Помещица

Глава 1-2

- Ангелина Егоровна! - Кристина ворвалась в кабинет без стука, так громко хлопнув дверью, что это было похоже на выстрел.

Я вздрогнула и подняла голову от финансовых отчетов... Цифры, которые я там видела, мне категорически не нравились, интуиция твердила, что ошибка где-то здесь. Но я пока не могла ее найти.

- Что случилось, Кристина? - недовольно проворчала я, поправляя очки сползшие с носа. Старые, со сломанной дужкой, перемотанной изолентой, которая потеряла свою клейкость и выполняла скорее декоративную роль.

Давно нужно выкинуть, вон рядом лежат другие, в дорогой оправе и с прогрессивными линзами, которые позволяют видеть и вблизи и вдали. Но старые очки были моим талисманом, я верила, что в них все гораздо виднее.

- На следующей неделе в область с гастролями приезжает Большой театр. Мой любимый братик обещал достать билеты на Бесприданницу! - Кристина закружила по кабинету, смеясь и хлопая в ладоши, как ребенок.

Я вздохнула... Кажется на сегодня с отчетами все. Стянула очки, небрежно бросила их на стол и спросила:

- А муж-то опустит?

- Уже отпустил! - ликующе закричала Кристина. - Представляете, еще немного и моя мечта исполнится!

- Я очень рада, - кивнула. Получилось немного сухо, но Кристина уже привыкла, к моей холодности. - Надеюсь, ты предупредила Петра, что я тоже не прочь воспользоваться его связями и получить билет на спектакль?

- Ну, конечно, Ангелина Егоровна! - радость коллеги невозможно было омрачить ничем. - Димка ни за что не отпустил бы меня без вас.

Я кивнула... Дмитрий — муж Кристины, которую я с большой натяжкой могу назвать своей единственной подругой, несмотря на огромную, в тридцать с хвостиком лет, разницу в возрасте, мне не нравился. Особенно раздражала его способность ревновать к каждому столбу, случайно оказавшемуся рядом с женой. Это ведь не про любовь, как думала наивная Кристина, а про слабость и неуверенность в себе. Впрочем, мне с ним не жить, и я молчала, подавляя желание рассказать об этом бедной девочке.

Помнила, что случается, когда вмешиваются в чужую семью. Моя как раз и распалась из-за вмешательства подруг-«доброжелателей», решивших открыть мне глаза на измены мужа через месяц после свадьбы... Я была так зла на него. Так хотела отомстить, причинить ему такую же боль, как и он. И прежде, чем завести разговор, провела ночь с его другом.

А потом оказалось, что «доброжелатели» ошиблись. Мой муж встречался со своей двоюродной сестрой. Мы с ней не ладили, и он скрывал от меня факт их общения, предпочитая сохранить мир между нами.

Но простить мне измену не смог...

Впрочем, я и сама не смогла простить себя. И сама себя наказала одиночеством, так и не сумев больше построить отношения. Хотя сначала пыталась, знакомилась и ходила на свидания. Но каждый раз что-то мешало мне сделать следующий шаг, заставляя уходить, едва в сердце начинали зарождаться хоть какие-то чувства.

Может быть приложи я чуточку больше усилий, чтобы справиться со своей болью и обидой, все было бы по-другому. Но я даже не пыталась переделать себя. Решила, что не создана для отношений и просто научилась жить одна.

Много работала...

Дослужилась до руководителя контрольно-ревизионного управления в администрации нашего города. Сейчас я на заслуженном отдыхе, но почти каждый каждый квартал меня просят прийти и проверить отчеты. О моей способности находить ошибки в бесконечных столбиках цифр ходят легенды.

Много путешествовала...

Больше, правда, по России. Я очень сильно боялась высоты, и даже мысль о пропасти под брюхом самолета вызывала паническую атаку. А вот поезда мне всегда нравились. И неделя путешествия по железной дороге пугала куда меньше, чем десятичасовой перелет. Тем более, финансы позволяли путешествовать с комфортом.

Много читала...

Собрала дома огромную библиотеку, пользуясь тем, что близость к высокому начальству давала мне доступ к самым дефицитным изданиям даже во времена СССР. А когда открыла для себя электронные библиотеки, вообще, ушла в читательский запой, проглатывая все подряд: и серьезную литературу, и бульварные романчики про любовь... От последнего иногда случалась изжога, но постепенно я научилась выбирать те истории, которые были одновременно и легкими, и интересными, и не вызывали дурноту. Особенно впечатлили меня книги про попаданок и попаданцев. А кому бы не понравилась идея получить второй шанс и вторую жизнь?

По той же самой причине несколько лет назад я всей душой прикипела к театру. Раньше он не вызывал во мне тех чувств, которые я испытывала сейчас, глядя на сцену. Я видела, как актеры легко и играючи меняются, превращаясь в совершенно других людей не только внешне, но и по менталитету, характеру, мышлению... Чем не вторая жизнь?

- Ангелина Егоровна!

Я вздрогнула и заморгала, уставившись на застывшую перед столом Кристину. Кажется, отвлеклась немного, утонула в своих мыслях и отключилась от реальности. В последнее время такое случалось все чаще и чаще, вызывая во мне иррациональный страх на грани паники. Я еще не смирилась с тем, что постарела...

- С вами все хорошо?! - моя юная подруга смотрела с искренним беспокойством.

- Да, - кивнула я. - Значит все как всегда? С тебя дорога, с меня квартира?

- Конечно, - весело отозвалась Кристина и тут же, спохватившись, взглянула на часы и заторопилась, - ой, уже восемнадцать ноль пять! Мне пора! Димка ждет!

Она умчалась, хлопнув дверью и оставив после себя горечь от некстати нахлынувших воспоминаний и предвкушение от будущей поездки в театр.

***

Две недели пролетели как один миг. Я подготовилась заранее, перечитала пьесу, чтобы освежить память и понимать, что происходит на сцене, сняла квартиру в областном центре, купила новое платье и достала свои любимый туфли.

Накануне, поздно вечером, когда я уже собиралась спать, затрещал домофон. Гостей я не ждала, решила, что кто-то ошибся, но трезвон не прекращался, и мне пришлось встать и поднять трубку.

Глава 3

- Лариса Дмитриевна! Лариса Дмитриевна! - кто-то настойчиво звал Ларису Дмитриевну и тряс меня за плечо.

Поначалу я решила, что задремала прямо в театре, во время спектакля, но потом поняла: что-то тут не так.

Во-первых, я лежала в постели раздетая, а не сидела в зрительном зале в вечернем платье, туфлях на каблуке и с высокой прической.

Во-вторых, тело чувствовалось как-то по-другому... Я, пожалуй, не смогла бы объяснить это ощущение, даже если бы постаралась. Как будто бы сняла теплый, уютный и заношенный до дыр фланелевый халат и надела новую, шелковую пижаму, которая холодила и скользила при каждом вздохе, с непривычки слегка раздражая кожу.

А, в третьих, левая щека горела огнем под чем-то плотным и тяжелым. Оно не позволяло пламени вырваться на свободу и заставляло его медленно пожирать мою плоть. Изматывающая боль, пульсировала, отдаваясь в висках в унисон с сердцем.

Я застонала, и в тот же миг тон голоса изменился.

- Лариса Дмитриевна, - голос задрожал и наполнился слезами. А мне в рот полилась тонкая струйка жутко горькой жидкости, - бедненькая вы моя, надо выпить лекарство... Доктор сказал, что иначе лихорадка вас убьет...

Попыталась сплюнуть, но чьи-то жесткие пальцы безжалостно сжали мне нос, заставляя сглотнуть противную горечь. Я поперхнулась, закашлялась и снова потеряла сознание от полыхнувшей в голове боли...

Следующий раз я пришла в себя вечером... Вокруг было совсем темно, только горела свеча на прикроватной тумбочке. Странно... Электричество выключили что ли? Я уже поняла, что нахожусь у больнице, хотя и не помнила, как сюда попала. Наверное, таксист все таки устроил авария и не довез меня до вокзала. В голове царил кроваво-красный туман, перемешанный с огненной лавой, выжигавшей на своем пути все живое.

Повернуть голову не смогла, но скосила глаза в сторону свечи... В круге света на простом деревянном стуле сидела грузная женщина в старинной одежде и спала, уронив голову на объемную грудь...

Я успела удивиться, что медсестра не в халате и снова утонула в темноте беспамятства.

Так прошло несколько дней. Я просыпалась от настойчивого голоса, звавшего Ларису Дмитриевну, получала дозу горького лекарства... После того, как я начала глотать его сама, боясь поперхнуться и вызывать вспышку отчаянной боли в голове, женщина перестала зажимать мне нос...

Постепенно мне удалось рассмотреть окружающее пространство. И это определенно была не больница. Комната, в которой я лежала, больше всего походила на жилище увлеченного антиквара: старинный интерьер без единой современной детали, множество мелочей из позапрошлого века, которыми весьма умела пользовалась женщина-сиделка в таком же антикварном наряде.

Боль все еще терзала меня, безжалостно дергая за позвоночник, когда я пыталась пошевелиться. Но становилась тише, если я лежала неподвижно и дышала медленно и осторожно.

Почти каждый день ко мне приходил мужчина-врач в белом халате. У него была бородка клинышком и круглые очки с цепочкой, отчего он казался мне страшно похожим на Антона Павловича Чехова. Вот только звали его Петр Андреевич.

Он тоже был фанатом старины и, разбинтовав рану, рассматривал ее через стеклышко монокля, приговаривая, что я страшно везучая. Пуля прошила мягкие ткани и не задела кости черепа. И даже все зубы остались на месте. Шрам, конечно, останется, но его можно будет спрятать под волосами.

Я не понимала, при чем тут пуля, если я попала в автомобильную аварию, но говорить все еще не получалось. И я молча слушала слезливые причитания сиделки, которая умоляла Петр Андреевича сделать что-нибудь для Ларисы Дмитриевны. И добавляла, мол, как же теперь бедненькая девочка замуж выйдет с таким лицом.

В такие минуты мне казалось, что эти двое, стоя надо мной, говорят про кого-то другого. Так их слова хотя обретали какой-то смысл. И я тоже стала жалеть девочку, которая, вероятно, лежала где-то рядом.

Иногда к ней приходила пожилая грузная дама в пышном платье с глубоким декольте. Она громко и как-то слишком наигранно всхлипывала, картинно прикладывала платочек к сухим глазам и деловитым голосом, который совсем не вязался с ее показными страданиями, вопрошала у сиделки или доктора, как себя чувствует Лариса Дмитриевна. Получив ответ, тотчас же уходила, рыдая навзрыд, но так и не проронив ни слезинки.

Пару раз я видела и других родственников, навещавших мою соседку. Пожилой мужчина, со следами былой красоты, сдержанный и по своему благородный. И молодой человек, которого сиделка назвала женихом Ларисы Дмитриевны. Женишок этот мне категорически не нравился. Чего стоила его привычка цепляться масляным взглядом за мою грудь, накрытую одеялом. И смотреть так пристально, словно я молодая девчонка, лежащая перед ним голышом, а не старуха семидесяти с хвостиком лет в больничной койке.

А ко мне так ни разу никто и не пришел... Нет, с одной стороны я понимала: близких родственников у меня нет, с дальними я давным-давно прекратила всякое общение, а моя единственная подруга Кристина, сама в больнице на сохранении. С другой, все равно, было немного обидно.

Через несколько дней, когда я смогла оставаться в сознании больше времени, чем требовалось поесть и выпить горькую микстуру, стала замечать еще одну странность. Мое присутствие все игнорировали. Вся жизнь в комнате была сосредоточена исключительно на Ларисе Дмитриевне.

Нет, про меня не забывали: лечили и заботились. Два раза в день Петр Андреевич самолично ставил уколы, после которых боль исчезала, оставляя после себя необыкновенное ощущение легкости. Меня, правда, очень смущало то, что он не использовал одноразовые шприцы, предпочитая антикварные медицинские инструменты. Но сил возмущаться и протестовать не хватало.

Меня поили лекарствами, кормили, обтирали тело влажной салфеткой, но никто и никогда так и не заговорил со мной. Даже по имени не называли. Если что-то спрашивали, то непременно за компанию с этой девочкой.

Глава 4

В тот день я впервые чувствовала себя сносно. Боль в голове успокоилась, стихнув на пару тонов, рана на лице перестала пульсировать в тон сердцу и сводить с ума монотонным биением кузнечного молота по оголенным нервам.

Сиделка отерла меня влажной салфеткой, одновременно разговаривая с моей соседкой, и уже собиралась уйти, когда я смогла прошептать:

- Меня зовут Ангелина Егоровна...

Я смотрела прямо в глаза сиделки, поэтому четко увидела, как ее зрачки расширились... Она выронила влажную салфетку на пол, всплеснула руками и рванула прочь, крича во всем горло:

- Ангелина Егоровна! Ангелина Егоровна!

Через несколько мгновений ко мне в комнату ворвалась та самая дама, которая навещала Ларису Дмитриевну. Только в этот раз она не рыдала, картинно прикладывая платочек к глазам, а смотрела на меня как будто бы недовольно, но твердо и уверенно.

- Лариса, - Она присела на постель и обхватила мои ладони своими, чтобы усилить контакт. Я чувствовала какая у нее мягка и нежная кожа на руках. - дорогая, мне кажется, теперь ты понимаешь, до чего может довести приличную девицу вздорный характер. Зачем ты, вообще, взяла в руки пистолет?!

И в этот самый момент в моей голове что-то словно щелкнуло. Лариса Дмитриевна, пистолет, жених... Внезапно я осознала, что все это время эти люди говорили именно со мной. Это меня они называли Ларисой Дмитриевной. Это мой жених приходил ко мне, плотоядно разглядывая мое тело. Не зря в самые первые дни я ощущала его чужим и не очень удобным... Но самое главное рана на лице от пистолетной пули.

- Лариса Дмитриевна? - прошептала я в полном шоке. Неужели это правда, и моя мечта о втором шансе сбылась?! Но не понятно, зачем тогда провидение засунуло меня в тело героини спектакля?

- Дорогая, мне категорически не нравится твое состояние, - взгляд Хариты Игнатьевна потемнел. - Доктор сказал, что нервное потрясение может сказаться на тебе не лучшим образом, но я считала, что Петр Андреевич преувеличивает. Ты всегда отлично справлялась со своими эмоциями.

- В-вы м-моя мама? - на всякий случай уточнила я, пропустив мимо ушей всю ее тираду. В голове слишком сильно шумело от осознания того, что со мной случилось. - Харита Игнатьевна Огудалова?

- Да, дорогая, - кивнула было вдова, средних лет, желавшая пристроить всех своих дочерей в хорошие руки. Но тут же нахмурилась. - Огудалова?!

- Значит это правда... Вы моя мать Харита Игнатьевна Огудалова... А я Лариса Дмитриевна Огудалова, - прошептала я. - Бесприданница...

Харита Игнатьевна ничего не ответила. Резко поднялась и кивнула женщине-сиделке, замершей в двух шагах и смотревшей на нас с ужасом.

- Отправь записку Петру Андреевичу. Скажи, что мы срочно хотим его видеть. - Сиделка, которая была прислугой в доме моей матери, а не медсестрой — любительницей старины, кивнула и тут же исчезла за дверью, бросившись исполнять приказ хозяйки. А она перевела взгляд на меня и мягко произнесла, - постарайся ни о чем не думать, дорогая. Сейчас придет доктор и поможет тебе...

Я кивнула... Мысли в голове пыхтели, как кипящая каша. Даже боль от раны стала казаться мелкой и незначительной по сравнению с тем, что произошло. Если я, и правда, попала в пьесу, то выходит Лариса Дмитриевна не умерла после того, как Карандышев выстрелил в нее со словами: «Так не доставайся же ты никому!». Но все думают, что она стрелялась сама, ведь она сказала об этом прибежавшим на звук выстрела людям.

И как только у мерзавца Карандышева хватает совести навещать Ларису Дмитриевну после того, что он с ней сделал, и по-прежнему называть себя ее женихом?!

Наверное, Харита Игнатьевна не знает о том, что случилось между Ларисой Дмитриевной и Паратовым, и все еще надеется «продать» свою дочь подороже, вот и привечает жениха, закрывая глаза на его проступок. Или знает, но шантажирует Карандышева тем, что откроет правду, если он не женится на ее дочери. И тогда судья сам сядет на скамью подсудимых

А этот, второй мужчина благородной внешности, наверное, Кнуров... Приходил, чтобы получить своей выигрыш — обесчещенную девушку в качестве любовницы.

Меня слегка затошнило, когда я поняла весь расклад. Захотелось сбежать как можно дальше из этого змеиного логова. Впрочем, еще не поздно... Пока у меня все равно нет сил даже поднять голову. Но если мир без антибиотиков не убил меня до сих пор, значит у меня неплохие шансы выжить и взять свою жизнь в свои руки.

Никто и никогда не будет решать за меня мою судьбу. И я твердо решила: мой жених ответит за свое преступление, я всем расскажу, что это он стрелял в меня. Мерзавец Паратов, воспользовавшийся влюбленной девчонкой, обязательно будет наказан. А господин Кнуров обломится и пойдет лесом. Я не собираюсь становиться содержанкой купца, даже если ему принадлежит половина Бряхимова, а он желает отвезти меня в Париж...

***

Друзья, если вас заинтересовала книга, добавьте ее в библиотеку, чтобы не потерять.

А сейчас я хочу представить вам свою новинку

НЕРАВНЫЙ ОБМЕН, ИЛИ СВЕЧНОЙ ЗАВОДИК В НАСЛЕДСТВО

https://litnet.com/shrt/WomP

Жизнь никогда не баловала меня. Я привыкла бороться с трудностями, но однажды ко мне подошла девушка, точная моя копия, и предложила поменяться. Она заберёт мою неудачную судьбу, а мне отдаст свою: жизнь богатой аристократки под опекой любящего дяди.

Я хотела отказаться, решив, что она сошла с ума. Но так вышло, что согласилась.

