Поместье, варенье и домовой

Пролог

— Объявляю вас мужем и женой! — торжественным басом объявил кто-то. — Можете поцеловать молодую супругу!

— Спасибо, как-нибудь в другой раз, — вежливо отказался приятный баритон.

Оля приоткрыла зажмуренные глаза и запаниковала. Все свободное пространство окутывала какая-то мутная пелена, не давая толком рассмотреть мельтешащие вдалеке фигуры в странных одеждах.

Цепкие пальцы ухватили ее за локоть, потянули, принуждая развернуться. Пелена заволновалась, всколыхнулась, и Оля сообразила, что смотрит на окружающий мир через слой полупрозрачной ткани. Фата? Вуаль?

— Пойдемте, дорогая супруга, не будем заставлять свидетелей ждать, — проговорил все тот же баритон, явно обращаясь к ней. Механически переставляя ноги, Оля пошла к белеющему где-то впереди дверному проему.

— Совет да любовь! Счастья молодым! — раздались откуда-то сбоку нестройные голоса. В лицо полетела горсть риса, смешанного с хмелем и монетками, прошуршала по вуали и с тихим шорохом ссыпалась на пол. Мелочь глухо звякнула об деревянный пол, и тут же кто-то низенький, сгорбленный, метнулся и начал шарить руками по доскам.

Дневной свет ударил в лицо, заставляя прищурить уже привыкшие к полумраку глаза. Подол длинного платья от соприкосновения с росистой травой немедленно намок и неприятно прилип к лодыжкам. Под подошвами туфель зачавкала мокрая глина. Мелко перебирая ногами, Оля кое-как добрела до запряженной парой гнедых лошадей коляски, забралась внутрь и осторожно огляделась по сторонам.

Пейзаж не порадовал. Покосившаяся деревянная церковь с облупившимся куполом, пара нищих в лохмотьях на крыльце. Протоптанная в грязи тропинка, по обеим сторонам лохматые кусты, густо опутанные хмелем и ежевикой. Поодаль еще одна коляска, возле которой что-то бурно обсуждают четверо мужчин в длиннополых сюртуках. Смеются вон даже. Она бы тоже с удовольствием посмеялась, если бы понимала, что происходит.

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от остальных, если не считать извещения о посылке. Оля уже подходила к офису, когда телефон глухо брякнул и вывесил предложение прийти и получить непонятно что весом полтора килограмма. Никаких посылок Оля не ждала, да и некому было отправлять ей подарки, сувениры и гостинцы, но факт оставался фактом: кто-то ей что-то прислал. К любопытству, немедленно начавшему грызть ее изнутри, примешивалась нотка горечи: наверняка этот кто-то ошибся. Это чужая посылка и придется вернуть ее адресату. Она уехала из родного города, не оставив адреса, сменила номер телефона, старые знакомые не знают, как с ней связаться, а новыми она еще не обзавелась. Коллеги по работе не в счет. И тут вдруг такой сюрприз!

К обеду она накрутила себя так, что рискнула пойти к начальнице и отпроситься с перерыва на пятнадцать минут. На всякий случай, вдруг на почте будет очередь?

— Вы слишком часто отпрашиваетесь с работы, — поджала губы Наталья Аркадьевна. — Ольга, это уже второй раз за полгода! Учитесь планировать свои дела так, чтобы они укладывались в обеденное время.

Оля глубоко вздохнула, загоняя поглубже всколыхнувшееся бешенство. Значит, как два месяца оставаться после работы, разгребая чужие косяки, так это нормально. А опоздать на четверть часа с обеда — преступление?

— Идите, Ольга, но учтите: я пошла вам навстречу в последний раз! Больше подобных нарушений трудовой дисциплины я не потерплю!

— Спасибо, — выдавила из себя Оля, пообещала себе после обеда пойти в отдел кадров и написать заявление на увольнение и выскочила из кабинета, едва не шарахнув дверью об косяк. Сдержалась в последний момент, покрепче вцепилась в ручку, дождалась мягкого щелканья дверного язычка и понеслась к лифту.

— Скворцова, ты нормальная? — возмущенно проорала ей в спину секретарша Леночка. — Ты меня чуть с ног не сбила!

— Прости! — крикнула через плечо Оля, выбежала в коридор и, мазнув взглядом по толпящимся возле лифта коллегам, свернула на лестницу. Разговаривать ни с кем не хотелось, внутри все еще клубилась черная, липкая злоба, и Оля боялась, что сорвется на кого-нибудь непричастного.

— Олька, ты куда? Лифт приехал, — крикнул Андрей. Оля предпочла сделать вид, что не услышала, и застучала каблуками по скользким ступенькам. Пока все загрузятся, пока лифт, останавливаясь на каждом этаже, спустится ко входным дверям, она успеет пробежать половину пути до почты. Аркадьевна ее живьем сожрет, если она не вернется в офис к оговоренному времени. Заявление заявлением, а две недели отрабатывать все равно придется.

Очереди на почте не было. Сонная девица с синими волосами пихнула Оле в руки небольшую картонную коробку и вновь задремала, прислонившись головой к стойке с печатной продукцией. Оля внимательно прочла бумажку с именем адресата. Все верно, Скворцова Ольга Владимировна, адрес правильный и номер телефона тоже. Потрясла коробку — внутри что-то мягко зашуршало. Посмотрела на часы и решила, что успеет выпить кофе в парке.

Дальше в голове мелькали какие-то обрывки воспоминаний. Вот она покупает латте в кофейне на углу, а вот она уже сидит на лавочке под раскидистым кленом и дергает липкую ленту, которой обмотана посылка. Рядом стоит стакан с кофе и коробочка с пончиками, покрытыми ядовито-розовой глазурью. Упаковка поддается неожиданно легко, Оля начинает разгребать декоративную стружку, ветер подхватывает разноцветные полоски бумаги и тащит их по аллее. Где-то заливисто смеется ребенок, а потом, без перехода — фата и пахнущий розами и ладаном полумрак.

Коляска скрипнула, накренилась и Оля, вздрогнув, вынырнула из воспоминаний. На скамье напротив нее с удобством устроился один из стоявших у коляски аборигенов. Пользуясь тем, что фата скрывает ее лицо, Оля принялась беззастенчиво его разглядывать: вьющиеся русые волосы, внимательные серые глаза, жилет с множеством блестящих пуговиц, щегольский шейный платок. В целом, симпатичный мужчина, понять бы еще, кем он ей приходится.

— Трогай! — повелительно крикнул за спину предмет ее раздумий знакомым баритоном и повернулся к Оле. — Не переживайте, дорогая супруга, дорога домой займет не больше четверти часа, и вы сможете избавиться от моего общества.

Глава 1

Стены двухэтажного дома, когда-то выкрашенные в светлый цвет, потускнели и покрылись пятнами. Крытая темной черепицей крыша поросла мхом, но окна блистали чистотой, а дорожка к дому была тщательно выметена и посыпана песком. Кто-то явно старался поддерживать чистоту и порядок, несмотря на скромные возможности.

Возле крыльца выстроилась немногочисленная прислуга в парадных одеждах. В дверях, поджав губы, стояла суровая тетка неопределенного возраста и с неодобрением смотрела на подъезжающие экипажи.

Супруг Оли ловко выпрыгнул из коляски и подал ей руку, помогая сойти на землю.

— Совет да любовь! — хором грянули от крыльца. — Муж хорош, жена прекрасна, пусть в семье всё будет ясно! Тем, кто пришёл из-под венца, любви желаем до конца!

— Познакомьтесь, дорогая супруга, это моя тетушка, Настасья Алексеевна, — проговорил неожиданно обретенный муж, подводя Олю к суровой тетке. — Она всем домом заведует. И припасы закупает, и за прислугой следит, и бюджетом распоряжается. Надеюсь, вы отнесетесь к ней со всем возможным почтением.

Вблизи тетка оказалась вовсе не старой. Она была бы даже симпатичной, если бы не плотно сжатые губы и нахмуренные брови. Взмахом руки Настасья Алексеевна заставила замолчать продолжающую выкрикивать поздравления прислугу, бросила презрительный взгляд на промокшее Олино платье и коротко кивнула.

Оля замялась, не зная, как ответить, чтобы не выдать себя, но ее спасли пассажиры второй коляски, с шумом и топотом взбежавшие на крыльцо.

— Здрасьте, Настасья свет Алексеевна! — завопил кто-то, избавив Олю от необходимости подавать голос. — Поздравляю вас с пополнением в семействе!

Тетка вновь ожгла Олю взглядом. В сочетании со странной фразой супруга, это наводило на невеселые размышления. Похоже, в этом доме ей были не рады.

— Готов обед-то, тетушка? — поинтересовался муж. — День у нас сегодня непростой, но праздничный! Опять же, свидетелей надо уважить, накормить да напоить, до зари ведь поднялись и все утро на ногах! Сначала невесту мою с поезда встречали, потом в церковь поехали, длинная дорога сегодня вышла.

— Ясное дело, готов, — кисло отозвалась Настасья Алексеевна. — Пожалуйте к столу, дорогие гости! А вы, милочка, не хотите ли отдохнуть?

— С удовольствием, — пискнула Оля, которой совершенно не хотелось принимать участие в праздничном обеде. Даже если это обед по поводу ее собственной свадьбы. Хотелось забиться в уголок и попытаться понять, что же все-таки произошло, и как скамейка в парке и пончики трансформировались в алтарь и фату.

— Марфа, проводи барыню в ее покои, — скомандовала Настасья Алексеевна.

От кучки прислуги отделилась широкоплечая девица в вышитом платье, легко взбежала по ступенькам, бесцеремонно ухватила Олю за руку и потащила за собой по длинному мрачному коридору, а потом вверх по лестнице.

— Сюда вам, барыня, — наконец объявила Марфа, остановившись перед резной деревянной дверью. — Вещи ваши не доставили еще, затерялись они где-то на станции, так я вам платье приготовила, какое нашла. Все лучше, чем в мокром да грязном. Устраивайтесь, а я пока обед принесу.

За дверью обнаружилась небольшая светлая комнатка, обставленная скромной, явно не новой мебелью. Кушетка с потертыми подушками, накрытый грубой скатертью стол, два разномастных стула и этажерка с парой книг. На кушетке лежало поношенное серое платье в мелкий цветочек, пара чулок и штопаная нижняя рубашка.

С переодеванием не заладилось. Застежки на ее платье были на спине, и расстегнуть их без посторонней помощи было невозможно. Покрутившись на месте и подергав ворот, Оля ограничилась тем, что сняла фату и сменила чулки на сухие, и присела на стул. Коварная мебель тут же громко скрипнула и покачнулась, намекая, что она не для того тут поставлена.

