Пока ты помнишь

Глава 1. Там, где кончается весна

Киев просыпался медленно, словно нехотя.
Город был укутан в плотный, густой туман, в котором растворялись очертания домов, силуэты деревьев, даже шумы казались приглушенными. Улицы будто затаили дыхание, пока редкие прохожие пробирались сквозь утреннюю мглу. Дождь ещё не начался, но воздух был насыщен влагой, как перед грозой.

Где-то вдалеке гудел трамвай — длинно, лениво, как будто и сам он не был уверен, стоит ли начинать новый день. А в маленькой кухне старой квартиры на Лукьяновке заурчала кофеварка, верно отсчитывая очередную чашку чёрного, крепкого, горького кофе.

Ярославна не ставила будильник уже много лет.
Организм поднимал её в семь утра — стабильно, почти безошибочно, как автоматическая программа, прописанная годами рутин. Она вставала, шла босиком на кухню, нажимала кнопку кофемашины, открывала окно, впуская в комнату сырой утренний воздух. Всё — как всегда.

Только привычка больше не грела.
Привычка не утешала.
Привычка теперь лишь напоминала о пустоте, с которой она давно уже не боролась. Просто жила рядом.

Она села у окна с чашкой кофе. На подоконнике лежало кольцо. Тот самый талисман, который она держала при себе долгие годы.
Большое. Массивное. Неудобное. Серебряное с квадратным зеленым камнем, слишком тяжёлое для повседневности и слишком странное для украшения. Оно лежало, как символ её упрямства, её веры, ее последнего бреда.

Когда-то она купила его у случайного фаната. Он уверял — украшение принадлежало T.O.P.
— Настоящее, — твердил парень. — С внутренней гравировкой. Он носил его, пока не потерял на концерте..

Тогда Ярославна усмехнулась. Глупо. Абсурдно. Почти наивно. Но... что-то в этом кольце отзывалось внутри неё. Оно было неровным, немного грубым, но цепляющим. С внутренней стороны — гравировка, стертая, как память. Буквы почти не читались CSH. Словно сам смысл ускользал, но тень оставалась.

Она носила кольцо постоянно.
Иногда — даже ночью. Иногда — нарочно снимала, как будто пыталась себя уговорить: «Отпусти».
Но не могла.
Не хотела.

Телефон завибрировал.
Маша — единственная, кто писала ей так рано.

«Яри, ты читала новости? Снова началось — Юнги и его самокат. Они опять всё мусолят. Люди ужасны.»

Яри прикрыла глаза. Пробежал холодок по спине. В груди сжалось.

«Читала… Пугает. Как тогда, помнишь?..»

«С T.O.P?»

«Да. История повторяется. Я так устала бояться за них.»

Тонкие струйки дождя потянулись по стеклу.
Словно сама природа отзывалась на внутреннюю тревогу.

Ярославна допила кофе, поставила чашку в раковину и отправилась на работу.
Музей был её островом покоя — тишина, выверенные действия, тёплый свет на картинах. Но и он стал нейтральной зоной: безопасной, но не близкой.

Коллеги были вежливы. Профессиональны. Надёжны.
Но не рядом.
С ними можно было говорить о раме, о лаке, о кистях эпохи Чосон. Но не о боли, не о страхе, не о том, что где-то в другой части мира кто-то, кого ты никогда не встречала, но за кого держится твоя душа, снова оказался под прицелом.

У неё почти никого не осталось.
Родители ушли давно. Родственники разошлись по своим мирам.
Из друзей — только Маша, младше, но с таким острым сердцем, что возраст не имел значения. И Аня — ровесница, тихая, усталая, как и она сама. С ней они виделись редко, но каждая встреча была настоящей.

Сегодня был как раз тот день.

Они сидели за старым деревянным столиком. Жёлтый свет ламп падал на их руки, ложился на посуду, преломлялся в каплях соджу.
Кафе пахло рисом, корицей и чем-то далёким, родным — как воспоминание из дорамы. Их маленький ритуал. Их корейский остров посреди Украины.

— Когда Чонгук поёт, — сказала Аня, выдыхая, — мне кажется, будто у меня снова есть сердце. Как будто оно заново начинает биться.

Яри усмехнулась.
Кольцо на пальце было тёплым.

— А я всё ещё надеюсь. Что есть шанс. Хоть самый крошечный. Что он снова вернется. Что я услышу его музыку. Ведь надежда есть. Игра в кальмара. Она показала как он еще дорог фанатам.

— Ты до сих пор держишься за него?

— Да. Но не как за айдола. Как за человека. Он не просто картинка. Он живой. И я это чувствую.

Они замолчали. Дождь снаружи превратился в стену. Молнии, как напоминания, разрезали небо.

— Но ты же понимаешь, что прошлое не изменить? — тихо спросила Аня, будто боясь разрушить иллюзию.

— Понимаю, — так же тихо ответила Яри. — Но если бы тогда кто-то был рядом… Если бы кто то его поддержал, хоть один человек, в этом океане негатива. Я бы всё отдала.

— Я бы поддержала Чонгука. В тот день, когда он чуть не упал. Помнишь? Церемония, сцена, ступеньки. Он с высокой температурой, но мы об этом узнали позже. Я так испугалась тогда.