Теперь вместо прежних проблем я получила чужие — и они куда серьёзнее.

Глава 5

Петр Андреевич явился довольно быстро. Не прошло и часа после визита Хариты Игнатьевны, как он торопливо вошел в комнату и, поставив объемный лекарский кофр на низенький столик, уже знакомым движением распахнул его, показывая аккуратные ряды бутылочек, баночек из темного стекла и крафтовых пакетиков с порошками... Теперь-то мне стало понятно, почему лекарства мне давали в виде микстур и разведенных в воде порошков. Таблеток скорее всего еще просто не существовало. А серебряный, многоразовый шприц, который я считала антиквариатом, на самом деле был новейшим медицинским инструментом.

- И что у нас тут произошло? - Доктор присел на стул, который ему предусмотрительно подвинула служанка, и уставился на меня, придерживая стеклышко монокля пальцами. - Ваша матушка очень беспокоится... Как вы себя чувствуете, Лариса Дмитриевна...

- Хотелось бы лучше, - честно ответила я. И сделала первый шаг для реализации своего плана. - Доктор, вы же видели мою рану, скажите, разве я могла выстрелить сама в себя, чтобы нанести такое повреждение?

Петр Андреевич растерянно захлопал глазами. Наверное, не совсем понял о чем говорю, и я решила уточнить:

- Видите ли, доктор, я сказала всем, что стреляла сама, но на самом деле в меня выстрелил мой жених... Я отвергла его и отказалась выходить замуж после того, что случилось между мной и господином Паратовым, и Карандышев решил отомстить...

- Э-э-э, - заинтересованно протянул Петр Андреевич. И переспросил, - вы уверены, что все так и было?

- Разумеется, - твердо ответила я. - Я в этом абсолютно уверена. Но мне нужно, чтобы вы подтвердили в суде, что я не могла нанести себе такую рану.

Осторожно дотронулась кончиками пальцев до повязки на лице...

- Вы должны помочь мне, доктор... Преступник должен сидеть в тюрьме...

- В этой части не могу с вами не согласиться, - кивнул Петр Андреевич. - А в остальном, Лариса Дмитриевна, у вас еще будет время во всем разобраться... Я пропишу вам успокоительные капли...

Он встал и погремев склянками, приказал служанке

- Будете давать ей по двадцать капель трижды в день...

- Петр Андреевич, - прошептала я, закрыв глаза, чтобы сэкономить силы, - еще, пожалуйста, скажите моей матери, я никогда не выйду замуж за убийцу... Пусть она даже не думает привечать Карандышева в нашем доме. А господин Кнуров пусть даже не надеется получить меня. И в Париж я с ним не поеду...

- Конечно-конечно, - торопливо заверил меня доктор. - я все передам Ангелине Егоровне.

Он выскочил из моей комнаты так быстро, что я не успела спросить, при чем тут прежняя я...

Впрочем, если бы он даже ответил, я ничего не услышала бы. Наш короткий диалог вымотал меня совершенно, и я заснула едва договорив.

Проснулась я, как всегда к вечеру. В комнате царил полумрак, пахло свечным воском, старым домом и вонючей мазью, которую наносил на рану Петр Андреевич. Кажется, я снова, как в первые дни, проспала и перевязку, и укол... Боль стремительно уходила, оставляя после себя приятную тишину.

- Думаю, - услышала я тихий голос доктора, - вы чересчур торопитесь... Не стоит принимать скоропалительных решений, возможно, эти фантазии всего лишь последствия обезболивающих инъекций... Я уменьшил дозу лекарства, чтобы снизить его влияние. И, полагаю, очень скоро Лариса Дмитриевна придет в норму.

Шепот второго человека я не разобрала, но ответ доктора услышала ясно.

- Да, я понимаю, ваша супруга слишком встревожена. Женщины, как вам известно, вообще, склонны к истерии. Я выписал ей успокоительные капли и рекомендовал постельный режим.

Собеседник, которого я не слышала и не видела, снова что-то сказал, но я снова не разобрала ни слова.

- Разумеется, - тихо, но твердо ответил Петр Андреевич, - я дорожу своей репутацией и буду молчать, что бы ни случилось с Ларисой Дмитриевной. Но все же я настоятельно прошу вас подождать окончательного выздоровления. Тогда будет ясно насколько сильно пострадал разум бедной девочки... И, повторюсь, возможно наши страхи совершенно напрасны.

Очень странный диалог. Утром я так и не могла вспомнить, слышала ли я все это на самом деле и мне приснилось.

Но отношение ко мне со стороны прислуги кардинально изменилось... Служанка выглядела очень напуганной и смотрела на меня не отрываясь, как будто бы боялась, что я могу совершить нечто ужасное. Она вздрагивала каждый раз, когда я просила ее дать мне воды или помочь перевернуться. От постоянной неподвижности болело все тело, и я переживала, что появятся пролежни.

Моя мать, Харита Игнатьевна не заходила несколько дней, отговариваясь нездоровьем. Карандышев и Кнуров тоже больше ни разу не появились. Хотя может быть я просто не видела их... Боль в щеке вернулась и была такой же сильной, как в первые дни. И я снова лежала, стараясь не делать лишних движений и дышать медленно и размеренно.

***

Друзья! Сегодня хочу познакомить вас с книгой Любови Оболенской

КОРОЛЕВА КАРИБСКОГО МОРЯ

https://litnet.com/shrt/yF6o

Марии, мастеру спорта по фехтованию, крупно не повезло. Из нашего времени она попала в XVII век, в тело нищей девушки, у которой за душой, как говорится, ни кола, ни двора, ни приданого...

Но во времена пиратов, имея железный характер, можно было достичь очень многого! Так что теперь у Марии появилась возможность заработать себе приданое самостоятельно.
Шпагой и пистолетом!

Лично для меня это автор-открытие. Я люблю такие истории

Глава 6

Я была так сосредоточена на своей боли, что не заметила, когда рядом со мной поменялась служанка. Полная женщина, которая часто плакали и причитала, жалея меня, исчезла. И вместо нее за мной начала ухаживать худая старуха, смотревшая на меня и мои страдания со спокойным равнодушием. Ее тощие и костлявые руки, однако, оказались куда более умелыми и сильными, чем у прежней сиделки. Она легко, словно я ничего не весила, переворачивала меня каждые пару часов. Ловко, без лишних движений, кормила, засовывая ложку в рот с частотой метронома. Мне приходилось глотать как можно быстрее, чтобы не захлебнуться перетертыми в пюре овощами или жидкими, разваренными кашами.

Новая сиделка не уговаривала меня принять лекарство. Она, вообще, никогда не произносила ни слова. Она поступала гораздо проще: с силой поднимала меня и безжалостно вливала в рот разбавленную в половине стакана воды микстуру. Я пыталась оттолкнуть ее руки, но быстро поняла: хватка у этой старухи железная. И не факт, что я справилась бы с ней даже будучи здоровой, а уж сейчас, как ни старалась, я так ни разу не смогла разжать ни одного ее пальца. А вот она совсем не стеснялась, удерживать мои запястья одной рукой, чтобы я не мешала ей делать то, что она хочет.

Все мои попытки поговорить или даже накричать, отстаивая свои границы, игнорировались напрочь. Я чувствовала себя куклой, а не человеком. Пыталась пожаловаться доктору, который по-прежнему приходил ко мне каждый день, но он только радостно улыбался и говорил, что Груня лучшая сиделка, которую он знает.

Как ни странно, рядом с этой жестокой старухой, мое выздоровление резко ускорилось. И дней через пять, когда Харита Игнатьевна впервые решила навестить дочь после долгого перерыва, я встретила ее сидя на постели. Да, по бокам у меня были подушки, которые помогали держать спину вертикально, но тем не менее я больше не лежала, расплывшись на простынях, как амеба.

- Дорогая, - матушка смотрела на меня обеспокоенно, - как ты себя чувствуешь?

- Отвратительно, - буркнула я. Груня только что запихала в меня завтрак, наплевав на отсутствие аппетита и нежелание есть ту клейкую и склизкую бурду, в которую превратилась разваренная в мясном бульоне овсяная каша. И теперь у меня ныли запястья, а желудок казался набит тяжелыми камнями. - Эта сиделка мерзкая противная старуха, которая не видит во мне человека. Я кукла в ее руках. Ее надо немедленно уволить.

Харита Игнатьевна растерянно моргнула... Но ответила:

- Хорошо, дорогая, как скажешь. - Ее голос дрогнул, пропустив короткий всхлип.

И тут я поняла: она никогда не притворялась, она на самом деле плакала раньше, да и сейчас еле сдерживала слезы. Наверное, она расстроилась, что не получится выдать меня замуж за Карандышева...

- Дорогая, - голос моей матушки дрожал, - скажи мне, ты помнишь меня?

Вот теперь растерялась я... И ответила немного резко:

- Ну, разумеется. Ты моя мать, - Лицо матушки посветлело, а на губах появилась робкая улыбка. - Огудалова Харита Игнатьевна, вдова обедневшего дворянина, которая после его смерти оказалась в трудной финансовой ситуации. Ты удачно выдала замуж моих старших сестер, и хотела пристроить меня в жены Юлию, не помню его отчество, Карандышеву.

Услышав, мои слова, Харита Игнатьевна побледнела, перестав дышать. А я продолжала:

- Но я была влюблена в господина Паратова и провела с ним ночь. Утром я окончательно отказала Карандышеву... И тогда он выстрелил в меня из пистолета. А я взяла вину на себя, потому что чувствовала себя виноватой и, вообще, думала, что после предательства любимого моя жизнь уже не имеет никакого смысла.

Харита Игнатьевна продолжала сидеть ни живая, ни мертвая, прикипев ко мне взглядом, полным отчаяния и обиды.

- Кстати, матушка, а ты знала, что господин Кнуров, который таскается сюда, женат и мечтает сделать меня своей содержанкой. И Васенька Вожеватов тоже тот еще подлец. Он ведь знал, что Паратов помолвлен, но ничего мне не сказал.

Я говорила, говорила... И сама распалялась, рассказывая всю подноготную поступков героев пьесы, в которой я оказалась. Не зря готовилась к спектаклю. И теперь могла разложить по полочкам, показать всю неприглядность ситуации, которая привела к трагическому выстрелу.

Матушка прониклась. Слезы лились из ее глаз, собирались на подбородке и капали на судорожно сжатые пальцы, сжимавшие тонкий, батистовый платочек, на краю которых были вышиты инициалы А.Е.Б.

Я отчетливо различала эти буквы, но мне и в голову не пришло, задуматься, почему они не совпадают с именем моей матери.

Харита Игнатьевна выслушала меня до конца. Она безмолвно плакала, смотрела на меня с отчаянной болью и пронзительным чувством вины. Она почти не шевелилась, только грудь вздымалась от беззвучных рыданий, и пальцы с силой раздирали несчастный платочек на лоскуты. И только когда я устала от длинной обличительной речи и замолчала, откинувшись на подушки, моя матушка тихо скрипнула стулом, меняя положение...

- Дорогая, - прошептала она сквозь слезы, - мне так жаль... Я расскажу все отцу... И он примет решение...

- Отцу?! Какому отцу?! Мой отец умер, - напомнила я.

- Да-да, - прохрипела Харита Игнатьевна, поднимаясь со стула. И добавила шепотом, - конечно-конечно, дорогая. Ты во всем права... Во всем права...

Матушка сбежала их моей комнаты. А сиделка Груня, хмурясь больше обычного, протянула мне стакан с успокоительными каплями... После него меня всегда клонило в сон, и я засыпала. Но сегодня спать мне совсем не хотелось.

- Не надо, - попыталась отказаться я. - Я не хочу.

Но меня снова не услышали. И через несколько мгновений, чертова сиделка, прижав меня к постели всем телом, силой влила в рот горький отвар, заставив проглотить все до капли. Ей было плевать на мои попытки вырваться, на крики и угрозы сделать так, чтобы она пожалела о своей жестокости.

***

Глава 7

- Она меня слышит? - мужской голос прорвался сквозь муть навязанного сна.

Я зло выдохнула... Ненависть к Груне бурлила во мне, как вода в кипящем чайнике. Хотелось прибить эту чертову сиделку.

- Думаю, да, господин, - скрипучим старческим голосом ответила она, вызывая во мне еще больше ярости. То есть она вовсе не немая, как я уже стала думать. Просто не считает нужным говорить со мной. - Но я не обольщалась бы... Вряд ли она способна понять значение ваших слов. Такие больные только кажутся разумными, но на самом деле разума у них меньше, чем у младенца...

- Петр Андреевич сказал, что еще рано делать выводы, - мужчина тоже был явно недоволен словами Груни.

- Поверьте, господин, - проскрипела эта гадина, - через мои руки прошло много сумасшедших... Я их с первого взгляда чую. Господь не даст соврать. К тому же, ваша теща...

- Замолчите! - перебил ее мужчина, повышая голос. - Моя дочь совсем не похожа на мою тещу. И если Петр Андреевич сказал, что ее фантазии могут быть вызваны обезболивающим лекарством, то я не вижу причины не верить его словам. И вам, Груня, настоятельно советую поступить так же.

- Простите, господин, - тут же повинилась старуха, и замолчала.

А мужчина подошел ко мне ближе, склонился надо мной и осторожно коснулся руки:

- Лариса, девочка моя, ты меня слышишь?

Я открыла глаза... Надо мной, глядя на меня с беспокойством, тревогой и мягкой, ласковой отеческой любовью, стоял господин Кнуров. Я уже открыла рот, чтобы сказать, что я никакая не его девочка, и пусть, вообще, держится от меня подальше, как до меня дошло...

- Отец?! - выдохнула я пораженно. Ну, как-то сложилось все. Слова Хариты Игнатьевны о том, что отец примет решение, подслушанный разговор между ним и Груней.

Он сдержанно улыбнулся... Морщинки на его лице сложились лучиками в уголках глаз, превращая холодного и бесчувственного господина Кнурова, который хотел воспользоваться моим бедственным положением, чтобы добиться своих грязных целей, в другого человека. В того, от взгляда которого становилось теплее в груди. Того, кто казался родным и близким...

- Да, дорогая, это я. Рад, что ты меня узнала... Мама очень напугана твоим состоянием, говорит, что ты считаешь ее кем-то другим...

А у меня в голове царил полный хаос. Картина нового мира, которую я выстроила в своей голосе, стремительно рассыпалась. Как будто бы из искусно выложенной мозаики выпадали целые куски, превращая рисунок в набор непонятных пятен и линий.

Я ведь была уверена, в том, что попала в пьесу... Я была так уверена, что попала в пьесу, что даже не рассматривала никакую другую вероятность.

- Я не бесприданница?! - прошептала еле слышно...

Радость на лице отца исчезла, словно кто-то взмахнул волшебной палочкой.

Он поднялся и ответил тихо, но твердо:

- Прости дорогая, но я все равно не могу отписать угольную шахту твоей матери в качестве приданого. Это единственный источник дохода всей нашей семьи, и если я отдам ее, то мы все останемся без гроша в кармане. А нам еще поднимать твою сестру и брата...

Я нахмурилась... Я, вообще, перестала что-либо понимать. Какая еще угольная шахта?!

Тем временем отец продолжал:

- Но я уже отписал тебе поместье... Я понимаю, что земли там негодные, даже ячмень не каждый год родит. К тому же после отмены крепости разбежались все крестьяне. Но это все, что у меня есть... Прости, что не сумел дать тебе того, что ты заслуживаешь...

Он говорил еще что-то. То ли уговаривал меня, то ли оправдывался перед собой, или мной, за то, что оставил дочь без достойного приданого, но я его почти не слышала. Я судорожно пыталась вернуть элементы мозаики обратно, чтобы как-то связать воедино разрозненные факты, которые оказались так далеки от моего представления о реальности.

Выходит, я не бесприданница, раз у меня есть поместье? Но ведь мое новое имя Лариса Дмитриевна. Его так часто повторяли, обращаясь ко мне, что я уже почти к нему привыкла... И жених этот... И рана на лице... Нет, ну, мать с другим именем, я как-то могла уложить поперек своих представлений о новой реальности, но угольная шахта и отец, который почему-то не умер, вообще, никак не укладывались, выпадая из бытия, как лишние шестеренки из часового механизма...

Наверное, что-то отразилось на моем лице, потому что вмешалась старуха:

- Господин, вам лучше уйти... Госпоже надо отдохнуть. Ей слишком сложно понять то, что вы говорите...

И в этот раз она была права...

- Да-да, конечно, - кивнул отец и послушно отступил назад, выходя из круга света от горевшей в моем изголовье свечи. Пламя взметнулось, и я увидела, как его глазах блеснули слезы. Этот мужчина, который считал себя моим отцам плакал...

- До завтра, дорогая, - попрощался он сдержанно, так и не пропустив выступившую влагу в голос. Но я-то знала: сухие слова совсем не означают «сухие» чувства. Я ведь сама был такой же.

Я ничего не ответила... Во-первых, была слишком растеряна. Во-вторых, напугана, слишком уж мое настоящее состояние напоминало сводящую с ума галлюцинацию. А, в-третьих, вдруг подумала, что может я, и правда, сошла с ума? И на самом деле сейчас нахожусь в обычной больнице, а все что кажется мне реальностью всего лишь горячечный бред... И это объяснение гораздо правдоподобнее, чем попадание в пьесу.

***

Друзья! Продолжим знакомство с авторами литмоба Бесприданница )))

Софья Шахновская

АМУЛЕТ АНАСТАСИИ

https://litnet.com/shrt/EgWv

Анастасия Гронская: учетчик в строительной фирме. Умная, молодая, красивая.
Что же не так? Почему жизнь ей кажется чужой, скучной, не настоящей?
Попав в другой мир Настя разберется, что к чему: наладит хозяйство, разоблачит злодеев и обязательно найдет настоящую любовь! Жизнь заиграет совершенно другими красками, правда -- далеко не сразу...