— Осторожней, барыня, там ножка подламывается, — с оттенком злорадства сообщила ей ввалившаяся в комнату с подносом Марфа. — На краюшек садитесь, тогда не упадете. Обед ваш. Платье не стали менять? Ну на нет и суда нет.

Брякнув на стол поднос, Марфа сгребла с кушетки разложенные вещи, двумя пальцами подхватила с пола промокшие чулки и выскочила в коридор. Оля, не успевшая пожаловаться на застежки, проводила ее ошеломленным взглядом.

— Сервис просто потрясающий, — пробормотала она. — Ладно, посмотрим, чем тут кормят.

Разносолами Олю никто баловать явно не собирался. Глиняная тарелка, полная перловой каши, ломоть серого хлеба, два соленых огурца и кусок чего-то непонятного, но очень твердого. Потыкав в окаменелость черенком ложки и принюхавшись, Оля определила, что это сыр. Очень старый сыр. Может быть, даже старше ее самой.

Рассеянно отщипнув кусочек хлеба, Оля попыталась свести воедино немногие известные ей факты. Утром у нее была съемная квартира в Москве и работа с неплохой зарплатой. Сейчас у нее нет ни того, ни другого. Зато непонятно откуда взялся муж, который явно не рад ее обществу, комната в замшелом поместье и гордое звание барыни. Неравноценный обмен, а самое главное — незапланированный. Что же там такое было в посылке?

— А может, я просто сошла с ума, — промурлыкала себе под нос Оля. — Это было бы лучше всего. А мужа мы разъясним.

Выглянув в окно, она минут пять любовалась на захламленный двор. Какие-то доски, дырявая бочка, куча соломы. Несколько кур, копающихся в земле. Привязанная к колышку коза, задумчиво обгрызающая куст.

Хлопнула дверь, во двор выбежала Марфа, прячущая что-то под передником. Метнула быстрый взгляд на окна, шмыгнула вдоль стены дома и свернула за угол.

Оля машинально отшатнулась от окна, не желая быть замеченной, и решительно направилась к двери. Если она сошла с ума, то хуже не будет. А если нет, то... нет. И нужно попытаться понять, где она и кто она. А для начала нужно поговорить с мужем. Должен же он знать, на ком женился. Если вежливо объяснить, что она от волнения потеряла память... Так себе план, конечно, но все-таки лучше, чем никакого.

Глава 2

С развлечениями тут было еще хуже, чем с кормежкой. От нечего делать Оля доела кашу и огурцы. Придумала имена бродящим по двору курам. Полистала книги, но не смогла продраться через выспренный слог, обильно пересыпанный вышедшими из употребления буквами. Кое-как счистила грязь с просохшего платья и тщательно обыскала комнату. Что ее больше всего обрадовало — рядом с этажеркой нашлась стыдливо прикрытая занавеской дверь в крохотный санузел. На этом приятные сюрпризы и закончились.

Улов был невелик. Два свечных огарка, несколько серных спичек и застрявшая в щели между половицами шпилька. Критически осмотрев найденное богатство, Оля сложила все на подоконник и снова выглянула в окно.

Вечерело. Серо-голубое небо начало наливаться свинцовым оттенком. Откуда-то из-за угла, шлепая пятками по грязи, появилась босая девица, отвязала козу и поволокла в виднеющийся сбоку сарай. Коза упиралась и блеяла.

Где-то вдалеке захлопали двери, послышались нестройные голоса — видимо, гости разъезжались по домам. Оля занервничала. Сейчас ее так называемый муж проводит гостей, пожелает тетушке сладких снов и явится сюда, а она... А что она сделает? Спичкой в него ткнет?

Оставалось надеяться, что муж ей достался мало-мальски вменяемый. Оля присела на кушетку и застыла в настороженном ожидании.

Серая пелена сумерек сменилась бархатной темнотой ночи. В черном небе ярко поблескивала звездная россыпь, потом сквозь занавеску пробился неуверенный лунный свет. Дом спал. Ни звука, ни шороха, только где-то вдалеке монотонно поскрипывала то ли ветка, то ли плохо закрепленная доска забора. Уставшая ждать неприятностей Оля наконец сообразила, что навещать ее никто не собирается. Немного расслабившись, она повозилась на кушетке, устраиваясь поудобнее, укрылась тонким потертым покрывалом и провалилась в сон.

Разбудил ее щелчок поворачивающегося в замке ключа. Приоткрыв глаза, Оля некоторое время пыталась понять где она и что происходит, потом поймала насмешливый взгляд Марфы и как-то сразу все вспомнила.

— Утро, барыня, вставать пора, — издевательским тоном протянула Марфа. — Весь дом в трудах и заботах, одна вы валяетесь, ждете, пока вам завтрак в постель принесут.

— Спасибо, — хриплым после сна голосом поблагодарила ее Оля. — А скажи, пожалуйста...

— Некогда мне тут с вами разговоры разговаривать, — фыркнула Марфа, схватила со стола вчерашний поднос с пустой тарелкой и куском сыра и вылетела в коридор, хлопнув дверью. Снова щелкнул ключ, лишая Олю возможности выйти в коридор.

Подойдя к столу, Оля тупо уставилась на тарелку пшенной каши и миску с квашеной капустой. Да уж, утренний кофе тут явно не предусмотрен.

Зубная щетка всем своим видом намекала, что она сделана из чьей-то щетины. Оля, никогда не питавшая слабости к натуральным материалам, посмотрела на нее с опаской. Мыло, налитое в глиняный горшочек, было жидким, серым и попахивало дегтем. Вместо зубного порошка кто-то поставил на полочку в ванной блюдце с толченым мелом, а вместо полотенца — повесил кусок грубого полотна. Вода из крана, разумеется, текла холодная.

Проявив чудеса ловкости и гибкости, Оля с огромным трудом расстегнула застежки на платье, кое-как вымылась и только после этого поняла, что надеть его самостоятельно не сможет. Пришлось завернуться в сдернутую с кушетки пыльную накидку и отчаянно надеяться, что к ней не явится никакая делегация.

Видимо, она действительно была никому не нужна и не интересна, потому что ее не беспокоили до самого вечера. Явившаяся с подносом Марфа злорадно усмехнулась, глядя, как Оля пытается задрапировать торчащие локти и колени, но за вчерашним платьем все-таки сходила. Ткань оказалась грубой и неприятно царапала кожу, но Оле на такие мелочи было уже наплевать.

На четвертый день своего заключения Оля окончательно определилась со своими дальнейшими действиями. Ждать, когда обитатели дома проявят к ней интерес, она сочла глупым. Ясно, что ничего хорошего от них ждать не приходится. Вряд ли новообретенный муж воспылает к ней нежной любовью. А вот захотеть обзавестись наследником может вполне. Участвовать в этом процессе Оля не желала, поэтому единственно верным решением было сбежать из негостеприимного дома. Подальше от перловой каши, вонючего мыла и наглой Марфы.

Спать тут ложились, как говорится, с курами. Как только небо начинало темнеть, заполошная дворня загоняла в сарайчик кур и козу, хромающий сторож обходил дом, запирая ставни, и жизнь замирала до следующего утра. Вставала прислуга с первыми петухами, но Марфа с подносом являлась около девяти часов. К этому моменту Оля планировала оказаться как можно дальше от поместья. А если повезет и Марфа решит, что она в ванной — ее отсутствия не заметят до самого ужина. Обедом ее не кормили. То ли хозяева экономили на каше и огурцах, то ли ее порция уходила в пользу Марфы.

План спасения был довольно прост. Ночью, когда все обитатели дома будут сладко спать, открыть замок найденной шпилькой и тихо смыться, прихватив с собой что-нибудь ценное. Пешком дойти до железнодорожной станции, купить билет на ближайший поезд и добраться до какого-нибудь крупного города.

О том, что она будет делать в городе, Оля предпочитала не думать. В глубине души она надеялась, что как только она покинет дом, в котором ее заперли, эта дурацкая реальность рассыплется, как осколки разбитого стекла, и она снова окажется на лавочке под раскидистым кленом. Если же нет, то можно будет наняться куда-нибудь гувернанткой или горничной... м-да. Так себе перспектива.

Дождавшись, пока закончится обычная вечерняя суета, Оля зажгла один из двух тщательно сберегаемых свечных огарков и начала собираться. Вместо сумки она решила воспользоваться вышитой наволочкой, снятой с одной из подушек. Уложив внутрь свернутое холстинное полотенце, три припрятанных ломтя хлеба, вторую свечу и спички, она подкралась к двери и, затаив дыхание, прислушалась.

В коридоре, да и во всем доме, царила обычная тишина. Затушив свечу, Оля сунула шпильку в замочную скважину и принялась медленно проворачивать ее в замке.

Глава 3

Бумаги в кабинете хозяина дома находились в редкостном беспорядке. На письменном столе были вперемешку навалены неоплаченные счета, какие-то письма, заметки, листки отрывного календаря и газетные вырезки. Порывшись в этой неопрятной куче, Оля выудила лист гербовой бумаги с записью, что двадцатого июня одна тысяча восемьсот сорок второго года уездный помещик Михаил Андреевич Савелов повенчался с девицей Ольгой Скворцовой, круглой сиротой, о чем есть запись в церковной книге и показания трех свидетелей, людей достойных и благонадежных.

Поколебавшись, Оля спрятала бумагу в импровизированную сумку и принялась обшаривать ящики стола.

Паспорт девицы Ольги Скворцовой нашелся почти сразу. Словесное описание гласило, что роста она среднего, волосы русые, глаза синие, а фигура невыразительная. От души пожелав писарю ежа в валенок, Оля отправила паспорт к остальным вещам и выдвинула следующий ящик.

Позвякивающий кошелек она прикарманила без всяких угрызений совести. В конце концов, она никого не просила на ней жениться, запирать в комнате и кормить невкусной кашей. Пусть теперь расхлебывают последствия. Следом за кошельком отправились два батистовых носовых платка, жестяная бонбоньерка, полная мятных леденцов, два листа писчей бумаги и огрызок карандаша.

Подавив в себе желание оставить хозяину дома оскорбительную записку, Оля задула свечной огарок и выскользнула в коридор. Время было дорого.

Входная дверь приоткрылась с ужасающим скрипом. Оля выскользнула на улицу и прижалась к стене, оглядываясь по сторонам. Вдруг сейчас из-за угла выйдет сторож?

Постояв несколько минут и убедившись, что предполагаемая погоня спит без задних ног, Оля быстро пробежала через двор, толкнула калитку и очутилась на раскатанной грунтовой дороге. Жирная грязь переливалась в лунном свете, в глубоких колеях таинственно поблескивала мутная вода, а на истоптанной траве сидела печальная толстая лягушка.

