интересом наблюдали за происходящим на сцене. Я тоже обернулась — а потом невольно села, заворожённо глядя на актеров.

Леленька и Макс репетировали сцену пира во дворце. Леля, как грациозная лань, плавно изгибалась, взмахивая летящими рукавами изумрудного платья. В этот момент она совсем не походила на ту стервозную фифу, которую неустанно изображала из себя.
В это время Чернов, как истинный гусар в расшитом красном кафтане, вышагивал вокруг своей партнёрши, словно павлин. Его тонкие губы подрагивали в едва сдерживаемой улыбке, да и в целом парень перестал походить на мраморную статую и превратился в шкодливого подростка.

Глава 6. Предупреждение

— Обалдеть… — ошеломлённо протянула Маша на том конце провода. — И что было дальше?

— Он пригласил меня в свою редакцию, — вздохнула я и в пятый раз обвела ромашку в углу страницы зелёного блокнота.

Я сидела на жёстком деревянном стуле с неудобной спинкой, скрестив ноги по-турецки. Сиденье то и дело впивалось в кожу, оставляя красные следы, и мне приходилось нетерпеливо ёрзать.

Но уйти я не могла. В квартире был всего один телефон, старый, проводной, и разговаривать по нему можно было только здесь, в коридоре.

— Серьёзно?!

Я отодвинула красную трубку от уха, пережидая бурную реакцию, и только потом продолжила:

— Я ещё не решила, идти или нет, — буркнула я неохотно, хотя в глубине души любопытство грызло не хуже голодной мыши.

— Ты с ума сошла?! — вскрикнула Маша, и я снова поморщилась, отдёргивая трубку от уха. — Тебя пригласил сам Чернов…

— В редакцию…

— И сделал предложение!

— О совместной работе…

— Неважно! Важен сам факт, — экспертно заявила подруга.

— Слушай, как я поняла, ему просто нужны фотографии, чтобы школьная газета не выглядела как отчёт из бухгалтерии. А я просто оказалась под рукой в нужный момент.

— Ну не знаю… — протянула Маша с подозрением. — Почему же он раньше никого не нашёл?

— Говорит, у парня, который этим раньше занимался, сломался фотоаппарат, — я пожала плечами, хотя Маша этого, конечно, не увидела.

— И, разумеется, ни у кого из его друзей фотоаппарата не нашлось… — ехидно заметила Маша.

— Ты не поверишь, но я сказала почти то же самое, — вздохнула я. — А он ответил, что все его знакомые, у кого есть фотик, либо криворукие, либо не хотят таскаться по школе с дорогой техникой и снимать фотоотчёты с дурацких школьных мероприятий.

— Звучит логично… — протянула Маша, и я прямо увидела, как она вдумчиво кивает, глядя куда-то вдаль. — У Чернова все друзья — деловые мажоры, а сам он эту мажорную пирамиду возглавляет.

Я задумалась.

Пока мы вместе шагали по вечерним улицам, поскальзываясь на мокром подтаявшем снегу, Чернов не выглядел как мажор… Он держался сдержанно, даже немного отстранённо, но говорил спокойно. Охотно отвечал на мои вопросы и вообще вёл себя вполне непринуждённо.

Хотя… много ли мажоров я вообще знала?

В каждой школе, где я училась, находился один-два ученика из «обеспеченных» семей, но все они были совершенно обычными. Не припомню, чтобы кто-то из них крутил носом и строил из себя короля.

И эти ребята… те самые «звёздные мальчики», как упорно называет их Маша, не показались мне чем-то особенно выдающимся. Конечно, я почти с ними не общалась, но на репетиции они вели себя вполне по-человечески. Шутили, старались, смущались. Как и все остальные.

Жанна Аркадьевна, к слову, тоже не делала на них особый акцент — выдавала указания как и всем, без скидок. Может, я чего-то не понимаю. Или просто ещё не всё знаю.

В этот момент на тумбочку бесшумно прыгнул Семка. Он принюхался к старенькому телефону, лапкой потрогал закрученный провод, тянувшийся от трубки, а потом, довольно фыркнув, начал тереться об мою руку. Я не удержалась от улыбки и почесала его за мохнатым ушком.

— Слушай, а расскажи поподробнее об этой газете, — после короткой паузы я решила перевести разговор на более интересную мне тему.

— О чем же вы тогда разговаривали с Черновым, раз ты ничего не знаешь? — после небольшой паузы спросила Маша и в ее голосе я уловила едва заметные нотки подозрения. — Вы же шли вместе почти до самого твоего дома.