Глава 8

Ночью я почти не спала, мучаясь от мыслей, тянущих в разные стороны, как рак, лебедь и щука. Они безжалостно раздирали мой разум на лоскуты, точно так же, как моя мать вчера несчастный платочек.

С одной стороны все было очень похоже на то, что в новой реальности я бесприданница Лариса Дмитриевна. Все же есть: и мать, которая мечтает выдать меня замуж за богатого; и жених, который смотрит на меня, как на победный трофей; и даже рана на лице от пистолетной пули имеется. Весь расклад вот он, пожалуйста!

С другой, у бесприданницы Ларисы Дмитриевны есть отец, который ее очень сильно любит. Я видела это в его глазах, и уже не сомневалась. Это точно никакой не Кнуров. Потенциальный любовник никогда не смотрел бы на свою любимую вот так: с нежностью и любовью, в которых не было никакой сексуальной подоплеки. Вообще... Так мог смотреть только очень близкий человек — отец...

С третьей, все это могло оказаться горячечным бредом, родившемся в воспаленном мозге искореженного в автомобильной аварии тела.

Впрочем, чем больше я думала, тем сильнее отвергала эту мысль. Во-первых, бред не мог бы быть таким реальным и таким осязаемым. Во-вторых, даже если допустить, что я лежу без сознания уже несколько недель, то настоящая реальность все равно должна была как-то проявить себя... Ну, там голоса какие-нибудь, которые не вписывались в галлюцинацию, или странные ощущения... Хоть что-то должно было меня насторожить! А ничего этого не было. Был разговор, который я помнила смутно, но теперь было и объяснение: это отец говорил с доктором.

- Госпожа, - Груня хмуро смотрела на меня. - Вы не спали всю ночь...

Не знаю, с чего она вдруг заговорила со мной после того, как столько времени выполняла свои обязанности молча, не проронив ни слова...

- Ваш отец велел говорить с вами, - ответила она на вопрос, который так и не прозвучал. - Хотя я думаю, это бесполезно. Ваш разум не способен понять мои слова...

- Я не сумасшедшая, - возразила я. И добавила, - я просто немного запуталась. Но если вы мне поможете...

А что? Это лучший вариант. Судя по всему, эту сиделку прислал Петр Андреевич. И он говорил, что она лучшая. Полагаю, что способность не болтать лишнего, входит в ее обязанности. Вряд ли кому-то из дворянских родов нужна огласка в таких неясных ситуациях.

- Чем же я вам помогу? - усмехнулась старуха. - Я могу только подать судно, обтереть вас и проследить, чтобы вы выпили лекарство...

- Расскажите мне... что-нибудь, - исправилась я. Хотя изначально хотела попросить сиделку рассказать мне про мою семью. Но испугалась, что она решит, будто я ничего про них не помню. Как псих...

- Да, что вам рассказать-то? - удивилась Груня. Но тем не менее начала. - Вы в точности, как ваша бабка... Я ухаживала за ней тогда, десять лет назад. И еще тогда говорила себе, приглядись Груня к младшенькой дочке господина Бехтерева...

Бехтерева?! Я на миг отвлеклась от рассказа Груни. Потому что вспомнила вышитые буквы на платочке. И крик той, первой служанки: «Ангелина Егоровна!»... Я-то думала, это она мое настоящее имя кричала. А выходит — материно... И моя матушка Бехтерева Ангелина Егоровна...

- Уж больно вы на бабку свою похожи, - продолжала бубнить Груня, присев на край кровати. Ей и самой хотелось поговорить, поняла я. И она так увлеклась рассказом, что даже забыла о привычных утренних процедурах. - Она-то тоже была красотка, каких поискать. И такая же шустрая и беспокойная, как вы.. Только с головой совсем не дружила. Покуда дедушка ваш жив был еще куда-ни шло. Любила его бабка-то ваша. И он ее очень любил. Почитай супротив родительской воли поженились-то. Она-то девка богатая была, с приданым, не то, что ваш дед-голодранец без гроша в кармане. Хоть и дворянин...

Сиделка перевела дух. И, вздохнув, добавила:

- Дочка у них родилась. Матушка ваша. И тоже в мужья себе голодранца выбрала. - Она вдруг застыла на миг, а потом резко подскочила, и затараторила, - ой, заболтали вы меня, госпожа. Негоже про господ такое говорить... Ох, и дура же я...

Повинилась. Взглянула на меня и выдохнула:

- Хорошо, хоть, в голове у вас не держится ничего... Точь в точь как у бабки вашей. Поди уж и забыли, что я вам тут распиналась-то?

Я машинально кивнула. Пусть сиделка не переживает о своих словах. Мне не нужны ее оправдания, мне нужна информация без цензуры. И время, чтобы уложить в голове то, что я узнала про свою нынешнюю семью.

Выходит моя бабка вышла замуж за обедневшего дворянина, но зато по большой любви. У нее было приданое, как минимум та самая угольная шахта, о которой говорил отец. После смерти деда, когда я была мала, бабушка сошла с ума. Мои родители отлично об этом помнят. И, очевидно, боятся, что ситуация повторяется.

Еще я вспомнила про панический страх в глазах служанки. Она ведь реально испугалась, когда подумала, что у меня поехала крыша.

- Но вы все же спокойная... - Груня, словно отыгрываясь за долгое молчание, говорила без перерыва. - А вот бабка ваша буйная была. Чуть отвернешься, глядь, уж и нет ее. Уже сбежала. По всему дому бегала, а ежели кто на глаза попадет, так то ударит, то пнет... И хохочет, заливается... А если нож найдет, или топор где ухватит, так и вовсе приходилось городовых на помощь звать. Или себя, или кого другого поранит...

Она на миг замолчала, словно раздумывая говорить или нет. Но все же сказала:

- Хорошо, что у деда вашего пистолета не было. Батюшка ваш очень себя винит... Слышала я, как дитя малое рыдал, когда узнал, что с вами случилось-то...

- А что со мной случилось? - машинально спросила я...

- Ну, так, - Груня вздохнула, - вы как отцовский пистолет нашли, так стали баловаться... матушку пугать... В братца младшего и в сестрицу целиться... Говорить, мол, если их не будет, стало быть все богатства вам достанутся. А потом случайно на курок нажали... И вот...

Она развела руками...

***

Глава 9

Груня оказалась страшной сплетницей и ужасной болтушкой, когда поняла, что ее откровения не выходят за пределы комнаты. Никакой системы в ее рассказах не было. Она могла поделиться чем-то действительно важным, а могла весь день рассуждать о том, что дочь кухарки собралась замуж за конюха, а он ей совершенно не подходит. Слишком красив для такой дурочки.

Поэтому информацию приходилось вылавливала по крупицам. Тем не менее постепенно я узнала, что отец мой, Бехтерев Дмитрий Анатольевич, из обедневшего дворянского рода, все имущество которого та самая усадьбы где-то в глуши под Саратовом.

Матушке же в наследство досталась угольная шахта. Не Бог весть какое богатство, как сказала Груня, но позволяет семье жить без особой нужды, хотя и не шикуя. Дом в Москве у нас довольно большой, но выезда своего нет, и отцу приходится добираться до службы на извозчике. Матушка от этого очень страдает, но как она ни старается, выкроить денег на содержание лошадей и кареты у нее не получается. Особенно сейчас, когда надо оплачивать пансионат для пятнадцатилетней сестры и учебу в университете для семнадцатилетнего брата.

Сама я вернулась из пансиона в позапрошлом году. Очень быстро нашла себе жениха, молодого, но очень перспективного сотрудника императорской канцелярии. У мужчины были и деньги, и титул, что очень нравилось моим родителям. А вот его родители смотрели на наш возможный союз без особого энтузиазма по причине ужасающей, по их мнению, бедности невесты. Потому-то я и вбила себе в голову, что отец должен отдать мне в качестве приданого угольную шахту. И уже год изводила его своими требованиями.

По этому поводу в семье случались жесточайшие споры. Одна из которых и привела к трагедии.

Поначалу жених навещал невесту, но после того, как его пару раз не пустили ко мне в комнату, боялись, что он узнает о моем сумасшествии, перестал являться даже по приглашению, отговариваясь занятостью.

Это вызывало беспокойство у матушки, которая очень сильно переживала о моем будущем. Груня слышала, что матушкина горничная очень жалеет госпожу, которая места себе не находит с тех пор, как случилась такая беда с ее старшей дочерью. И очень боится, что жених откажется от сумасшедшей невесты... И ведь не скажешь, что ее страхи совсем уж безосновательны... А тень от моего состояния упадет и на младших, что усложнит поиск невесты для сына и жениха для младшей дочери.

Прежде, чем мне сняли повязки с лица, прошло еще около двух недель. Я по-прежнему лежала почти без движения, и даже сесть могла только с помощью Груни. А кормить меня все еще приходилось с ложечки, потому что руки слушались очень плохо.

Петр Андреевич хмурился, он не понимал, почему такая пустяковая рана, которая давно затянулась, привела к столь тяжелым последствиям.

Я догадывалась, что причина вовсе не в ране, а в том, что тело для меня чужое, но молчала. Я, вообще, все больше молчала. Особенно после того, как несколько раз попала впросак, показав свою чуждость в семье и в мире.

Например, когда я попросила Груню принести мне что-нибудь почитать, тут же прилетела матушка, вопрошая все ли со мной в порядке. Прежняя Лариса Дмитриевна терпеть не могла чтение и брала в руки книги только по большой необходимости. Даже ее молитвенник валялся где-то в темных недрах огромного шкафа.

Впрочем, именно этот момент оказался мне на руку. Никто не заподозрил неладное в том, что я не молилась и, вообще, не выказывала должного почтения Господу. Хотя вся остальная семья оказалась весьма набожной.

В другой раз я потребовала принести мне на завтрак капучино вместо кофе со сливками. Меня не поняли. Оказалось, что кофе со сливками и есть «капуцинер», а про взбитое молоко здесь слыхом не слыхивали.

Таких мелочей оказалось очень много. Я старалась не просить ничего такого, чего не могло бы быть в какие-нибудь средние века. Но все равно часто промахивалась. И быстро поняла, лучше молчать и ничего не просить вовсе. И не делать. Потому что улыбалась и поворачивала голову я тоже не так, как раньше. Это заставляло нервничать не только моих близких, укрепляя подозрения о моем душевном нездоровье, но и меня. У меня появился страх, что окружающие очень быстро догадаются, что я не та, за кого себя выдаю.

Что мне грозит в таком случае, я думать не хотела. Вряд ли что-то хорошее.

Между тем, слухи о моем сумасшествии вопреки стараниям отца и доктора стали просачиваться наружу и расползаться по салонам столицы. Поначалу шепоток звучал тихо и не особенно осложнял нам жизнь. Но постепенно голоса становились все громче и слышнее, вызывая вполне обоснованное беспокойство у родителя.

Впрочем, отец старательно скрывал от нас наличие такой проблемы, и ни я, ни мама ни о чем не догадывались. Гром разразился примерно через два месяца после моего появления в новом мире, когда когда день стал ощутимо короче, а утро — холоднее. До того, как прислуга растапливала печи, я мерзла даже под пуховым одеялом, хотя до зимы все еще было далеко.

Отец зашел ко мне в комнату сразу после обеда. Обычно он навещал меня по вечерам, а я притворялась уставшей, чтобы визит не затягивался слишком надолго. Несмотря на хорошее отношение ко мне, и какое-то количество тепла в душе по отношению к нему, я все равно боялась и не доверяла.

Как назло в тот день я чувствовала себя довольно скверно. Шрам невыносимо зудел, в голове били колокола, а все тело казалось слегка онемевшим, непослушным и еще более чужим, чем обычно. Такое случалось нечасто, но подобное состояние неизменно откатывало мое выздоровление на несколько дней назад. Я полагала, что все это последствия моего попадания, и даже доктору старалась не жаловаться, чтобы не спровоцировать повышенный интерес. Правда, получалось плохо, потому что единственным средством от этой уничтожающей меня боли был обезболивающий укол. И чаще всего я сдавалась и отправляла записочку Петру Андреевичу с просьбой о помощи.

- Лариса, дорогая, - отец присел на кресло и тяжело вздохнул. - Сегодня утром пришло письмо от барона...

Глава 10

Отец ушел. Выглядел он несколько растерянным и обескураженным. Как будто бы ждал от меня иной реакции, чем равнодушное: «Хорошо».

А я забыла о причине его душевных терзаний через минуту, сосредоточившись на своих физических страданиях. Я велела Груне отправить записочку Перт Андреевичу, чтобы он пришел к нам как можно скорее. Тогда я упросила бы его сделать мне обезболивающий укол, после которого мне становилось так хорошо. (*к сожалению, я не могу написать название самого распространенного средства для облегчения боли, которое использовали в конце 19 века в медицине, но именно этот препарат стал основной причиной последующих радикальных решений) Хотя в последнее время доктор все чаще отказывал мне в этой просьбе, объясняя это тем, что рана уже совсем зажила, и боль, которую я испытываю совсем не физическая.

Вот и сегодня, выслушав мою просьбу он нахмурился и заявил:

- Лариса, Дмитриевна, мне кажется, вы стали злоупотреблять моим хорошим к вам отношением. Не стоит так делать, - укоризненно вздохнул он, откинувшись на спинку стула, заботливо подставленного Груней. Доктор не признавал мягкие кресла, говоря, что это вредно для спины. - Рана совсем затянулась и ваше состояние не такое тяжелое, чтобы вы не могли справиться без укола.

- Вы не понимаете, - простонала я, прикрыв глаза, потому что даже тусклый свет, прорывающийся сквозь задернутые шторы, вызывал резкую боль. - У меня страшная мигрень. Поможет только ваше волшебное лекарство!

- Раньше, до несчастного случая, вы не страдали головными болями, - обеспокоенно взглянул на меня Перт Андреевич и, чуть привстав, пощупав приятно-прохладной ладонью мой лоб, задумчиво добавил. - возможно, пуля повредила лицевой нерв...

- Скорее всего, - отозвалась я шепотом, - Пожалуйста, доктор, помогите...

- Петр Андреевич, - бесцеремонно вмешалась в нашу тихую беседу Груня. И, когда доктор посмотрел на нее, выдала. - сейчас батюшка ее приходил. Сказал, что господин барон разорвал помолвку...

- Это правда, Лариса Дмитриевна? - спросил у меня он.

- Угу, - отозвалась я, - только какое это имеет отношение к моей мигрени, Петр Андреевич?

И тут снова вмешалась Груня.

- Они велели закрыть окна и позвать вас сразу, как ушел их отец, - заявила она.

- И что?! - фыркнула и повторила, - какое это имеет отношение моей мигрени?

- Лариса Дмитриевна, - в голосе доктора послышалось сочувствие, - мне жаль, что вас так расстроило случившееся... Но, как я и говорил, вас мучает не физическая боль, а душевная. И лечить ее нужно совсем другими способами... Я не стану давать вам обезболивающее...

- Петр Андреевич, - я уже начала нервничать, - разве я много прошу? Всего лишь один укол...

- А сегодня утром, - опять влезла Груня, - матушка Ларисе Дмитриевне дамский журнал принесла. Так она его читать не стала, а попросила газету ей принести. И читала!

- Груня! - зарычала я... Вот ведь ябеда! И, главное, я не понимала, почему после ее слов глаза Петра Андреевича подозрительно округлились. Но это явно было неспроста. Я опять прокололась на какой-то мелочи. Да, до вчерашнего дня я газет не просила. Ну, просто как-то не подумала даже про них. И я решила заступиться за себя. - Да, читала! Должна же я знать, что в мире происходит. Что тут такого-то?

- А потом еще фыркала, - Груня никак не унималась. - Говорила, что надо пойти на бесстыжевские курсы!

- Бесстыжевские курсы?! - ошеломленно округлил глаза доктор и растерянно взглянул на меня. - Лариса Дмитриевна?!

- А вы, Петр Андреевич, больше Груню слушайте, - буркнула я. - Она вам еще и не такое скажет...

Шокированный доктор продолжал смотреть на меня, растерянно моргая. И я пояснила:

- Не бесстыжевские, а Бесстужевские. В газете новость была, что в Питере в Александровской гимназии открыли Высшие курсы для женщин, которые возглавил Бесстужев. - И ляпнула прежде, чем сообразила, что именно говорю. - Моя прабабка там училась...

Меня как ледяной водой окатило. Я заткнулась, вытаращившись на доктора, и, прикусив язык до крови, ждала его реакции. Но он настолько был ошеломлен «бесстыжевскими» курсами, что ничего не заметил.

Так мы и сидели молча... Минуты три, не меньше. А потом Петр Андреевич отмер первым.

- Кхм, - прокашлялся он и встал, - мне надо срочно поговорить с вашим отцом, Дмитрием Анатольевичем...

И стремительно умчался их комнаты, забыв свой кофр, который разложил на столе. Груня тут же подорвалась, сгребла все пузырьки и склянки, подхватила кофр и рванула вслед за доктором, отчаянно крича.

А я расстроенно сползла вниз с подушек... Надеюсь, меня не сожгут на костре, как какую-нибудь еретичку. Или не убьют каким-нибудь другим способом. Все же 3 октября 1878 года, дату я подглядела в газете, не пятнадцатые век. А Российская империя — не Европа.

Зато мигрень прошла. И без укола.

***

Друзья, хочу познакомить вас с очень классным автором

Марина Рисоль

ПОТЕРЯННАЯ КНЯЖНА

https://litnet.com/shrt/cjbW

Если вас когда-нибудь потянет прикоснуться к ритуальным фигуркам в музее, то не стоит. Я имела такую неосторожность и попала в прошлое, оказавшись в теле юной безродной воспитанницы князя. Чтобы выжить, мне придётся узнать все её секреты, обосноваться в новом для меня мире, а ещё справиться с ненавистью молодого княжича, от одного взгляда которого бросает в дрожь. 18+

Глава 11

Отец с матерью примчались через полчаса... И это даже хорошо, я не успела накрутить себя до полного отчаяния, хотя уже двадцать раз попрощалась с жизнью.