— Тьфу, пакость, — буркнула Оля и быстро пошла по обочине. Полная луна светила не хуже иного фонаря, и можно было не опасаться сломать ногу или провалиться в яму.

Минут через сорок она очутилась возле знакомого поворота к церкви. Быстро прошмыгнув через открытое пространство, Оля снова нырнула в тень деревьев. Она надеялась, что успеет дойти до вокзала к утру. Заодно, кстати, можно будет узнать, что там с вещами, которые, по словам Марфы, затерялись на станции. Вряд ли денег из кошелька хватит на новый гардероб, а в ее багаже должна быть какая-никакая одежда.

Дорога в очередной раз завиляла, сузилась и нырнула в лес. Переплетенные ветви деревьев, нависающие прямо над головой, совершенно не пропускали лунного света, и Оля была вынуждена сбавить шаг, аккуратно ощупывая ногами землю перед собой. Мелкие веточки и листья время от времени скользили по ее лицу и рукам, пугая и вызывая мелкую дрожь.

Внезапно впереди послышались негромкие голоса. Затаив дыхание, Оля мелкими шажками начала подкрадываться к говорящим. Нужно было понять, удастся ли пройти мимо них незамеченной. А заодно послушать, о чем они беседуют. В ее положении пригодится любая информация.

Вскоре она различила отблески пламени костра, пляшущие на стволах деревьев. Голоса стали громче, и Оля уже разбирала отдельные слова. Прижавшись к толстому древесному стволу, она осторожно раздвинула ветки какого-то кустарника и прислушалась.

— Видно, так и будет теперь, — хриплым голосом вещал кто-то. — Время пришло, врата открылись, но никто не дерзнул войти.

— Сами виноваты, — визгливо возразили ему. — Зачем так запечатали? Память людская что вода, никто уже и дорогу к вратам не помнит.

— Потому и запечатали, что таскался кто ни попадя, — ответил степенный бас. — Войти не могли, а ворота трясли. Мусор кидали. Слова малевали углем на заборе неприличные. И нечистой силой обзывались. Так что это была вынужденная мера.

— Сам содеял, сам и страдаешь, — припечатал хриплый. — Быть теперь дому заброшенному, саду заросшему, судьбу не обмануть, не переменить, только если чудо случится вдруг.

— Может, обойдется еще? — с надеждой спросил бас.

— Да если и не обойдется, какая печаль? — удивился визгливый. — Нам же спокойнее. О, кажись, каша поспела. Миски доставай, вечерять будем.

— Богато Купалу празднуем. Откуда каша-то? — осведомился хриплый под бряканье ложек.

— Риса в церкви насобирал, — захихикал визгливый. — Девицу там давеча замуж выдавали, ой, умора! Притащили со станции, она вопит-заливается: что вы, кто вы, куда вы меня тащите! Попадья ей фату нацепила, свечку в руки сунули, а она как брякнется в обморок! Ах-ха-ха! Насилу откачали. Ну Михайло-то Андреич ее вкруг алтаря обвел, все честь по чести, а она еле ноги волочит. Он ее даже целовать не стал, побоялся небось так напугать, что сразу вдовцом останется!

Хриплый с басом вежливо посмеялись.

— А чего это он жениться надумал, в церкви не сказывали? — спросил хриплый. — Сколько уж он от женитьбы уворачивался, и генеральшина дочка на него вешалась, и предводителева, а он ни в какую. Кремень мужик! А тут вдруг приволок с поезда какую-то невнятную и сразу к алтарю.

Заинтригованная Оля попыталась подкрасться чуть ближе, чтобы лучше слышать, и тут же споткнулась об какую-то корягу. Хруст ветки прозвучал в темноте, словно выстрел.

Сидевшие возле костра побросали ложки и вскочили, уставившись в ее сторону горящими, словно угли, глазами. Один из них, низкий и широкоплечий, больше походил на помесь медведя с обезьяной. Второй внимательно вглядывался в темноту, насторожив длинные, похожие на заячьи, уши. А третий, длинный, тонкий, замотанный в какую-то рванину, клацнул блестящими клыками и хриплым голосом велел:

— Выходи, кто там. А то хуже будет.

Завизжав от ужаса, Оля ломанулась сквозь кусты, не разбирая дороги. Сзади кто-то топал, пыхтел и визгливо выкрикивал:

— Стой дура, стой! Убьешься же! Куда поперла, стой, кому сказал!

Земля вывернулась из-под ног, и Оля кубарем полетела в глубокий овраг. Сверху продолжали что-то кричать, она снова побежала, спотыкаясь об корни деревьев, и совершенно не заметила, когда глубокая расселина в земле сменилась ровной дорожкой.

Глава 4

В ярком свете полной луны серебрился двухэтажный деревянный дом с высокой крышей. В черепице тут и там зияли прорехи, разболтанные ставни поскрипывали от ветерка. Дом казался давно заброшенным, а еще от него исходило удивительное ощущение тоски вперемешку с ожиданием. Как от бездомной собаки, которая неуверенно виляет хвостом, в надежде, что ее заберут с собой.

Приободрившись, Оля поднялась на рассохшееся, стонущее под ногами крыльцо, и осторожно потянула за дверную ручку. Дверь открылась без сопротивления. Оля заглянула в темный мрачный холл и зашарила в своих немногочисленных вещах в поисках свечи и спичек.

Колеблющийся желтый огонек выхватывал из мрака лишь небольшие кусочки пространства. Обои на стенах потрескались, а кое-где и отвалились, болтаясь неопрятными клочьями и обнажая белесую штукатурку. С потолка свисали гирлянды паутины, покрытые пылью. Пыль клубилась и на полу, собираясь небольшими барханами в углах. Под ногами жалобно поскрипывали половицы.

Толкнув ближайшую дверь, Оля оказалась в огромной столовой. Длинный деревянный стол и тяжелые, даже на вид неудобные стулья с резными спинками тоже были покрыты толстым слоем пыли. Сколько лет прошло с тех пор, как этот стол застилали накрахмаленной белой скатертью, а элегантные кавалеры галантно ухаживали за своими дамами?

Из столовой она перешла в гостиную, заставленную укутанной в чехлы мебелью, такую же пыльную, как и все в этом доме. Перемазавшись и расчихавшись, Оля все-таки сумела снять чехол с одного из кресел. Забралась в него с ногами и затаилась, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Бродить по дому в темноте было страшновато, да и свечной огарок начал мигать и угрожающе потрескивать, намекая, что скоро погаснет.

Ничего страшного не происходило, в дом никто не ломился, никаких таинственных шагов на втором этаже или бряканья цепей привидений тоже не было слышно. Оля понемногу расслабилась, чувствуя, как уходит нервное напряжение. Конечно, обидно, что она не добралась до станции, но тут, по крайней мере, можно было передохнуть. Пожалуй, стоило перекусить и попытаться немного поспать. Не выходить же за ворота, прямиком в лапы к нечисти.

Кое-как обтерев руки от пыли холстинным полотенцем, Оля вытащила из импровизированной сумки ломоть хлеба. Задумчиво жуя, она в сотый раз вернулась мыслями к главному вопросу: как она вообще докатилась до такой жизни?

Из родного города она сбежала. Не выдержала злорадных усмешек заклятых подруг, хихиканья в спину и перешептывания бабушек-соседок. Каким-то непостижимым образом людская молва назначила ее виноватой в том, что ее муж ей изменял. Дескать, от хорошей жены мужик налево бегать не станет.

Она, конечно же, узнала об этом самой последней, и то случайно. И сразу подала на развод. Вечерами плакала, а днем натягивала маску беззаботной дурочки. А потом собрала свои вещи в чемодан и, ни с кем не прощаясь, уехала в Москву, оставив позади не только старые обиды, но и мечты о счастливом будущем с Сергеем.

В Москве все было иначе. Здесь не было знакомых лиц и шепота за спиной. Она сняла маленькую квартирку, довольно быстро нашла работу и постепенно начала втягиваться в сумасшедший ритм столичной жизни. Яркая круговерть и бесконечная спешка отлично отвлекали от страданий и желания себя пожалеть.

А потом кто-то прислал ей эту странную посылку без адреса отправителя, и жизнь снова пошла наперекосяк.

Оля грустно подумала, что, кажется, это входит у нее в привычку — сбегать от мужей. Сергей, конечно, был уже бывшим мужем, но смириться с тем, что жена его бросила, он не мог или не хотел. Являлся на работу, караулил возле подъезда, все пытался набиться в гости... Нет, правильно она сделала, что с ним развелась. Она бы и с новым, неизвестно кем навязанным ей супругом развелась, как его — Михаилом? Но что-то ей подсказывало, что разводы здесь не в чести. Только бегать и остается.

С тихим шипением погас догоревший свечной огарок. Утомленно зевнув, Оля повозилась в кресле, устраиваясь поудобнее. Раз уж она решила переночевать в этом заброшенном доме, нужно было укладываться спать, а не заниматься самокопанием. Последней внятной мыслью, посетившей ее перед сном, было вялое удивление — как странно, что в этом мире ее зовут так же, как в прошлом. Впрочем, оно и к лучшему, не придется привыкать к другому имени...

Проснулась она от ярких бликов солнечных лучей, пробивающихся сквозь дырявую штору. Поморщившись, Оля выбралась из кресла и огляделась по сторонам. Днем гостиная выглядела еще хуже, чем при свете свечи. Вчера, по крайней мере, было не заметно, насколько тут грязно.

При свете обследование дома пошло веселее. Оля обнаружила что-то вроде хозяйского кабинета с затянутыми паутиной шкафами, прихожую и кухню со старинной каменной печью. Рядом с кухней, по всей видимости, располагалась кладовая. Но сколько Оля не толкала и не дергала дверь, она так и не отворилась, хотя замочной скважины на ней не было.

Вожделенный санузел нашелся возле каморки, которую Оля определила как комнату для прислуги. Кран долго свистел, издавал кашляющие звуки, плевался брызгами, но в конце концов перестал капризничать и одарил Олю струей чистой холодной воды.

Умывшись и напившись, она вернулась в гостиную, снова устроилась в кресле и вытащила из наволочки кусок хлеба. После ночных приключений есть хотелось невероятно, и Оля с наслаждением впилась зубами в черствеющую горбушку.

— Хлеб. Настоящий, — растерянно проговорил кто-то у нее за спиной. — Слышь, дай откусить, а? Хоть крошечку.

