Полночный лик

Глава 1. Ночной вызов

Между вызовами существует особый вид тишины — не пустая, а густая, тягучая, наполненная эхом только что отзвеневших сирен, остаточным запахом хлорки и чужих страданий. Это время, когда можно выпить холодного кофе из пластикового стаканчика и почувствовать, как ледяная влага проникает сквозь усталость, заменяя ее легким, искусственным онемением. Именно в такие минуты Настя чувствовала себя наиболее собой — собранной, очерченной четкими границами, защищенной от хаоса снаружи и пустоты внутри.
Она сидела на откидном сиденье в кузове реанимобиля, припаркованного на площадке перед станцией, и смотрела на мокрый от дождя асфальт, отражавший неоновые всполохи вывесок. Город никогда не спал по-настоящему, он лишь ненадолго прикрывал глаза, и в эти мгновения его дыхание становилось глубже, хриплее. Где-то за углом билось стекло, слышался сдавленный смех, сирена другой машины проносилась в отдалении, и ее вой растворялся в городском гуле, как капля в море.
Семь лет на скорой. Двадцать девять лет жизни. Иногда ей казалось, что все ее существование — это бесконечная череда чужих кризисов, выстроенных в аккуратный хронологический ряд. Разрыв аневризмы, ДТП, роды в лифте, инфаркт на фоне семейной ссоры. Она входила в самые сокровенные моменты человеческого отчаяния, боли и страха, делала свою работу — чисто, профессионально, без суеты — и уходила, оставляя за собой стерильный запах и надежду на то, что все обойдется. Она была повивальной бабкой между жизнью и смертью, и эта роль давно заменила ей все остальные.
Рутина была ее броней. Протоколы — молитвой. А легкий, почти невидимый сарказм — последним бастионом против сострадания, которое могло разорвать ее изнутри, как когда-то разорвало ее двенадцатилетнее сердце, когда на больничной койке угасла мама. Она не могла позволить себе чувствовать слишком сильно. Чувства мешали работать. Мешали жить.
Дверь кузова открылась, впуская внутрь порцию холодного, влажного воздуха и Машу. Ее напарница, подруга и по совместительству личный антидепрессант, влезла внутрь, шумно отряхиваясь.
— Ну вот, опять дождь! Кажется, я промокла до самых костей. У тебя не осталось того волшебного кофе?
Настя молча протянула ей свой недопитый стаканчик. Маша сделала глоток и скривилась.
— Господи, Насть, он же ледяной! И горький, как твое отношение к браку.
— К браку у меня как раз весьма теплое отношение. Как к редкому инфекционному заболеванию. Лечится тяжело, иммунитет не вырабатывается, — не поднимая глаз, парировала Настя.
Маша фыркнула.
— Когда-нибудь ты встретишь человека, который заставит тебя забыть все твои циничные шуточки.
— Если он заставит меня забыть протоколы переливания крови, он мне не нужен, — Настя наконец посмотрела на подругу. Маша сидела, укутавшись в свой белый халат, и ее доброе, открытое лицо с ямочками на щеках казалось лучшим опровержением всех ее, Настиных, теорий о мире. Маша верила в любовь, в чудеса и в то, что люди по своей природе хорошие. Настя позволяла ей это, потому что кто-то должен был нести в мир свет. Ее же задачей было следить, чтобы этот свет не погас от первого же сквозняка.
— Сколько до конца смены? — спросила Маша, зевая.
— Час. Если повезет…
Тут же, как в насмешку, зазвучал радиопереговорчик. Сухой, лишенный эмоций голос диспетчера нарушил хрупкое затишье.
— Бригаде 07, вызов. Деревня Заречье, дом 12. Мужчина, 45 лет, травмы неуточненной природы. Сообщают о кровотечении. Координаты переданы.
Маша издала стон.
— Заречье? Это же сорок минут по убитой дороге! Мы же только оттуда…
Настя уже была на ногах, ее усталость куда-то испарилась, уступив место знакомому мандражу перед вызовом. «Неуточненной природы» — ее самые нелюбимые случаи. Это могло означать что угодно — от банального пореза до взрыва самодельного аппарата.
— Поехали, — коротко бросила она, натягивая куртку. — Сергей, выходим.
Водитель Сергей, мужик лет пятидесяти с лицом, изборожденным морщинами усталости, лишь кивнул, завел двигатель. Через минуту их машина, мигая синим, вырвалась на ночную улицу, разрезая сырую пелену дождя.
Дорога в Заречье и вправду была убийственной. Асфальт сменился разбитой бетонкой, а потом и вовсе грунтовкой, размытой дождем в сплошное месиво. Машину бросало из стороны в сторону, колеса проваливались в колеи, выбрасывая веера грязи. За окном проплывали темные, безжизненные поля, редкие перелески, а потом начался лес. Старый, хвойный, такой густой, что свет фар в нем казался беспомощным, поглощаемым непроглядной тьмой.
— Кажется, мы на краю света, — пробормотала Маша, вжимаясь в сиденье.
Настя молчала, глядя в окно. Лес вызывал в ней странное чувство — не страх, а нечто вроде благоговейного трепета. Здесь была другая жизнь, подчиняющаяся иным, не городским законам. Древним и безжалостным.
Наконец, впереди показались огоньки. Деревня Заречье встретила их глухой, почти осязаемой тишиной, нарушаемой лишь воем их же сирены, который здесь, среди бревенчатых изб и покосившихся заборов, звучал кощунственно и неуместно. Настя приказала Сергею заглушить ее. Они медленно ехали по единственной улице, выискивая дом 12.
Его указала им высокая, сухопарая женщина в платке и телогрейке, стоявшая на крыльце одного из домов. Ее лицо при свете фар показалось Насте вырезанным из старого, мореного дуба — суровым и непроницаемым.
— Сюда, — бросила она им, не представляясь. — Мужик мой там, в горнице. Только тише вы, народу-то спит.
Дом пах стариной, печным дымом, травами и чем-то еще… кисловатым, тревожным. Запах крови. Настя узнавала его из тысячи.
В горнице, при свете тусклой лампочки под закопченным абажуром, на кровати лежал мужчина. Лицо его было бледным, испарина выступала на лбу. Но самое страшное было под простыней, которую он прижимал к своему левому боку. Простыня пропиталась темно-багровым.
— Иван, доктора приехали, — сказала женщина, и в ее голосе прозвучала несвойственная ей ранее мягкость.
Настя кивнула Маше, и они, отработанным движением, принялись за дело. Маша готовила оборудование, Настя подошла к кровати.
— Иван, меня зовут Анастасия, я врач. Сейчас я посмотрю, что у вас.
Мужчина, Иван, лишь кивнул, сжимая зубы. Его глаза были полы страхом, но не от боли. В них читалось что-то иное, более глубокое — тот самый животный ужас, который Настя уже видела две недели назад в той самой лесной избушке.
Она осторожно отодвинула простыню. И замерла.
Рана была… странной. Это не был чистый порез от ножа или стекла. Это не были и рваные края от когтей зверя, хотя что-то звериное в этом укусе присутствовало. Казалось, плоть была разорвана изнутри, края раны были неровными, с подобием мелких, почти сросшихся проколов по краям, как от зубов, но слишком больших для любого известного ей хищника. И самое поразительное — рана уже затягивалась. Не так быстро, как у того мужика из ее памяти, но все же неестественно быстро для обычного человека. Края воспалились, но кровотечение было не активным, а больше похожим на сочение.
— Что случилось? — спросила Настя, ее голос прозвучал ровнее, чем она чувствовала.
— В лесу… споткнулся, упал на… на сук, — пробормотал Иван, избегая ее взгляда.
— Сук? — Настя подняла бровь. — Иван, это не похоже на след от сука. Это похоже на укус.
Жена Ивана, стоявшая в дверях, резко кашлянула.
— Да что вы, доктор, какой укус… У нас волков-то давно не видели. Медведи сыты, по лесу не шастают. Просто упал.
Настя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она не верила в сверхъестественное. Она верила в анализы, рентген и патологоанатомические заключения. Но эта рана, этот страх в глазах мужчины, эта ложь… все это складывалось в тревожную мозаику.
— Маша, антисептик, повязка. Нужно очистить рану и сделать перевязку. Возможно, потребуется госпитализация, для уточнения характера травмы.
— Нет! — почти крикнул Иван, пытаясь приподняться. — Никакой больницы! Перевяжите тут и все.
— Иван, у вас может быть инфекция, повреждения внутренних органов…
— Все будет в порядке, — раздался у нее за спиной новый, низкий голос. — Он крепкий.
Настя обернулась.