— А я — T.O.P.а. До всего. До тишины, до боли. Просто сказать: ты не один. Ты всё ещё важен.

Позже, уже дома, Ярославна включила старую документалку.
На экране — 2017 год. Тот, который оставил след. Его глаза — не просто грустные, а пустые. Голос — не слабый, а затихший, но мы тогда не знали, что навсегда.

Глава 2. Линия между ними

На третий день выставки Яри пришла в галерею раньше обычного.
Гораздо раньше.

Утро было влажным, ещё сонным, с лёгкой туманной дымкой над городом. Сеул будто затаился, перед тем как заиграть красками нового дня. Но в сердце Яри уже не было покоя.
Она пришла не потому, что нужно было что-то доделать. Не потому, что спешила открыть двери для первых посетителей.
Она пришла — ждать.
И подготовиться.

Не к экспозиции. К нему.

После вчерашнего вечера она почти не сомкнула глаз.
Раз за разом в голове прокручивалась их короткая, но пронзительная, как лезвие, беседа. Каждое его слово, взгляд, едва заметное движение губ. Она старалась не строить иллюзий, не придавать этому слишком большого значения. Но внутри уже натянулась тонкая нить — дрожащая, уязвимая, будто она могла оборваться от малейшего прикосновения.

Она включила старый, хрипящий электрочайник и заварила кофе.
Крепкий. Горький. Такой же, как пила в Киеве. Первый глоток — и волна воспоминаний: музей, серое киевское небо, Машино сообщение о Юнги…
Всё осталось там.
Но она — здесь.
В другом времени. В другой реальности. В шаге от человека, который прежде казался частью другого мира.

Когда галерея наполнилась утренним светом, начали приходить первые посетители.
Лёгкий шелест шагов по деревянному полу, приглушённая фоновая музыка, мерцание света на картинах. Обычные вещи, ставшие фоном. Но за этим внешним спокойствием внутри Яри нарастало напряжение.
Она не знала, придёт ли он снова. Не знала — и боялась знать.

И он пришёл.

Точно так же, как вчера.
Спокойный. Уверенный.
Словно время, день недели и обстоятельства не имели для него значения.
Без охраны, без шума, без позы. Как будто просто зашёл — как человек, которому нужно было вернуться.

Он прошёл мимо нескольких стен, не останавливаясь.
Затем повернул и подошёл к новой работе — к абстрактной композиции в серых и голубых тонах.
Тени на холсте были похожи на вырванные страницы сна, на обрывки мыслей, которые не успели стать словами.
На нечто, знакомое и ей.

Яри стояла в другом конце зала и почувствовала, как в груди перехватило дыхание.
Горло пересохло. Сердце сбилось с ритма.

Но она подошла. Осторожно.
Не как фанатка. Как свидетель чужой боли.

— Эта… — голос предательски дрогнул. Она сглотнула и продолжила, чуть тише, но увереннее: — Она про то, что невозможно сказать. Даже себе.

Он обернулся.
Теперь без очков. Его взгляд был открытым — не холодным, не настороженным.
Просто внимательным. Почти изучающим.

— Вы художник? — спросил он.

— Нет. Куратор. Почти. — она усмехнулась. — В этой галерее я… новенькая.

— Новенькая, но с таким чувством? — в его голосе мелькнуло что-то тёплое. Уголок губ едва заметно дёрнулся вверх. — Нечасто встречаюсь с теми, кто говорит картинами.

— Я много молчала, — ответила Яри. — А молчание учит слышать. В тишине.

Он кивнул. Медленно, будто соглашаясь не с её словами — с её сутью.
Между ними повисла пауза. Тишина. Но не глупая, неловкая.
Это была тишина, в которой есть смысл.
Обоюдное понимание.

— Вы были вчера, — сказала она. — Я заметила.

— Да, — коротко. — Эта выставка… она будто про меня. Или про того, кем я мог бы быть. Если бы не… сцена.

Она затаила дыхание.
Сколько бы ей ни хотелось в этот момент всё ему рассказать — о том, как знала его историю, как верила в него, как плакала, глядя на экран — нельзя. Пока нельзя. Ещё рано.

— Сцена — это тоже форма молчания, — сказала она. — Просто на ней люди думают, что слышат больше, чем есть на самом деле.

Он снова посмотрел на неё.
Глубже.
Медленнее.
Как будто пробовал её на искренность. И нашёл в ней что-то своё.

— Как вас зовут?

Секунда — и паника.
В этом времени не может быть Ярославны из Киева. Этого имени здесь нет.
Она почувствовала, как сердце сжалось.

— Яри, — выдохнула она. — Просто Яри.

Он кивнул.
— Сын Хён.

Он произнёс это не с той гордостью, с которой представляются звёзды.
Не так, как привыкли слышать фанаты.
Он сказал это как человек. Обычный. Сдержанный. Ранимый.
И это было красиво. И правильно.

— Приятно познакомиться, Яри.

Он задержался ещё на пару секунд, будто хотел сказать что-то ещё. Или нет. Просто… остаться.
А потом развернулся и ушёл.
Без слов. Без пафоса.
Как человек, который приходит не потому, что должен. А потому что не может не прийти.

В тот вечер Яри долго сидела на балконе.
Сеул шумел внизу — рекламные экраны мигали, машины гудели, люди смеялись. Город жил. И в этой жизни она впервые за долгое время чувствовала себя частью чего-то нового.