Услышав чужой голос в пустой с виду комнате, Оля от неожиданности завизжала. Чем сразу и навсегда деморализовала предполагаемого противника. Как только она замолчала, чтобы набрать воздуха в грудь, за креслом завозились, а потом все тот же голос умоляюще попросил:

— Слышь, ты не ори так, а? Паутина с потолка попадает.

После этого визжать стало как-то глупо, и Оля, сдерживая дрожь в голосе, потребовала:

— Вылезай, кто там!

Глава 5

Домовой был мелким, совсем не страшным и смотрел на нее с такой надеждой, что Оле стало неловко. Вытащив последний кусок хлеба, она протянула его домовому и пробормотала:

— Извините. Возьмите, пожалуйста. Приятного аппетита.

— Отработаю, как есть отработаю, — закивал Прохор, принял у нее из рук хлеб и полез на соседнее кресло. — Сколько я хлеба не ел — сказать страшно! За такое отблагодарю, чем смогу.

— Я даже знаю чем! — обрадовалась Оля. — Подскажи, как до станции дойти железнодорожной? Желательно так, чтоб меня никто не заметил.

— Чегой-то тебе на станции понадобилось? — нахмурился Прохор, баюкая в ладонях хлебный ломоть. — Ты в купальскую ночь пришла, хлеба принесла, переночевала. А теперь отказываешься? Негоже это.

— От чего отказываюсь? — растерялась Оля. — Ничего не понимаю.

Прохор принюхался к хлебу, закатил глаза от наслаждения, а потом откусил небольшой кусочек. Жевал он вдумчиво, ни на что не отвлекаясь. Оля терпеливо ждала, пока домовой соизволит пояснить свои слова.

— Старая хозяйка уж двадцать лет, как померла, — наконец соизволил объяснить Прохор. — А чтоб поместье в негожие руки не попало, закляла его перед смертью накрепко. Только тот, кто в ночь на Ивана Купалу с чистым сердцем в ворота войдет, огонь зажжет, переночует да хлеба не пожалеет, владеть им сможет. Поначалу-то сюда много людей таскалось, да только не выходило у них ничего. Кого ворота не впустят, кому дверь не откроется. Ну и мы пугали, не без этого...

Домовой ухмыльнулся каким-то своим воспоминаниям и продолжил:

— Может, и нашелся бы кто достойный, да эти дурни садовые тропинку к поместью заговорили. Не нравилось им, вишь ли, что вокруг забора парни с девками гулять повадились. А чего б им не гулять, кусты тут густые, трава мягкая. А им все одно: тревожат, понимаешь, заповедное место... Ну и навертели такого, что никто сюда больше пройти не смог. Так и сидели тут, как дураки, всей ватагой. Пока ты не явилась невесть откуда.

— Я случайно, — призналась Оля. — Я убегала от одних там, заблудилась в темноте, а тут ворота. Я и решила спрятаться.

— Случайно или нет, а условия выполнила, — насупился Прохор. — А теперь уйти хочешь. А мне что, еще двадцать лет ждать, пока кто-нибудь по лесу побегать решит? Так и дом разрушится. Дому хозяйка нужна, это тебе любой домовой скажет. Так что принимай поместье себе, да оставайся.

— Хорошо придумал, — фыркнула Оля. — Недвижимость — это не только имущество, но и ответственность, между прочим. А зачем мне ответственность за такую развалину? Да еще и грязью заросшую.

— И ничего не развалина, крепкий еще дом! — возмутился Прохор. — Подремонтировать чуток, так он еще двести лет простоит! А что грязно, так прибрать же можно.

— А что ж ты за двадцать лет не прибрал? — прищурилась Оля.

Прохор тяжело вздохнул и сгорбился в кресле:

— Да я и мыл, и чистил, и пауков гонял. А потом надоело. Все одно никто не видит, чисто тут, или нет. А вот ежели ты дом под свою руку примешь, да меня на службу возьмешь, так я все тут до блеска отполирую!

— А ты что, к дому не в комплекте идешь? — удивилась Оля. — Ой, прости. Я хотела сказать, я думала, если домовой где-то поселился, это навсегда уже.

— Не-а, — замотал головой Прохор. — Могут и выгнать, коли с хозяевами не поладишь. Можно и самому уйти, коли хозяева платить не хотят.

— И много надо платить? — осторожно поинтересовалась Оля. Какие-то деньги у нее были, но сколько именно, и как надолго их хватит, она не представляла.

— Домовым не деньгами платят, — развеселился Прохор. — Хлебом платят, молоком да добрым словом. А еще, помнится, мне старая хозяйка завсегда на праздники гостинец на кухне оставляла. Пряник или петушка на палочке... Ты не думай, я, окромя уборки, и постирать, и поесть сготовить могу.

— Да я верю, — вздохнула Оля. — Только не могу я тут остаться. Уезжать мне надо, как можно дальше.

— Натворила чего? — искоса взглянул на нее Прохор. — Дело, конечно, твое, только с поезда тебя враз снимут, ежели кто разыскивает. А в заговоренное поместье так просто не пройдешь. Ты куда ехать-то хочешь?

Оля не ответила, рассеянно уставившись в стену. Может быть, действительно, остаться здесь? По крайней мере, у нее будет крыша над головой. Чтобы не умереть с голоду, можно будет посадить огород. Завести несколько кур — если хватит денег из кошелька. Все лучше, чем ехать неизвестно куда, а потом бродить по незнакомому городу в поисках приюта и работы. Того гляди, в такие неприятности попадешь — случайный муж и перловая каша счастьем покажутся. Лучше уж обосноваться на одном месте. И искать какой-нибудь способ вернуться обратно, в свою прежнюю, привычную жизнь.

— Ладно, — проговорила Оля. — Предположим, я соглашусь. И что надо сделать, чтоб дом стал моим?

— Вслух об этом сказать, — объяснил Прохор, деловито пряча недоеденную горбушку в карман. — Ничего сложного.

Внезапно Оля почувствовала, как дом насторожился. Казалось, стены его обратились в слух, а мутные, давно не мытые стекла высоких окон с надеждой смотрели, как она поднимается с кресла и отряхивает пыльное платье.

— Я теперь хозяйка дому этому и всему поместью, и беру домового Прохора к себе на службу! — громко объявила Оля.

Резкий, невесть откуда взявшийся в закрытой комнате порыв ветра бросил ей в лицо горсть пыли. Что-то сверкнуло, затрещало, и в воздухе разлилась грозовая свежесть. Заскрипели доски, застонали перекрытия, хлопнула оконная рама. Захрипели дремавшие в углу напольные часы, завращали стрелками, отбили восемь утра с четвертью и затикали, мерно покачивая маятником.

В центре комнаты взвихрился небольшой смерч, прошелся по полу, втягивая в себя пыль, разрастаясь и уплотняясь, а потом сложился в призрак костлявой высокой старухи в чепце и вязаной душегрейке поверх старинного платья.

Глаза привидения сверкнули алыми угольками, старуха оглядела гостиную, погрозила Прохору пальцем, а потом поманила Олю к себе.

Глава 6

Пугаться, визжать и убегать Оля уже устала, поэтому сделала несколько шагов вперед и застыла, ожидая, что будет дальше. Старуха смерила ее взглядом, недовольно поджала губы и величаво поплыла в уже знакомый Оле кабинет. Остановившись, она снова взмахнула рукой, подзывая Олю поближе, а потом указала на ящик письменного стола.

Проскользнув мимо привидения, Оля аккуратно потянула ящик на себя. По столу немедленно разбежались потревоженные пауки, с тихим шорохом осыпалась на пол паутина, а в воздух поднялось облачко пыли. Стараясь не чихнуть — мало ли, как на это отреагирует призрак — Оля заглянула в ящик и обнаружила там тоненькую стопочку каких-то бумаг.

Старуха удовлетворенно кивнула и рассыпалась прахом, словно и не стояла только что в центре кабинета полупрозрачная фигура.

Верхний документ, написанный дореформенной кириллицей, гласил, что помещица Марья Семеновна Турова двадцать лет назад завещала свое поместье «Сладовка» девице Ольге Скворцовой, о чем была сделана запись во всех положенных канцелярских книгах.

Остальные листы содержали сведения сугубо хозяйственные. Купчая на заливной луг, договор на вырубку леса, обязательство по поставке муки, сведения о поместье... Последнюю бумагу Оля попыталась прочесть внимательно, чтобы понять, что именно ей досталось, но быстро запуталась в десятинах и квадратных саженях, и сунула бумаги обратно в стол. Полежат, сейчас это не самое главное. Куда больше ее интересовало, что они с Прохором будут есть.

Домовой нашелся на кухне. Насвистывая себе под нос какую-то незамысловатую мелодию, он с бряканьем перемывал посуду. Кухонный пол уже был чисто выметен, стены сверкали свежей побелкой, а длинный кухонный стол — явно выскоблен ножом.

— Ничего себе, — изумилась Оля, покрутив головой. — Когда ж ты это все успел?

— Дурное дело нехитрое, — отмахнулся Прохор, в очередной раз взбив в тазу мыльную пену. — Ты слышь, далеко не уходи. В кладовую пойдем, надо проверить, что с продуктами. Мука, кажись, должна быть, крупа.

— А сам почему не проверишь? — заинтересовалась Оля, усаживаясь на табурет.

— Ну ты как маленькая, — насупился Прохор, повернувшись к ней. — Припасами-то хозяйка распоряжается. Встала с утра, продукты выдала на день, а я уж готовлю. Мне без тебя в кладовую хода нет! Порядок должен быть, а какой это порядок, если кто угодно в кладовку шастать будет? Так что откроешь двери, и будем проводить эту, как ее... ревизию, вот.

— Да там, наверное, все испортилось за двадцать лет, — засомневалась Оля. — В крупе так точно моль завелась. Или жучки.

— Это у тебя кладовки раньше неправильные были, — важно сообщил Прохор. — В нашей кладовке время-то не движется. Только когда кто-то внутри. Так что все там свежее.

Оля растерянно кивнула. Прохор ухмыльнулся, покрутил кран и недовольно уставился на еле капающую воду:

— Вот это еще придумали... Во-до-про-вод! Нет бы, как от веку заведено, воду в колодце ведрами черпать. Понатыкали труб всяких — вода, мол, прямо в доме будет. А они, заразы, обленились, пока поместье закрыто было!

— Кто обленился? Трубы? — захлопала глазами Оля.

— Ты вообще знаешь, как водопровод-то устроен? — снисходительно спросил Прохор. — Труба из дома в колодец идет, там насос. Крутишь кран, в колодце звонок звенит, и водяной начинает воду в дом насосом накачивать. Да только они за двадцать лет попривыкли всем семейством ничего не делать, вот вода из крана и не льется. Ты слышь, сходи, выскажи им. Пусть не отлынивают. А то как в пруду бултыхаться и ручей перегораживать, так они первые. А как до дела, так оглохли все.