В дверях, залитый тенью от косяка, стоял мужчина. Высокий, очень широкий в плечах, он казался частью самой этой избы, этого леса, этой ночи. Он не вошел, а словно врос в проем, заполнив его собой. На нем была простая темная рубаха, штаны, заправленные в высокие сапоги. Лицо его было скрыто в полумраке, но Настя почувствовала на себе тяжесть его взгляда. Взгляда, от которого по телу разлилась странная смесь страха и любопытства.
— Это наш лесник, Игорь, — пояснила жена Ивана, и в ее голосе послышалось подобострастие. — Он… он поможет.
Лесник. Игорь.
Он шагнул вперед, в круг света от лампы, и Настя смогла разглядеть его. Ему было лет под сорок, лицо — с резкими, угловатыми скулами и твердым подбородком, нос с легкой горбинкой, будто когда-то сломанный. Волосы, темные, с проседью у висков, были чуть длиннее обычного, отчего в нем было что-то дикое, нестриженое. Но главное — глаза. Серые, холодные, как озерная вода в пасмурный день. В них не было ни капли тепла, лишь сосредоточенная, тяжелая уверенность. И в них читалась такая глубокая усталость, будто он нес на своих плечах груз всех окрестных лесов.
— Он не поедет в город, — сказал Игорь, и его голос был тихим, но таким весомым, что его слова звучали как приговор. — Мы сами о нем позаботимся. У нас есть свои средства.
— Я не могу оставить пациента без должного осмотра и…
— Осмотрите, — перебил он, подходя ближе. — Перевяжите. А остальное — наше дело.
Он стоял так близко, что Настя почувствовала исходящее от него тепло. И запах. Запах хвои, мокрой земли, дыма и… дикой шерсти. Тот самый запах, что был в той избушке две недели назад. Сердце ее бешено заколотилось. Рациональный ум кричал, что это невозможно, что это игра воображения, наложившаяся на усталость. Но все ее существо, все инстинкты, заглушенные годами медицинской практики, вдруг проснулись и заявили о себе громко и отчетливо: этот мужчина — опасен. И он как-то связан с этой раной.
Они закончили перевязку в гнетущем молчании. Игорь не отходил ни на шаг, его присутствие висело в воздухе тяжелой, давящей плитой. Он помог перевернуть Ивана, подавал бинты, и Настя невольно отмечала, как легко он справлялся с тяжелым телом мужчины, будто тот был ребенком. Его руки были большими, с длинными пальцами и выступающими костяшками, покрытыми сетью мелких белых шрамов — старых, давно заживших. Шрамов, похожих на царапины.
Когда все было закончено, Иван, казалось, уже задремал, его дыхание выровнялось. Жена суетливо хлопотала около самовара.
— Спасибо, — сказал Игорь, обращаясь к Насте. Его взгляд скользнул по ее лицу, и на миг в этих серых глазах мелькнуло что-то человеческое, почти теплое. Что-то, отчего у нее перехватило дыхание.
— Ему нужен антибиотик. И наблюдение. Если поднимется температура…
— Я знаю, — он кивнул. — Я присмотрю.
Он знал. Не «понял», а именно «знал». Как будто у него было медицинское образование. Или как будто он видел такие раны уже много раз.
Настя собрала инструменты, чувствуя, как ее руки слегка дрожат. Она вышла на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ночь была черной, беззвездной. Лес стоял стеной, молчаливый и полный скрытой жизни. Маша и Сергей уже были в машине.
Она обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на дом. И увидела его.
Игорь стоял на краю леса, всего в нескольких метрах от избы. Он не смотрел на нее, его взгляд был устремлен в глубь чащи. Он стоял неподвижно, как изваяние, и в его позе была такая мощь и такая безысходная, звериная тоска, что Настя почувствовала в груди внезапный, острый укол — не страха, а странной, непонятной жалости. Словно она увидела не просто мужчину, а раненого волка, прикованного к этому месту невидимой цепью.
И тут он повернул голову. И посмотрел прямо на нее. Лунный свет, пробившийся на мгновение сквозь рваные тучи, упал на его лицо. И Настя увидела то, что заставило ее кровь застыть в жилах.
Его глаза в темноте светились. Слабым, фосфоресцирующим, звериным светом. Не зеленым, как в сказках, а холодным, желтовато-серым, как у хищника, застигнутого ночью в свете фар.
Это длилось всего долю секунды. Он моргнул, и свечение пропало. Возможно, это была игра света и тени, отсвет от фар их машины, галлюцинация от переутомления. Сотни рациональных объяснений пронеслись в ее голове.
Но она знала. Она видела.
Он смотрел на нее через ночь, через туман, через невидимую стену, разделявшую их миры. И в этом взгляде не было ни угрозы, ни злобы. Было лишь молчаливое предупреждение. И приглашение.
Потом он развернулся и растворился в темноте леса, бесшумно, как призрак.
Настя стояла, не в силах пошевелиться, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. Весь ее упорядоченный, рациональный мир, выстроенный с таким трудом, дал трещину. И сквозь эту трещину просачивался мрак древних лесов, пахнущий хвоей, озоном и дикой, необузданной свободой.
Она медленно пошла к машине, к свету, к знакомому миру протоколов и диагнозов. Но знала, что уже никогда не будет прежней. Потому что там, в темноте, осталась часть загадки. И его глаза, горящие в ночи, звали ее назад.

Глава 2. Правила леса

Решение остаться пришло не как озарение, а как холодный, тяжелый камень на дне сознания. Когда они вернулись в районную больницу на утреннюю смену, Настя отчиталась о вызове начальнику смены, сухому и вечно озабоченному отчетностью человеку по фамилии Кротов.
— Орлова, я смотрю, вы вчера за полночь вернулись. Из Заречья? — он щурился, просматривая ее записи.
— Да. Там мужчина с рваной раной. От госпитализации отказался.
— Ну и пусть отказывается, — Кротов махнул рукой. — Эти деревенские они как кремний. Упал, говорит, на сук? Значит, на сук. Не лезьте со своим уставом в их монастырь. Заполните акт об отказе, и дело с концом.
Она кивнула, но внутри все переворачивалось. «На сук». Эта ложь резала ее профессиональное самолюбие. Но дело было не только в нем. Дело было в тех глазах, что светились в темноте. В том запахе дичины и грозы. В том чувстве, что за ней приоткрыли дверь в мир, где ее учебники по анатомии и фармакологии были бесполезны.
— Иван Крутилин, — сказала она вслух. — Его рана заживает ненормально быстро. Возможна специфическая инфекция, которую мы не диагностировали. Я хотела бы понаблюдать за ним пару дней. Профилактически.
Кротов посмотрел на нее так, будто она предложила лечить аппендицит заговорами.
— Настя, ты в своем уме? У нас тут грипп, город без врачей, а ты собираешься в глушь к какому-то мужику, который поцарапался? У тебя личный интерес?
Фраза «личный интерес» ударила в самую точку, заставив ее внутренне сжаться.
— Интерес в предотвращении возможной эпидемии неизвестной инфекции, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
В итоге компромисс был найден ценой двух отгулов и обещания быть на связи. Маша, узнав о решении, только покачала головой.
— Насть, это из-за того лесника, да? Высокий, молчаливый, с взглядом, как у загадочного преступника из сериала?
— Не будь идиоткой, — отрезала Настя, собирая в рюкзак минимальный набор медикаментов. — Это профессиональный долг.
— Профессиональный долг — это когда ты берешь с собой антибиотики широкого спектра и противостолбнячную сыворотку, а не когда ты пялишься на местную достопримечательность, — Маша вздохнула, но помогла ей собрать аптечку. — Просто будь осторожна. В этих деревнях свои законы. И свои сумасшедшие.
Через три часа Настя снова выходила из машины на единственной улице Заречья. На этот раз деревня встречала ее иначе. Не спавшая, не испуганная, а наблюдающая. Из-за занавесок на нее смотрели любопытные глаза, старики на завалинке замолкали, провожая ее тяжелыми взглядами. Она была здесь чужой. Белой вороной в медицинском халате.
Ее спасла Ольга, та самая суровая женщина, староста. Она вышла из столовой, что располагалась в самом центре деревни, вытирая руки об фартук.
— Опомнилась? Мужика-то своего добить приехала? — спросила она без предисловий.
— Я хочу проконтролировать его состояние. Чтобы не было осложнений.
Ольга изучающе посмотрела на нее.
— Место для ночлега есть? Или насквозь промокнуть собралась, пока дежурить будешь?
Так Настя оказалась в небольшой, но крепкой избушке на отшибе, почти у самого леса. Раньше тут жил какой-то одинокий охотник, а теперь она пустовала. Пахло старым деревом, сушеными травами и пылью. Зато было чисто и было печь.
— Спасибо, — сказала Настя, ставя рюкзак на грубый деревянный стол.