В её руках лежало кольцо. То самое.
Массивное, с зелёным камнем.
Оно было с ней — даже здесь. В прошлом.
И, как бы безумно это ни звучало, возможно, именно оно и было дверью между мирами.

Она вспоминала его взгляд. Тёплый. Сдержанный. Чуть печальный.
Это не был взгляд кумира на поклонницу.
Это был взгляд мужчины, который увидел перед собой нечто важное.
Кого-то, кого хочется понять.

И впервые за долгие годы Ярославна почувствовала не одиночество.
А ожидание.
Предвкушение.
Шанс.

Глава 3. Между словами

Он позвонил на следующий день.

Не менеджер. Не ассистент.
Не кто-то из агентства, с нейтральным голосом и стандартными фразами.

Он. Лично.

Всё началось с небольшой записки, аккуратно сложенной пополам. Он оставил её незаметно — положил на стойку ресепшн в последний час третьего дня выставки, когда почти никого не было.
На бумаге было всего несколько слов, написанных уверенным, но сдержанным почерком:

«Если будет время — я бы хотел поговорить.
Без картин.
Без лишних глаз.»

И номер.
Никакого имени. Просто эти строчки — и его цифры. Эхо его голоса.

Яри несколько часов держала записку в руках, как реликвию.
Она разглядывала изгибы букв, запоминала, как кончик ручки дрогнул в углу строчки.
Писать первой? Ждать?
Ей казалось, что даже дыхание может разрушить хрупкость происходящего. Но ближе к вечеру звонок прозвучал сам.

Голос был низкий, мягкий, немного бархатный, с лёгкой хрипотцой — тем самым тембром, который она знала по песням, интервью, снам.
Но сейчас — живой. Рядом.

— Вы пьёте кофе? — просто спросил он.

— Постоянно, — ответила она, стараясь говорить ровно. Хотя голос дрожал.

— Тогда найдём вам достойную чашку. Я пришлю адрес.

Кафе оказалось далеко от центра.
Затерянное в переулке между старым книжным магазином и жилыми домами.
Фасад почти неприметен: выцветшая деревянная дверь, тусклый фонарь над ней, бледная вывеска. Это место нельзя было случайно найти — сюда приходили только по зову.
Внутри — запах свежемолотого кофе, старая джазовая пластинка, потрескавшиеся кожаные кресла и полки, заставленные винилом.
Это место было не для знаменитостей. Оно было для тишины.

Он уже ждал.

Без очков.
В чёрной рубашке с небрежно закатанными рукавами, с айс-американо в руках и спокойным выражением лица.
Он не выглядел как айдол. Не выглядел как звезда.
Он был просто мужчиной за столиком.

Она подошла и села напротив, заказала капучино, хотя не была уверена, сможет ли сделать хоть один глоток.

Он посмотрел на неё — внимательно, не торопясь, как будто хотел понять, кто она на самом деле.

— Знаете, — начал он, — я нечасто прошу о встрече.
Но вы… не похожи на обычного куратора.

— Я и не совсем обычная, — она улыбнулась, чувствуя, как пальцы дрожат на чашке. — Я пришла не из искусства. Я социолог по образованию. Просто… иногда жизнь разворачивает иначе, чем ты рассчитываешь.

Он чуть кивнул, глядя в сторону.

— Иногда? — усмехнулся. — Постоянно.

Они замолчали.
В кафе играла пластинка — старый, тягучий джаз, струящийся из колонок, будто заполняющий собой пустоты между словами.

— Вы ведь знали, кто я, с первого дня? — тихо спросил он, почти не глядя.

Она кивнула.
— Я была… знакома с вашим творчеством. Ещё задолго до этой выставки.

Он чуть усмехнулся, без насмешки — скорее с усталостью.
— Но вы ни разу не заговорили со мной как с айдолом. Это… неожиданно. Приятно.
Обычно люди либо боятся, либо надевают маску. либо слишком восторжены.

— Я не из их времени, — сказала она почти на автомате. И тут же прикусила губу.

Слишком личное. Слишком близко к истине.

— Я просто умею слушать, — добавила она.

Он слегка откинулся на спинку кресла, не сводя с неё взгляда.

— Вы кажетесь мне знакомой, — сказал он медленно. — Не в смысле внешности… А как будто я вас уже знал. В каком-то прошлом, которого не было. Или которое я забыл.

Она посмотрела на него, в ней что-то сжалось и она только улыбнулась:

— А может, было. Просто ты забыл.

Он удивился. Чуть поднял брови.

— Ты?

— Извините, — Яри замерла. — Сорвалось.

Он приподнял голову, глаза сузились от едва заметной улыбки.
— Нет, — тихо. — Мне нравится. Это звучит… теплее. Правдивее.

Они говорили долго.
О Сеуле, в котором невозможно спрятаться. О галереях и пустоте после выставок.
О сцене, от которой невозможно сбежать, даже если сбежишь.
О людях, которые смотрят, но не видят.
О себе — понемногу. Осторожно. Без исповедей, но с открытыми окнами.

Он говорил просто. Без жалоб, без тени пафоса.
В его голосе была тяжесть, но не тяжесть позы. Это была усталость человека, которого долго не слышали.