Матушка рыдала. Громко и отчаянно. Она плюхнулась в кресло и закрыла лицо ладонями. Ее плечи тряслись, а сквозь сжатые ладони прорывались всхлипы, в которых при должном старании можно было различить слова молитвы.

Отец присел на край кровати. Бледный и как-то резко осунувшийся, он сжал мою ладонь и молча смотрел на меня. А я не могла поднять на него глаза. Мне казалось, что там я увижу смертный приговор...

Наконец, когда молчание, прерываемое только слезной молитвой моей матери, стало невыносимым, отец заговорил:

- Лариса, девочка моя, мне очень жаль, что все так случилось... Но я принял решение... И Петр Андреевич поддержал меня. Сказал, что это лучший выбор для тебя...

Я сжала губы, чтобы не ляпнуть чего-нибудь и все таки взглянула на отца. Замерла ожидая вердикта. Он слегка поежился под моим тяжелым взглядом и, глубоко вздохнув, продолжил:

- Ты отправишься в лечебницу как можно быстрее.

- В лечебницу?! - перебила я его, в груди в ужасе заколотилось сердце. Это же что, он меня в психушку упечь хочет?!

- В лечебницу, где лечат душевные расстройства, - подтвердил мои опасения отец. И натянуто улыбнулся, - тебе там будет хорошо. Там тихо и очень спокойно. А еще там очень хорошие врачи...

- Они погубили мою мать! - рыдая выкрикнула матушка. - Теперь ты хочешь отдать им и мою дочь!

Я удивленно и растерянно взглянула на нее... А ведь я ни разу не поинтересовалась что было с моей бабкой после того, как ее сумасшествие стало угрожать окружающим. Несмотря на то, что все вокруг давно провели параллели между нашими состояниями, сама я его не видела. И даже не думала, что меня ждет такая же судьба...

- Агнелина, дорогая, - отозвался отец, - ты знаешь, что все было не так... Рвотное и слабительное еще никому не навредили. И твоя мать чувствовала себя гораздо лучше... Лечение успокоило ее. Она перестала доставлять проблемы.

- Они убили ее! - закричала мать. - Убили! Ты же знаешь!

Отец тяжело вздохнул...

- Это был несчастный случай... Клизмы с хлораргидратом получали все пациенты лечебницы. Твоей матери просто не повезло.

Он держал меня за руку и успокаивал мою мать, не замечая, как каждая его фраза заставляет меня округлять глаза от удивления и страха. Рвотное?! Слабительное?! Клизма с какой-то дрянью, которая убила мою бабку?!

Мне стало плохо. Тошнота подкатывала к горлу и хотелось исчезнуть... Сбежать...

Но отцу как будто бы было мало. И он продолжал говорить, успокаивая и мать и пугая меня еще больше.

- Ты сама слышала, Петр Андреевич сказал, что лечебница приобрела новую установку, которая лечит нервы с помощью электричества... Это новейшая методика с отличными результатами. Не пройдет и пары месяцев, как Лариса придет в себя и вернется домой...

Электричество?! В голове зашумело. Адреналин хлынул в кровь, заставляя сердце выпрыгивать из горла, и давая смелость и силы на то, на что я еще пять минут назад была не способна.

- Нет, - тихо ответила я и выдернула руку из ладони отца. - Я не поеду в лечебницу. Никогда и ни за что. Если вы так хотите избавиться от меня, то скажите, и я простой уйду...

- Ну, куда ты уйдешь, дорогая?! - истерически выкрикнула мать, всплескивая руками, - в подворотню?!

- Хотя бы, - тихо и твердо ответила я. - Лучше сдохнуть в подворотне, чем мучиться на электрическом стуле. Вы, вообще, в курсе, что очень скоро таким способом будут казнить самых жестоких преступников?!

- Ты преувеличиваешь, - нахмурился отец. Он тоже не заметил, что я в очередной раз допустила ошибку, выдавая себя. - Лечебница — это лучший выбор для тебя... Это очень тихое место с хорошим уходом и всеми удобствами...

- Выбор?! - я медленно поднялась на постели. Адреналин, плескавшийся в крови, выжигал все то, что оставалось во мне чужого. Проникал в каждую клеточку организма, помогая принять это тело, как свое собственное. - Нет, отец, это не не выбор. Выбор — это другое. А то, что вы собираетесь сделать со мной, называется жестокость и садизм.

- Лариса! - возмутился он и попытался меня перебить. Но не тут-то было. Я ему не позволила.

- Я ни за что не поеду в лечебницу, - отрезала жестко. Мой голос звенел, наполняясь металлом. Я впервые за все время в этом мире чувствовала себя собой, только сейчас осознавая, что все время жила закутанная в тонкую полупрозрачную пелену, которая мешала мне полностью принять новый мир вокруг. Отсюда и слабость, и болезненность, и сонливость, и желание избавиться от ощущения нереальности с помощью «волшебного» укола. - И если ты говоришь о выборе, то должен быть еще один вариант. А иначе все твои слова — ложь!

- Другой вариант?! - рявкнул отец. Кажется, ему не понравилось мое сопротивление. И он тоже потерял терпение и вспылил. - Ты хочешь другой вариант?!

- Да, - кивнула я. - Хочу...

- Хорошо, - голос отца звенел металлом ничуть не хуже моего. - В таком случае ты можешь сделать выбор: либо отправиться в лечебницу, либо в свое поместье! Одна! Без денег и прислуги!

- Отлично, - кивнула я. - Значит я выбираю поместье. Ты дашь мне время на сборы, или мне уйти прямо сейчас?!

Я была так зла, что если бы отец сказал, что мне нужно уйти прямо сейчас, как есть: в одной ночной сорочке и босиком, я бы ни секунды не сомневалась Встала бы и ушла.

И он был зол на меня точно так же. Я видела это по его глазам.

- Дмитрий! - неожиданно мне на помощь пришла мать. - Если ты выгонишь дочь из дома, то я уйду вместе с ней. Подам на развод, заберу детей, и...

Она не договорила. Замолчала. Но я ясно услышала то, что не было произнесено - «угольную шахту»... Это ведь ее имущество. Ее приданое. И отец не имеет никакого права претендовать на эти доходы...

И он отступил... Хотя, справедливости ради, возможно, слова матери не сыграли той значительно роли, которую я им приписала. Возможно, эта вынужденная пауза дала время выплеснуть гнев и немного успокоиться.

Глава 12

Отец стремительно выскочил из моей спальни. За ним, бросив на меня умоляющий взгляд, умчалась мать. А я осталась одна... Если не считать замершей за пределами светлого круга от расставленных рядом с кроватью свечей Груни.

Медленно подошла к окну и, одернув плотную штору, выглянула наружу. На стекле, словно в полупрозрачном зеркале отражалась я — хрупкая темноволосая девушка с симпатичным лицом с маленьким, но заметным, шрамом на левой щеке. Доктор был прав, когда говорил, что я легко спрячу его под волосами.

Большие глаза, тонкая шея, острые ключицы, выглядывающие из ворота широкой ночной сорочки — я впервые видела новую себя целиком. И одного взгляда было достаточно, чтобы понять: за моей спиной поколения благородных предков, которым не приходилось тяжело работать, чтобы прокормить себя и свою семью.

Но я-то не они... И свою жизнь и свободу готова выгрызать зубами. И поеду даже в чертово поместье, которое находится, если я правильно помню, в какой-то глуши.

Я, конечно, предпочла бы остаться в городе, здесь-то работы побольше. Особенно для молодой девушки с сорокалетним опытом работы в финансах. Меня такую способную любой купец или фабрикант с руками-ногами оторвет. Но сейчас лучше не противиться отцу... Время сейчас другое, не то, к которому я привыкла в прошлой жизни. Здесь женщина имеет ровно столько свободы, сколько готов ей отдать мужчина: отец или муж. Я уже продавила отца, вынудив его изменить решение, и излишняя настойчивость может обернуться против меня.

Главное подготовиться. Побольше разузнать о поместье. Сколько там земли, например. И в каком состоянии дом. И подумать о том, где взять денег на первое время. Потом я найду способ заработать на жизнь. Овощи, например, буду выращивать. И кур заведу... Пусть сама я чисто городской житель, никогда не державший в руках лопату, но не Боги же горшки обжигают? Справлюсь. Уж себя-то точно прокормить смогу. Наверное...

Зато не попаду на электрический стул... О том, как жестоко раньше обходились с душевнобольными я читала, но никогда не думала, что могу оказаться в ситуации, когда мне самой будет угрожать жуткое «лечение».

- Госпожа, - сзади тихо подошла Груня, - вам спать пора. Режим нельзя нарушать, а то завтра будете не в себе.

Я развернулась и уставилась на сиделку... Сейчас, когда я стояла на своих ногах, оказалось, она едва достает мне до плеча. И, вообще, совсем не такая грозная. А еще у меня появилось чувство, что сейчас я легко справлюсь с ней, если старуха вдруг вздумает принудить меня к чему-нибудь силой как раньше.

Вспышка ярости не прошла даром. Я чувствовала новое тело своим. Как будто бы я наконец смогла разобраться в переплетениях нервов и мышц и надеть его правильно.

- Госпожа... - Груня удивленно моргнула и отступила на шаг, - Петр Андреевич будет недоволен...

- Главное, - усмехнулась, - чтобы я была довольна.

И прежде чем Груня успела что-то ответить, приказала:

- Подай мне халат и отведи в библиотеку. Хватит валяться, пора брать жизнь в свои руки.

- Я не могу... Ваш папенька будет недоволен, - сиделка решила пойти другим путем. - Он велел не выпускать вас из вашей комнаты.

- Тогда я сама найду то, то мне нужно, - я решительно отодвинула Груню и шагнула к двустворчатому шкафу, в котором висела моя одежда. Сдернула с крючка первый попавшийся балахон, который посчитала подходящим для ночной прогулки по дому, накинула на плечи и, повернувшись к сиделке, улыбнулась. - А если ты пожалуешься отцу, то я найду способ сделать так, чтобы ты никогда не забыла эту неделю до моего отъезда. Ты поняла?

В глазах Груни мелькнуло что-то такое... Растерянность пополам с удивлением... И она сделала шаг назад и склонила голову.

- Как скажете, госпожа... - А потом, не поднимая взгляда, добавила, - библиотека через две двери направо по коридору. И вам лучше взять свечу с собой...

В библиотеке я провела половину ночи... И вот, что выяснила.

Во-первых, этот мир не был нашим прошлым, хотя и оказался очень похож. Да, Российской империей правил Александр Второй, а большинство знатных родов носило знакомые фамилии. Однако, на востоке территории империи заканчивались на берегах Волги. А за великой русской рекой располагалась еще одна большая страна — Тартария, которая граничила с Китаем. Казахстан оказался чуточку больше и назывался Казахское ханство.

Никакой Монголии на карте и в помине не было. Как и многих других государств.

На западе Россия занимала половину современной Европы, разделив ее с Германией, которая включала в себя наши Румынию, Сербию и Черногорию, и Османской империей, захватившей все остальное.

Со всеми соседями уже почти сто лет, то есть со времен Павла Первого, был заключены мирные договора, которые соблюдались всеми сторонами. Да, изредка случилась стычки на границах, некоторые приграничные территории за этот век переходили из рук в руки, но в основном границы стран оставались там же, где и были в конце прошлого века.

В остальном история наших миров отличалась не особенно сильно. Я не большой знаток исторических фактов, но восстание декабристов 1825 года было и тут тоже. И отмена крепостного права в 1861 прошла точно так же, как у нас. Крестьян освободили, но землю они должны были выкупать у своих бывших хозяев за деньги, которых у них не было. Поэтому фактически ничего не изменилось, кроме того, что прекратилась торговля людьми. Ну, и некоторые деревни, там, где помещики особенно лютовали, совершенно опустели.

Ничего конкретного про свое поместье я не узнала. Впрочем, вряд ли эта информация, вообще, храниться в библиотеке. Скорее всего все документы находятся у отца. И я решила, что завтра непременно поговорю с ним по поводу моего будущего места жительства.

***

Друзья!

Хотела бы познакомить вас с удивительной книгой, которая захватила меня с первых строчек

Глава 13

Но утром поговорить с отцом не получилось. После ночного бдения в библиотеке, я проспала почти до обеда. Груня пыталась впихнуть в меня завтрак, как обычно не обращая внимания на мои желания. Но стоило тронуть меня, как я, не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, рявкнула на нее, и она тут же отстала, давая мне выспаться.

Встала я ближе к обеду.

Велела Груне приготовить мне ванну... Хватит обтираний, я человек, а не котенок. К счастью, и водопровод, горячая вода и канализация в нашем доме уже были, и я с удовольствием смыла с себя двухмесячную грязь и пот.

Оделась... Тут помощь сиделки оказалась как нельзя кстати. Все же одежда здесь совсем непривычная, а в ворохе нижнего белья можно утонуть. Сначала мне казалось, что, надев на себя все эти тряпки, стану похожа на колобок. Но нет, как ни странно, три нижние юбки не превратили меня в бабу на самовар, а смотрелись вполне органично. Смущало только непривычно глубокое декольте у повседневных домашних платьев, но вряд ли это было требованием моды, потому что у матушки точно такие же наряды были гораздо скромнее.

А потом потребовала принести мне нормальный завтрак, а не этот опостылевший до тошноты больничный «кисель» на мясном бульоне. Я готова была, что Груня встанет на дыбы, и собиралась биться за свое право есть то, что хочется, но она только кивнула и исчезла за дверью, чтобы через несколько минут вернуться с подносом заставленным тарелками с разными вкусностями...

После двухмесячной диеты даже обычный куриный суп с сухариками и запеченными корзиночками из слоеного теста с начинкой, напоминающей жюльен, казался пищей богов. А тонкие, до полупрозрачности, ломтики копченой рыбы, свернутые красивыми цветочками с серединками из черных маслин, едва не заставили мне плакать от умиления, настолько это было красиво и вкусно. Я проглотила все без остатка, но не остановилась, хотя отвыкший от питания здорового человека желудок уже немного протестовал, и съела тарелочку ароматного жаркого из нежнейшей телятины с брусочками картофеля и белыми грибами со сметаной.

Я осоловела от сытости и несколько минут сидела за столом, тупо пялясь в стену. Думала, что больше не могу запихнуть в себя ни одного кусочка, но Груня принесла чай и огромный кусок роскошного пирога с клубничным джемом и взбитыми сливками, совершила невозможное.

- Груня, - прошептала я, стараясь не дышать слишком глубоко, чтобы легкие не давили на желудок, - передай повару, что он мастер своего дела, но попроси в следующий раз делать мне порции мне порции в половину меньше. А то мне очень скоро придется менять весь свой гардероб.

- Как скажете, госпожа, - немедленно отозвалась Груня.

А я прикрыла глаза и даже как будто бы задремала прямо на стуле, отрешившись от окружающего пространства... Активными во мне оставались только мысли. Я и думала о том, что хорошо бы собраться силами и дойти до матери. Мне казалось важным поговорить с ней до того, как придет время начинать расспрашивать отца. Вчера она недвусмысленно дала понять, что в семейном споре она скорее на моей стороне, чем на стороне второго родителя. Если у меня получится окончательно перетянуть ее на свою сторону, то, возможно, удастся продавить отца на некоторые уступки.

Это в пылу ссоры кажется правильным уйти в ночной сорочке и домашних тапках, зато с гордо поднятой головой. Но стоит эмоциям утихнуть, как здравый смысл берет вверх, и то, что казалось достоинством, становится истеричной глупостью. Долго ли я проживу в таком случае? Вряд ли. Замерзну и умру в подворотне в первую же ночь. Максимум во вторую.

А я помирать не хочу. Раз судьба дала мне второй шанс, значит все это было не с проста. Значит я должна попробовать прожить свою лучшую жизнь жизнь здесь, в этом мире. Значит мне нужно не хлопать дверями и не задирать нос, а попробовать убедить отца сделать так, как мне хочется. А я хотела остаться в городе. Найти работу. А потом съехать от родителей.

- Груня, - позвала я сиделку. Она тут же оказалась рядом и, приобняв за спину, как будто бы испугавшись, что сейчас я упаду, с тревогой заглянула в глаза. На миг показалось, будто она сейчас подхватит меня на руки и унесет в кровать, чтобы уложить в постель. И я поторопилась ее остановить, - все хорошо. Я в порядке.

Она тут же выпустила меня и отступила.

- Скажи, моя матушка дома? Никуда не ушла?

- Да, госпожа, - тут же отозвалась Груня. - Вашей матушке нездоровится, и она не выходит из комнаты. Петр Андреевич к вам только на миг заглянул и с самого утра сидит возле госпожи.

- Что с ней?! - Встревожилась я и открыла глаза.

Я не играла. Не притворялась мне на самом деле жалела несчастную Ангелину Егоровну. И не только потому, что мне так нужна была ее помощь. Не только...

- Не знаю, - пожала плечами Груня. - вроде бледная немощь...

Бледная немощь?! Это что такое, вообще? Порылась в памяти, пытаясь найти хоть что-то похожее в списке болезней, известных обывателю, но не нашла.

Я с трудом поднялась. Хорошо, что повседневные платья без корсетов, а то бы сейчас не встала.

- Отведи меня к матушке, - приказала я...

***

Друзья, не пропустите следующую книгу нашего литмоба Бесприданница

Светлана Шёпот

Архивариус его величества

https://litnet.com/shrt/Fy48

Ариана Данмрак – дочь барона, погибшего на дуэли.
Теперь в ее теле я – Арина Дмитриевна, простой библиотекарь из провинциального городка.
Убийца отца баронессы предоставил мне выбор: бесчестие в его постели или вечное заточение в Обители на краю королевства. Ответ очевиден. Но я не знала, что мое решение приведет ко мне короля с опасным предложением о работе.