— Не за что, — буркнула Ольга. — Только правила запомни. После заката — не шляйся по лесу. Не лезь туда, куда не просят. И если услышишь ночью вой… делай вид, что не слышишь. Это не волки.
Настя почувствовала, как по коже пробежали мурашки.
— А что это?
— Леший дурачится, — усмехнулась Ольга, но в ее глазах не было смеха. — Или хозяин леса. У нас тут свои легенды. Старые.
Вечером, разжигая печь, Настя услышала за стеной голоса. Два старика, сидевшие на лавке неподалеку, о чем-то оживленно беседовали. Окно было приоткрыто, и ветер донес обрывки фраз.
— …опять луна на ущербе, скоро полнолуние. Чует он это, Гор-то наш, тяжело ему…
— Да уж… помнишь, в прошлый раз, как его рвало? Еле угомонили. Ольга травы ему носила, отвар особый…
— Не рвало его, дурак, а ломало. Зверь изнутри просится. Шкуру на себе рвет… Говорят, отец его так и сгинул в лесу, в зверином обличье, потому что слаб был духом…
— А этот крепкий. Держится. Но все до поры… Вон, Иван-то чего стоил? Чуть не отдал концы, пока его Гор не нашел…
Настя замерла у печи, не дыша. «Ломало». «Зверь изнутри». «Шкуру на себе рвет». Это были не просто деревенские байки. Это было описание болезни. Странной, необъяснимой болезни, которая поражала их лесника. Игоря. Гора.
Ей нужно было его увидеть.
Она вышла из избы, делая вид, что просто дышит воздухом. Деревня затихала. Дым из труб стелился низко над землей. Она прошлась по краю леса, и вдруг ее нос уловил знакомый, терпкий запах дыма — не печного, а дыма от костра, смешанного с пахучими травами. Полынь, зверобой, еще что-то, чего она не знала.
Она двинулась на запах.
В небольшой ложбинке, скрытой от посторонних глаз старыми елями, горел костер. А перед ним на коленях сидел Игорь. Он был без рубахи, его спина, мощная и покрытая таким же частоколом старых шрамов, что и руки, была обращена к ней. Он сидел неподвижно, его плечи ритмично поднимались и опускались. Он дышал. Но это было не обычное дыхание. Это был ритуал.
Глубокий, медленный вдох, задержка на несколько ударов сердца, и затем долгий, шипящий выдох, будто он выпускал из себя пар. Воздух вокруг него вибрировал. Настя видела, как при каждом вдохе мышцы на его спине напрягались, а шрамы, эти белые полосы на загорелой коже, будто наливались светом. На его запястьях были старые, толстые, как веревки, шрамы — будто его когда-то держали на цепи.
Рядом с ним на разостланной ткани лежали пучки трав, глиняная чаша с дымящимся содержимым и какой-то старый, потемневший от времени деревянный амулет в виде волчьей головы.
Он контролировал это. То, что было внутри него. Силой воли, дыханием, травами. Это было не безумие. Это была дисциплина. Жестокая, изнурительная борьба, которую он вел каждый день.
Она невольно шагнула вперед, и хрустнула ветка.
Он обернулся так быстро, что глаз не успел зафиксировать движение. Его глаза уже не светились, но в них бушевала буря. Гнев, стыд, ярость от того, что его увидели в этот уязвимый миг.
— Что ты здесь делаешь? — его голос прозвучал как удар хлыста.
— Я… я услышала запах дыма. Подумала, что это может быть пожар… — соврала она, чувствуя, как горит лицо.
Он встал. Он был выше ее на целую голову. Его тень накрыла ее с головой.
— Уходи. Сейчас.
— Я врач, Игорь. То, что с тобой происходит… это похоже на болезнь. Может быть, я могу помочь?
Он горько рассмеялся, и в этом смехе не было ни капли веселья.
— Помочь? Ты? Своими таблетками и шприцами? Ты не представляешь, о чем говоришь.
— Тогда объясни мне! — выдохнула она, сама удивляясь своей настойчивости. — Иван не упал на сук. Его кто-то укусил. И это как-то связано с тобой. Я видела твои глаза прошлой ночью.
Его лицо исказилось гримасой боли. Он сделал шаг к ней, и теперь она почувствовала исходящее от него жар, как от раскаленной печи.
— Ты хочешь знать правду? Правда в том, что я — самая большая опасность в этом лесу. И тебе стоит держаться от меня подальше. Пока не стало поздно.
— А если я не хочу? — прошептала она, не отступая.
Они стояли так, лицом к лицу, в свете угасающего костра. Его дыхание все еще было сбитым, из груди вырывалось низкое рычание. Внезапно он схватил ее за руку, выше локтя. Его пальцы обжигали кожу даже через ткань куртки.
— Ты не понимаешь, с чем играешь, — прошипел он.
И в этот момент его собственное тело предало его. Он резко дернулся, застонал и отпустил ее, схватившись за свой бок. Из-под края его штанины она увидела свежую, красную полосу — глубокую царапину, из которой сочилась кровь. Видимо, он получил ее недавно, и теперь, в состоянии стресса, контроль над ней ослаб.
Врач в ней взят верх над испуганной женщиной.
— Ты ранен. Дай я посмотрю.
— Нет! — он отшатнулся. — Не трогай меня!
Но она была уже рядом. Она достала из кармана влажную салфетку-антисептик и перевязочный пакет.
— Сиди. Это приказ врача.
И, к ее удивлению, он подчинился. Он сел на землю, его могучее тело вдруг сникло, выражая полное изнеможение. Она опустилась перед ним на колени и осторожно, профессиональными движениями, обработала царапину на его голени. Рана была глубокой, но, как и у Ивана, уже начинала затягиваться.
Когда ее пальцы коснулись его кожи, она почувствовала не просто жар. Она почувствовала ток, странную вибрацию, будто прикоснулась к работающему трансформатору. По ее руке пробежала волна мурашек, в висках застучало. Это была не метафора. Это была физическая сила, дикая, необузданная энергия, которая бушевала в нем, сдерживаемая лишь силой воли. «Вкус» его силы был горьким, как полынь, и сладким, как дикий мед. Ошеломляющим.
Он замер, не дыша, наблюдая за ней. Его серые глаза были прикованы к ее лицу, и в них читалось недоумение. Никто, кроме Ольги, не решался до него дотрагиваться. Никто не видел его таким — раненым, уставшим, беззащитным.
Она заканчивала накладывать повязку, ее пальцы слегка дрожали. Она подняла на него взгляд и увидела, что его зрачки расширились, поглотив радужку. И в их глубине снова зажегся тот самый, звериный свет. Но на этот раз в нем не было угрозы. Было нечто иное. Голод. Любопытство. Жажда.
— Вот и все, — тихо сказала она, не в силах отвести взгляд. — Должно помочь.
Он медленно, будто во сне, поднял руку и коснулся ее щеки. Его пальцы, грубые и покрытые шрамами, были на удивление нежны. Прикосновение обожгло, но боль была странной, желанной. Весь мир сузился до треска углей, их прерывистого дыхания и этого тихого, интимного контакта.
— Ты… не боишься, — прошептал он, и это был не вопрос, а констатация факта.
Прежде чем она успела ответить, с другой стороны леса раздался протяжный, леденящий душу вой. Не волчий. Более низкий, более мощный, полный боли и ярости. Игорь вздрогнул, как от удара, и его рука резко упала.
Он вскочил на ноги, его лицо исказила маска животного ужаса.
— Нет… — прошептал он, глядя в сторону, откуда донесся вой. — Уже?
Он посмотрел на Настю, и в его глазах была уже не угроза и не жажда, а паника.
— Беги в избу. Закройся. И не выходи до утра. Что бы ты ни слышала.
— Что происходит? — спросила она, поднимаясь.
— Он не один, — бросил он через плечо, уже превращаясь в тень, устремляющуюся в чащу. — В лесу кто-то есть. Кто-то чужой.
И он исчез, а Настя осталась стоять одна в холодных сумерках, с горящей щекой и леденящим душу предчувствием, что правила этой игры только что изменились. Игроков стало больше.

Глава 3. Разрыв между мирами

Город встретил ее оглушительной тишиной.
Не той благословенной тишиной между вызовами, а густой, давящей, наполненной гулом моторов, отдаленными голосами и мерцанием экранов. Здесь пахло бензином, асфальтом и едкой городской пылью, а не хвоей и дымом. Здесь стены были ровными, а законы — предсказуемыми. Здесь не было места глазам, горящим в ночи, или прикосновениям, от которых по коже бежали мурашки.
Но они были внутри нее.