— Так они меня и послушали, — буркнула Оля, которой совершенно не хотелось идти орать в колодец.

— А куда они денутся? — удивился Прохор. — Ты ж хозяйка, у тебя теперь с ними договор. Пусть выполняют, или выметаются куда хотят.

— Давай сначала на продукты посмотрим, — выкрутилась Оля. — А то какой это порядок, если одно дело не доделать, а за другое схватиться? Возьмешь там, что надо, чтобы обед приготовить.

Прохор почесал в затылке, кивнул и загремел ложками.

Дверь в кладовую открылась от легкого толчка. Оля открыла было рот задать очередной вопрос, и тут же сообразила, что ответит ей Прохор. Утром, когда она безуспешно пинала словно приросшую к косяку дверь, она была никем. В лучшем случае — гостьей поместья. А кладовая открывается только хозяйке.

— Интересно, а если я заболею и не смогу в кладовую пойти? — задумчиво пробормотала она. — С голоду умирать?

— Не, ну припас какой-никакой на кухне должен быть, — буркнул Прохор, заглядывая в ближайший мешок. — Не будешь же за каждым золотником крупы в кладовую бегать. О, мука пшеничная... гречка... а тут? Гляди, даже лапши мешочек нашелся. Ого, и грибы сушеные... и масло...

Прислонившись к стене, Оля с интересом следила, как домовой мечется по кладовке. Выудив откуда-то здоровенную корзину, Прохор накидал в нее мешочков с крупой, насовал каких-то банок и бутылок, и увенчал это все кольцом домашней колбасы.

Следом пришел черед шкафчика, в котором хранились самые ценные продукты: кофе, чай, соль и разнообразные пряности. Залюбовавшись кофейными зернами, Оля чуть не пустила слезу умиления, споткнулась и едва не свалилась в разверзшуюся дыру в полу.

— Ты слышь, аккуратнее, — озаботился Прохор, оттаскивая ее от края. — Постой там где-нибудь, я в погреб сам слезу.

Оля опасливо заглянула в темный провал и торопливо отошла к двери.

Из погреба на свет явилась корзина, полная разнообразных овощей и огромная глиняная миска квашеной капусты. Следом вылез Прохор, нежно прижимающий к себе горшок, полный ненавистных соленых огурцов.

— Рассольничка сварить можно, — прижмурился он. — Эх, давненько я не брал в руки поварешку!

— Готовить-то не разучился за двадцать лет? — хмыкнула Оля.

Прохор насупился, каким-то непостижимым образом подхватил обе корзины, каждая из которых была выше и шире него, и поволок запасы на кухню. Оля прикрыла дверь кладовой и пошла следом.

Глава 7

Водяной Герасим был толст, осанист и благодушен.

— Тут, хозяйка, имеет место быть конфликт интересов, — степенно вещал он, оглаживая бороду подозрительно зеленоватого оттенка. — Прохор, чтоб ему икнулось, завел моду кран крутить каждые две минуты. Только за стол сядешь, ложку в уху запустишь, и тут же звонок! Веришь, иной раз уже обед простыл, а мы все бегаем от стола к насосу. Нешто ему сложно в ведро воды набрать, да оттуда ковшиком черпать?

— Я с ним поговорю, — пообещала Оля. — А у вас там как... вообще?

— Не жалуемся, — усмехнулся Герасим. — Рыба в пруду не переводится, огород моя баба посадила, так что мы и с овощами теперь. Соли мы отродясь не употребляли, а вот со сластями плохо. Оно, конечно, фрукты полезнее, да только иной раз охота малышню конфетой али пряником побаловать. Но и без того неплохо живем, чего скрывать.

— А много у вас детей? — полюбопытствовала Оля.

— Одиннадцать! — гордо объявил Герасим. — Младший еще в пеленках бултыхается, а старшему скоро в свой омут отселяться уже.

— Офигеть, — пробормотала Оля. — Стойте тут и никуда не уходите!

— Да я что ж, подожду, — сообщил Герасим ей в спину. — Мне не трудно.

Вышитая наволочка так и валялась на кресле в гостиной. Оля быстро выудила из нее бонбоньерку с мятными леденцами и бегом вернулась к колодцу:

— Вот! Возьмите. Это детям. Я, правда, не знаю, они такие конфеты едят?

— Они все едят, — фыркнул в усы Герасим. — Благодарствую, хозяйка, вот уж радость! Если что понадобится — рыбки свежей, или раков насобирать, так мы завсегда готовы. А с Прохором таки поговори, не дело это — с кранами баловаться.

Сердечно распрощавшись с водяным, булькнувшим обратно в колодец, Оля окинула взглядом двор. В целом, выглядело неплохо. Ни луж, ни грязи, ни мусора. Пара довольно крепких сараев, дровяной навес, пустующий курятник, поскрипывающий распахнутой дверью.

Оля прошла вдоль низкого заборчика, толкнула калитку, отгораживающую хозяйственный двор от огорода, полюбовалась на заросли бурьяна и поспешила обратно на кухню.

Мрачный Прохор выслушал переданные Олей пожелания водяного и демонстративно загремел ведрами.

— Обленились как есть, — бурчал он, подставляя очередное ведро под струю чистой холодной воды. — Гляди, лень им лишний раз ручку насоса качнуть. А ты на них конфеты разбазариваешь!

— Других купим, — беспечно отмахнулась Оля. — Зато Герасим рыбы наловить обещал.

— Да какая там рыба, караси костлявые, — продолжал занудствовать Прохор, кроша на доске пучок зелени. — Сазаны тиной воняют, ерши колючие, щуки кусачие, пескари мелкие. А конфет в пруду не наловишь! Добрая у тебя душа, конечно, да только на всех леденцов не напасешься.

— На всех это на кого? — заинтересовалась Оля. — Тут еще кто-то живет?

— Как в каждом приличном доме, — закивал Прохор, ссыпая зелень в кастрюлю. По кухне поплыл дивный аромат расходящейся в курином бульоне петрушки. — Феофан, овинник. Он за хозяйством смотрит. Сараи там, во дворе прибрать, кур покормить. И Пимен, банник. Он, как понимаешь, баньку топит, да еще дрова на нем, за поленницей следит. Вот вчетвером службу и справляем.

— А мне с ними надо знакомиться? — осторожно спросила Оля.

— Коли хочешь, так сходи да позови, — пожал плечами Прохор. — Да только они и без пригляда отлично справляются, а так, чтоб с людьми поболтать — нет у нашего народа такого в заводе. Наше дело тихое, тайное, неприметное, и на глаза хозяевам лишний раз показываться негоже.

— Но ты-то мне показался, — возразила Оля. — И сейчас вон при мне суп варишь. Когда готово будет, кстати?

— Скоро! — отрезал Прохор и поболтал в супе поварешкой. — У нас с тобой чрез-вы-чайные обстоятельства случились, в такие моменты допускается. Пока не наладится все, как должно.

Оля покивала, поерзала на табуретке и вытянула шею, пытаясь заглянуть в кастрюлю.

— Слышь, ты под руку не суйся, — потребовал Прохор и погрозил Оле мешочком с лапшой. — Терпеть не могу, когда готовить мешают. Сходи вон, дом посмотри, или во дворе погуляй. Сготовлю обед — позову!

Подчиняясь указующему жесту поварешки, Оля покинула кухню. Бродить по дому, собирая и без того грязным платьем клоки пыли, не хотелось, и она снова вышла во двор. На этот раз, для разнообразия — через парадную дверь.

То ли дело было в освещении, то ли дом обрадовался тому, что у него теперь есть хозяйка, но выглядел он куда лучше, чем вчера ночью. Со стен исчезли мох и плесень, крыльцо перестало скрипеть, а количество дыр в крыше явно уменьшилось. Повинуясь внезапному порыву, Оля погладила нагретую солнцем деревянную стену. Дом приободрился и приветливо брякнул форточкой.

— Но-но, осторожнее, стекло не разбей, — погрозила ему пальцем Оля и неспешно пошла по аллее к воротам.

Широкая грунтовая дорога, странным образом не заросшая травой и кустарником, плавно огибала деревья и терялась в лесу. От нее вдоль забора в разные стороны отходили две тропинки. Затеняющие их могучие вековые дубы подступали почти к самой границе поместья. В шелесте их листьев слышалось обещание укрыть, защитить, не пустить чужаков. Оля зачем-то подобрала с земли блестящий, словно лакированный желудь, и пошла назад, во двор. Раз уж она теперь настоящая помещица, не помешает провести ревизию своих владений.

Повздыхав над заброшенными цветниками, заросшими сорной травой, Оля осмотрела почти не пострадавшую от времени беседку и уселась на скрипучие садовые качели. Бездумно следя глазами за синицей, перепархивающей с ветки на ветку, она в первый раз задумалась — а так ли ей хочется вернуться обратно? И возможно ли это вообще?

Внезапно синица встрепенулась, пискнула и сорвалась с места, словно ее что-то напугало. Оля насторожилась, завертела головой, напрягая слух и зрение — и услышала. Цоканье лошадиных подков, позвякивание сбруи. Где-то рядом был всадник, и, судя по тому, что слышно его было все лучше, он приближался.

С замирающим сердцем Оля увидела, как на дорожку с обратной стороны забора выезжает верховой на гнедой лошади. Чуть вьющиеся русые волосы, прекрасная осанка, смутно знакомое лицо. Он или не он?

Глава 8

Метнувшись в беседку, Оля прижалась спиной к самому широкому столбу, надеясь, что заросли плюща и девичьего винограда скроют ее от глаз всадника.

— Гляди, слетел морок с дорожки-то, — расстроенно сказал знакомый бас. — Опять шляться начнет кто ни попадя. Мусорить, песни орать...

— А иной раз и красиво же пели! — не согласился с ним визгливый. — Как заведут напев любовный, тоскливый, аж за душу берет и слеза на усы капает. А ты всех распугал, разогнал, и дорожку запутал, у-у-у, дикарь недоверчивый!

— Я застенчивый просто, — вздохнул бас. — Слушай, а чего это она там делает?

— От мужа прячется, — объяснил визгливый. — Эй, барышня, как там тебя? Вылазь, не бойся. Это изнутри все видать, а снаружи забор мороком прикрыт. Не видно никому, что во дворе делается. И не слышно.

— И не подумаю, — буркнула Оля, глядя в спину удаляющемуся всаднику. — Мне, может, нравится тут стоять.

— Ой, не могу, ой, умора, — покатился со смеху визгливый. — Нравится ей! Я-то думал, ты к нам знакомиться пришла.