Глава 14

Ангелина Егоровна лежала в постели и на самом деле выглядела той самой бледной немощью. Она даже не открыла глаза, когда я вошла. Кажется она спала. Рядом с ней, читая тонкую книжку с серой обложкой, сидел на деревянном стуле доктор.

- Петр Андреевич, что с ней? - я тихонько, на цыпочках подкралась к нему и замерла, схватившись за высокую спинку.

- Ничего страшного, Лариса Дмитриевна, - так же шепотом ответил он. - Всего лишь бледная немощь. Вашей матушке нужно немного отдохнуть.

Я настолько была уверена, что Груня брякнула какую-то ерунду, что даже немного растерялась:

- Что-то не припомню такую болезнь?

Доктор, не меняя позы поднял на меня взгляд, и, глядя поверх своих круглых очков, сообщил:

- Это неудивительно, Лариса Дмитриевна. Потому что ваша матушка не больна. А вот ваша собственная болезнь очень быстро прогрессирует, и с каждым днем память все больше будет подводить вас. Именно поэтому я настоятельно рекомендовал Дмитрию Анатольевичу отправить вас в лечебницу немедленно, чтобы замедлить процесс. Использование электрического тока показывает очень хорошие результаты в случаях, подобных вашему.

Он потряс книжкой, не замечая, что после этих слов меня непроизвольно скривило от вспыхнувшей к нему неприязни. И этот доктор мне нравился?!

- Да, вы просто садист! - вырвалось к меня. Но я не стала извиняться. Наоборот, я отпустила эмоции позволяя себе говорить все так, как чувствовала, - это совершенно дикая и отвратительная жестокость по отношению к людям! Издеваться над беспомощными пациентами, пропуская через их тела электрический ток и называть это безобразие лечением могут только полные отморозки, не знакомые даже с зачатками медицины! И, вообще..

- Лариса?! - мать открыла глаза, перебив мой возмущенный вопль и не позволив мне сказать то, что рвалось с языка. А рвалось с него откровение о том, что такое лечение уже через сто лет получит название карательная психиатрия, потому что оно убивает людей гораздо быстрее, чем их болезнь. - Девочка моя... Как ты?

Ее голос был тих и слаб. Она смотрела на меня с легкой улыбкой, а в глазах сияла тихая радость.

- Хорошо, - голос на миг дрогнул, выдавая вспыхнувшую внутри жалость. Злость на доктора и желание высказать ему всю правду моментально схлынули, не оставив ни следа. - Я хотела бы поговорить с вами наедине...

Ангелина Егоровна бросила извиняющийся взгляд на Петра Андреевича, и тот мгновенно все понял. Степенно поднялся, Заложил страницу закладкой и положил книгу на стул, безмолвно сообщая нам, что он только на минуточку. И, поклонившись, вышел.

Мы остались одни.

- Лариса, - матушка слабо улыбнулась, - я так рада, что тебе лучше... Мне больно было видеть, тебя слабой.

- Со мной, правда, все хорошо, - улыбнулась я. - Но я хотела бы задать вам несколько вопросов по поводу отъезда в поместье...

И нова матушка поняла все не так, она выпростала руку из-под одеяла и обхватила мою ладонь сухими, прохладными пальцами.

- Девочка моя, мне жаль... Но для тебя это лучший вариант. Я не хотела бы, чтобы отец отправил тебя в лечебницу... Они убили мою мать, - повторила она то, что я знала. - И не беспокойся. У меня есть кое-какие сбережения, тебе хватит на пару лет экономной жизни. А потом Ольга вернется из пансионата, и мы сможем выделить тебе ежемесячное содержание...

И столько искренней заботы и материнской любви было в этих словах, что у меня сами собой увлажнились глаза и забилось сердце от чего-то теплого по отношению к женщине родившей меня в этом времени и в этом мире. Я шмыгнула носом... И неожиданно нагнулась и обняла ее за плечи. Прошептала, уткнувшись лицом в мягкие, чуть подернутые сединой волосы, от которых слегка пахло лавандой:

- Спасибо...

Я, и правда, была ей бесконечно благодарна. Теперь я более-менее знала историю моей новой семьи и понимала, сколько много для них значит возможность поддерживать тот уровень жизни, который привычен и уважаем в круге друзей и знакомых.

Все точно как у нас. Если кто-то из знакомых живет бедно, но при этом у них дома чистота и порядок, все одеты в приличную, пусть даже аккуратно заштопанную одежду, то с такими общаются, таким помогают. И никто не задумывается, чего стоит матери и отцу семейства поддерживать вот эту видимость нормальности. Сколько труда они вкладывают в то, чтобы не опуститься на дно.

Это ведь легко. Очень легко. Нужно только расслабиться и позволить себе после тяжелого рабочего дня забить на стирку и уборку, расслабиться самым простым способом из всех возможных — употребив пару рюмочек. И все... Такую семью уже не спасти. Они очень быстро скатываются вниз, туда, в маргинальную среду, и тут же теряют старый круг общения.

Да, здесь моя семья выше по социальному уровню, чем я была там, в старом мире. Но разве суть от этого меняется? Нет. И мои родители из кожи вон лезут, чтобы оставаться там, где родились и не опуститься.

- Да, что ты, - чуть смущенно улыбнулась она и, обнимая меня слабыми руками, прошептала, - ты же моя дочь. И я тебя люблю... Хотя о таком и не принято говорить...

Она тихонько рассмеялась, щекоча мое ухо дыханием. А у меня в душе горело пламя, мешающий дышать. Оно вырвалось из груди слезами, от которых мгновенно намокло все.

- Я тоже, - всхлипнула я, - тоже тебя люблю.

И я не врала. Я говорила искренне. Я впервые за долгие годы чувствовала себя маленькой девочкой в маминых объятиях...

Я ведь пришла к ней за помощью. А мне даже просить ни о чем не пришлось, потому что мама подумала обо всем раньше меня. Да, только ради этого мгновения стоило умереть и попасть в этот мир.

Наверное, в этот самый миг я до конца приняла свою новую жизнь. Новую личность. Новую семью. И новый мир.

***

Друзья, я хотела бы представить вам очень класнного автора, которая пишет в моем любимом жанре бытового фэнтези. Ее книги хочется читать и перечитывать )))

Глава 15

Дальше мучить мать я не стала. Наш разговор выпил все ее силы. Когда я выплакалась и отпустила ее, она упала на полушки, измученная и уставшая и слабо улыбнулась.

- Ты уж прости, дорогая, но с отцом тебе придется говорить самой, - Она опять подумала обо все раньше меня. - Я слишком слаба, чтобы быть рядом. Но я постараюсь заранее убедить его быть к тебе снисходительнее.

- Хорошо, мама, - кивнула я. - Спасибо.

Я вышла в коридор и, закрыв дверь, прислонилась к прохладной стене. Закрыла глаза... В душе все еще было влажно от слез, которые так и не смогли пролиться, потому что под глазами все опухло, перекрыв слезные каналы.

Не знаю, сколько я так стояла, размеренно дыша и пытаясь прийти в себя, но меня окликнул вернувшийся доктор.

- Лариса Дмитриевна, с вами все в порядке? - спросил он.

Я кивнула... На душе скреблись кошки. Я знала, что должна тщательно скрывать тот факт, что в теле юной Ларисы Дмитриевны находится душа пожилой женщины из другого мира. Из мира, в котором бледная немощь — это скорее дразнилка, чем термин, который может употреблять врач в общении с больными.

- Доктор, - я проигнорировала его вопрос, - а вам не кажется, что состояние матушки вызвано какой-то инфекцией. Это очень похоже на интоксикацию организма.

Петр Андреевич нахмурил брови и уставился на меня, как на девятиклассницу, курившую за школой.

- Вы заглядывали в мой журнал?! Это очень плохой поступок, Лариса Дмитриевна, Не пристало юной и воспитанной девушки читать чужие журналы. Особенно те, в которых вы ничего не понимаете, - менторским тоном произнес он.

А я не сдержалась:

- Да, не трогала я ваш журнал! Очень нужно! Про инфекции знает каждый. А вам бы я советовала заняться опытами с сине-зеленой плесенью. Она выделяет вещества, которые способны одолеть возбудителей почти всех инфекций, - выпалила я на одном дыхании.

Понимала, что раскрываю себя, но слишком сильно хотела спасти матушку. Не знаю, что за болезнь прячется под названием «бледная немощь», но это, определенно, последствия какой-то инфекции. Была бы у меня пачка какого-нибудь самого простого антибиотика, я бы в два счета подняла матушку на ноги.

Вообще, я, как и любой житель того мира и того времени, могу назвать с десяток антибиотиков. Но на этом заканчиваются все мои познания. Ни состав, ни способ производства... Мне не известно ничего, что могло бы помочь изобрести их здесь. Кроме легенды о тех самых сине-зеленых водорослях, с которыми проводил эксперименты Александр Флеминг.

Петр Андреевич рассмеялся:

- Это очень смешная шутка, Лариса Дмитриевна. Лечить людей плесенью. Пожалуй, я порадую своих коллег этим забавным предложением, если вы не против.

- Да, пожалуйста. - буркнула я недовольно.

И развернувшись пошла прочь, пыхтя от возмущения. Я, можно сказать, поделилась с ним рецептом мировой славы, а он?! Рассмеялся! И почему у других у попаданцев в книжках получалось так легко?! Они либо знают столько, что легко сами делают пенициллин на коленке, либо местных докторам хватает одного их намека, чтобы тут же схватить чашки Петри и начать эксперименты с микроскопическими водорослями.

А мне доктор не поверил. Только в очередной раз убедился, что его диагноз о моем сумасшествии абсолютно верен.

Я вернулась в комнату и со злостью пнула первый попавшийся стул. По случайному совпадению это оказался тот самый, на котором сидел доктор.

Груня вдруг появилась из ниоткуда и засуетилась, наливая в стакан воды и капая какие-то капли из темного пузырька, стоявшего на моей тумбочке в изголовье кровати.

- Вот, госпожа, успокоительное.

Я даже спорить не стала. Выхватила стакан и опрокинула в рот, одним глотком проглотив все содержимое. Мне еще предстоит разговор с отцом. И при этом совершенно точно лучше держать эмоции при себе. А значит нужно подготовиться и заранее составить список вопросов.

- Груня, принеси мне тетрадь и руч... - я запнулась и тут же поправилась, - чернила и перо.

Ручек здесь тоже нет. И хотя строение шариковой ручки я знала отлично, желания тут же рассказать о нем какому-нибудь инженеру, способному воспроизвести изобретение, не появилось. Он мне все равно не поверит. Только посмеется. Как доктор.

До самого вечера я готовилась к разговору с отцом. Записывала вопросы, тасовала их по степени важности. Я понимала, времени у отца не много. А желания говорить со мной на тему поместья еще меньше. А значит я должна очень вдумчиво составить план разговора. Чтобы узнать самое важное в самом начале.

Через несколько часов работы у меня получился список из пяти жизненно важных вопроса:

Какова площадь земельных угодий и какие там почвы?

Какие культуры там выращивались и какова их урожайность?

В коком стоянии дом и можно ли там, вообще, жить?

Каково расстояние до ближайшего города, в котором постоянно проходит ярмарка?

Какой доход приносит поместье в год?

Ответы на эти вопросы нужны были мне, как воздух. Но помимо них я написала еще целый список на случай, если разговор с отцом затянется.

- Ваш отец вернулся, - Груня, которую я отправила караулить момент возвращения господина Бехтерева со службы, тронула меня за плечо отвлекая меня от раздумий.

Я все еще сидела за столом и смотрела на список вопросов. Я чувствовала, что где-то ошиблась, но как ни старалась так и не смогла увидеть ошибку...

Мне не хватало моих старых очков, чтобы справиться с задачей.

***

Друзья, напоследок я приберегла для вас самое сладкое )))

Ольга Иконникова

ВАСИЛЬКИ ДЛЯ ПОПАДАНКИ

https://litnet.com/shrt/E__k

Из Соронской академии я возвращалась с золотым дипломом лучшей выпускницы и смелыми надеждами. Я вот-вот должна была выйти замуж за человека, в которого была влюблена, и собиралась стать самой счастливой женой на свете.

Но всё обрушилось в один день — отец разорился, а жених отказался от меня и объявил о помолвке с моей лучшей подругой.Зализывать раны я уехала в маленькое старое поместье, которое досталось мне от бабушки. Я хотела забыть о прошлом и начать всё сначала.

Вот только когда я уже почти пришла в себя, на пороге моего дома вдруг появилась, моля о помощи, моя бывшая подруга Луиза Шатор — та самая, что увела у меня жениха.

Глава 16

- Отец, - постучала я в дверь его кабинета, когда он поужинал, поговорил с матерью и занялся делами семьи. Груня, которая знала уклад нашей семьи лучше, чем я, подсказала, именно так он делает каждый день. - Можно?

- Лариса? - он поднял голову от каких-то бумаг, которые изучал прямо сейчас, и улыбнулся, - очень рад видеть тебя на ногах... Конечно, проходи, дорогая.

Я бочком просочилась через дверь, чувствуя некоторое смятение от давящей атмосферы отцовского кабинета. То ли сказалась память тела, то ли внезапно нахлынувшее ощущение, будто я в вечерней темноте пробираюсь в музейные хранилища.

Обстановка в кабинете была еще более старой, чем во всем остальном доме. Я не удивилась бы, если бы оказалось, что за этим письменным столом сидел не только дед Ларисы Дмитриевны, но и прадед. Хотя вряд ли в музее допустили бы, чтобы экспонаты были такими потертыми. Перед тем, как показать интерьер кабинета зрителям, сюда следовало бы запустить целую команду реставраторов.

В кабинете было немного прохладно и душно. Огонь в камине развели совсем недавно, и он безжалостно сжигал кислород в комнате. Зато давал достаточно света, чтобы увидеть все детали.

- Присаживайся, - кивнул отец на пузатенькое массивное кресло, стоявшее у стола. Обивка на нем стерлась до такой степени, что яркие цвета и растительный орнамент, украшавший плотный гобелен, можно было рассмотреть только по краям, там, где ткань пряталась за деревянными деталями. - Я как раз хотел поговорить с тобой... По поводу вчерашнего...

Я кивнула и осторожно опустилась в кресло. И заговорила первой, перехватывая инициативу.

- У меня есть несколько вопросов по поводу поместья.

Отец тяжело вздохнул и откинулся на спинку массивного кресла. В его взгляде читалась явная досада.

- Я думал, ты выбросила эту бредовую идею из головы. Это поместье как кость в горле. Когда крестьяне разбежались, я пытался скинуть его за бесценок. Но так и не нашел покупателя.

Я наморщила лоб... Моя интуиция тихо звякнула, словно говоря, что именно в направлении заданном отцом, находится та самая ошибка, которую я так и не смогла найти. И я осторожно поинтересовалась, стараясь не спугнуть мысль:

- А почему они сбежали?

Отец усмехнулся:

- Потому что возомнили себя свободными. Семнадцать лет назад государь подписал указ об отмене крепости. - Отец вздохнул. - Как будто бы эти бездельники способны работать без того, чтобы их хозяин стоял над ними с кнутом. Все говорили, что крестьяне пропадут без хозяйской заботы. Забросят работу и будут целыми днями на печи лежать. Так оно и вышло... Государь может и пожалел, что освободил-то крепостных... Вот только то, что написано пером...

Он замолчал, не договорив, но я закончила за него:

- Не вырубишь топором... И все же я хотела бы знать немного больше о том месте, где мне предстоит жить...

Отец оттолкнулся от спинки кресла и подался вперед:

- Дорогая, - его голос звучал мягко, словно смазанный елейным маслом, - мы оба вчера погорячились. Я вовсе не желаю отправлять тебя в такую глушь, где ты будешь тосковать в одиночестве вдали от семьи и привычной жизни. Поэтому я еще раз настоятельно советую передумать. Лечебница, которую предложил Петр Андреевич, одна из лучших во всей стране. Тебе там понравится. А через пару месяцев ты вернешься домой абсолютно здоровая... И тогда господин барон будет рад возобновить помолвку.

- Нет, отец, - я покачала головой, - я не передумаю. Я ни за что не поеду в лечебницу. И меня вполне устраивает одинокая и тихая жизнь в поместье.

- Ты уверена? - нахмурился он. Я просто кивнула. И отец снова тяжело вздохнул. - Хорошо. Спрашивай, я отвечу на все твои вопросы...

А у меня уже был готов список. И я прочно зазубрила пять основных вопросов, которые хотела задать. Но вместо этого спросила совсем другое:

- Там совсем не осталось крестьян?

Отец сдержанно улыбнулся:

- Только семья старосты... Кузьма хороший мужик. Мой дед купил его еще ребенком, он вырос при усадьбе и предан нашей семье целиком и полностью. Если бы не это, я ни за что не предложил бы тебе такой выбор. Но в Кузьме я уверен. Он с сыновьями присмотрит за усадьбой. А его дочери будут прислуживать тебе.

Уже лучше... Моя интуиция стихла... Вот значит в чем дело! Я так привыкла быть самостоятельной, то совсем забыла про реалии этого мира. Чтобы обрабатывать землю мне нужны крестьяне, потому что тракторов здесь нет. Да, и вообще, усадьба это не квартира в многоквартирном доме, который обслуживает ЖЭУ. Одной парой рук не справишься.

Дальше все пошло, как по маслу. Отец ответил на все мои вопросы, хотя ответы меня совсем не порадовали.

Поместье, с одной стороны, было не совсем маленьким — около пятисот десятин. Но, с другой, даже в лучшие времена обрабатывали не больше двухсот, потому что остальные угодья были совершенно непригодны к земледелию — слишком каменистые почвы. Даже ячмень не рос, хотя эта культура считалась самой нетребовательной. Хорошо росла только жесткая трава, непригодная для заготовки сена, но и она сгорали от засухи к середине лета.

Пшеница тоже родилась не густо. Сам-три считалось нормой, в самые урожайные годы доходило до сам-пять, но такое случалось нечасто. За сорок лет хозяйствования моего деда всего раз семь. А после того, как крестьяне получили свободу, поля и вовсе захирели. Теперь там не только пшеницу и рожь не вырастить, но и ячмень.