Она слушала. Не перебивала.
Каждое слово отзывалось в ней, как эхо.
Потому что всё, что она когда-то чувствовала через экран, сквозь расстояние, было правдой.
Он был таким, каким она его чувствовала: ранимым, тонким, тихим. Уставшим, но ещё живым.

Когда они вышли на улицу, уже стемнело.
Сеул сиял отражениями, неоном, вывесками и огнями.
Лёгкий дождь моросил, превращая город в акварельную картину.
Он шёл рядом. Не говорил. Просто был.

У угла переулка он остановился.

— Спасибо за вечер, — сказала она.

Он обернулся и посмотрел прямо в её глаза.
Медленно. Без улыбки, но с теплом.

— Спасибо, что не смотришь на меня как на кого-то другого.

Она чуть улыбнулась.
— Ты — это ты.

Он кивнул.
— До встречи, Яри.

И пошёл прочь, растворяясь в сумерках, в шуме улиц, в каплях дождя.

А она осталась стоять под старым фонарём.
Сердце стучало быстро, но не от восторга. Не от фанатского трепета.
От чего-то настоящего.
Более взрослого. Более опасного.

И более реального, чем всё, что было до этого.

Глава 4. Так, будто ты знаешь меня

Галерея была пуста.

После выставки поток посетителей иссяк — словно волна, которая накрыла с головой, а потом ушла, оставив после себя лёгкий след соли на камнях.
Картины увезли, каталоги почти разобрали, в витринах осталась только пыль и отблеск солнца, выгоревший прямоугольник на полу — память о том, где стояло что-то важное. Что-то настоящее.

Яри сидела прямо на полу, поджав ноги, со старой кружкой кофе в руках.
Вокруг — бумаги, списки, новые каталоги, которые нужно было разложить, черновики будущих проектов.
Но работать не хотелось.
Не потому, что устала.
А потому, что пустота — такая же живая, как люди. Она шепчет. Давит. Окружает.

Тишина была её единственным спутником. Постоянным, почти верным.
В этом новом времени, где она — чужая.
И где всё слишком хрупко, чтобы дышать полной грудью.

Она только поднялась, чтобы принести из подсобки стопку новых каталогов, когда зазвенел дверной колокольчик.
Резко, неожиданно.
Без звонка. Без предупреждения.

Он.
Просто он.

Она замерла.

Он закрыл за собой дверь и снял солнцезащитные очки — не торопясь, с той плавностью, которая была в нём всегда.
Как будто всё в мире у него внутри движется медленнее, чем снаружи.

— Извини, что без звонка, — тихо сказал он. — Просто… вдруг захотелось прийти.

Голос был спокоен. Теплее, чем в прошлый раз. Почти домашний.

Яри сделала шаг навстречу и попыталась улыбнуться, но уголки губ дрогнули.

— Ты, похоже, становишься завсегдатаем нашей скромной галереи, — пошутила она, но в голосе проскользнула хрипотца.

Он подошёл ближе и провёл пальцами по рамке картины, которая всё ещё висела в углу — одна из немногих, оставленных в зале.

— Здесь… спокойно, — произнёс он. —
И ты… спокойная.

Она отвела взгляд.
Слова задели, как будто он прикоснулся к чему-то, что она сама пыталась не замечать.

— Ты не знаешь меня, — тихо ответила она.

Он посмотрел на неё долго. Без напряжения. Просто… внимательно.

— Но почему-то чувствую, что знаю, — сказал он.

Эти слова. Опять.
Тот же интонационный узор, как тогда, в кафе.
Будто он вспоминает. Не осознавая.

Яри на миг сжала кулак, словно хотела сжать свою собственную правду и не дать ей вырваться.

— Ты выглядишь уставшей, — мягко добавил он.

— Может, потому что я всё время думаю.

Он сделал полшага ближе.

— О чём?

Она замерла.

О том, что нельзя любить тебя.
О том, что я не могу остаться здесь навсегда.
О том, что если ты дотронешься до меня — всё, я исчезну.

Но сказала:

— О новой экспозиции. О жизни. О кофе.

Он усмехнулся, опершись плечом о дверной косяк.

— С тобой всегда легко. Даже когда ты говоришь непонятно.

Она неожиданно засмеялась. По-настоящему. Без фальши.
И впервые за долгое время в этом смехе не было страха.
В нём было тепло.
Изнутри.
Оттого, что она больше не одна.
Пусть ненадолго.
Пусть это иллюзия.
Но она — внутри неё.

— Хочешь снова кофе? — спросила она, бережно отставляя пустую кружку. — Без джаза, без философии. Просто кофе. У нас, на кухне, если не боишься пить то, что я варю сама.

Он усмехнулся. Настояще, легко.

— Если приготовленный тобой, — ответил он. — Хочу.

Кухня галереи была маленькой: один старый шкаф, облезлая плитка, круглый стол, на котором когда-то резали бумагу.
Она поставила чайник, молча насыпала зёрна в кофемолку. Он стоял у окна и смотрел на улицу, на ветки деревьев, которые шевелились под ветром.
Он был здесь. Как дома.
Без камеры.
Без грима.
Просто человек в тишине.

Они пили кофе за старым рабочим столом.
Она — из фарфоровой кружки с отбившейся ручкой.
Он — из бумажного стакана, который она нашла в ящике.