— А ты кто, Пимен или Феофан? — заинтересовалась Оля, отлепившись наконец от столба.

— Тебя банником обозвали, — ядовито хрипнул в кустах третий голос. — Или овинником. Как думаешь, что обиднее?

— Все обидно! — трагическим тоном сообщил визгливый. — Я оскорблен до глубины души! Пойду поплачу!

Невидимая компания двинулась напролом через кусты. Время от времени из переплетения веток выныривали то длинные, похожие на заячьи, уши, то чей-то пушистый серый хвост. Оля проследила, как они нырнули в небольшую калитку в заборе, выждала пару минут и смело пошла следом.

Перекошенная створка, только что захлопнувшаяся за спинами лесных хамов, поддалась с трудом. Оля кое-как протиснулась в неширокую щель и охнула от удивления. Похоже, на заборе действительно был какой-то морок, потому что со двора не было видно ни крон высоких деревьев, ни поспевающих на ветках плодов.

— А-а-а, издеваться пришла! — заверещал откуда-то слева визгливый. Зашуршали листья, что-то мелькнуло, и возле Олиных туфель разбился об землю спелый абрикос.

Второй ударился об забор, разбрызгав в стороны спелую мякоть. Оля вскинула руку, стремясь защитить лицо, и третий абрикос ударил ее по запястью. В рукав тут же потек сладкий липкий сок. Визгливый торжествующе захохотал, и принялся швыряться фруктами с какой-то совсем уж нечеловеческой скоростью. Один из абрикосов смачно впечатался ей в плечо, оставив на ткани оранжевое пятно, другой размазался по волосам. Оля жмурилась, пыталась уворачиваться, потом, наконец, смогла протиснуться обратно в калитку и побежала к дому. Вслед ей неслись ликующие визгливые выкрики и хриплые вопли засевших в саду поганцев.

Вбежав в дом, Оля чуть не сшибла с ног подметающего пол в холле Прохора. Домовой ловко отпрыгнул в сторону, окинул ее взглядом и вздохнул:

— В сад ходила, да?

— В сад, — мрачно подтвердила Оля. — А в меня там абрикосами швыряться принялись. Я не поняла, я хозяйка тут или кто?

— Хозяйка, и дому, и саду, — подтвердил Прохор. — Да только эти в саду как завелись, так и живут, сами по себе. Колдовские места, они завсегда к себе малый народец притягивают. Старая хозяйка, слышь, как-то договариваться с ними умела. А ты даже не знаю, как фрукты в саду брать будешь, они к себе чужих не пускают. Но что соберешь — все твое, без обмана!

— Очень мило, — процедила сквозь зубы Оля. — Из собственного сада выгнали, единственное платье испачкали, так еще и договариваться с ними?

— Платье у тебя и так не сильно чистое было, — махнул рукой Прохор, вновь берясь за веник. — Да и сама ты, по-честному сказать, извозилась вся. Так я Пимену велел баньку истопить, а то срамота какая-то. Не хозяйка, а замарашка. Сходи уж, попарься, тогда поговорим.

— А мне и переодеться не во что, — расстроилась Оля.

— Я там тебе платье перешил из хозяйкиного. В баню отнес, — сообщил Прохор. — Иди уж, пока весь пол не заляпала. Да куда ж ты по помытому! Через двор иди!

После мытья холодной водой, беготни по лесу и абрикосового обстрела возможность нормально вымыться показалась Оле наивысшим счастьем. Распарившись до красноты, стерев с себя колючей мочалкой все тяготы и переживания последних дней, и как следует выполоскав волосы, она завернулась в простыню и в изнеможении уселась на лавку в предбаннике.

Прохор не подвел. Кроме платья, на скамье обнаружилась стопочка нового дамского белья в картонке из галантерейной лавки, по моде как бы не восемнадцатого века, деревянный гребень, зубная щетка и порошок, и шелковая шаль с бахромой. Под лавкой скромно притаились вышитые туфельки.

Порадовавшись, что здесь не носят корсетов, Оля расчесала волосы, оделась и побежала в дом. Есть хотелось неимоверно, а еще необходимо было задать Прохору несколько вопросов.

Домового она обнаружила на втором этаже. Помахивая метелкой для пыли, он читал нотацию здоровенному пауку, свисающему с перил лестницы.

— Негоже это, в комнатах паутину ткать, — наставительно вещал Прохор. — Ваше дело по углам прятаться, чердак заплетать, да в кладовках с поломанной мебелью ютиться. А вы, смотрю, распоясались!

Паук задумчиво внимал. Оля бочком отошла от него подальше — а ну как прыгнет! — и спросила:

— Прохор, обед-то готов?

— Готов, как без этого, — ворчливо ответил Прохор и погрозил пауку метелкой. — Иди на кухню, сейчас все подам.

Примостившись на неудобном табурете, Оля отправила в рот первую ложку ароматной куриной лапши и блаженно прижмурилась:

— Прохор, ты великий повар! Это самый вкусный суп, который я ела в своей жизни!

— Ой да ладно тебе, — засмущался порозовевший Прохор. — Скажешь тоже. Ты это, спросить чего-то хотела?

— Про забор, — встрепенулась Оля, уронив ложку в лапшу. — Через него правда ничего снаружи не видно?

— Ничегошеньки! — закивал Прохор. — А что, шлялся там кто-то?

— Угу, — промычала Оля, быстро работая ложкой. — Вот я и думаю, не вломится сюда никто?

Глава 9

— Куда эт ты намылилась? — неприветливо осведомился домовой. — Опять на станцию?

— Я? Никуда, — растерялась Оля. — Ну а вдруг нужно будет? Купить чего...

— А, ты про это, — подобрел Прохор. — Да ты ешь булку-то, они пока горячие вкусные. Смотреть на тебя страшно, тоща, как церковная мышь. Выйти-то можно, отчего ж нет. Главное, чтоб тебя на дороге не подкараулили, кто там тебя ловит.

— Да не ловят меня! — вскинулась Оля. — Наверное...

— Тебе виднее, — закивал Прохор. — А только проверить бы, чтоб наверняка знать. В деревню наведаться, пересуды на ярмарке послушать. В торговый день-то народ языками горазд почесать.

— А ты можешь? — обрадовалась Оля. — Прохор, миленький, сходи в деревню, пожалуйста!

— Слышь, ты думай, прежде чем говорить, — вытаращился на нее Прохор. — Домовой я, понимаешь? До-мо-вой! Нету мне хода из поместья. Это надо тех просить, которые в саду сидят. Они-то везде шастать могут, а мы к дому да двору привязаны. Герасима если только попросить. Но он на сушу не выходит, а из колодца много ли услышишь.

— Кстати, эти, из сада, они вообще кто? — осведомилась Оля.

— Говорю ж тебе — малый народец, — терпеливо объяснил Прохор. — По лесам да по оврагам кто только не живет. А названий они себе не придумывают. Люди-то их по всякому именуют, то лешими обзовут, то анчутками, а у нас такого в заводе нет. Это вам страсть как надо все поименовать, описать да пересчитать. А мы просто живем.

Оля нахмурилась, воссоздавая в памяти подслушанный в лесу разговор. Какая-то мысль вертелась в голове и тут же ускользала, стоило попытаться на ней сосредоточиться. Прохор проникся ее умственными усилиями, присел на соседний табурет, подпер голову рукой и затих.

— Вспомнила! — хлопнула ладонью по столу Оля. — Прохор, а едят они там что?

— Что найдут, то и едят, — буркнул Прохор. — Откель мне знать-то? Я домовой приличный, у меня с ними никаких общих дел нет и быть не может.

— Кажется, я знаю, как с ними договориться, — потерла руки Оля.

Гениальная идея прикормить садовый народец чуть не разбилась вдребезги о железобетонную стену возмущения Прохора. Скрестив руки на груди, домовой закатил Оле длинную речь. Смысл ее сводился к тому, что он домовой приличный, и варить кашу для всяких там обормотов не станет. Оля, нимало не смутившись его недовольством, заявила, что сварит кашу сама.

— Как можно! — всплеснул руками Прохор. — Это что ж ты, на кухне убиваться будешь? А я в это время на табуреточке ногами болтать? Не можно этого никак! Нашла тоже, ради кого у печи плясать, поди вон, вздремни лучше после обеда. Я там спальню помыл, белье свежее на кровать постелил, перину взбил и даже занавески чистые повесил! А я пока плюшек напеку. Проснешься, чайку с плюшками попьешь, свежим воздухом подышишь, а там и ужинать пора будет.

Под причитания о плюшках Оля поставила кипятиться воду и принялась промывать пшено. Прохор, сообразивший, что отодвинуть хозяйку от плиты не удастся, схватил веник и принялся шаркать им по полу, бормоча себе под нос:

— Герасиму леденцов, охламонам кашу, а Прохор что? Прохор перебьется, его дело маленькое.

— Я тебе пряник на ярмарке куплю, — не поворачиваясь, пообещала Оля. — Самый большой, какой найду.

— Печатный? — недоверчиво уточнил Прохор. — С помадкой?

— Могу и с помадкой, — покладисто ответила Оля. — Вот как буду уверена, что меня никто не ищет, так сразу за пряником и пойду.

Разложив по трем тарелкам готовую кашу, Оля порезала колбасу, добавила на поднос миску с солеными огурцами и мелкими шажками двинулась к беседке. Соваться в сад с подносом было глупо, но она была уверена — не выдержат. Придут.

Ждать пришлось недолго. Оля даже не успела заскучать, а каша остыть, когда в кустах зашуршало, а потом знакомый хриплый голос провозгласил:

— Глянь-ка, барышня в беседку обедать явилась. Целый поднос притащила. Ух ты, огурчики соленые. Колбаска. И каша. Богатая трапеза, что и говорить.

— Неужто все съест? — удивленно спросил у него бас. — Куда ей одной столько еды?

— Еды и правда много, — вздохнула Оля. — Может, вы со мной вместе поедите?

— Странная какая-то, — басом удивились кусты. — Касьян ей абрикосом в лоб зарядил, а она с кашей пришла.

— Перестарался, похоже, — виновато вздохнул визгливый. — Кто ж знал, что она такая нежная. Эй, барышня, ты серьезно насчет обеда-то?

— Абсолютно, — заверила его Оля. — Вы ешьте, не стесняйтесь, а то каша совсем остынет.

В кустах оживленно зашептались. Потом затрещали ветки, и на дорожку принялись выбираться самые удивительные существа из всех, кого Оля видела в своей жизни.

Больше всего из всей троицы на человека походил визгливый, которого звали Касьяном. Низенький, ростом с Прохора, с круглым улыбчивым лицом и пушистыми заостренными ушами, которые он прятал под мятой шляпой, он совсем не выглядел злым или агрессивным. Поддернув мешковатые штаны и поправив кафтанчик, Касьян довольно ловко поклонился, влез на лавку и подвинул к себе тарелку.

— Куда ложкой в еду поперед хозяйки да старших, — недовольно цыкнул на него хриплый. — Доброго дня вам, барышня. Меня Архипом звать, а вас как величать изволите?

— Ольга я, — ответила Оля, опасливо разглядывая Архипа. — Тот был высоким — кончики ушей почти доставали до ее плеча. Морда его была чем-то похожа на волчью, а из пасти торчали длинные клыки.

— Очень приятно, — степенно поклонился Архип и присел на лавку.

— А товарищ ваш?.. — уточнила Оля. — Он что же, обедать не хочет?

— Стесняется он, — захихикал Касьян. — Ой, умора! Было б тут кого стесняться! Эй, Никифор, вылезай! А то мы с ушибленной барышней все огурцы слопаем!

Архип коротко, без замаха, врезал визгливому ложкой по лбу. Тот потер ушибленное место и, как ни в чем не бывало, продолжил болтать о всякой всячине. Как он сегодня поругался с ежом, кому собирать грибы на трухлявом пне. Как знакомая сорока прилетала посплетничать, да промахнулась мимо ветки и упала прямо в лужу. Какая вкусная земляника растет на поляне, где на Купалу зацветает папоротник.

Глава 10

В кухне стоял дым коромыслом. Прохор, бодро постукивая ножом, ловко резал репчатый лук. От густого запаха, повисшего в помещении, у Оли немедленно потекли слезы.

— Поставь тут тарелки-то, — проворчал Прохор, тыкая пальцем в сторону стола. — Да сказывай, договорились о чем?

— Договорились, — кивнула Оля. — Они мне сплетни собирают, в саду помогают, а я им за это крупы, солений, горшочек масла и каравай хлеба в неделю.

— Добро, — важно кивнул Прохор. — А теперь поди прогуляйся, видишь, занят я. Ужин готовлю.

Еще раз чихнув от резкого запаха, Оля потихоньку вышла из кухни и поднялась на второй этаж. Потыкавшись во все двери, она обнаружила небольшую чистенькую уютную спальню, половину которой занимала монументальная кровать.

Толстая перина и две огромные взбитые подушки казались облаками, которые случайно залетели в окно, да и прилегли отдохнуть. Оля пощупала перину рукой, потом сняла туфли и вытянулась на кровати. Взбитый лебяжий пух принял ее в свои мягкие объятия, убаюкивая и обещая хорошие сны. Оля лениво зевнула и закрыла глаза. Имеет же право утомленная девушка немного отдохнуть перед ужином?

Разбудил ее громкий птичий щебет, доносящийся в приоткрытое окно. Оля скинула с себя одеяло, которым ее кто-то заботливо укрыл, босиком прошлепала по нагретому солнцем деревянному полу к окну и высунулась наружу.

Солнечные лучи золотили кроны деревьев. Из открытого окна кухни тянуло запахом свежей выпечки, к которому примешалась тонкая нотка горьковатого кофейного аромата. Как-то сразу вспомнив, что вчерашний обед был очень давно, Оля сунула ноги в туфли и поспешила вниз.

— Проснулась? — умиленно спросил домовой. — Садись, позавтракай, кофе выпей.

Оля ухватила с тарелки пирожок со сладкой начинкой, подвинула к себе чашку и взволновалась:

— Прохор, а ты как же? Ты хоть поел?

— Да я что, хлебца пожевал и сыт, — скорбно покивал Прохор, пытаясь незаметно стряхнуть с бороды крошки творога. — Ты кушай, кушай, да пойдем в кладовую. Продукты возьмем, обед закажешь, какой желаешь.

— Ой, надо еще в сад крупу и огурцы отнести, — вспомнила Оля. — И хлеб с маслом.

— Это верно, — согласился Прохор. — Слово хозяйское крепко держать нужно, да уговоры соблюдать. Только учти, масла у нас мало, муки не так чтоб много, опять же молока прикупить бы и сливочек. А то хлебаешь кофе черный, словно деготь. Ты б хоть сахара положила, что ж ты так мучаешься!

— Мне нормально, — отмахнулась Оля. — Я привыкла без сахара. А что до продуктов, так вернутся Архип с Касьяном и будем решать, что делать. Смотря что расскажут.

— Вернулись они уж, — фыркнул Прохор. — Шуршат там по кустам. Да куда ты понеслась, кофе-то хоть допей!

Не слушая причитаний домового, Оля добежала до беседки и завертела головой по сторонам. Из кустов немедленно высунулись серые уши, а потом явился и остальной Архип.

— Славно все складывается, — промолвил он, отвечая на немой вопрос. — Побывал я на торгу, богатый торг в Сладовке, нечего сказать. Товару много разного, на любой вкус и кошелек. И людей бесчисленно, и все трещат без умолку. Так тебе скажу: даже если б кто и думал тебя искать, все одно про это ни единый человек не вспомнит. Только о том и говорят, что поместье открылось заклятое. Гадают, кто тут поселился, да что делать будет.

— Михайло Андреич, супруг твой, тоже вчера на торгу был, — хихикнул откуда-то сбоку Касьян. — Леденцов мятных прикупил, платков носовых дюжину. Сплетни послушал, да домой и поворотил молчком. Попадья дюже сокрушалась, что скрытный он больно. Если б он о тебе кого расспрашивал, она бы первая узнала, не сомневайся.

— Хорош муженек, — хмыкнул Архип. — У него жена пропала, а он леденцами балуется.

— Потому и пропала, — буркнула Оля. — Спасибо вам за новости и за помощь. Пойду я, меня там Прохор ждет. Крупу вам в сад принести?

— Во дворе оставь, Никифор заберет, — отмахнулся Архип и нырнул обратно в кусты.

Следующий час пришлось посвятить хозяйственным заботам. Пересмотреть запасы, пересчитать деньги, составить список недостающего и ужаснуться аппетитам Прохора.

— Ты с ума сошел? — возмутилась Оля, пробегая глазами выписанные ровным округлым почерком домового строчки. — Пуд сахара! Пуд гречки! Пуд — это шестнадцать килограмм, как я, по-твоему, их сюда дотащу?

— Что значит как? — удивился Прохор. — Подводу наймешь, там завсегда мужички с подводами стоят. Пока баба его торгует яйцами али репой, он тебе все и погрузит, и довезет. Только слышь, много им не плати! Двухгривенного за глаза хватит.

Покопавшись в памяти, Оля вспомнила, что гривенник — это десять копеек. Да уж, действительно, тридцать рублей, найденные в кошельке, при таких ценах были весомой суммой.

— Ладно, — вздохнула она. — Подводу так подводу. Как туда хоть дойти, в эту вашу деревню?

— Прямо по дорожке, мимо оврага, потом налево свернешь, а там увидишь, — отмахнулся Прохор. — Да стой, куда ты простоволосая! Не положено так! Платком волосы прикрой. И корзинку вот возьми, коли что по мелочи прикупишь, так сразу в корзинку и кидай.

Убедившись, что по дорожке вокруг поместья не гуляют любопытствующие, Оля толкнула скрипучую створку ворот и выскользнула наружу. Указания Прохора были не слишком точными, но просить малый народец проводить ее до деревни Оля опасалась. Еще заведут куда-нибудь не туда, согласно своей пакостливой натуре.

В тени деревьев было прохладно, из оврага тянуло сыростью и запахом прелых листьев. Стараясь не думать о том, кто и чем там чавкает, Оля заторопилась, и вскоре оказалась на явно проезжем перекрестке.

Еще четверть часа быстрой ходьбы вывели ее из леса, и перед ней раскинулся заросший травой и полевыми цветами луг. Утоптанная дорога лениво стекала с вершины холма, на котором стояла Оля, огибала выступающий край леса и раздваивалась, как рожки улитки. Один рог утыкался в виднеющуюся за лугом деревню, а второй уходил куда-то вдаль, теряясь за купами деревьев.

Глава 11

На белоснежной, расшитой красными петухами скатерти были расставлены тарелочки и мисочки с мытым синим и белым изюмом, колотым сахаром, пряниками, орехами и грушами в меду. Исходил хлебным запахом порезанный на толстые ломти каравай, поблескивало слезой сливочное масло, розовели в горшочке топленые сливки и переливались на солнце стеклянные розетки, заполненные разным вареньем.

Староста Ефим Иваныч, суровый старик с окладистой бородой, неторопливо отхлебнул из чашки заварку, разбавленную крутым кипятком из самовара, и проговорил:

— Вы уж не серчайте, барышня, очень я с вами побеседовать хотел. Оттого и мужичков попросил сразу меня скликать, как кто из поместья появится, и награду посулил. Не обидел-то вас дядька Захар?

— Нет, нисколько, — улыбнулась Оля. — Хотя, конечно, напугал немного. А что у вас за дело ко мне такое срочное, что вы за меня аж целый полтинник пообещали?

— Так луг же, барышня, через который вы шли, — объяснил староста. — Луг-то ваш, а сено вы не косите и не собираетесь, верно я разумею?

— Абсолютно верно, — подтвердила Оля, принимая из рук жены старосты чашку ароматного чая.

— Ну так вот предложение у меня до вас есть. Мы ваш луг миром покосим, а вам за то десятину сена отдадим, как в старые времена делалось. Уж больно трава там хороша. Помню, раньше, когда старая хозяйка жива была, кормили мы зиму коров этим сеном, так ни одна не пала да не отощала от бескормицы. И молоко было жирное, сладкое. Не то что нонче — вода одна. А как старая хозяйка померла, так мы к лугу и не подходили.

— Поди подойди туда с косой без спросу, — хмыкнула старостиха. — Межевик сразу по темечку вдарит да в болото скинет, а там кикиморы добавят.

— Вот и прошу вашего хозяйского позволения на покос, — кивнул староста и огладил бороду.

— Я не знаю, мне надо подумать... Посоветоваться, — растерялась Оля.

— То понятно, — согласился староста. — Да только не тяните, барышня, а то трава загрубеет, сено уже будет не то, ой, не то.

— Я вам завтра скажу, что решила. Или послезавтра, — пообещала Оля. — Спасибо за чай, но я, пожалуй, пойду. Мне еще продуктов надо купить.

— Дело нужное, — вздохнул староста. — Торг у нас хороший, а коли чего особого надо будет — мне скажите, постараемся отыскать.

Заверив старосту, что не собирается злоупотреблять его помощью, Оля сердечно распрощалась с ним и его женой и вышла за ворота. Там, в тени старой липы, маялся дядька Захар, успевший стрясти с Оли гривенник аванса за услуги грузового такси.

— Что, барышня, на торг пойдем? — оживился он, и, не дослушав ответа, порысил к площади. Оле ничего не оставалось, как последовать за ним.

От изобилия товаров на рынке кружилась голова. Мешки с крупами, горы зелени и овощей, возы битой птицы, корзины с яйцами, сливки, масло, молоко... Дядька Захар, страдальчески пыхтя, таскал в телегу покупки и пытался намекать, что за услуги грузчика надо бы прибавить на чай, но Оля только отмахивалась. Он и так на ней полтинник заработал.

Наконец, все продукты по списку Прохора были куплены, дядька Захар отправился возиться с упряжью, а Оля свернула в ряд, где торговали сладостями. Что-то ей подсказывало, что без пряника с помадкой домой лучше не возвращаться.

— А вот петушки сахарные, прозрачные как слеза, сладкие, вкусные, как живые, того гляди закукарекают!

— Изюма купите, барышня! Не из нашей страны, а с самой южной стороны, солнцем обласкан, сладости дивной, аромату неземного!

— Пряники печатные, мягкие, ароматные! Почти даром — шесть грошей пара!

— Орехи каленые, орехи!

Протолкавшись к прилавку с пряниками, Оля дернула за рукав шустро поворачивающегося за прилавком молодого парня в вышитой рубахе и строго спросила:

— С помадкой есть?

— Для такой красавицы есть все, что ей понравится! — гаркнул парень и одарил Олю жгучим взглядом сельского ловеласа. Тетка, торгующая за соседним прилавком сахарными петушками, недовольно фыркнула.

— Давай два, да побыстрее, — потребовала Оля, выложив на прилавок двенадцать копеек.

Парень ловко сгреб деньги, выудил из корзины два круглых пряника, обернул их в лист лопуха, но отдавать не спешил. Оперевшись на прилавок, отчего его нос чуть не уткнулся Оле в плечо, он интимным полушепотом спросил:

— И откуда ты взялась, такая прелестница? Первый раз тебя на ярманке вижу, а уж я тут всех знаю. Может, прогуляемся вечерком до речки? Есть там местечко, где соловьи поют — заслушаешься!

Оля нахмурилась и процедила сквозь зубы:

— Ты сюда поставлен пряниками торговать? Вот и займись делом.

Тетка за соседним прилавком уставилась на них жадными глазами, в надежде на хороший скандал.

— Дайте мне, пожалуйста, леденцов, разных, — вежливо обратилась к ней Оля, протянув тетке гривенник. Та схватила монету, повертела в пальцах и недоверчиво спросила:

— Тебе на все, что ли?

Оля кивнула и тут же ошеломленно заморгала, получив два десятка леденцовых петухов, завернутых в такой же лопух.

— Копейка пара, — усмехнулась торговка, заметив ее недоумение. — У тетки Агафьи все по-честному! Так ты что, пряники свои забирать будешь?

Оля повернулась к нахальному продавцу пряников и требовательно протянула руку. Тот отлепился от прилавка, поднял пряники над головой, так, чтобы Оля не могла до них дотянуться и с ухмылочкой сообщил:

— Подорожали пряники-то. Таперича к шести грошам еще имя твое мне надобно узнать. Меня вот, к примеру, Фаддеем батя с мамкой назвали, а тебя, красавица, как величать?

За спиной у Оли кто-то хохотнул и громко сказал:

— Глянь-ко, опять он за свое.

— Сейчас еще целоваться полезет, — подтвердил другой голос.

Оля оглянулась и обнаружила, что вокруг прилавка начинает собираться народ, жаждущий бесплатного цирка. А по дорожке между рядами, поджав губы, шествует незабвенная Настасья Алексеевна, тетушка ее драгоценного муженька.

Следом за тетушкой вышагивал богато одетый дородный мужчина, лет эдак пятидесяти на вид, важно вещающий что-то Олиному супругу. Замыкала процессию Марфа с огромной корзиной, из которой торчал пучок моркови и свешивался рыбий хвост.

Глава 12

В глазах его промелькнуло что-то непонятное, но Оле было некогда разбираться в чужих чувствах. Подобрав юбки, она бросилась бежать, ловко лавируя между обступившими их людьми. Судя по крикам и пыхтению, кто-то бросился за ней вдогонку, но не сумел прорваться через толпу и безнадежно отстал.

Прошмыгнув между двумя прилавками, Оля нырнула в узкий переулок между домами, цыкнула на гавкнувшую из будки собаку, перелезла через низенький заборчик и очутилась в чьем-то огороде. Стараясь не потоптать зеленеющие на грядках ростки, добежала до калитки, толкнула ее, и чуть не налетела на какую-то тетку.

— Чего тебе здесь надобно? — нахмурилась та. — Чой-то ты по чужим огородам шастаешь, ась?

— Ой, тетенька, я на ярмарке была, — заблажила Оля. — Пряника купить хотела, а там такой наглый, пряники не отдает, пристал, как банный лист, скажи да скажи как тебя зовут, а я девушка честная! Я пряники брать, а он руками хватает, лезет, насилу вырвалась да убежала, дороги не видя!

— Совсем Фаддей распоясался, — покачала головой тетка, добрея прямо на глазах. — Пойдем-ка, выведу тебя на улицу, а то так и будешь по грядкам бродить. Да платок поправь, растрепа.

Улочка, на которую вывела ее тетка, была Оле знакома. Пять минут неспешной ходьбы, и она очутилась возле нагруженной подводы, на облучке которой клевал носом дядька Захар.

Телега без рессор оказалась на диво неудобным видом транспорта. На каждом камушке ее подбрасывало так, что Оля, мечтавшая немного передохнуть, была вынуждена слезть и идти пешком.

Заморенная крестьянская лошадка с трудом втащила воз на горку, бодрой рысцой добежала до ворот поместья и встала как вкопанная. Вручив дядьке Захару второй гривенник, Оля попросила:

— Подождите минуточку, я сейчас ворота открою и вы туда...

— Не-не, барышня, мы так не договаривались! — замотал головой дядька Захар. — Я внутрь не полезу! А ежели оно опять на двадцать лет схлопнется? Разгружу ваши мешки тута, а дальше как знаете.

Оля попыталась его уговаривать, посулила еще один гривенник, но дядька Захар твердо стоял на своем:

— Я вам подряжался до поместья довезти поклажу, так вот оно, поместье. А чтоб внутрь заходить, такого уговора не было!

— Ладно, — махнула рукой Оля. — Складывайте здесь, да побыстрее, не будем же мы до вечера тут стоять.

Споро выгрузив продукты, дядька Захар влез на облучок, хлопнул лошадку вожжами по бокам, и подвода, поскрипывая, покатила обратно в деревню. Оля задумчиво посмотрела на мешки, подхватила корзинку с леденцами и пряниками и потянула на себя створку ворот. В конце концов, пусть Прохор думает, как это все внутрь заносить.

Парадная дверь не открывалась. Оля подергала, постучала, но никто не отозвался. Пожав плечами, она двинулась вокруг дома, к черному ходу.

Задняя дверь была распахнута настежь, но попасть внутрь опять не получилось. Вход в дом перегораживала огромная, шире крыльца, деревянная лохань, из которой доносился плеск.

— Прохор! — заорала Оля. — Что тут вообще происходит?

В глубине дома что-то грохнуло, звякнуло, послышались быстрые шаги и на пороге появился домовой.

— Вот олух, — всплеснул руками он, обозрев лохань. — То-то я воды сегодня набрать не мог, а это они по двору рыбу таскали, а как насос качнуть, так некому!

— А парадная дверь почему заперта? — требовательно спросила Оля.

— Дак я там стены покрасил, а чтоб ты платьем не вляпалась — дверь на засов прикрыл. Кто ж знал, что Герасим черный ход перегородит, — развел руками Прохор. — Слышь, я открою там сейчас, только ты аккуратно иди. У меня и обед готов как раз, покушаешь сейчас, да отдыхать ляжешь. Умаялась небось.

Холл действительно преобразился. Ровные стены были выкрашены в приятный бежевый цвет, потолок сиял белизной. Под строгим взглядом Прохора Оля прошла на кухню, села на неудобный табурет и сообщила:

— Покупки за воротами лежат. Я их внутрь не затащу, учти.

— Экая незадача, — пробормотал Прохор. — Слышь, посиди пока, пойду Феофана с Пименом кликну. Оно, конечно, не их забота...

Одернув кафтанчик, домовой шустро выскочил из кухни и побежал по коридору. Через несколько мгновений что-то грохнуло, плеснулось, и с заднего крыльца понеслись невнятные сердитые вопли. Догадавшись, что Прохор с разбегу влетел в рыбную лохань, Оля хихикнула и пошла умываться. После прогулок по пыльной дороге и беготни по ярмарке ей настоятельно требовалось освежиться.

Кипящий гневом Прохор вернулся на кухню минут через десять. Бурча себе под нос, он поставил на стол тарелку с зелеными щами, миску сметаны, выложил нарезанный хлеб и вареные вкрутую яйца.

— Очень вкусно, — похвалила его стряпню Оля, чуть не проглотив ложку вместе со щами. — Никогда такого не ела!

— Дурное дело нехитрое, — хмыкнул Прохор. — Щи варить всякий домовой умеет, это тебе не блан-ман-же какое. Понапридумывают названий, не выговоришь.

— Никакое бланманже и крем-брюле не сравнится с твоими щами! — твердо сказала Оля. — Только они закончились уже, а можно мне добавки?

— А картошечки? — расстроился Прохор. — Я картошечку запек, с маслом, с укропчиком, опять же вот к ней грибочки...

— Давай картошку, — согласилась Оля и подумала, что такими темпами ее фигура скоро станет идеальной шарообразной формы. — И грибочки буду! А на десерт у нас что?

На десерт Прохор выставил свежую лесную землянику со сливками. Одолев последнюю ложку, Оля с трудом встала из-за стола.

— А теперь поспать нужно, — наставительно сказал Прохор. — Иди, не переживай, продукты мы занесем, а ты как поспишь, так в кладовую и переложим. Ничо с ними не случится, на кухне-то.

— Там баба шастает, — мрачно сообщил из-за двери незнакомый голос. — В мешках роется. Извиняйте, но пока она там, я за ворота ни ногой.

— Вот еще напасть, — удивился Прохор. — Какая такая баба?

— Я ее не знаю, — открестились из-за двери. — Так-то пусть шастает. Дождя не будет, мешки и до утра долежат. А тока как бы не сперла чего, очень уж она интересуется, мешками-то.