— Почему не знаю? — растерялась я. — Макс мне все рассказал. Но мне интересно услышать и взгляд со стороны. Мнение читателя, так сказать. Вот ты, например, читаешь эту газету?

— Ещё бы! — тут же оживилась Маша. — С тех пор как Макс стал редактором, я не пропустила ни одного выпуска. Даже храню их у себя дома.

— Правда? Может, покажешь мне? — заинтересовалась я.

— Зачем?

Я помедлила, подбирая слова.

— Понимаешь, если я буду помогать с новым выпуском, мне не помешает взглянуть, на работы прежних фотографов. Для ориентира, так сказать.

— Пф, что там смотреть? — отмахнулась Маша. — Фотки как фотки.

Я почувствовала, как внутри что-то неприятно кольнуло.

— Правда? — переспросила, чуть натянуто. — И всё же… Я бы хотела взглянуть. Возможно, тогда я смогу сделать что-то более интересное.

— Ну-ну…

На том конце послышалось скептическое хмыканье. Возникло ощущение, что Маша заранее уверена: ничего, кроме стандартных «отчетных» снимков, у меня не выйдет.

Я нахмурилась, но быстро отогнала неприятную мысль.

— Может, принесёшь завтра в школу последний выпуск?

— Ладно, — без особого энтузиазма согласилась Маша. — Встречаемся на «нашем месте»?

— Конечно. В восемь.

— Тогда до завтра.

— Пока.

Я положила трубку, а потом ещё долго сидела в тишине, уставившись в одну точку. Почему-то после разговора остался странный привкус. Всё вроде бы было в порядке, но что-то смущало. Вот только я так и не поняла — что именно.

***

— И что ты решила? — Маша подкрашивала вновь искусанные губы и нетерпеливо притоптывала ногой.

— В каком смысле? — рассеянно отозвалась я, перелистывая очередную страницу школьной газеты, которую принесла Маша.

— Будешь помогать Максу?

— Думаю, да… — всё так же задумчиво пробормотала я и, долистав до последней страницы, аккуратно сложила газету, после чего взглянула на подругу. — Зайду сегодня к ним после уроков. Макс сказал, что будет ждать.

Как и говорила Маша, в газете действительно были самые обычные, отчётные фотографии — и, честно говоря, далеко не лучшие. Где-то кадры были мутными, где-то — с заваленным горизонтом или обрезанными важными деталями. Люди на снимках стояли в неестественных позах и часто улыбались натянуто. Я задумалась: смогу ли я вдохнуть хоть каплю жизни в это озеро официоза? Добавить динамики и характера героям, о которых пишет автор?

Глава 7. Призрак

После последнего урока я проводила Машу до гардероба и, не задерживаясь, направилась дальше по коридору. Вокруг сновали ученики, разговаривая о своем, но чем дальше я уходила от центрального входа, тем тише становилось. Шум постепенно стихал, уступая место пустому гулу шагов.

Дверь из светлого дерева, без таблички и каких-либо других опознавательных знаков, нашлась не сразу. Пару раз я свернула не туда, проверила несколько запертых дверей и только потом наткнулась на нужную.

Постучала.

Тишина.

Постучала ещё раз — снова никакой реакции.

Тогда я осторожно потянула за металлическую ручку. Дверь с лёгким скрипом поддалась, и я заглянула внутрь.

Комната была крошечной — чуть больше кладовки для швабр и метел. На потолке тускло горел светильник, будто вот-вот собирался перегореть. Окно выходило во внутренний двор, сейчас пустой, и казалось мутным от пыли. Под подоконником стояла парта, рядом с ней, вдоль стен, примостились ещё две. Столы были завалены канцелярией, тетрадями и блокнотами, стопками листов и старых газет.

Макс Чернов стоял спиной ко входу и задумчиво смотрел на стену. На ней висела пробковая доска с приколотыми вырезками из старых газет, открытками, фотографиями и исписанными стикерами.

— Привет?

Я прочистила горло и полувопросительно поздоровалась, но Чернов не отреагировал. Тогда я подошла ближе и коснулась его плеча.

— Твою ж!

Парень подпрыгнул, в полёте развернулся ко мне лицом и тут же выдернул из ушей наушники.

— Кира! Кто ж так подкрадывается?! — он посмотрел на меня ошалелыми глазами, приложив руку к груди. — Стучаться надо!

— Я стучала! И не один раз, к слову, — возразила я и бросила портфель, оттягивавший плечо, на один из трёх стульев. — Мне просто никто не ответил.