Образ Игоря преследовал ее с навязчивостью симптома, который не описать в медицинском справочнике. Она ловила себя на том, что в середине разговора с пациентом ее мысли уплывают в ту ложбину с костром, к его спине, покрытой шрамами, к его голосу, грубому и в то же время уязвимому. Она помнила каждый мускул на его лице, каждую зазубренную белую линию на его коже. И то, как ее собственное тело откликалось на его прикосновение — не страхом, а чем-то древним, пробужденным, жаждущим.
Это было невыносимо. Это противоречило всему, чем она была.
— Орлова, ты меня слышишь?
Настя вздрогнула. Перед ней стоял Кротов, и его лицо выражало крайнюю степень раздражения.
— Извините. Повторите, пожалуйста.
— Я говорю, что из-за вашего самовольного десанта в Заречье у нас вчера не хватило машины на вызов в микрорайон «Южный». У пенсионерки с гипертоническим кризом. Чудом обошлось, соседи вызвали. Но если бы что… Отчет. Мне нужен подробный отчет по тому вызову. И объяснительная, почему вы оставались там без санкции.
Он швырнул на стол папку. Рациональная часть Насти, та, что выстроила ее карьеру, знала, что он прав. Она нарушила субординацию, пренебрегла логистикой, поставила под удар репутацию бригады. Но другая часть, та, что только что открылась, язвительно шептала: «А какая разница, если там, в лесу, происходит нечто такое, перед чем твои протоколы — жалкие бумажки?»
— Я заполню, — коротко сказала она, забирая папку.
В ординаторской ее ждала Маша. Лицо подруги было серьезным.
— Насть, что происходит? Ты вернулась оттуда… другой. Ты как во сне. Это тот лесник?
— Нет. То есть да, но не так, как ты думаешь. — Настя села, сжав виски пальцами. — Маш, я видела нечто… Я не могу это объяснить. Его раны… они заживают на глазах. А его глаза…
— Глаза? — Маша присела рядом, ее взгляд стал профессионально-оценивающим. — Настя, ты влюбилась. Это называется химия. Гормоны. У него, наверное, крутой брутальный типаж, ты устала, одинока… Мозг рисует сказку.
— Это не сказка» — резко сказала Настя, и сама удивилась своей горячности. — Это… болезнь. Какая-то генетическая аномалия, недиагностированный синдром. Я должна это изучить.
Маша покачала головой.
— Послушай себя. Ты говоришь как ученый, а глаза у тебя горят как у первокурсницы. Очнись! Ты — один из лучших врачей в нашем отделении. У тебя есть будущее. А там — темный лес, какая-то деревня и мужик со странными шрамами. Что ты там найдешь?
«Себя,» — прошептал внутри нее чей-то голос.
Последующие дни превратились в пытку. Каждый вызов, каждая капельница, каждая кардиограмма напоминали ей о пропасти, легшей между ее миром и тем, загадочным. Она ставила диагнозы, руководствуясь логикой, а ее пальцы все еще помнили жар кожи Игоря и ту странную вибрацию, что шла от него. Она слушала жалобы пациентов на давление и мигрени, а в ушах у нее стоял тот низкий, протяжный вой, от которого стыла кровь.
Она пыталась заглушить это работой. Вызывалась на самые сложные задания, брала двойные смены. Но усталость лишь обостряла ощущение раздвоенности. Она шла по улице и ловила себя на том, что ищет в толпе высокую, широкоплечую фигуру. Она смотрела на луну, все еще ущербную, но набирающую силу, и чувствовала непонятную тревогу, будто внутри у нее тикали часы, отсчитывающие время до чего-то важного.
Ее внутренний конфликт достиг пика ночью, когда она осталась одна в своей тихой, стерильно-чистой квартире. Она стояла перед зеркалом в ванной и смотрела на свое отражение. Настя Орлова, 29 лет. Умное, собранное лицо. Глаза, привыкшие к боли и смерти. Руки, спасающие жизни. Все было на своих местах. Все было правильно.
Но за этим фасадом бушевала буря. Рациональный врач кричал: «Остановись! Это безумие! Ты рискуешь всем — карьерой, репутацией, душевным покоем!»
А что-то другое, темное, дикое, что проросло в ней после той ночи, шептало: «А что такое покой? Это смерть при жизни. А там — жизнь. Настоящая. Страшная. Но жизнь».
Она открыла ноутбук и стала искать. «Быстрое заживление ран», «генетические аномалии», «мифология оборотней». Большинство сайтов были полной ерундой. Но в научных статьях мелькали упоминания о редких синдромах, вызывающих гиперрегенерацию тканей. И везде, во всех культурах, были легенды о людях-зверях. Слишком много, чтобы быть просто вымыслом. Слишком последовательно.
В пятницу вечером она уже не могла бороться с собой. Она поняла, что не может оставаться в этом клетке из бетона и стекла, пока там, в лесу, решается чья-то судьба. Возможно, его судьба.
Она позвонила Маше.
— Я еду в Заречье. На выходные.
В трубке повисло тяжелое молчание.
— Я понимаю. Ты не будешь слушать. Тогда хоть возьми меня с собой.
— Нет. Это… мне нужно быть одной.
— Чтобы изучать его «синдром»? — в голосе Маши снова зазвучала ирония, но теперь в ней была тревога.
— Чтобы помочь, — тихо сказала Настя и положила трубку.
В субботу утром она снова ехала по той же разбитой дороге. На этот раз она вела свою собственную, неказистую машину. На заднем сиденье лежала сумка с медикаментами, перевязочными материалами и портативной лабораторией для забора анализов. Ее алиби было готово: она приехала как волонтер, чтобы оказать медицинскую помощь жителям отдаленной деревни. Благородно. Никто не сможет ее в этом упрекнуть.
Но когда она въехала в Заречье, ее встретила не просто настороженная тишина, а гнетущая, зловещая пустота. На улицах не было ни души. Даже старики не сидели на завалинках. Окна и двери домов были закрыты наглухо. Словно деревня вымерла или затаилась перед лицом неминуемой угрозы.
Она припарковалась у избушки Ольги. Дверь была заперта. Настя обошла дом и замерла.
На пороге ее временного жилища, на грубом деревянном крыльце, лежала туша мертвого волка. Горло его было перегрызено с такой силой, что голова почти отделилась от тела. Шерсть была измазана запекшейся кровью и грязью. Но самое ужасное — на боку зверя был выведен какой-то символ. Не когтями, а чем-то острым, возможно, ножом. Это была перевернутая пентаграмма, окруженная стилизованными каплями.
И это было не ритуальное жертвоприношение. Это было послание.
Предупреждение.
Настя отшатнулась, поднося руку ко рту, чтобы подавить рвотный позыв. Ее сердце бешено колотилось. Она обернулась, чувствуя на себе тысячи невидимых глаз. Деревня молчала.
И в этой тишине она поняла. Она приехала искать ответы, но нашла лишь начало новой, куда более страшной загадки. Кто-то знал, что она вернется. Кто-то оставил ей этот жуткий «подарок».
И этот кто-то наблюдал за ней прямо сейчас.

Глава 4. Лунная ночь

Секунду Настя просто стояла, не в силах оторвать взгляд от обезображенной туши. Воздух был густым и тяжелым, словно пропитанным самой смертью. Этот запал — железный дух крови, звериная плоть и что-то еще, химическое, резкое, — врезался в сознание, вытесняя все остальные мысли. Это не было случайностью. Это был расчетливый, жестокий шаг.
Дверь избушки Ольги с скрипом отворилась. Староста стояла на пороге, ее лицо было серым и бесконечно усталым.
— Убирайся отсюда, городская, — ее голос звучал глухо, без прежней суровой энергии. — Пока не пришла твоя очередь лежать здесь же.
— Кто это сделал? — выдохнула Настя, с трудом находя слова.
— Те, кто пришел за ним. Охотники. Они знают, что ты здесь. И используют тебя как приманку.
Холодная волна страха прокатилась по телу Насти. «Приманку». Значит, ее возвращение не только не было тайной, но и стало частью чьего-то плана.
— Где Игорь? — спросила она, заставляя себя говорить ровно.
— Там, — Ольга мотнула головой в сторону леса. — Готовится. Луна набирает силу. Ему нельзя быть среди людей. И тебе нельзя быть рядом с ним. Но ты не послушаешь, да? — в ее глазах читалось не осуждение, а нечто вроде горького предвидения. — Тогда хоть не мешайся под ногами. Иди к себе. И не гаси свет.
Настя молча кивнула. Она затащила свои вещи в избу, механически запирая дверь на щеколду, понимая всю ее бесполезность против тех, кто способен на такое. Она пыталась работать — разложила инструменты, подготовила бланки для возможных пациентов, но ее руки дрожали. Мысли путались, цепляясь за образ перевернутой пентаграммы. Охотники. Не сказочные борцы с нечистью, а циничные убийцы, использующие страх как оружие.