Сам дом во вполне приличном состоянии. Кое-где, конечно, требует ремонта, интерьеры давно устарели, но в остальном жить можно. Отец был там в прошлом году и лично убедился, что усадьба пригодна для житья.

До ближайшего города довольно близко: верхом можно домчать за пару часов, а на возке за полдня. И ярмарка там проходит регулярно. Именно там дед и продавал выращенное зерно. А недавно через город и вовсе построили железную дорогу, так что теперь там стало еще более оживленно.

А вот когда я задала вопрос про доходность, отец рассмеялся. Поместье было совершенно убыточно. И каждый год откусывало приличную часть семейного бюджета... Нет, не на содержание, а на уплату земских налогов, которые должны были направляться на содержание земских школ, дороги и прочей, как говорят в нашем мире инфраструктуры, но направлялись куда-то совершенно не туда.

Глава 17

С сельским хозяйством я была знакома исключительно по отчетам, которые приходилось изучать на работе. Я могла оценить эффективность сельхозпредприятия, знала самые важные точки, на которые следует обратить внимание, но совершенно не представляла, как вырастить рожь или пшеницу и чем они друг от друга отличаются. Поэтому первым делом я отправилась в библиотеку, чтобы изучить тонкости растениеводства.

И тут вышел небольшой конфуз...

Во-первых, я догадывалась, конечно, что книга по сельскому хозяйству будет не одна, но не думала, что книг будет столько много. Нашлись и подшивки «Земледельческой газеты» за тридцать лет, сброшюрованные по годам в толстые книжицы. Даже если бы я читала всю неделю, поднимая головы, то все равно не сумела прочесть и половины. А мне надо было не просто прочитать, но и хоть что-то запомнить.

А, во-вторых, все книги и газеты были выпущены довольно давно. Я не нашла ни одного издания позже 1864 года. С тех пор прошло четырнадцать лет, и многое могло измениться. Я же помню, как кардинально менялись цифры, связанные с сельским хозяйством, в мое время.

Поэтому я решила, что не смысла тратить силы на то, что у меня все равно не получится сделать так, как надо. И лучше взять книги с собой и читать уже в поместье долгими зимними вечерами. А сейчас потратить время на то, что принесет больше пользы: пройтись по книжным магазинам и купить что-нибудь посвежее. И оформить подписку... Должна же сейчас быть какие-нибудь газеты или журналы про сельское хозяйство.

А еще, едва взяв в руки толстенный том «Почвоведение и климатология», за авторством некого Бирнбаума, 1864 года издания, который до меня никто не открывал, я поняла: мне нужно позаботиться не только о знаниях, но и о новом гардеробе.

Интересно, а сейчас уже есть резиновые сапоги или калоши? Если есть, то надо прикупить несколько пар. Я не собиралась месить грязь в туфлях. И по поводу одежды тоже надо подумать. Роскошные платья в пол с декольте совсем не подходят для сельской жительницы, которой я скоро стану.

Я сложила выбранные книги в кучу и велела отнести их ко мне в комнату. А сама отправилась матушке, чтобы посоветоваться по поводу нового гардероба. Сегодня она чувствовала себя лучше, и хотя по-прежнему не выходила из комнаты, доктор уже не дежурил у ее постели.

- Матушка, - я присела в креслице. Ангелина Егоровна сидела напротив, держа в руках пяльцы, и неспешно вышивала разноцветную птицу, спрятавшуюся в цветах. - я хотела бы заказать новый гардероб.

Она на миг замерла, словно не поверила своим ушам, а потом вскинулась и, глядя прямо на меня, нахмурилась:

- Новый гардероб? Но зачем?!

- Я скоро уезжаю в поместье, - напомнила я. - И мне нужна одежда, которая проходит для жизни в деревне. Платья попроще... Костюмы... Обувь, - особенно выделила я, - чтоб не пачкать туфли. Там же грязь...

Мама сдержанно рассмеялась:

- Это очень дорого... Но, дорогая, не волнуйся, твои наряды, сшитые по последней моде, отлично подходят для жизни в поместье. А соседи, особенно их женская половина, будет локти кусать от зависти. И площадка у парадного крыльца поместья замощена дубовыми плашками и там всегда чисто. Тебе не придется месить грязь. Хотя, - матушка на миг отвлеклась от работы и добавила задумчиво, - я все же прикупила бы пару калош... Не у всех соседей такие удобства.

Не давая мне произнести ни слова, впрочем, я все еще переваривала информацию о том, что придется ходить по полям в длинных юбках, отложила вышивку и поднялась, радостно улыбаясь.

- Решено, мы прямо сейчас отправляемся за покупками! - Ее глаза вспыхнули от предвкушения. Выдавая страсть моей матушки к шопингу. - Отправляйся к себе, тебе надо переодеться. Жду через полчаса в гостиной.

- Зачем? - не поняла я. И оглядела себя. - вроде же приличное платье...

Да, домашнее... Но здесь у меня и домашние платья такие, в которых не стыдно выйти в люди.

- Ты замерзнешь, дорогая, - мягко улыбнулась матушка. Но в этот раз ее улыбка стала натянутой. А огонек в глазах замигал от тревоги.

- Да, - мысленно чертыхнулась я, понимая, что опять допустила ошибку. Знала ведь, что в высшем свете переодеваются по сто раз в день, но как-то не применила это знание к себе. Тем более за два месяца я так и не выходила за пределы дома. - Не май месяц...

- Не май, - кивнула матушка. - Уже зима скоро...

- И Новый год, - вырвалось у меня. И я тут же попыталась исправить положение. Вряд ли в это время Новый год отмечают с тем же размахом, что и в будущем. - А потом Рождество.

- Сначала Рождество... - поправила меня она, - а потом Новый год.

Я с досадой цыкнула на себя. И, ведь правда, живут-то здесь по старому стилю! И Рождество у них раньше Нового года.

Матушка вздохнула тяжело:

- Ох, не ладно с тобой что-то, Лариса... Ох, не ладно... Может прав отец, и надо тебя в лечебницу отправить?

- Нет, матушка, - тут же замотала я головой, - со мной все в порядке. Просто я немного устала...

Она кивнула. Но продолжала смотреть задумчиво, заставляя мое сердце колотиться от страха. А если и она встанет на сторону отца?!

Я так нервничала из-за своих постоянных проколов, что первый выход из дома и выезд в город прошел мимо меня. Я почти ничего не запомнила, тратя все свои силы на то, чтобы сдержаться и не ляпнуть чего-нибудь неподходящего. И только один раз настояла на своем: когда мы проходили мимо книжной лавки. Там я купила пару книг по сельскому хозяйству того же Бирнбаума и еще одну написанную князем Васильчиковым, которая называлась «Сельский быт и сельское хозяйство в России». Она была издана всего два года назад и я надеялась, что она станет моей настольной книгой, эталоном, которым я стану проверять все постулаты управления поместьем двадцатилетней давности.

Кроме книг, мой багаж пополнился двумя парами резиновых калош, которые надевались прямо поверх обычной обуви, и парой высоких кожаных ботинок. Такие обычно носили мужчины, но матушка, поделилась секретом, эта обувь гораздо удобнее для длительных прогулок по сельской местности, чем женская. А длинный подол скроет эту хитрость.

Глава 18

Наученная горьким опытом, все остальные дни я вела себя тише воды, ниже травы. Лучше отправиться в поместье неподготовленной, чем подготовиться и отправиться в лечебницу для душевнобольных, где над больными проводят ужасные опыты.

И отец, и мать, которая явно начала сомневаться в правильности своего решения поддержать мой отъезд в деревню, и доктор Петр Андреевич несколько раз приходили ко мне, пытаясь убедить отказаться от этой глупой, по их мнению, затеи. Но я стояла на своем. На электрический стул я всегда успею. А сейчас мне нужен покой. И в деревенской глуши я получу его с лихвой.

Я даже купленные книги не читала, чтобы не мозолить глаза своим отличием от прежней Ларисы Дмитриевны. Хотя внутренне меня потряхивало от нетерпения и хотелось как можно быстрее взяться за самообразование в области сельского хозяйства. Потому что до меня, как до утки на третьи сутки, дошло: пока я остаюсь финансово зависимой от родителей, именно они будут определять мою судьбу. Да, сейчас они пошли мне навстречу, но где гарантия, что и в следующих раз они поступят точно так же? Ее нет.

Поэтому мне нужно было во что бы то ни стало сделать так, чтобы убыточное поместье стало приносить доход, достаточный для моего содержания... Ну, и своего, разумеется. Если поместье по прежнему будет откусывать деньги отца, финансовой свободы мне не видать. Но я понятия не имела о каких суммах идет речь. Попытка выяснить у матери сколько денег мне нужно на жизнь, вызвала слезы и бурные переживания о том, что «бедная девочка» будет одна в деревенской глуши и непременно пропадет без родительской, или мужниной, заботы.

А отец и вовсе закатил глаза на просьбу показать мне финансовую отчетность по поместью. Мол, зачем тебе эти ужасные цифры, дорогая дочь. Ты все равно в них ничего не понимаешь. И ведь не скажешь, что я больше пятидесяти лет занималась именно тем, что анализировала финансовые отчеты.

Не знаю, как бы я выдержала последние дни без конских доз успокоительного. Груня смотрела на меня с подозрением, но молчала. В какой-то момент она снова резко поменяла свое поведение, превратившись в ту молчаливую сиделку, которой была раньше. Даже Петру Андреевичу перестала на меня жаловаться. И это выглядело очень подозрительно. Радовало только одно: когда я уеду, она останется здесь.

Последние три дня выдались особенно суматошными. Сборы вышли на финишную прямую и мне приходилось ходить буквально по лезвию ножа, отстаивая свои интересы. Например, мать велела упаковать весь мой гардероб, включая бальные платья и туфли в огромные дорожные сундуки. А когда я попросила такой же для своих книг, взглянула на меня изумленно и заявила, что книги мне не нужны. Я должна блистать на всех местных балах, чтобы подцепить хорошего жениха. Она сообразила, что так далеко слухи о моем сумасшествии не докатились, а значит у меня есть шанс удачно выйти замуж. Она мне даже список потенциальных женихов приготовила, измучив отца расспросами о соседях и их сыновьях.

Книги пришлось тайком распихивать по сундукам, вытаскивая оттуда ненужные мелочи: атласные туфли, веера, платки, покрывала и все прочее, что казалось мне не столь необходимым. Я бы, конечно, луче вытащила пару бальных платьев, чтобы сложить на освободившееся место всю собранную библиотеку. Но такой саботаж матушка заметила бы в два счета.

Я была так напряжена, что утро отъезда встретила с огромным облегчением. Еще несколько часов, я сяду в поезд, и рядом больше не будет никого, кто знал бы прошлую Ларису Дмитриевну, и ясно видел наши отличия. А значит я смогу немного расслабиться. И можно будет не бояться ляпнуть чего-то лишнего. Чужие люди не несут угрозу моей безопасности от электрического стула. А значит ошибку и оговорку легко можно будет перевести в шутку.

- Можно? - отец постучал в мою комнату, когда я закончила сборы и уже собиралась выйти. - Я хотел с тобой поговорить. До отъезда...

Я кивнула, позволяя войти, и ответила:

- Я все равно не передумаю, отец. - И повторила в тысячный раз за последнюю неделю, - я ни за что не поеду в лечебницу.

- Я не об этом, - отец попытался улыбнуться. Но у него ничего не вышло, губы судорожно дернулись и вместо улыбки получился оскал. - Я хотел дать тебе это...

Он протянул мне небольшую кожаную папку.

- Это государственные облигации... Если тебе придется туго, ты всегда сможешь обменять их в банке на деньги. - Вот теперь улыбка у него получилась лучше. - Тут не так много, но это все, что мне удалось скопить, дорогая.

- Отец, - мой голос дрогнул, а во рту резко стало сухо. Как будто бы вся влага рванула вверх, к глазам, мгновенно намочив ресницы. И я со слезами выдохнула, - спасибо...

И призналась, хотя могла бы промолчать:

- Мама уже отдала мне свои накопления... Я не могу взять и твои тоже...

- Я, знаю, мама мне все рассказала, - кивнул отец. И сделав шаг вперед, обнял меня... Впервые за все эти месяцы. И я тоже обняла его и уткнулась в плечо, мгновенно намочив темное сукно пиджака. - Поэтому и прошу тебя не торопиться и придержать бумаги. Чтобы получить доход с государственных облигаций, нужно выдержать их срок, а иначе за них вернуть меньше половины того, что заплатил я... Но если тебе вдруг станет тяжело, ты получишь за них достаточно, чтобы вернуться домой. Ты поняла?

Я кивнула, прижимаясь к отцу. Впервые за обе мои жизни. В той, прошлой, у меня не было такого любящего отца, как здесь. И пусть он хочет упечь меня в психушку, но ведь делает это не со зла. А потому, что думает, будто садисты-психиатры могут мне помочь.

- Вот и славно, - улыбнулся он. И отстранился. А потом заглянул в мои заплаканные глаза и с улыбкой добавил. - Кстати, я нашел того, кто сможет быть рядом с тобой и позаботиться о тебе, что бы ни случилось.

Я нахмурилась, попой чуя приближение неприятностей. И они не заставили себя ждать.

- Я перекупил контракт с Груней у лечебницы, и она едет с тобой.

- Что?! - ахнула я, чувствуя, как мгновенно высохли слезы. - Нет! Ни за что!

Глава 19

Погода в день отъезда оказалась на редкость теплой и снежной. С ночи начал падать первый в этом году снег: крупные снежинки летели с темного неба, затянутого тучами, плавно и медленно. Ветра не было, вообще. Но матушка все равно нервничала, несколько раз умоляла отца отложить наш отъезд. Но он успокаивал ее и говорил, что мы едем не обозом, а по железной дороге, и никакая метель не заставит паровоз сбиться с пути. Но матушка все равно постоянно прикладывала платочек к глазам и всхлипывала.

Багаж, мой и Груни, которая притащила с собой один огромный сундук, похожий на те, что были у меня, и несколько больших узлов, погрузили на две подводы. Для нас матушка наняла карету.

К счастью, на вокзал родители не поехали и попрощались со мной на крыльце нашего дома.

Мать обняла меня и долго не отпускала, отчаянно рыдая и шепча что-то неразборчивое в ухо. То ли давала последние наставления, то ли говорила, как сильно она будет скучать. Но, думаю, в ее шепоте с лихвой было и того и другого. Ее слезы и объятия, заставили всхлипывать и меня. За эти два с хвостиком месяца, несмотря на все наши разногласия, именно матушка давала мне больше всего тепла. И я поняла, я тоже буду скучать по ней, по женщине, которая помогла мне вспомнить, что такое материнская забота и материнские объятия.

Отец был гораздо сдержаннее. Он повторил свои наставления, которые сводились к «веди себя прилично, не позорь семью» и «возвращайся, если будет тяжело одной» и которые он повторял мне на разный лад все семь дней подготовки к отъезду. Но если раньше я чаще всего пропускала эти слова мимо ушей, то сейчас, всхлипывая и вытирая слезы, выступившие на глаза после прощания с матушкой, кивала и клялась сделать все, чтобы отец был мной доволен.

А потом он помог мне залезть в карету, Груня уже сидела там, равнодушно пялясь в темноту. Я думала, буду радоваться, когда уеду. Но когда возница громко свистнул, и карета тронулась, ощутила, что в груди с болью рвутся тонкие струны, привязавшие меня к этой семье. И вроде бы моя жизнь здесь, в этом мире и в этой семье совсем не была безоблачной... Поначалу я, вообще, считала книжными героями. Да и потом разногласий между нами было гораздо больше, чем взаимопонимания. Но тем не менее, я успела привыкнуть к ним. И, наверное, даже полюбить...

Хотя, возможно, это были не совсем мои чувства. Может быть, это были чувства моего тела.

- Вот уж не думала, что вы, Лариса Дмитриевна, будете рыдать, уезжая из дома, - подала голос Груня. - Вы казались мне черствой и не способной на проявление любви...

Она сделала короткую паузу, но прежде чем я успела ответить, сказав, что не замечала за собой особой холодности, добавила:

- Душевные болезни всегда забирают теплоту в отношениях с близкими. И когда я увидела вас в первый раз, сразу заметила, как равнодушно вы смотрите на свою мать и на отца.

- Я люблю своих родителей, - выпалила я, чувствуя огромное желание вышвырнуть Груню из кареты прямо сейчас. Вот ведь мерзкая старуха!

- Теперь я это вижу, - кивнула она. И снова, сделав короткую паузу, в которую невозможно было вклиниться, произнесла, - вы, конечно, говорите и делаете много странного... Больше, чем любой из пациентов, за которыми я присматривала. Но чем больше я узнаю вас, тем сильнее мне кажется, что тогда я ошиблась... И вы не сумасшедшая... Хотя и очень странная... Не от мира сего...

Она говорила, делая перерывы между фразами. Но я только успевала набрать в грудь воздух, чтобы ответить, и продолжала молчать. И только когда Груня закончила говорить, разгадав мою главную загадку, выпалила:

- Вы ошибаетесь. Я из этого мира!

Старуха насмешливо фыркнула:

- Вот именно об этом я и говорю. Вы очень странная.

- Я странная?! - усмехнулась я, вспомнив, что лучшая защита, это нападение. - А вы? Вы разве не странная?! Думаете, я не замечаю, как вы в разговоре с моим отцом начинаете коверкать слова, будто бы стараетесь быть похожей на остальную прислугу. Хотя в обычное время говорите точно так же, как господа.

- И что здесь странного? - Груня усмехнулась. Но в ее глазах вспыхнуло что-то так похожее на застарелую боль. - Я свое происхождение не скрываю. И все, кому надо, знают почему я не похожа на другую прислугу.

- Я не знаю!