— Ладно… извини, — Чернов тряхнул головой, убирая с глаз чёлку. — Я часто включаю звук на полную, когда нужно подумать.

Он потряс серым плеером, облепленным наклейками, который всё ещё сжимал в ладони.

В наушниках играл трек с хрипловатым мужским вокалом — медленный, убаюкивающий. Что-то про сентябрь и то, как трудно проснуться…
Интересный выбор, — подумала я, но вслух сказать ничего не успела: Макс уже взял себя в руки, нажал на stop и отложил плеер на край стола.

— Рад, что ты пришла, Кира, — уже серьезно сказал он в привычной, невозмутимой манере. — Давай я расскажу тебе чуть подробнее, чем мы здесь занимаемся.

— Ты один тут работаешь? — спросила я, оглядываясь по сторонам.

— Обычно над газетой трудятся около четырех человек. В этом году нас трое: Соня Громова отвечает за статьи, я — как ты уже знаешь — редактор и тоже иногда пишу, ну и, конечно, есть фотограф, — Чернов кашлянул, — был.

— Не густо, — хмыкнула я.

— На самом деле, больше людей и не требуется, — Макс поправил белую рубашку, застёгнутую на все пуговицы, и бесстрастно продолжил: — Газета выходит раз в четверть, и нам с Соней вполне хватает времени, чтобы подготовить несколько разворотов.

— Хорошо, — кивнула я. — Что от меня требуется сейчас?

Макс достал из ящика тонкую папку, открыл её и начал объяснять:

— Ты же знаешь, на следующей неделе будет концерт, — парень дождался моего кивка и продолжил: — Нам нужны четыре–пять фотографий с гостями, участниками и учителями. На самом деле, снимков потребуется гораздо больше — позже я сам отберу подходящие.

— А как ты будешь переносить кадры с моего «Зенита» в газету? — поинтересовалась я в ответ, уже прикидывая, где лучше встать во время концерта, чтобы никто не загораживал объектив.

— Никак, — немного замявшись, признался Чернов.

Я нахмурилась и непонимающе взглянула на него.

— Тогда зачем я здесь?

Со звонким шлепком папка опустилась на стол, а Макс, развернувшись, потянулся к другому ящику.

— Мне нужно, чтобы ты снимала на это.

С этими словами он вложил в мои руки компактную серебристую «мыльницу» с выдвижным объективом.

— Я не могу, — с почти священным ужасом сказала я, воззрившись на устройство, и поспешно протянула его обратно.

— Не можешь пользоваться камерой? — усмехнулся Макс, глядя с любопытством.

— Да нет же! Я не могу её взять, — воскликнула я и вновь протянула фотоаппарат, но парень не пошевелился.

— Почему?

— Потому что это не моё! — выпалила я, раздражаясь от необходимости объяснять очевидное. — Это дорогая вещь, и она не принадлежит мне. А вдруг я её потеряю? Или уроню? Или, хуже того, ее украдут!

— Успокойся, Минаева. Это мой фотоаппарат, и я принёс его специально для работы над газетой.

Я замолчала, шумно дыша, как загнанный бизон.

— Почему я не могу использовать свою технику?!

На самом деле, я и сама догадывалась, какой будет ответ, но сдаваться без боя не собиралась.

Парень сделал шаг в сторону и указал на компьютер, стоящий в углу.

— Потому что я верстаю газету на компьютере, а после отправляю в печать вот на этот принтер, — Макс кивнул в сторону массивного серого агрегата, занимавшего полстола. — Поэтому с цифровыми снимками работать гораздо проще, быстрее и дешевле. Не нужно тратиться на плёнку, проявку и ждать, пока готов будет заказ.

Я поджала губы и с укором посмотрела на мыльницу в моих руках, будто она была в чём-то виновата.

— А если я принесу уже проявленные фото? — осторожно уточнила я.

— Придётся сканировать, — бесстрастно ответил Макс. — Картинка потеряет в качестве и цвете, да и результат будет непредсказуем. — Он пожал плечами и, чуть помедлив, добавил: — Слушай, это мой последний выпуск, и я хочу, чтобы всё получилось идеально, понимаешь? — Его тёмные глаза смотрели пронзительно. — Процесс создания газеты давно налажен и я не намерен менять все в последний момент, только потому, что у фотографа аллергия на современную технику.

Я вспыхнула и надулась, как мыльный пузырь.

В этот момент дверь с грохотом распахнулась — в комнату влетело нечто растрёпанное и тощее.