С наступлением темноты деревня окончательно вымерла. Казалось, даже собаки боялись лаять. Настя сидела у окна, вглядываясь в непроглядную тьму за стеклом. Луна, почти круглая, висела в небе, заливая серебристым, обманчиво-спокойным светом крыши и улицу. Но из леса доносились звуки. Приглушенные, но оттого еще более жуткие.
Вой, но не один, а несколько, перекликающихся друг с другом. Не волчий. Более хриплый, полный боли и ярости. И еще — отдаленные, но четкие крики людей. И одинокий, душераздирающий вопль, в котором смешались человеческая агония и звериный рев.
Ее сердце бешено колотилось. Он был там. И ему было больно.
Она не выдержала. Тихо открыв дверь, она выскользнула наружу и, прижимаясь к тени домов, двинулась к опушке. Разум кричал о безумии, но ноги несли ее вперед, повинуясь инстинкту, более сильному, чем страх.
Она нашла его в том же месте, что и в прошлый раз. Но теперь все было иначе.
Игорь стоял на коленях в центре поляны, его тело выгибалось в неестественной, мучительной судороге. Он был без рубахи, и в лунном свете его кожа лоснилась потом. Воздух вокруг него дрожал, как над раскаленным асфальтом. От него исходила волна жара, которую Настя чувствовала даже на краю поляны.
— Игорь… — прошептала она.
Он услышал. Его голова резко повернулась в ее сторону. Его лицо было искажено нечеловеческим усилием, глаза горели тем самым желтовато-серым светом, но теперь он был ярче, почти ослепительным.
— Уходи… — его голос был хриплым, горловым рыком. — Не могу… сдержать…
Но она не могла пошевелиться, завороженная зрелищем.
Его кости хрустели. Негромко, но отчетливо, как ломаемые сучья. Мускулы на его спине и плечах вздувались, двигаясь под кожей, как живые существа. Шрамы, те самые белые полосы, будто наливались кровью и темнели. Он сжал кулаки, и его ногти, длинные и потемневшие, впились в ладони, оставляя на коже багровые полосы. По его телу пробежала дрожь, и на мгновение ей показалось, что его силуэт стал больше, расплывчатее, оброс густой, дымчатой тенью. Он был на грани. Зверь рвался наружу, рвал его изнутри.
Запах был оглушительным. Пахло мокрой шерстью, горячим металлом, диким медом и озоном — как будто прямо здесь, на поляне, ударила молния. Его дыхание было тяжелым, хрипящим, каждый выдох — клубящимся паром в холодном воздухе.
И тут он сделал то, что поразило ее больше всего. Он упал на четвереньки, уткнулся лбом в землю и замер. Его плечи вздымались в ритме того самого, знакомого ей дыхания. Глубокий вдох. Задержка. Медленный, шипящий выдох. Он боролся. Не с внешним врагом, а с самим собой. С тем, что жило в его крови и просыпалось под луной.
Настя наблюдала, затаив дыхание, смешавшись воедино страх, ужас и… восхищение. Она видела не чудовище. Она видела величайшее проявление силы воли, какое только могла представить. Он сражался с самой природой, и он побеждал.
Медленно, очень медленно, дрожь в его теле стала стихать. Напряжение спадало. Жар, исходящий от него, ослабевал. Тень, клубившаяся вокруг него, рассеялась. Когда он наконец поднял голову, его глаза уже не светились. В них была лишь бездонная, вымотавшая до дна усталость. Он был снова человеком. Потным, дрожащим, с окровавленными ладонями, но человеком.
Он увидел ее. И на этот раз в его взгляде не было гнева. Было что-то вроде облегчения.
— Я сказал… уйти, — прохрипел он, с трудом поднимаясь на ноги. Он шатался.
— А я не послушалась, — тихо ответила она, выходя из тени.
Она подошла к нему, не испытывая больше страха. Она достала из кармана платок и антисептик.
— Дай руку.
Он безропотно протянул ей окровавленную ладонь. Она осторожно протерла рваные раны от его же ногтей. Он вздрогнул, но не отдернул руку. Его кожа все еще была обжигающе горячей.
— Пойдем, — сказала она. — Тебе нужно выпить. И отдохнуть.
Он позволил ей отвести себя в избу. Она усадила его на табурет у печки, налила ему воды из глиняного кувшина, потом нашла в своих запасах травяной чай и быстро заварила его. Руки ее действовали автоматически, по врачебной привычке. Но на сей раз пациент был особенным.
Он молча пил чай, его могучие плечи были ссутулены. Она сидела напротив, на кровати, и молча наблюдала за ним. В свете керосиновой лампы его лицо казалось еще более изможденным, шрамы — более глубокими.
— Спасибо, — наконец проговорил он, не глядя на нее.
— За что? За то, что не послушалась и чуть не стала свидетельницей твоего… превращения?
— За то, что не убежала, — он поднял на нее взгляд. — Большинство бегут.
— Я не большинство, — сказала она просто.
Он кивнул, и в его глазах мелькнула тень улыбки.
— Я начинаю это понимать.
Он помолчал, глядя на пламя в печке.
— Эти охотники… Они не местные. Приехали неделю назад. Ищут «зверя». Они убили уже двух моих… — он запнулся, подбирая слово, — …сородичей. Из другой стаи. А сегодня оставили того волка. Для меня. И для тебя.
— Почему для меня?
— Чтобы показать: они знают про нашу связь. И используют тебя, чтобы выманить меня. Чтобы я потерял контроль. В городе, среди людей, мне не спрятаться. И тогда они придут и убьют меня как бешеную собаку.
Настя почувствовала, как холодок страха снова пробежал по спине.
— Мы можем обратиться в полицию. Пети…
— Петя? — Игорь горько усмехнулся. — Он хороший мужик. Но он верит только в то, что можно пощупать. А как он пощупает это? — он указал на свои шрамы. — Нет. Это война, которая ведется в тени. И по своим правилам.
— Каким правилам?
— Древним. — Он отпил чаю и снова уставился в огонь. — Ты не первая, кто пытался мне помочь. Была… одна девушка. Анна.
Он произнес это имя так тихо, что Настя едва расслышала. Но в его голосе прозвучала такая боль, что ей захотелось взять его за руку.
— Она была из города, как ты. Приехала сюда художницей, писала наши леса. Она была… светлой. — Он сжал кружку так, что костяшки побелели. — Я пытался держаться от нее подальше. Но она была настойчива. Как ты. И я… я позволил себе надеяться. Я рассказал ей. Не все, но достаточно.
— Что с ней случилось? — тихо спросила Настя, уже догадываясь о ответе.
— Охотники. Другие. Те, что были до этих. Они узнали. И решили, что она — мое уязвимое место. Они напали на нее, когда я был далеко. Я… я почувствовал ее страх. Но не успел. — Его голос сорвался. — Я нашел ее в лесу. Она была еще жива. Но я… от запаха крови, от ярости… я едва не превратился прямо рядом с ней. Она увидела это. Увидела монстра. И умерла от страха. Я не смог ее спасти. Я ее убил.
Он замолчал, и в избе повисло тяжелое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров. Настя смотрела на него, и ее сердце сжималось от боли — не только за него, но и за ту девушку, которая стала разменной монетой в чужой войне.
— Ты не убил ее, — твердо сказала Настя. — Ее убили те охотники.
— Это я подписал ей приговор, позволив себе приблизиться! — он резко встал, его тень гигантской исказилась на стене. — И теперь история повторяется. Они видят тебя рядом со мной. И они придут за тобой. Ты должна уехать. Завтра же. Пока не поздно.
— Нет, — так же твердо ответила она, поднимаясь ему навстречу. — Я не Анна. И я не убегу. Ты не виноват в ее смерти. И ты не виноват в том, какой ты есть.
Они стояли друг перед другом в тесной избушке — врач, верящая только в факты, и оборотень, несущий на себе груз вековой боли. И в этот миг между ними исчезли все барьеры. Были только они двое против всего мира.
Он смотрел на нее, и в его глазах бушевала буря — страх, надежда, неверие.
— Почему? — прошептал он. — Почему ты не боишься меня?
— Потому что я вижу тебя, — так же тихо ответила она. — Не зверя. Не монстра. Тебя. Игоря.
Она сделала шаг вперед и прикоснулась ладонью к его щеке. На этот раз его кожа была почти нормальной температуры. Он замер, закрыл глаза и прижался к ее ладони, как изголодавшийся по ласке зверь.
— Останься, — вырвалось у него. — Останься до утра. Я… я не хочу быть один. Близка луна. Близки они.
Она кивнула, не говоря ни слова. Они сели снова, у огня. Он рассказал ей немного больше. О своей стае, вернее, о том, что от нее осталось. О старых табу — не проливать кровь сородича, не охотиться рядом с человеческим жильем, не открывать свою природу тому, кто не прошел испытание доверием. Он доверял ей кусочек своей истории, своей боли. И она слушала, понимая, что ее рациональный мир окончательно рухнул, но на его обломках возникло нечто новое. Нечто настоящее.
Он задремал под утро, сидя на полу, прислонившись к кровати. Настя накрыла его своим пледом и села рядом, наблюдая, как его грудь равномерно поднимается в такт дыханию. Войны и выстрелы в лесу стихли. В деревне стояла мертвая тишина.
Она думала, что самая большая опасность — это он, его внутренний зверь. Но теперь она понимала. Мир людей, ее мир, порождал куда более страшных чудовищ.
В окно ударил первый луч утреннего солнца. И в его холодном свете Настя увидела на столе у окна то, чего там не было вечером. Лежал небольшой, грубо обработанный деревянный свисток, похожий на тот, что используют для охоты на птиц. И рядом — смятый клочок бумаги.
С замиранием сердца она развернула его.
На бумаге были выведены неровные, угловатые буквы:
«ЖДЕМ ПОЛНОЙ ЛУНЫ. ТВОЙ ВЫБОР: ОН ИЛИ ДЕРЕВНЯ»

Глава 5. История раненого

Первые лучи утра, холодные и безжалостные, высветили на столе свисток и записку еще четче. Игорь проснулся от ее напряженного молчания. Он встал с пола, его движения были по-кошачьи плавными, несмотря на недавнюю борьбу с самим собой. Взгляд его упал на бумагу, и все остатки сна слетели с его лица, сменившись гранитной решимостью.
— Они не шутят, — тихо сказал он, беря в руки грубый деревянный свисток. — Это не для птиц. Его звук слышен только нам. Это вызов.
— Что мы будем делать? — спросила Настя, и это «мы» прозвучало само собой, естественно и непоправимо.
— Ты уедешь в город. Сегодня. Сейчас.
— А ты?
— Я останусь. Это мой лес. Моя война.
Он повернулся к ней, и в его глазах она прочитала тот же приговор, что был в записке. Он уже принял решение. Отдать себя, чтобы спасти их. Деревню. Ее.
— Нет, — отрезала она. — Это не решение, это капитуляция. Мы не знаем, кто они и чего хотят на самом деле. Может, они блефуют. Нам нужна информация.
Ее врачебный, аналитический ум, заглушая панику, начал выстраивать логические цепочки. Угроза. Симптом. Чтобы поставить диагноз, нужен анамнез.
— Иван, — сказала она вслух. — Он был первой жертвой. Он что-то знает.
Игорь молча кивнул, видя, что ее не переубедить.
— Хорошо. Но только чтобы забрать тебя и отправить в город. Больше ни для чего.
Дом Ивана встретил их тем же запахом болезней и трав, но теперь в воздухе висела еще и тяжелая вина. Жена Ивана, Марфа, впустила их молча, ее глаза были красны от бессонницы и слез. Сам Иван сидел на кровати, опираясь на подушки. Рана на его боку, которую Настя перевязывала, уже почти затянулась, оставив лишь розовый, свежий шрам. Слишком быстро для обычного человека.
— Ну что, леший, привел свою городскую знахарку? — сиплым голосом проговорил Иван, но в его словах не было злобы, лишь усталая покорность судьбе.
— Расскажи им, Ваня, — тихо сказала Марфа, ставя на стол кружку с чаем. — Может, хоть они помогут.
Иван тяжело вздохнул и начал свой рассказ, глядя в пустоту перед собой.
— Было это недели две назад. Пошел я в чащу, на старую бортевую сосну, поглядеть, не натекла ли дичка. И вижу — чужаки. Трое. Не местные, видно сразу. Одежда городская, а глаза… пустые. Копаются у Старого Камня. Я сперва подумал — черных копателей расплодилось. Крикнул им: «Эй, что тут у вас?». Они обернулись. И один, главный, тот что с лицом, будто из камня высечен, ухмыльнулся. «Местный, — говорит, — как раз кстати. Покажешь, где твой хозяин леса тропы свои топчет».
— Я сделал вид, что не понял. «Какой, мол, хозяин? Медведь, что ли?» А он подходит ко мне близко-близко. И пахнет от него… не человеком. Химией какой-то, горькой. «Не медведь, — шепчет, — а тот, кто под шкурой человеческой прячется. Мы тут новую ферму открываем. По отлову нечисти. И ты будешь нашим помощником».
— Я, конечно, послал его куда подальше. Сказал, что никаких хозяев у нас нет, а есть лесник Игорь, который порядок держит. Тут второй, помоложе, с глазами фанатика, как вцепится мне в плечо: «Игорь? Отлично. Ведешь нас к нему». Я дернулся, оттолкнул его. А тот, главный, даже не шелохнулся. Только достал из-за пояса какой-то стержень, серебристый, блестит. И как ткнет меня им в бок…
Иван замолчал, сглотнув ком в горле.
— И что? — тихо спросила Настя.
— И все. Жжет, будто раскаленным железом. А потом… тьма. Очнулся я уже здесь, а они стоят надо мной. Тот, каменный, говорит: «Передай своему Горю. Мы пришли за своим. Либо он выйдет к нам, либо мы начнем сжигать его лес и выкуривать его стаю по одному. А пока… оставим ему наш автограф». И он… он провел по моей ране тем стержнем. И боль такая, что я снова в забытье ушел. А когда очнулся, рана была уже как ты ее видела — рваная, будто зверь потрепал.
Настя слушала, и кусок за куском складывался в ужасающую картину. Они не просто охотились. Они инсценировали нападение зверя, чтобы оправдать свои действия и запугать деревню. Они использовали какое-то оружие, вызывающее специфические травмы.
— Этот стержень… он был похож на нож? — спросила она.
— Нет. Скорее, на шило. Тонкий, длинный. И жгло не как огнем, а… как холодом. Ледяным холодом, который прожигает до кости.
В этот момент дверь в избу с грохотом распахнулась. На пороге стояли трое. Впереди — мужчина лет сорока с лицом, и правда, словно высеченным из гранита. Холодные глаза, коротко стриженные волосы, спортивная куртка. За ним — тот самый юноша с горящими глазами и еще один, более старший, с безразличным лицом охранника.
— Беседа по душам? — ледяным тоном произнес главный, его взгляд скользнул по Насте, задержался на Игоре и снова вернулся к Ивану. — Крутилин, я же просил передать приглашение, а не рассказывать сказки.
Игорь встал, заслонив собой Настю и лежащего на кровати Ивана. Его молчание было красноречивее любых слов. Воздух в горнице наэлектризовался.
— Я — Виктор, — представился главный, не отводя взгляда от Игоря. — Мы здесь, чтобы очистить это место от скверны. От существа, которое прячется в человеческую плоть, пока луна не велит ему сбросить маску.
— В этой деревне нет никаких существ, кроме вас, — спокойно, но твердо сказала Настя, делая шаг вперед, чтобы стоять плечом к плечу с Игорем. — А есть пациент с ножевой раной, которую вы ему нанесли.
Виктор усмехнулся, не глядя на нее.
— Врач? Мило. Ваши лекарства бессильны против древнего зла, девушка. То, что вы видите — не ножевое ранение. Это след когтей твари, что стоит рядом с вами. Он уже покалечил одного, — он кивнул на Ивана. — Следующими будете вы или кто-то из детей в этой деревне.
— Это ложь, — голос Насти не дрогнул, хотя сердце колотилось как бешеное. — Я осматривала рану. Ее характер, края, глубина — все указывает на колющее оружие, а не на когти или зубы. У меня есть медицинское заключение.
— Заключение? — молодой парень за спиной Виктора истерично фыркнул. — Вы верите в свои бумажки, когда у вас под носом настоящее чудовище?!
— Единственное чудовище, которое я здесь вижу, — это жестокость и фанатизм, — парировала Настя. — Иван сказал, что вы угрожали сжечь лес. Это угроза уничтожения частной собственности и экологическому благополучию региона. Я обязана сообщить об этом в полицию.
Она надеялась, что официальные термины и упоминание полиции охладят их пыл. Но Виктор лишь улыбнулся, и эта улыбка была страшнее любой угрозы.
— Сообщайте, доктор. Ваш участковый Петя уже в курсе. Он получил анонимный звонок о том, что в Заречье орудует стая бешеных волков, нападающих на людей. И что местный лесник, Игорь, возможно, замешан в незаконной охоте и покрывает их. Он будет здесь с проверкой. Посмотрим, поверит ли он вам… или вот этому, — он указал на бледного Ивана. — Или, может, он поверит нам, когда мы покажем ему «жертву» нападения.
Напряжение в комнате достигло пика. Игорь все это время молчал, но Настя чувствовала, как от него исходит почти физическая волна сдерживаемой ярости. Его пальцы сжались в кулаки.
— Ваше время вышло, Гор, — тихо сказал Виктор. — Полная луна — послезавтра. До заката. Или ты выходишь к нам… или мы начинаем. С детей.
Сказав это, он развернулся и вышел, его люди — по пятам. Дверь захлопнулась, оставив в избушке гробовую тишину.
Марфа тихо заплакала. Иван смотрел в пол, его руки дрожали.
Игорь обернулся к Насте. Его лицо было маской.
— Ты все поняла? Они все продумали. Петя будет на их стороне. У них есть «доказательства». А у нас… только наши слова.
— Не только, — сказала Настя, подходя к окну и глядя на удаляющиеся фигуры охотников. — У нас есть правда. И у нас есть двое суток.
— Чтобы сделать что? — в его голосе прозвучало отчаяние.
— Чтобы найти их слабое место, — она повернулась к нему, и в ее глазах горел огонь решимости, которого не было даже в самые тяжелые дежурства. — Ты сказал, они убили твоих сородичей из другой стаи. Где? Как? Мы должны понять, как они работают. Их оружие, их тактика.
Он смотрел на нее, и постепенно отчаяние в его глазах сменилось чем-то другим. Уважением. И надеждой.
— Ладно, — он тяжело вздохнул. — Я знаю, где это случилось. Мы можем поехать туда. Но это опасно.
— Здесь ничуть не безопаснее, — она взяла свою медицинскую сумку. — Поехали.
Они вышли из избы. Улица была пуста, но Настя чувствовала на себе взгляды из-за занавесок. Весь мир сузился до этой деревни, надвигающейся луны и троих охотников, поставивших ей и Игорю ультиматум.
Когда они садились в ее машину, из-за угла дома вышла Ольга. Она молча протянула Игорю маленький мешочек с травами и старый, почерневший нож в кожаных ножнах.
— На всякий случай, — бросила она и, не глядя на Настю, ушла назад.
Игорь положил нож под сиденье. Его лицо было напряжено.
— Они убили не просто моих сородичей, — тихо сказал он, заведя двигатель. — Они убили моего брата. И я знаю, где его тело.
Эта фраза повисла в воздухе, пока машина выезжала из деревни и устремлялась по дороге вглубь леса. Туда, где лежали ответы. И где, возможно, их уже ждала новая засада.

Глава 6. Близость под луной

Следующие два дня пролетели в странном, зыбком ритме, напоминающем дыхание самого леса — порывистом и напряженном. Они не говорили о охотниках, об ультиматуме, о надвигающейся луне. Это знание висело над ними тяжелым свинцовым колоколом, но они молчаливо договорились отвоевать у судьбы эти несколько часов.
Игорь приходил к ее избе на рассвете. Молча, он помогал ей обходить тех немногих жителей, кто решался обратиться к «городской докторше» — старушке с больными суставами, ребенку с глубокой занозой. Он носил ее сумку, и его молчаливое присутствие за спиной было надежнее любой охраны. А потом он вел ее в лес, показывая те места, куда не ступала нога чужака.
Он не говорил много, но его молчание было красноречивым. Он показывал ей след рыси на влажной земле, учил различать голоса птиц, находил в травах целебные растения, названия которых не знала даже она, врач. И Настя, всегда полагавшаяся лишь на стерильность больниц и данные анализов, с удивлением обнаруживала, что слушает его. Ее прагматичный ум, этот отлаженный механизм, начал воспринимать иную логику — древнюю, инстинктивную.
Однажды они нашли в кустах молодого зайчонка с перебитой лапкой. Не сговариваясь, они принялись за работу. Игорь крепко, но бережно держал дрожащее тельце, заглушая его страх своим спокойным, ровным дыханием. А Настя, используя подручные средства — две прямые палочки и бинт из своей вечной аптечки, — наложила шину. Их движения были слаженными, будто они годами работали в одной операционной.
— Он выживет? — тихо спросил Игорь, глядя, как она завязывает последний узелок.
— Шансы хорошие, — ответила Настя, встречая его взгляд. — Кости срастаются. Главное — покой.
— Покой, — он горько усмехнулся, отпуская зайчонка, тот тут же скрылся в траве. — Роскошь, которую не каждый может себе позволить.
В его глазах стояла такая тоска, что у Насти сжалось сердце. Она впервые отчетливо поняла, что его борьба — не эпизод, не болезнь с ремиссиями. Это была его жизнь. Бесконечная война с самим собой.
Вечером второго дня они сидели на бревне у ручья. Солнце садилось, окрашивая лес в багрянец и золото. Воздух был теплым, напоенным запахом хвои и влажной земли. Казалось, сама природа затаила дыхание перед грядущей бурей.
— Ее звали Светлана, — вдруг тихо начал Игорь, не глядя на Настю. Он чертил палкой на земле какие-то узоры. — Она не была похожа на Анну. Не была хрупкой. Она была… как дуб. Сильная, упрямая. Дочь охотника. Она знала о нас с детства. Не боялась.
Настя замерла, боясь спугнуть его откровенность.
— Мы росли вместе. Я думал… я был уверен, что она та, с кем я могу разделить свою ношу. Она приняла меня. Всю мою дикость, все мои страхи. Мы мечтали… — его голос дрогнул. — Но однажды, во время трансформации… я не справился. Не полностью, нет. Но какой-то ярости, какого-то слепого инстинкта было слишком много. Я не тронул ее. Но я… сломал дверь нашего дома. Разнес в щепки стол, который сам сделал. А она смотрела на меня. И в ее глазах я увидел не страх. А ужас. И жалость.
Он с силой сломал палку в руках.
— Она ушла на следующее утро. Сказала, что не может всю жизнь жить на вулкане. Что не хочет однажды проснуться рядом с монстром. Я не винил ее. Я винил себя. Потому что она была права.
— Ты не монстр, — тихо, но очень четко сказала Настя. — Ты — человек, который несет на себе чудовищное бремя. И тот факт, что ты до сих пор здесь, что ты борешься, что ты спасаешь зайчат и защищаешь эту деревню, доказывает, что в тебе человеческого куда больше.
Он поднял на нее глаза. В них стояли непролитые слезы. И в этом суровом, израненном мужчине она вдруг увидела того самого мальчика, который был брошен на произвол судьбы со своим проклятием.
— А ты? — прошептал он. — Ты не боишься однажды проснуться рядом… с этим?
Она не ответила. Вместо этого она встала, подошла к нему и, опустившись на колени в мягкий мох перед ним, взяла его лицо в свои ладони. Его кожа была горячей, шероховатой от щетины. Он вздрогнул от прикосновения, но не отстранился. Его руки сжали бревно по бокам, будто он боялся, что они его не послушаются.
— Я боюсь, — честно призналась она, глядя прямо в его серые, полные боли глаза. — Но мой страх — ничто по сравнению с тем, что я чувствую, когда думаю, что могу тебя потерять, даже не познав.
Она медленно, давая ему время отодвинуться, приблизила свое лицо к его. Их дыхание смешалось. Он замер, его взгляд метался между ее глазами и губами. Напряжение достигло пика, оно было почти осязаемым, как запах грозы перед дождем.
И тогда его руки поднялись и сомкнулись у нее на талии. Сначала неуверенно, почти робко. Потом крепче. Он притянул ее к себе, и она оказалась зажатой между его коленями, их лица разделяли сантиметры. Он смотрел на нее с таким благоговейным изумлением, будто видел перед собой не женщину, а чудо.
— Настя… — его голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций.
Она провела большим пальцем по его скуле, ощущая под кожей напряженную игру мускулов.
— Я здесь, Игорь. Я с тобой.
Их лбы соприкоснулись. Он закрыл глаза, и по его лицу пробежала судорога. Он дышал глубоко и неровно, будто снова боролся с приступом, но на этот раз — с приступом собственных чувств. Он боялся испугать ее. Боялся, что его дикая, необузданная сущность вырвется наружу и разрушит этот хрупкий, совершенный миг.
Их губы почти соприкоснулись. Она чувствовала его теплое, прерывистое дыхание на своих губах. Еще мгновение — и все бы случилось.
Но в этот миг где-то в глубине леса, далеко-далеко, прозвучал одинокий, протяжный и полный неподдельной скорби вой. Не угрожающий. Скорбный. Тот самый свисток, что лежал у нее на столе, был еще нем, но лес уже кричал за него.
Игорь замер, его тело напряглось, как струна. Он оторвался от нее, его взгляд стал острым, звериным, устремившись в чащу, откуда донесся звук.
— Это он, — прошептал Игорь, и в его голосе не было страха. Была ясность. И горечь. — Мой брат… Он не один. С ним беда.