- А вам и не надо, - в этот раз усмешка была искренней. А боль снова спряталась глубоко в душе старухи, исчезнув из глаз без следа.

- Раз вы служите мне, то мне надо, - уперлась я...

Но старуха в ответ только расхохоталась. И когда перестала смеяться, жестко... гораздо жестче, чем она позволяла себе раньше, ответила:

- А я служу не вам, Лариса Дмитриевна. Я служу вашему отцу. Это он платит мне. Он, а не вы.

И ведь не поспоришь. Я сама на ее месте считала бы точно так же. И на месте отца. Всем известно: кто платит, тот и заказывает музыку. Мне же не осталось ничего, кроме как скрипеть зубами от злости и представлять в красках, с каким удовольствием я уволила бы Груню, если бы могла.

Нет. Я поправила себя. Надо думать не так. Надо думать по-другому. О том, с каким удовольствием я уволю эту старуху, когда начну зарабатывать. И это непременно случится.

На вокзал мы приехали немного раньше, до отправления поезда оставалось полчаса. И пока наш багаж выгружали из кареты, я решила прогуляться, осмотреться. Интересно же, как сильно эта реальность отличается от той.

Глава 20

Реальность отличалась сильно.

Любой, современный железнодорожный вокзал в Москве не только памятник архитектуры, но и настолько сложное сооружение, что вот так просто, с первого взгляда, и не разберешь куда идти, чтобы сесть на нужный поезд. А без указателей, которые встречаются на каждом шагу, вообще, легко заблудишься и потеряешься в переплетениях бесконечных путей, платформ, подземных переходов и эстакад.

Сейчас же железнодорожная станция в столице выглядела точно так же, как на какой-нибудь промежуточной станции, на которой не каждый поезд останавливается: сколоченная из грубых, наструганных досок сторожка рядом с большим строением, похожим на сарай с навесом, деревянная платформа и всего один путь. Как ни старайся, точно не заблудишься.

Все поверхности вокруг — и земля, и строения — были покрыты густой, угольной сажей, черноту которую не мог спрятать даже снегопад. Правда, я не сразу поняла, что черная грязь вокруг от угля. Только когда зашла за сторожку и увидела самый настоящий старинный паровоз. Такие я раньше даже в фильмах не видела. Там они, как-то поновее, посовременнее выглядели...

А этот был похож на толстую сигару, уложенный на три пары колес, причем передние были заметно меньше остальных. На носу цилиндра располагалась большая труба, похожая на перевернутый конус. Внизу она была очень тонкой, и казалась какой-то неуклюжей и готовой сломаться от малейшего ветерка. Если бы ее у самого основания не укрепили решеткой из толстых железных прутьев, то так, несомненно, и случилось бы.

Чуть дальше из «сигары» торчала еще одна труба. Или что-то похожее на трубу. Только в отличие от первой, эта труба была низкой, толстой и одинаковой по всей длине.

На другом конце основного цилиндра нашлось место для машиниста... По крайней мере именно так я поняла назначение неширокой площадки огороженной теми же железными прутьями. Перед ней был закреплен фонарь, который, вероятно, включали по ночам, чтобы дать сигнал о своем приближении.

Я засмотрелась на это чудо старинной инженерной мысли и сама не заметила, как подошла слишком близко.

- Барышня! - резкий оклик заставил меня вздрогнуть. Я обернулась. За моей спиной стоял пожилой мужчина в тулупе, валенках и странной шапке-ушанке с круглым, как горшок, верхом. - Негоже вам туточки быть. Идите на платформу. А то замаретесь ишшо. Сажа-то, барышня, ежели на пальто ваше попадет, так ничем грязь не сведете... Чичас мы уже подадим вагоны-то.

Я медленно кивнула, только сейчас обратив внимание, что мимо меня то и дело снуют несколько рабочих с тачками, которые грузят уголь в небольшой вагон позади паровоза. Их черные лица сливались с черными одеждами и серным снегом... Как будто бы кто-то нарочно решил их замаскировать и сделать незаметными.

- Скажите, - уйти просто так не смогла, слишком сильным было любопытство, - а это паровая машина?!

Кивком указала на подобие паровоза...

- Она самая, - кивнул старик. - Недавно получили... Ох, барышня! Какие у нее мощща!

Он довольно засмеялся. Видно было, что старик этот гордиться паровозом ничуть не меньше, как какой-нибудь космонавт ракетой, способной долететь до Марса.

- Я уж двадцать лет, почитай, машинистом роблю на железке-то, а такой красоты еще не видал. Диаметр парового котла почти два аршина! Сто семьдесят две дымогарные трубы! А летит, барышня, будто птица. И за собой аж пять вагонов тащит... А вагоны, матушка, нынче не те, что раньше-то. Почитай цельный город увезти за раз можно!

Он говорил и говорил, смешивая технические термины с просторечьем, отчего его слова приобретали особую прелесть и завораживали. А он, наверное, так рад был, что «барышня» внимательно слушает, что сыпал цифрами и техническими подробностями, которые звучали для меня, как заклинание.

- А самое главное, барышня, знаете что?! - он хитро уставился на меня.

И я улыбнулась:

- Что?

- Нашенский это паровоз. В Коломне построили. Говорят, сам император Александр повелел для своего поезда такой же построить. И теперича по всей России-матушке на такой красоте ездит, - добавил он, мечтательно закатив глаза. И вдруг спохватился. - Ох, и заболтался я с вами-то! Робята, вона, уголь уж погрузили. Уж вагоны скоро подавать... Идите-ка вы, барышня, луче вон туда! Тама у нас на станции лавка есть. Товару всякого видимо-невидимо. Авось найдете что к интересу-то.

Он коротко поклонился и потопал к лесенке, которая вела наверх, на ту площадочку с фонарем. Интересно, я оглядела паровую машину... А где топка?! Ну, должен же кочегар куда-то уголь подбрасывать. Но как ни старалась угадать местоположение топки, так и не смогла.

Я бы, наверное, окрикнула старика и спросила, но в этот самый момент за спиной послышался скрип свежевыпавшего снега.

- Вот вы где, - Груня запыхалась и едва дышала. - Всю станцию оббегала, пока вас искала. Вы бы, Лариса Дмитриевна, не гуляли бы где попало. Тут и грязно, и небезопасно. Матушка ваша и батюшка были бы недовольны.

Ну, вот, начинается. Именно поэтому мне совершенно не нравилось присутствие Груни. Она всегда будет стоять надо мной, как надзиратель, как постоянное напоминание о родителях и их праве решать мою судьбу.

Но я была бы не я, если бы не осадила старуху:

- Это не ваше дело. Вы должны присматривать за мой. Вот и присматривайте. А что мне делать и куда идти или не идти, я буду решать сама. - отрезала я. И добавила, не позволяя ей ничего сказать. - А сейчас мы пойдем в лавку. Она там.

Ткнула пальцем в ту сторону, в которую указал машинист. И зашагала, не дожидаясь ответа Груни.

Глава 21

За снегопадом, и правда, пряталась крохотная лавочка. Вроде тех, что сейчас можно увидеть на сельских рынках: прилавок под небольшой, треугольной крышей.

Горы товаров были накрыты рогожкой от снега, поэтому с первого взгляда и не определить, что там лежало. Однако, стоило нам подойти, как торговка, тут же сдернула рогожку, демонстрируя россыпи всякой всячины, которая обычно продается на вокзалах и сейчас. Были тут и сувениры: разные глиняные деревянные, костяные и каменные безделушки, столь милые сердцу каждого путешественника. И бумажные открытки с узнаваемыми даже для меня видами кремля, расписанные вручную. И печатные пряники всех размеров, политые глазурью. И прозрачные леденцы на длинной щепочке, от которых так сильно пахло детством, что я не устояла.

- Дайте мне этот, - ткнула я пальцем в самого большого петуха с с огромным свисающим хвостом, отлитым столь искусно, что можно было различить каждое перо.

- Десять копеек, - обмерла торговка и одарила меня насквозь фальшивой улыбкой. - В тряпицу завернуть, госпожа?

- Больно уж дорого просишь, - буркнула Груня из-за моего плеча, пока я доставала деньги. - На ярмарке такие за три продаются...

- Ну, так идите на ярмарку-то, - не стала лезть за словом в карман торговка. - Только не поспеете. Михалыч-то уже топку раскочегарил, значица чичас вагоны подавать будет. И ждать, когда вы возвернетесь не станет. У него расписание...

С трудом выговорила она длинное и сложное слово.

- «Возвернуться», - передразнила Груня торговку, - может и не успеем. А вот без леденца вашего обойтись легко. Зачем вам, госпожа, сладость-то? Вы же не дитя, а девица на выданье. Пойдемте...

Она потянула меня за рукав. Я уже хотела возмутиться, мол, что ты, Груня, опять за меня решаешь? Но торговка успела первой:

- Ну, ладно, за семь отдам!

И только тут я сообразила, что прямо сейчас Груня торговалась. Я привыкла, что установленные цены незыблемы, никто не торгуется в супермаркетах. Моя матушка когда мы не так давно ездили на ярмарку, тоже не торговалась, платила столько сколько просили. То ли не принято, чтобы дворяне вели себя подобным образом, то ли она тоже не умела сбивать цену.

- Пять! - выкрикнула Груня громко, я даже вздрогнула от неожиданности. Никогда не слышала, чтобы она орала.

- Да, забирай! - расстроенно воскликнула торговка.

Я довольно рассмеялась и полезла в карман за кошельком. Но Груня успела быстрее. Сунула заранее приготовленные монеты торговке, схватила петушка и потянула меня прочь от прилавка.

- Пойдемте, госпожа. Нечего нам тут уже делать-то! - И пояснила, увидев мое возмущение, - отец ваш мне два рубля выделил вот на такие мелочи...

И в этот самый момент, нам в спину полетел жалостливый вой торговки.

- Да, что это делается-то, люди, добрые! Уж средь белого дня грабят. Ты, Марфа, за место заплати, городовому заплати, начальнику на лапу дай... А сама все за бесценок отдай. Да, где ж это видано, за такого петуха всего пять копеек-то?!

Я всегда считала себя равнодушной к чужим проблемам. У меня своих вагон и маленькая тележка, чтобы обращать внимание на других. Но сейчас громкий плачь торговки заставил меня почувствовать себя виноватой. Возможно, я просто забыла, что давным давно, когда была молодой, мой характер был намного мягче и добрее, чем в семьдесят четыре. И сейчас он потихоньку, по мере того, как я привыкала к своей новой жизни, возвращался.

Невольно замедлила шаг и обернулась...

Груня тут же схватила меня за рукав и, зашипев, словно змея, рванула меня прочь от торговых рядов. Вот только вместо того, чтобы послушно пойти за ней, я затормозила двумя ногами.

Не потому, что хотела доплатить торговке за петушка... Чувства чувствами, но разум подсказывал мне, что пять копеек на вокзале против трех на ярмарке не такая плохая цена. И она точно покрывает все дополнительные издержки торговки.

А потому, что увидела воткнутую в заднюю стойку, которую раньше от меня закрывала объемная торговка, газету с весьма говорящим названием «Скотоводство».

До этого момента я, вообще, не думала ни о каком скоте, в моих планах было выращивать пшеницу, рожь и ячмень, но сейчас мне непременно захотелось купить эту газету. А что?! Вдруг я решу завести корову? Или свиней? Надо же кому-то скармливать отходы от производства зерна. Когда листала книгу князя Васильчикова в книжной лавке, я успела зацепить взглядом информацию, что от пяти до пятнадцати процентов зерна теряется при уборке или списывается на некондицию. Дальше я прочитать не успела, но даже пять процентов это очень много. Почему бы не скормить их животным?

- Стой! - рявкнула я, с силой дергая Груню на себя. И взглянула на мгновенно замолчавшую торговку. - Мне нужна газета. Вон та...

Ткнула пальцем в заснеженный листы...

- Госпожа, да, зачем она вам-то?! - Взвизгнула Груня. - Вы ж девица! Незачем вам вовсе про такое читать!

Торговка, дернувшаяся было в сторону печатной прессы, замерла, растерянно глядя то на меня, то на Груню. Но газета не леденец. Тут я не намерена была уступать сиделке ни на шаг.

- Дайте газету!

- Госпожа, у меня и журналы имеются, - запричитала торговка, - про моду...

Я рассмеялась. И глядя ей в глаза тихо приказала:

- Газету дай... - А когда торговка, шокированная происходящим, послушно протянула мне сложенные листы «Скотоводство», повернулась к Груне, которая продолжала тянуть меня в сторону. - Рассчитайся...

И схватив газеты потопала на перрон абсолютно довольная собой. Будет чем заняться в дороге. Потому что все книги я тщательно попрятала в сундуки, не подумав, что их погрузят отдельно, в специальный багажный вагон.

Глава 22

Вагоны, которые «подал» Михалыч, меня удивили. Я-то ждала чего-то похожего на те, в которых ездила сама: узкий коридорчик и множество дверей купе. Но здесь двери купе выходили прямо на перрон. Да, и сами вагоны выглядели немного странно.

Во-первых, у них не было тамбуров. Между вагонами во время движения не походишь, если, конечно, ты не экстремал-адреналинщик, готовый танцевать на живой, движущейся сцепке, которая в любой момент может превратить тебя в инвалида. Это в лучшем случае.

Во-вторых, они отличались по цвету и по степени изношенности. Самый новый и самый большой сиял свежей синей краской и располагался в голове поезда. Над его крышей возвышалась труба, над которой вился еле заметный дымок. Далее было два желтых вагона, в одном их которых мне и предстояло ехать, если судить по номерам в билетах. Труб у нас не было, да, и сами вагоны выглядели куда более потрепанными. А вот последние два вагона больше всего были похожи на современные. У них и цвет был зеленый, и вход в вагон был всего один... Правда, краска на них облупилась, оконные проемы никто не застеклил, несмотря на жуткий холод. Впрочем, у них и двери, как таковые отсутствовали.

На моих билетах, кроме номеров вагона и купе, был уже указано, что вагон относится ко второму классу. И я сделала вывод, что синий вагон принадлежит первому классу, а зеленые — третьему...

Еще меня очень поразило, что в вагонах не было проводников. У нас проверили билеты прямо на перроне, причем это, судя по внешнему виду, был сотрудник вокзала, а не поезда. В отличие от Михалыча он был одет не так тепло.

Внутри наше купе отличалось от привычного мне еще больше, чем вагоны. Вместо узких полок, вдоль стенок располагались две жесткие скамьи с немного продавленными сиденьями, но зато с высокими деревянными спинка. Никакого столика не было вовсе. А самое ужасное, что внутри оказалось ничуть не теплее, чем на улице. Или даже холоднее. Отопление в вагонах второго класса оказалось не предусмотрено.

- Ваш батюшка, мог бы и раскошелиться, - проворчала еле слышно Груня, устраиваясь поудобнее на неудобных сиденьях, - и отправить вас первым классом. Там и удобства, и тепло...

- А вам-то откуда известно, как оно там все в первом классе? - буркнула я, трясясь от холода и поплотнее закутываясь в огромный пуховый платок, который мне вручила Груня. Вообще, изначально его мне совала матушка, но я наотрез отказалась надевать его поверх пальто. Я же не подозревала, что в вагонах царит такой собачий холод.

- Так вы не первая моя подопечная, - невозмутимо ответила Груня. - До вас я приглядывала за свекровушкой одной почтенной и очень богатой вдовы. Муж-то ее погиб. Нехорошо погиб... А матушка его после смерти сына умом тронулась. Поначалу, пока она не буйная была, вдова нас дважды на воды отправляла первым классом.

Она тяжело вздохнула, словно жалею ту, незнакомую мне «подопечную». И закончила:

- Правда, когда она своего второго мужа встретила, так и перестала о свекрови заботиться. Даже в лечебниц отправлять не стала. Дорого, мол, за содержание платить. А старухе все одно мало осталось. И отправила в поместье-то, куда-то на Кавказ, чтоб она в Москве глаза не мозолила, и репутацию не портила. Там она и померла. А у вдовы той сейчас все хорошо. И муж новый. И дети народились...

Пока Гурня болтала, поезд тронулся, и мы слегка покачиваясь, поехали прочь от вокзала. Сиденье под моей попой согрелось, и я перестала трястись. Хотя я все равно мерзла.

- А долго нам ехать? - задала я вопрос, который мучил меня сильнее всего.

- Нет, - отмахнулась Груня. - Завтра к вечеру прибудем уже в Саратов.

- Угу... прибудем, - недовольно заворчала я, - если не околеем от холода ночью.

- Не бойтесь, госпожа, - улыбнулась Груня. - Сейчас печи протопят, теплее станет. Во втором классе их только на ходу топят, чтоб тепло впустую не пропадало. А в третьем и вовсе только на ночь...

Сиделка не соврала. Не прошло и получаса, как в вагоне стало намного теплее. И я даже скинула шаль, оставшись в пальто. До темна оставалось не больше двух часов и я решила, что самое время ознакомиться в местной прессой в области сельского хозяйства и, конкретно, скотоводства.

Газета неожиданно меня увлекла. Ее выпускало Московское общество улучшения скотоводства, причем первый выпуск вышел совсем недавно, первого сентября 1878 года и мне достался второй номер. Там уже не было скучных статей, которые обычно печатают в новых изданиях и в которых рассказывают о коллективе, о целях и стремления создателей. Зато все статьи были написаны с огоньком и желанием не просто донести информацию до читателя, но и по-настоящему, увлечь его.

Я узнала кучу бесполезной информации об уходе, кормлении и разведении охотничьих соколов, борзых и почтовых голубей. Ничем подобным я заниматься точно не собиралась. Была в газете и условно полезная информация об откорме бычков. Я бы могла заняться таким бизнесом, вот только в условиях моего поместья, придется растить их на покупном корме. На такое хозяйство у меня денег нет. Да, и рентабельность такого «бизнеса» под большим сомнением. С коровами тоже ничуть не лучше. Вряд ли они едят сильно меньше бычков. Никаким молоком не отобьешь расходы на сено, которым придется кормить животных практически круглый год, даже по тем минимальным расценкам, которые были указаны в газете.