Разговор тек легко, как вода.
О чём угодно — только не о главном.
Любимые цвета.
Нелюбимая еда.
Как он не переносит запах огурцов. Как она — вкус лимонной цедры.
Как он просыпается рано, а она — всегда на грани опоздания.
О шуме города.
Об одиночестве.

Он вдруг сказал:

— У меня много людей вокруг. Но почти всегда ощущение, что я в комнате один.

Она посмотрела в свою кружку.

— Ты из тех, кто может быть в толпе — и не чувствовать никого?

Он кивнул.
— А ты?

Она сжала пальцы.

— Я… из тех, кто может быть одна в комнате — и чувствовать всех.

Он поднял глаза.
В его взгляде было что-то, чего раньше не было.
Не интерес. Не благодарность. Не просто тепло.
Понимание.
Глубокое. Без слов. Как если бы он смотрел в зеркало, которое вдруг открыло другую сторону.

Он хотел что-то сказать, но не успел.

Когда он ушёл, было почти шесть.
Галерея снова наполнилась тишиной, как после сцены, на которой только что отыграли пьесу.
Яри закрыла дверь.
Облокотилась на неё спиной.
И стояла.
Минуту. Две. Три.

Сердце било в горле. Руки дрожали.
Всё становилось слишком настоящим.
Он чувствовал её.
Не знал как. Не знал почему. Но чувствовал.

А она — знала, что если не остановит себя сейчас, если позволит себе почувствовать больше,
то это перестанет быть просто красивой историей.

Это станет выбором.
Между будущим, которое она знала.
И этим настоящим.
В котором, впервые за долгое время, можно быть живой.

Она посмотрела на кольцо.
Оно всё ещё было с ней.
Тяжёлое. Холодное. Настоящее.
Как якорь.
Как напоминание.
Как вопрос.

Что ты готова отдать, чтобы всё стало иначе?

Глава 5. Его голос в тишине

Приглашение пришло вечером.
Неофициальное. Короткое. Почти случайное.
Но для неё — как открытая дверь в другое измерение.

«Если будет время — хочу показать тебе одно место. Моя студия. Никаких камер. Просто я, музыка и немного хаоса.»
«Будь собой. Не кем-то, кого ты должна изображать. Я всё равно это замечу.»

Эти слова резонировали внутри, будто он нащупал нерв, который болел в ней уже много лет.
Она прочитала сообщение трижды, прежде чем позволила себе ответить.
Коротко:
«Я буду.»

Она шла по ночному Сеулу одна.
Навигатор вел её по узким улочкам — мимо закрытых кафешек, переулков, пахнущих лапшой, жареными каштанами, дождём.
Каждый шаг отдавался в груди.
Не от страха. От осознания.

Она действительно идёт к нему.
Не к айдолу. Не к легенде. Не к образу который она видела через экран. Которым восхищалась и за кого переживала.
К человеку.
В пространство, которое он оберегает от всех. Куда он впускает только очень близких друзей.
И теперь впускает туда её.

Здание стояло незаметно — между книжным магазином и антикварной лавкой. Небольшой, неприметный дом. Даже и не скажешь что за его стенами творилась музыка.
Никаких вывесок.
Просто кодовый замок и тёмная дверь со стекляной вставкой.
Она постучала — нерешительно, с паузой.
И через несколько секунд дверь отворилась.

Он.
Без сцены, без света, без образа.
Просто — он.

— Привет, — мягко сказал он. — Прости за спонтанность. Просто… иногда лучше не планировать.

Он отступил, впуская её внутрь.
Она переступила порог — и словно попала в мир из его мыслей.

Полумрак. Тёплый воздух. Пахло деревом, старым винилом, кофе и чем-то домашним — вроде ванили и ночного воздуха.
На стенах — фотографии, заметки, черновики текстов, полароиды с обрезанными краями, афиши концертов и постеры с альбомов, картины и какието наброски.
Старый проигрыватель, пара электрогитар на стойках. В углу — синтезатор. Пульт. Беспорядок. Но живой.
Это не была студия — это была глубина его головы, перенесённая в пространство.

— Это… мой хаос, — сказал он, закрывая дверь. — Здесь мне не нужно быть никем. Ни сценой, ни ролью. Просто… собой.

Он снял куртку, закатал рукава, включил жёлтую лампу с тканевым абажуром, и её свет мягко разлил золото по полу.

Яри стояла в проходе, не решаясь сделать шаг.
Ей вдруг стало страшно. Не за себя. За него.
Потому что это было доверие. Такое настоящее, что хотелось отвернуться. Чтобы не обжечь.

Он подошёл к плееру.

— Хочешь послушать то, что я обычно никому не показываю? — спросил он. —
Голый звук. Без обработки. Без фильтров. Иногда он пугает даже меня.

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Он включил запись.

Музыка была грубой. Недоделанной. Где-то дрожала ритм-секция, где-то зашкаливал микрофон.
Но голос…
Низкий. Бархатный. Поцарапанный временем.
Он не пел. Он говорил.
Полушёпотом. Медленно. Как будто кому-то, кого давно знает.

«Я не тот, за кого вы меня держите.»
«Я устал быть героем. Я просто хочу быть человеком. Хотя бы в одной комнате.»

Яри села на ковёр, поджав ноги, прижав колени к груди.
В глазах защипало.
Она слышала это раньше.
Между строк. В старых интервью. В тех фразах, где он «ошибался». В тишине между словами.
Но тогда это были отголоски.
А теперь — он говорил ей.
Сейчас. Живой.
Без щита.

Он выключил запись, сел рядом.
Не близко.
С уважением к её границам.
С тишиной, которая была не неловкой — а принятой.

Он смотрел в пол, в угол комнаты, где валялись старые диски и несколько касет.
Молчал.

Потом тихо:

— Ты ведь тоже носишь что-то. То, что боишься показать.
Как будто всё время держишь паузу внутри.
Как будто ждёшь… что это закончится.

Она медленно повернула голову.
Смотрела в его профиль.
И впервые сказала почти правду:

— Я просто знаю, что всё хрупко.
Что счастье — оно… не постоянное.
Я видела, как рушатся те, в кого никто не верил.
Я боюсь привязываться. Потому что тогда я… теряю себя, если теряю другого.

Он молчал долго.
Потом только кивнул.

— Тогда давай… просто будем.
Здесь. Пока играет музыка.
Без планов. Без масок. Без страхов.

Они сидели так — будто в другом времени, другом мире, где всё можно не называть.
Он включал свои демо — отрывки песен, поломанные аккорды, незавершённые строки.
Где-то срывался голос. Где-то — дыхание перебивало смысл.
Но именно в этом и была жизнь.

А потом он взял гитару.
Настроил её на слух. Пробежался пальцами по струнам.

— Я не писал это для сцены, — сказал он. — Просто… для себя. Но сегодня — тебе.

И запел.

Тихо. Медленно.
Без напряжения.
Без попытки понравиться.
Словно дышал этой мелодией.

Песня была о том, как сложно найти кого-то, кто не требует, не осуждает, не мечтает переделать — а просто слышит.
Не из жалости. А из того же места, где прячется боль.

Яри слушала, затаив дыхание. Слёзы не текли — они были внутри. Как тепло, как свет. Как правда, которую не нужно озвучивать. И ей было страшно от осознания - насколько близко он ее подпустил.

Когда она вышла на улицу, воздух казался другим.
Сеул всё ещё шумел, сверкал огнями, дышал ночной жизнью.
Но всё вокруг стало мягче.
Свет — теплее.
Асфальт — тише.

Она улыбалась.
По-настоящему.
Не от того, что это была мечта.
А потому, что это стало живым моментом.

Но в груди дрожала мысль.
Слишком тихая, чтобы проговорить.
Слишком громкая, чтобы не услышать:

А что, если ты всё-таки влюбляешься?

Отступление. Тишина между строк

Сын Хён не появлялся несколько дней. Он писал музыку, репетировал, исчезал на студии до утра. Это была его жизнь — рваный ритм, в котором Яри пока не имела места. Или имела, но слишком зыбкое. Неназванное.

Она возвращалась в галерею каждый день — разбирала коробки, вытирала пыль, планировала мелкие события. Рутина. Спасительная, но обманчивая. Каждый раз, проходя мимо картины, у которой он остановился в первый раз, она замирала. Смотрела. Как будто что-то оставалось там. Их след, их дыхание.

Дом — её небольшая квартира на четвёртом этаже с балконом — стал убежищем.

По вечерам она включала музыку: иногда его голос, иногда классический джаз, иногда тишину. Тишина, кстати, звучала громче всего.

Она сидела на полу с кружкой кофе в руках. На пальце — кольцо. То самое.

Она уже не знала, магия это или случай. Но оно здесь, с ней. Как и он. И каждый раз, когда она пыталась отложить его — не могла.

Мысли путались.

«Ты не имеешь права любить его,» — шептал внутренний голос.

«Ты знаешь, что будет. Знаешь всё наперёд. Это нечестно.»

«Но ведь я здесь. Я не просилась. Мне дали этот шанс. Или испытание?»

Иногда ей казалось, что она — просто сновидение. Его фантазия. Иллюзия. Что однажды он проснётся, и всё исчезнет.

Иногда — что она всё-таки может изменить историю. Спасти. Или хотя бы… быть рядом тогда, когда никто не был.

Но больше всего она боялась влюбиться. По-настоящему. Без оглядки.

Слишком поздно, Яри.

Ты уже влюбилась.

Сеул гудел за окном.

Машины, разговоры, неон, еда на вынос, смех прохожих, шум телевизора у соседей.

Жизнь продолжалась. А она — словно замерла между двумя мирами: тем, где знала его конец, и тем, где ещё можно было дышать рядом с ним.

Она закуталась в плед, обняла кружку и смотрела в окно.

«Может, всё это — всего лишь шанс. Не изменить его судьбу. А дать ему хотя бы одно настоящее воспоминание. Без боли.»

На балконе слегка трепетали сушащиеся полотенца. С неба капала редкая, тёплая морось.

И в этот момент она почувствовала:

он вернётся.

Он позовёт.

Не по графику, не по расписанию.

Просто… когда будет готов.

И она будет ждать.

Глава 6. Когда он всё-таки пришёл

Солнце садилось медленно, как будто само не хотело покидать этот день.
Горизонт становился медно-золотым, и мягкий закат обволакивал город, словно пледом.
Сеул жил своей обычной жизнью: суетливой, шумной, наполненной спешкой. Но на берегу Хангана всё было иначе. Тут — отдельная вселенная.

Пледы, смех, уличная еда.
Семьи с детьми, влюблённые пары, байкеры с музыкой в колонках.
Воздух был тёплым, липким — с запахом сахарной ваты, жареных кальмаров, травы и реки.
Сегодня был праздник. Какой — Яри не помнила. Она давно перестала считать даты.
Слишком много жила прошлым, чтобы вмещать в себя настоящее.

Она пришла сюда не за фейерверками.
Просто не могла больше быть в тишине.
Дома стало душно — не от температуры, а от ожидания, от бессмысленных взглядов на телефон, от молчания, которое стало колючим.

Он не появлялся уже больше месяца.

Ни звонков. Ни сообщений. Ни следа в галерее.
Никаких объяснений.

Яри повторяла себе: «У него работа. У него сцена. У него — настоящая жизнь.»
Она не имела права на обиду.
Но всё равно ощущала себя забытой страницей.
Или — хуже — иллюзией, которую прогнали.

Она села на край набережной, сняла сандалии, опустила босые ноги в холодную траву.
Прижала руки к коленям, чувствуя, как пальцы подрагивают.
Рядом поставила стакан с айс-американо и коробочку с кимбапом, купленным по дороге — просто чтобы были.

— Глупо, — пробормотала она, не глядя ни на кого. — Ждать того, кто даже не обещал прийти.

Салюты начались неожиданно — первый хлопок в небе, вспышка белого, потом красного, потом целый каскад света, который разлился над рекой.
Толпа замерла.
Люди поднимали телефоны, дети смеялись, кто-то крикнул:
— «Да начнётся волшебство!»

А Яри сидела неподвижно.
Смотрела в небо.
И думала:
«А я ведь верила, что он снова придёт. Как в галерею. Как тогда, в кафе. Что ему — важно.»
А может, она обманула себя. Может, он просто был вежлив, просто человек, который умеет быть добрым, но ничего не обещал.

Именно в этот момент она услышала голос.

— Знаешь, я думал, если где-то тебя и найду сегодня — то здесь.

Она обернулась.
Сердце ударило так, будто сорвалось с места.

Он.

Простой. Настоящий.
В чёрной толстовке с капюшоном, с маской на лице.
Но с глазами, которые искали её.
Он выглядел немного взъерошенным.
Как будто не шёл, а бежал. Или слишком долго искал.

— Я… — её голос дрогнул. — Я не думала, что ты…

— Я тоже не думал, — мягко прервал он. — До последней минуты. Но не смог не прийти.

Он сел рядом.
Не вплотную — но достаточно близко, чтобы она почувствовала, как рядом с ним воздух становится другим.
Тёплым. Тихим. Безопасным.

— Прости, что исчез, — сказал он. — Были дни… когда я не хотел говорить даже с собой.

— Ты не обязан ничего объяснять, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он повернулся к ней. Смотрел внимательно.
— Но я хочу. Именно тебе — хочу.

Она не знала, как реагировать.
Внутри всё горело.
Столько мыслей, столько сомнений, столько желания спрятать слёзы — или броситься к нему.

Ты не должен, Сын Хён. Я — не из этого времени. Я гость. И если ты впустишь меня в своё сердце, я разрушу всё, потому что у меня нет будущего здесь.
Но ты смотришь на меня… как будто я — часть чего-то важного.

Она сглотнула.

— Ты не любишь толпы, да? — спросила тихо.

— Терпеть не могу.
Но пришёл. Потому что… чувствовал: ты здесь.
Не знаю, почему. Просто знал.

— Интуиция?

Он чуть усмехнулся:
— Или потому, что ты звучишь у меня в голове громче, чем музыка.

Она почти перестала дышать.

— Я тоже… думала о тебе. Каждый день.

Он кивнул.

— Это странно, правда? Мы едва знакомы. Но с тобой — спокойно.
Без нужды быть кем-то. Просто быть.

Салюты стали тише. Одинокие всполохи ещё пронзали небо, но толпа уже расходилась.
Оставались только те, кто не торопился возвращаться в реальность.

Он встал и протянул ей руку.

— Пойдём немного? Пока город снова не стал слишком громким.

Она взяла его за руку.
И пальцы переплелись сами собой.
Не специально. Не по расчёту. Просто — естественно.

Они шли по набережной босиком, не торопясь.
Никто не обращал внимания — маска на его лице делала его незаметным.
А с ней он чувствовал, что может просто быть собой.

— Ты злилась? — вдруг спросил он.
— Нет.
— Но ждала.
— Да.
— Почему?

Она замолчала, прежде чем ответить.

— Потому что ты стал для меня тишиной. Той, в которой не страшно быть.
Потому что я почувствовала: ты… настоящий.
А это редкость.

Он замедлил шаг.

— Я тоже чувствую, что ты — настоящая. Не просто красивая оболочка. Не крик. Не маска.
Словно… тень того, кого я когда-то знал, но потерял.

Она замерла.

— Ты боишься? — спросил он.

— Да.
— Чего?
— Что это закончится, прежде чем начнётся.

Он сжал её руку чуть крепче.

— Тогда давай начнём. Без ожиданий. Без обещаний. Просто — начнём.

Они остановились.
Смотрели на реку, в которой отражался огонь ушедших салютов.

— Я не знаю, куда всё это ведёт, — тихо сказала она.
— Я тоже.
— Но я здесь. Пока — здесь.

Он посмотрел на неё с тем мягким, уставшим, но очень тёплым взглядом.

— Я рад, что ты — здесь.

И в этом простом признании было всё: доверие, принятие, осторожная, как дыхание, надежда.

Глава 7. Почти

Они гуляли долго.
Без плана, без спешки — просто шли, как будто город сам прокладывал им маршрут.

По набережной, мимо палаток с жареной рыбой и хлопком, велосипедистов с огоньками, девушек с ушками на ободках, детей с мыльными пузырями.
Мелкие огоньки гирлянд между деревьями, слабые фонари и запах реки в тёплом воздухе.

Солнце уже давно ушло за горизонт, и Сеул зажёг себя заново.
Тысячи огней.
Тысячи разговоров.
Тысячи жизней.
Но рядом с ним — только она. И только этот миг.

Сын Хён молчал.
И она — тоже.

Их тишина не нуждалась в объяснении.
Она не была неловкой или пустой.
В ней было что-то особенное — как в музыке, которая замирает между аккордами.
Эта тишина обнимала. Говорила вместо слов.
Как будто всё важное — уже сказано.

Когда они дошли до старого каменного моста, чуть в стороне от туристических маршрутов, он остановился.
Прислонился к перилам.
Смотрел вниз — на воду, густую, почти чёрную в свете фонарей.

— Ты не отсюда, — произнёс он негромко.

Яри вздрогнула.
Голос был спокоен, но в нём было что-то... точное.

— Что? — выдохнула она, стараясь сохранить нейтральность.

— Я имею в виду… ты не похожа на людей отсюда.
У тебя другие реакции.
Другой взгляд.
Другой ритм.
Как будто ты живёшь немного в стороне от времени. Не спешишь. Смотришь глубже.

Она медленно кивнула, чуть улыбаясь, пряча в этой улыбке целую жизнь.

— Возможно. Просто… немного другой опыт.

Он не ответил сразу.
Глядел на водную гладь, где отражались фонари, огни, отражения городских силуэтов.

— Такое ощущение, — сказал он, тихо, как бы самому себе, — что ты многое уже видела. И многое потеряла.

Яри сжала пальцы на перилах.
Металл был холодный, и это помогло собраться.
Она посмотрела вниз, туда, где вода текла, не спрашивая, зачем, куда, откуда.

— Так и есть, — ответила наконец.

Он не стал расспрашивать.
Он был из тех редких людей, кто уважает паузу. Кто умеет не залезать в чужую рану. Кто понимает: если история захочет быть рассказанной — она выйдет сама.

— Иногда мне кажется, — продолжил он, всё ещё не глядя на неё, — что ты пришла в мою жизнь не случайно.
Как будто... тебе нужно было быть здесь именно сейчас.

Она повернулась к нему.
И в этот самый миг он тоже взглянул на неё.

Их взгляды пересеклись.
Тихо. Медленно. Не как удар — как притяжение.

— А тебе не кажется, — прошептала она, — что я могла бы остаться?
Просто… остаться.

Он сделал полшага.
Не вплотную. Но ближе.
Достаточно, чтобы между ними было всего несколько вдохов.

— Кажется, — произнёс он. —
Но я не знаю, что это значит для тебя.

Ветер качнул её волосы. Она закрыла глаза на секунду. И вдруг всё встало на свои места.

Это не про магию.
Не про временные петли.
Не про спасение чьей-то биографии или жизни.

Это — про неё.

Про то, как она впервые за долгое время не хочет быть кем-то.
Не хочет служить, прятаться, угождать, бороться.
Только быть. Здесь. Сейчас.

Потому что именно в этом времени, в этом городе, рядом с ним —
она жива.

Не как фанатка.
Не как женщина из будущего.
Не как одинокая тень из бетонного Киева.

А просто — Яри.

— Я не знаю, что будет дальше, — тихо произнесла она. —
Но сейчас… я не хочу уходить.

Он поднял руку.
Его пальцы были тёплыми.
Коснулись её щеки медленно, аккуратно, как будто он боялся, что она исчезнет.

— Тогда оставайся, — прошептал он. — Пока хочешь.

Она кивнула.

И он не поцеловал её.
Не притянул.
Не назвал красивыми словами.

Он просто стоял рядом.
Так близко, как можно стоять, если уважаешь другого человека.
И это было — достаточно.

Позже, уже в своей комнате, она сидела у окна.
За стеклом — Сеул, живущий своей жизнью.
Шумный, пульсирующий, не знающий, что одна женщина на четвертом этаже смотрит в темноту и не может уснуть.

Кофе в кружке остыл.
На пальце — кольцо.

Холодное. Тяжёлое.
Но теперь — не про прошлое.
Оно стало якорем. Связью. Молчаливым обещанием, что она здесь.

Что она выбрала быть.

Но внутри всё ещё жгло сомнение.

Можно ли остаться?

Если я останусь — нарушу ли что-то?

А если наоборот — именно моё присутствие и есть то, чего не хватало?

Слишком много «если».
Слишком много будущего, в которое невозможно заглянуть.

Но одно она знала точно.

Она не хочет возвращаться.

И впервые за долгое время — ей не было стыдно за это желание.