Объятие распалось. Романтическое напряжение сменилось боевой готовностью. Момент близости ушел, оставив после себя щемящую боль нереализованности и горькое предвкушение беды.
— Что случилось? — спросила Настя, вставая и сметая с колен мох.
Игорь поднялся, его лицо снова стало маской лесника, лидера, воина.
— Это был не крик атаки. Это был крик о помощи. Охотники… они не ждут полной луны. Они начали сейчас.

Глава 7. Угроза

Крик, прозвучавший в лесу, так и остался неразгаданным. Они вернулись в деревню в напряженном молчании, каждый погруженный в свои мысли. Тот почти-поцелуй висел между ними невысказанным, нереализованным обещанием, которое теперь отодвигалось перед лицом новой, куда более приземленной и оттого не менее опасной бури.
На следующее утро деревня проснулась не от пения птиц, а от натужного рева моторов. Настя вышла на крыльцо и увидела то, от чего кровь застыла в жилах. На окраине Заречья, там, где лес подступал вплотную к покосам, стояли три желтых трелевочных трактора. Рядом — несколько джипов и группа рабочих в касках. А по центру улицы, словно хозяин положения, расхаживал человек в дорогом ветровке и с планшетом в руках. Он что-то активно жестикулировал, указывая на вековые сосны.
Игорь стоял рядом с ее избой, его спина была напряжена, а взгляд, устремленный на незваных гостей, мог бы испепелить. Рядом с ним, схватив его за локоть, что-то горячо и тихо говорила Ольга.
— …сиди и не рыпайся, слышишь, Гор? Твоя война с охотниками — это одно. А это… это уже политика. Тут твои когти и клыки не помогут. Только навредят.
— Они рубят мой лес, Ольга! — его голос звучал как низкое рычание. — Они губят его. Чувствуешь? Деревья кричат.
— Я чувствую, что нам всем крышка, если ты полезешь в драку! — отрезала староста. — Это «Силуэт-Лес» компания. Из города. У них все бумаги в порядке, я проверяла. Разрешение на выборочную санитарную рубку. А то, что они под видом санитарной всю делянку под чисто вывезут — это докажи еще. И доказывать будем не кулаками, а через прокуратуру!
В этот момент к ним подошел Петя, участковый. Его лицо было озабоченным и растерянным.
— Ну, Игорь Николаевич, Ольга Петровна… Дело, я вам скажу, дрянь. — Он почесал затылок. — Жалоба поступила. Анонимная. Что, мол, из-за ваших… э-э-э… методов охраны леса, развелось тут всякой нечисти, волки людей калечат. И что для безопасности населения и, как они пишут, «санитарного оздоровления территории» необходимо провести вырубку по периметру.
— И ты веришь в эту чушь? — холодно спросил Игорь.
— Да я-то что… Мне начальство приказало обеспечить правопорядок во время работ. А эти «охотники» твои, — Петя кивнул в сторону, где у столовой стояли Виктор с подручными, — они тут как свидетели и эксперты по нечисти проходят. Говорят, сами видели «огромного волко-медведя» в тех местах, где рубить собираются. Их слова против твоих, Гор. А у тебя, прости, кроме шрамов и угрюмого вида, доказательств нет.
Ольга тяжело вздохнула.
— Собирай сход, Петя. Надо людей оповестить. Решать будем сообща.
Сход начался на площади у столовой через пару часов. Все взрослое население Заречья собралось в напряженной, гудящей толпе. Человек в ветровке, представившийся Александром Сергеевичем, менеджером «Силуэт-Леса», говорил гладко и убедительно. Он говорил о рабочих местах, о налогах в бюджет, о безопасности детей, которые вот-вот станут жертвами одичавших зверей.
А потом слово взял Виктор. Его речь была куда менее гладкой, но куда более ядовитой.
— Люди! Вам промывают мозги сказками об экологии! — его голос резал воздух, как нож. — Я видел это существо своими глазами! Оно не зверь и не человек. Оно — порча, язва на теле этого леса! И пока лес стоит, оно будет здесь охотиться. На ваших овец! На ваших детей! Рубка — это не варварство! Это прижигание раны! Мы выкурим тварь из ее логова, а компания поможет вам очистить территорию и построить новую, безопасную жизнь!
В толпе поднялся ропот. Люди смотрели то на довольного Александра Сергеевича, то на фанатичное лицо Виктора, то переводили взгляд на Игоря, который стоял в стороне, молчаливый и мрачный, как грозовая туча. Страх — великий манипулятор. И им ловко играли.
— А что доктор скажет? — вдруг раздался чей-то голос из толпы. — Ты же человека лечила, того, кого зверь покалечил! Что за раны такие?
Все взгляды устремились на Настю. Она почувствовала, как горят щеки. Она вышла на середину, чувствуя себя не в своей тарелке. Она была чужой здесь, и сейчас это ощущалось особенно остро.
— Я… как врач, — начала она, заставляя свой голос звучать ровно, — могу подтвердить, что раны Ивана Крутилина имеют неестественное происхождение. Но я не могу с уверенностью сказать, что это следы когтей или зубов дикого зверя. Для этого нужна экспертиза. Что касается угрозы… — она перевела дух, глядя на испуганные лица женщин, — …паника и нагнетание страха никогда никого не спасали. Они лишь мешают мыслить здраво.
— А ты чего тут вообще вертишься, городская? — крикнул кто-то. — Приехала, лесника нашего смущать, а теперь учить нас жизни? Может, ты с ними заодно? Присматриваешь, где бы им еще порубить?
— Я врач! — горячо возразила Настя. — И я здесь, потому что вижу, что людям нужна помощь! Но помощь — это не разжигание ненависти и не уничтожение вашего же дома! Этот лес — ваша жизнь! Без него здесь ничего не останется!
— А с ним мы все поумираем, как тот волк на твоем крыльце! — парировал другой мужик.
Толпа загудела еще сильнее, разделившись на два лагеря. Одни, в основном молодежь и те, кого прельстили обещания работы, поддерживали рубку. Другие, старики и те, чьи семьи веками жили с лесом, были против. Но их голоса тонули в общем хаосе и страхе.
Ольга, пытаясь перекричать толпу, объявила, что будет проведено официальное собрание с составлением петиции, куда все желающие могут внести свои подписи «за» или «против».
Настя, чувствуя на себе колючие, полные подозрения взгляды, отошла в сторону. Ее сердце обливалось кровью. Она пыталась быть голосом разума, но ее сделали чужой, почти предателем. Ее позиция врача, которая должна была быть нейтральной и авторитетной, здесь, в этом котле страстей, ничего не значила.
К ней подошел Игорь. Его лицо было усталым.
— Я говорил. Их мир… он полон своих чудовищ. И они куда страшнее моих.
— Что мы будем делать? — спросила она, глядя на расходящуюся, но не успокоенную толпу.
— Ты — ничего. Это не твоя война.
— Ты сказал, что это не война, а политика. А на политике я знаюсь чуть лучше, чем на оборотнях, — она попыталась улыбнуться, но получилось неуверенно. — У меня есть знакомый юрист в городе. Я позвоню ему. Узнаю, насколько законны эти «санитарные рубки».
Он смотрел на нее, и в его глазах, помимо усталости, теплилась та самая надежда, что была у ручья.
— Спасибо.
— Не благодари. Я просто делаю то, что должна. Как врач. И как… — она запнулась, не решаясь договорить.
В этот момент мимо них, направляясь к своим джипам, проходил Виктор. Он на мгновение остановился, его взгляд скользнул по Насте, потом по Игорю.
— Тронутая сцена, — язвительно бросил он. — Доктор и ее питомец. Наслаждайтесь последними днями. Скоро здесь не будет ни леса, ни вас.
Игорь сделал резкое движение вперед, но Настя схватила его за руку.
— Не надо. Он этого и ждет.
Она держала его за рукав, чувствуя, как под тканью вздрагивают каждые мускулы. Виктор усмехнулся и пошел дальше.
Настя не отпускала его руку. Они стояли так посреди пустеющей площади — врач, отвергнутая деревней, и оборотень, ставший козлом отпущения. Их личная буря отступила, поглощенная бурей общественной. Но они все еще были вместе. И в этом был их главный, зыбкий и такой хрупкий оплот.
Ольга, проходя мимо, бросила на них короткий взгляд. В нем не было ни одобрения, ни осуждения. Была лишь тяжелая дума. Петиция лежала на столе в столовой, готовая собирать подписи, которые решат судьбу леса, деревни и их любви. И Настя с ужасом понимала, что даже ее медицинский диплом не даст ей права поставить здесь правильный диагноз и назначить верное лечение. Приходилось полагаться на инстинкты. И на веру в него.