Эти подсчеты меня расстроили. Наверное, подспудно я думала именно о коровах, когда искала способ скормить отходы от зерна скотине. Тем более из молока можно сделать столько востребованных продуктов. Тут и сливки, и сметана, и творог, и сыр, и масло... Но сейчас мне было очевидно, если отец прав, а в этом я не сомневалась, то коровы съедят больше, чем я смогу с них получить.

Я расстроенно отложила газету... Взгляд зацепился за название следующей статьи: «Высокоудойные козы из долина Заане», но читать уже не хотелось. Груня дремала, привалившись к деревянной спинке скамеек. Стало гораздо теплее, и я расстегнула пальто, чтобы не запариться и не вспотеть. Вагон мерно покачивался. Он ехал медленно и так монотонно, что не прошло и пары минут, как я тоже начала клевать носом. И сама не заметила, как заснула.

Глава 23

- Далеко-далеко на лугу пасутся ко... - напевала я себе под нос, глядя на приближающееся здание вокзала в Саратове. За окном вагона уже опускались сумерки, но пока еще было достаточно светло, чтобы разглядеть всем до мелочей.

Железнодорожная станция здесь выглядела гораздо лучше, чем в Москве... По-крайней мере здание вокзала было каменным и достаточно большим. И путей было несколько.

А все потому, что Саратов в этой, другой России, был одним из самых больших городов на границе с Тартарией. Я бы сказала, что он был главным торговым хабом между двумя странами. Еще когда изучала географию и разглядывала карты, обратила внимание, что аккурат напротив Саратова, на другом Берегу Волги располагался тартарский город Укек. А по Волге была налажена постоянная паромная переправа, которая позволяла перевозить огромное количество грузов. Писали, что река здесь хоть и немного шире средних значений, зато гораздо спокойнее.

- Далеко-далеко на лугу пасутся ко... - пропела я, притоптывая ножкой. Мне уже не терпелось ступить на землю моей новой родины. Правда, до поместья еще полдня в карете, но я собиралась остановиться в Саратове на пару дней, чтобы навести мосты и уже приступить к воплощению моего грандиозного плана по обеспечению своей финансовой независимости.

Мне не терпелось начать как можно быстрее. Жаль, что газета не попала мне в руки хотя бы на пару дней раньше, пока я была в Москве. Могла бы сама навестить редакцию и пообщаться лично с неким Б.А. Васильчиковым, тем самым который написал статью, натолкнувшую меня на гениальную идею. Теперь же придется писать письма и неизвестно сколько ждать ответа.

Но даже это не могло испортить мое настроение. Тем более торопиться мне некуда. В поместье вряд ли есть то, что мне нужно. А значит придется потратить время на подготовку...

- Далеко-далеко на лугу пасутся ко... - я рассмеялась и повернулась к хмурой Груне. Сейчас даже сиделка не вызывала во мне никаких негативных эмоций. Ну, хочет отец знать, что со мной происходит. Ну, пожалуйста. Все равно присутствие старухи ничего не изменит. - Уже почти приехали.

- Угу, - буркнула она. И добавила, - батюшка ваш велел в Саратове переночевать. А с утра в поместье ехать.

Я фыркнула. И почему она молчала об этом? Я-то думала придется выслушивать недовольные комментарии Груни, когда вместо того, чтобы взять карету в аренду и отправиться в поместье, я прикажу ехать в гостиницу.

- Далеко-далеко на лугу пасутся ко... - прошептала... Песенка прицепилась ко мне с самого утра. И до сих пор не надоела, потому что стала гимном моей новой жизни.

Идея разводить коз пришла мне сразу после того, как я прочитала статью Васильчикова про швейцарских коз, которых он называл зааненскими, потому что их вывели на берегах реки Заанен.

Главным отличием от всех других привычных пород было то, что эти давали столько же молока, сколько средние крестьянские коровы — семьсот-восемьсот литров в год. При этом про содержании коз отдельно от козлов, молоко совсем не имело специфического, «козлиного» запаха. А еще корма ей требовалось существенно меньше, да и качество этого корма могло быть не таким хорошим, как для коровы. И эти козы могли раскапывать снег и добывать себе траву из-под снега, пастись на каменистых землях, на стерне и подбирать упавшие во время жатвы зерна.

Васильчиков в своей статье как раз и пытался донести до читателей, что зааненские козы для крестьянских семей могут стать настоящей заменой корове, если народ сможет преодолеть свою неприязнь к данным животным.

У меня никакой неприязни не было. Наоборот, оценив все плюсы породы, я воспылала к ним необыкновенной любовью, потому что эти животные стали ответом на все мои вопросы.

Едят мало, молока дают много. Молоко у них такое же жирное, как у всех коз, и точно так же, как коровье, годиться для переработки и в сливки, и в сметану, и в творог, и в масло. И все это, по словам Васильчикова, гораздо вкуснее, чем из коровьего молока.

Но особенно хорошо из козьего молока получается сыр... Швейцарские крестьяне выводили породу как раз для этих целей. Река Заанен находится в горной местности, слишком далеко от крупных городов и торговых путей, а сыр прекрасно хранится, и не только не портится со временем, но и становится все лучше и лучше. В условиях, когда нет возможности регулярно выезжать на ярмарку, это идеальный вариант.

Все плюсы зааненских коз и сыров из козьего молока подходили мне точно так же, как и тем самым швейцарским крестьянам. Правда, мне повезло еще больше. У меня под боком был Саратов с развитой сетью транспортных путей. Значит я смогу снабжать козьим сыром всю Россию. А если мне вдруг станет тесно в своей стране, то всегда есть возможность наладить поставки и на другой берег Волги, в Укек и через него во всю Тартарию.

Есть, правда, у этих коз один существенный минус — цена. Стоит одна коза тоже столько же, сколько корова. Но зато приносит не по одному теленку в год, а по два-четыре козленка... Васильчиков писал, что если вскладчину купить пару коз на сельскую общину, то через несколько лет их станет достаточно для всех.

Я же не собиралась ждать несколько лет. Я собиралась потратить все деньги, которые мне дала матушка, на покупку своего козьего стада. Надо только написать Васильчикову и узнать, где можно купить таких чудесных коз.

- Правильно, козы. Пейте, дети, молоко, будете здоровы! - закончила я песенку, слегка изменив слова.

А что?! Очень хороший рекламный лозунг получился!

Глава 24

Гостиница в Саратове, которую рекомендовал отец, оказалась довольно приличной. В номере, правда, не было удобств, они располагались на этаже, но я-то ожидала гораздо худшего. Поужинали мы в трактире на цокольном этаже. Груня, правда, возмущалась, трактир мне не по статусу, мое место выше, в небольшом ресторанчике. Но сегодня мы были единственными гостями с титулом, и я отказалась сидеть в пустом зале в одиночестве. Мне вдруг страшно захотелось побыть среди людей.

Молодой человек, сын хозяина гостиницы, который сидел за стойкой регистрации, если и дивился капризу юной дворянки, то вида не подал. И невозмутимо сообщил, что велит вышибале присмотреть за мной и обеспечить безопасность. Эти слова напугали Груню еще больше. Да, и мне тоже стало немного не по себе.

Но все обошлось. В трактире оказалось совсем не так страшно, а простые люди оказались довольно приличными. По крайней мере скандалов и дебошей не устраивали. Просто сидели за столами, ели и вели неспешные беседы. Поначалу это меня несколько обескуражило, а потом я поняла: гостиница не того уровня. Не каждый не дворянин — нищий, даже среди простолюдинов встречаются люди разного достатка. Есть купцы богаче самых знатных семей.

Письмо я написала в тот же вечер. На следующее утро, весточка уже полетела обратно в Москву в редакцию газеты. А я отправилась гулять по городу. Интересно же. В Москве меня никто не отпустил бы на прогулку одну, матушка костьми бы легла. Здесь, кроме ворчливой Груни, никого рядом не было. Но она не могла прямо запретить мне поступать так, как я хочу. Она могла только недовольно бубнить себе под нос, таскаясь рядом со мной и исполняя роль дуэньи. Я быстро научилась не обращать внимание на нудное бормотание за моей спиной.

Тем более Саратов в этом мире совсем не был похож на тот, который я видела в своем прошлом. Никаких скучных пыльных улочек старого города, никаких полуразвалившихся купеческих домов и деревянных пристаней на заросших бурьяном берегах Волги.

Хотя купеческие дома были. Крепкие, двухэтажные, построенные из кирпича, тщательно отштукатуренные и побеленные, с резными, разноцветными ставнями и отмытыми до блеска окнами. Почти во всех внизу, на первых этажах располагались лавки, в которых торговали всем, чем только можно. Такого обилия товаров не в каждом современном торговом центре найдешь. Ну, со скидкой на время, конечно.

Если бы я не приняла решение, потратить все свои деньги на покупку козьего стада, то легко могла бы спустить все до копейки здесь, в лавочках Саратовских купцов. Никогда раньше не замечала за собой никакого шопоголизма, но от местных прилавков приходилось оттаскивать себя почти так же, как барон Мюнгхаузен, из канавы. За шиворот.

А потом я добралась до порта... На сам берег меня не пустили, кругом все было огорожено высокими деревянными заборами. Но чуть подальше и повыше предприимчивые саратовские ребята предусмотрели специальную площадку, которая позволяла любоваться картиной портовой жизни. И стоило это всего три копейки с носа.

Никогда не видела ничего подобного. Каменные пристани, к которым были пришвартованы очень разные суда и суденышки. Больше всего меня поразили самые настоящие пароходы с огромными гребными колесами и трубами, из которых шел черный дым от горевшего угля. Они гудели низко и громко, пугая птиц и закладывая уши даже на смотровой площадке. Страшно представить, что слышат рабочие, снующие по пристани с грузами, как муравьи.

Мне страшно захотелось покататься на таком пароходике. Но пришлось отложить покатушки до завтра, пассажирские пароходы принимали на другой пристани. Здесь, в порту, они просто не смогли бы пробиться сквозь огромные баржи, заполонившие все видимое речное пространство. Их называли белянами, и их длина могла быть аж до ста аршин. Беляны считались одноразовыми баржами. Их собирали из дерева, загружали, сплавляли вниз по течению и там разбирали. Потому что тащить такую махину вверх по течению было не под силу даже самому большому пароходу.

Были баржи и поменьше. И деревянные, и даже железные. Последние появились совсем недавно, и их таскали по реке те самые пароходы, которые привели меня в восторг.

Крутившийся тут же шустрый мальчонка в коротком зипуне и огромном картузе, висевшем на оттопыренных ушах, за копейку выложил нам весь расклад. Но тараторил так быстро, что я запомнила не так уж и много.

На следующий день, мы с Груней посетили Саратовскую крепость... Да, в этом мире Саратов был приграничным городом и до того, как был заключен мирный договор с Тартарией, здесь находился главный форт-пост российской империи в Поволжье.

А вот на пароходе покататься не удалось... Частный найм был мне не по карману, а экскурсионных пароходов никто не предусмотрел. Те, что возили пассажиров из Саратова в Укек, мне совсем не подходили... Я конечно, очень хотела поехать в Укек, но завтра утром мне нужно было отправляться в поместье. Я уже заплатила полтора рубля за карету и два возка, которые доставят нас до дома, и не могла позволить себе потерять эти деньги.

Но я клятвенно пообещала себе, что при первой же возможности отправлюсь на другой берег Волги, в неведомую Тартарию. Правда, я еще не знала, что для этого требуется заграничный паспорт. Я-то думала, что их еще не придумали.

Зато на пристани я увидела крохотный белый пароходик с очень знакомым названием «Ласточка». Даже не по себе немного стало.

Глава 25

В гостиницу мы вернулись в сумерках. Хотя в Саратове теплее, чем в Москве, и весь день светило солнце, но темнело все равно очень рано.

Я страшно проголодалась, за весь день у меня во рту маковой росинки не было, потому что все деньги я спустила еще утром, в самой первой лавке. Поэтому первым делом потянула Груню в трактир.

Сегодня утром мы завтракали в ресторанчике, и нам пришлось почти сорок минут ждать омлет, кофе и булочки. Оказалось, что своего повара в гостинице нет, не тот уровень. Здесь останавливаются только обедневшие дворяне вроде меня и моего отца. И получив заказ, официант бежит в ресторан на соседней улице. Поэтому и приходится очень долго ждать. Зато есть кухарка, которая готовит для трактира в огромных котлах ограниченный набор блюд. И очень вкусно готовит, я уже убедилась в этом вчера вечером.

Как ни странно, Груня даже не возмущалась. То ли устала, все же ей много лет, то ли ей тоже не понравился остывший завтрак.

Мы спустились с крылечка вниз, и уже хотели войти внутрь, как я вдруг услышала, как кто-то громко, навзрыд рыдает под облетевшим кустом, росшим чуть в стороне. Это определенно был ребенок. И я не смогла пройти мимо. Слишком уж горько он плакал. Словно с ним приключилось что-то очень страшное.

- Я сейчас, - кивнула Груне и вломилась в кусты. Там, среди жухлой листвы и засохший крапивы лежал тот самый мальчишка, который в порту рассказывал мне про корабли. Я узнала его по оттопыренным ушам и тому самому картузу, который сейчас упал с его головы и лежал рядом. Присела и тихо, чтобы не напугать произнесла, - привет. И что ты плачешь?

Мальчишка на миг замолчал, поднял голову и взглянул на меня полными слез распухшими глазами. А потом снова зарыдал с новой силой.

- Эй, ты чего? - тронула я ребенка за плечо, и он никак не отреагировал. Просто продолжал лежать и плакать. Но когда я попыталась перевернуть его, как свернувшегося клубочком ежика, он резко дернул всем телом, сбрасывая мою руку. - Ну, что ты плачешь-то?

- Пустите меня, госпожа, - Груня подошла и хмуро взглянула на мальчишку. - Я узнаю, что случилось.

Не дожидаясь ответа, присела рядом на корточки, а потом одним, неуловимым движением, подтянула мальчишку к себе и, через миг, уже обнимала его держа на коленях. И этот ушастый бедолага, тут же вцепился в мою сиделку, как в родную мать и принялся поливать слезами ее пальто.

А после того, как она спросила его, что случилось, принялся рассказывать, икая и захлебываясь слезами.

Оказалось его мать работала в гостинице кухаркой и тайком подкармливала его остатками еды. Хозяину же подобный расклад не нравился, и он несколько раз сделал внушение кухарке, что если заметит мальчишку, то поколотит его, а саму работницу вышвырнет прочь. Это, собственно, сегодня и произошло.

И пока мальчишка рыдал в кустах, его матушка собирала вещи, чтобы уйти. Они с сыном жили в каморке при трактире и совершенно не понимали куда теперь податься.

- А где же твой отец? - проворковала Груня, приглаживая торчащие в разные стороны вихры.

- В прошлом годе умер, - всхлипнул ребенок, - он бурлаком был...

Бурлаки... На меня будто холодную воду вылили... Бурлаки на Волге.

И перед глазами встали измученные непосильной работой мужчины в грязных оборванных одеждах, с трудом бредущие по иссушенному до желтизны берегу Волги под белым от палящего солнца небом.

Репин ведь написал свою знаменитую картину примерно в то время.

- Это просто ужасно, - прошептала я. В горле резко пересохло. Как-то совсем забыла я о другой стороне жизни. У красивой картинки огромного порта оказалась другая сторона, которую просто никто не видел.

- Да, ниче, - всхлипнул мальчишка. Он уже немного успокоился на руках Груни, - мы с мамкой даже рады были. Дюже у батьки кулаки крепкие были... И пил он безбожно...

Он произнес это легко и буднично. Как будто бы не видел во всем том ничего ни особенного, ни страшного. Вполне привычная норма жизни.

- И куда вы сейчас? - спросила Груня, выпуская мальчишку, пожелавшего встать, с колен.

- Не знаю. - пожал он плечами и вздохнул, нашарив в траве свой огромный картуз и напяливая его на оттопыренные в стороны уши. - Мамка говорит, что никому мы не нужны...

Он длинно всхлипнул и вытер нос рукавом старого, но аккуратно зашитого зипунишки.

- Мамка говорит, жаль что крепость отменили. Сейчас бы жили в поместье, и ни о чем не думали бы. Чай, хозяин и накормит, и напоит, и оденет... И плетей отвесит, ежели заместо работы в кабаке торчать вздумаешь. Батьку-то мово, раньше барин во как держал, - мальчишка вскинул кулачок и потряс им в воздухе. - Потому и не пил. И столяром был таким, что за его работой из города приезжали.

Мальчишка снова вздохнул:

- А как крепость отменили, решил, что сам заработает-то... В городе-то... Ан не вышло. Все мои старшаки с голодухи померли, пока батька пытался столы да стулья колотить. Только я один и выжил, потому что матушка меня родила уж после того, как батька в порту робить стал... - и тут же без перехода, заговорил о настоящем. - А сейчас в ночлежку пойдем... У меня ж копейка есть, что госпожа дала. А завтра мамка сызнова работу искать станет.

- Петрушка! Ты где? - тихий и усталый женский голос прервал наш разговор.

Пока суть да дело, уже довольно сильно стемнело. И со стороны крыльца в тени куста нас совсем не было видно.

- Туточки я. Чичас, мамка, иду, - крикнул мальчишка. И оглядев нас поклонился в пояс. - Благодарствую за помощь...

Он торопливо побежал по высокой, высохшей траве, оставляя нас одних.

Груня тяжело вздохнула и поднялась.

- И нам надо идти, госпожа... Вы ж голодны... - а потом вдруг махнула, рукой, будто вытирая слезу и прошептала, - уж как мальчонку жаль! Такой хорошенький... Ушки только лопушками, надо привязывать, чтобы выправить. А он на них картуз...

Она тихо рассмеялась. Впервые на моей памяти. Я вытаращилась на нее удивленно. А она пожала плечами: