Помнить больно

Глава 1.

С трудом открываю глаза. Не особо это помогает: что так, что эдак — всё темнота вокруг. Разве что лунный свет по левую от меня руку просачивается в комнату и пытается помочь моим глазам что-то видеть, только толка в этом нуль. Голова трещит по швам. Даже интересно, это из-за хорошей выпивки или не менее плохой драки? Я бы и рад вспомнить причину, но даже не могу понять, кто я.

И это не смешно. Ничего не помню, даже себя. Я… кто такой?

Наверное, проснувшись ночью в незнакомом месте и даже не зная самого себя, следует паниковать или бояться, но боль, отдавшаяся после во всём теле, не позволяет долго думать. Не проходят и пять минут с моего пробуждения, как хочу спать.

Я так устал…

***

В этот раз я просыпаюсь от яркого солнечного света. Оказывается, в моей (а моя ли?) комнате нет даже штор, что, несомненно, просто замечательно в такое утро. Может, я ранняя пташка? По тому, как я хочу спать и хмурюсь, понимаю, что, по крайней мере, сейчас я поздняя, подыхающая птичка с пустотой в голове. Была надежда, что, проснувшись, боль уйдёт и я хотя бы вспомню своё имя, но нет, кто-то надо мной зло подшутил, оставив без воспоминаний.

Нет, мне не страшно, что странно. Разве в такой ситуации нормальный человек не стал бы паниковать, пытаться что-то выяснить и вспомнить? А являюсь ли я нормальным человеком? Что-то внутри подсказывает, что я далек от понятия «нормальности».

Всему телу больно. Как будто на меня скинули несколько мешков с зерном или проехались катком. И по забинтованным рукам понимаю, что боль в голове отнюдь не из-за переизбытка алкоголя в моём мозгу, хотя это было бы лучше. По тому, как болит голова, несомненно ясно, что меня били не раз и даже не просто руками. Надо же, а у меня врагов хватает, чтобы подохнуть от ужасной боли и собственного забвения!

Из всей картины, сложившейся за небольшой промежуток времени, ясно следующее: я мужик (спасибо природе за внешние отличия), я слишком плох в рукопашке, раз валяюсь и ною от боли, и совершенно ничего не помню, надеясь, что это чья-то злая шутка. Хорошего мало, скажу я вам.

Неожиданно за дверью, которая как раз-таки находится напротив моей кровати, слышатся чьи-то шаги. И их двое. Сразу прикидываю в уме, что лучше: притвориться спящим или с широко распахнутыми глазами ныть и расспрашивать, что со мной. Недолго думая, выбираю первый вариант. Вдруг это какие-то плохие парни, которые рады будут надо мной поиздеваться или и вовсе убедить? Если так, то рад буду второму варианту.

Не знаю как, но по шагам сразу определяю, что это мужчина и женщина. Кажется, у меня чуткий слух и хорошая интуиция.

— Он ещё не проснулся? — женский глубокий вздох, полный разочарования. — Нэт, как думаешь, может он никогда не проснётся? Что будем делать? Мы же обещали ему…

— Не кипишуй, всё с мальцом в порядке.

Мальцом? Это первое, что меня взволновало в их диалоге. Я, конечно, ничего о себе не знаю и понимаю, что ещё не старик, но и «мальцом» уже не был. Из-за яркого солнечного света мои веки невольно вздрагивают. И они наверняка это видят. Чёрт. Если у меня будет желание перед смертью, то попрошу повесить хотя бы тряпку на это проклятое окно.

Открываю глаза и вижу над собой женское лицо: большие тёмно-серые глаза, лапки вокруг них и накрашенные ярко-красной помадой губы, сложенные в довольной улыбке. И чего это она так радуется? Лично я не особо рад видеть над собой незнакомое лицо, от которого несёт такими сильными сладкими духами, словно эта женщина только что искупалась в них. Отвожу взгляд вправо и встречаюсь с внимательно рассматривающими меня зелёными глазами мужчины, что стоит со скрещенными на накаченной груди руками. То ли он не рад меня видеть очнувшимся, как эта жутко пахнущая женщина, то ли у него всегда такое хмурое и недовольно лицо, словно ему каждый день приходится иметь дело с ничего непомнящими парнями.

— Хорошо, что ты проснулся, Нацу. Мы уже сбились со счёта, какой день ты вот так лежишь без сознания и не просыпаешься. Я так рада, так рада!

— Любишь привлекать к себе внимание, а, малец? — на лице мужчины, Нэта, так его вроде назвала женщина раньше, появляется наподобие улыбки, но мне кажется, будто это кривая усмешка. Если бы я только знал, что люблю!

— Тихо, Нэт, — шикает женщина, а после поворачивается ко мне с такой улыбкой, что создаётся впечатление, не сын ли я её. Даже интересно. — Как ты? Хорошо чувствуешь себя? Наверно, болит всё. Болит же? Ох, не удивительно. Столько ран и ушибов, столько! — начинает озадаченно охать и ахать, будто какая-то старушка, но ей не дашь на вид больше сорока, только морщинки около глаз и губ намекают на её уже немолодой возраст.

Я решаю предпринять попытку заговорить. По их поведению (или, по крайней мере, по лицу женщины) понимаю, что убивать они меня не собираются, мучить, вроде как, тоже. Может, получится что-то узнать? В голове такая каша, хоть бери ложкой и размешивай.

— Так… — даже не сразу понимаю, с каким трудом у меня получается не то, чтобы говорить, даже производить какие-то звуки. В горле настоящая засуха, а собственная слюна не желает как-то облегчить мою участь. — Так меня зовут… Нацу?

Глава 2.

Знаете, с такими кулинарными навыками, как у Мэрлин (так зовут женщину), не так уж и плохо проснуться в какой-то комнате, ничего не помня. Если у неё будет шанс стать богиней, то определенно еды, готов лично об этом заявить тому, кто там распределяет всю эту хрень. Даже боли в моём теле просто исчезают после каждого приёма пищи. Ну не чудо ли? Я даже так и спросил, не фея ли какая-нибудь она. Она лишь посмеялась и сказала всё съесть. Дважды просить не пришлось. На самом деле, у меня просто зверский аппетит, не уверен даже, что такой бывает у здорового мужчины. Определенно я, Нацу, не обычный и нормальный человек.

Как и думал вначале, при первой встрече, эти двое мне не собираются ничего рассказывать, мол, должен сам всё вспомнить. Эх, а ведь это не раз плюнуть, не рану зашить и даже не кашу сварить! Такое чувство, будто я и вовсе жил до этого без воспоминаний. Зато хоть знаю, как выгляжу. Наверное, больше всего меня поразило в моей внешности розовые волосы: суть даже не в том, что они розовые, просто так странно, что они хорошо мне идут… У меня узкие глаза и, знаете, такой широкий рот, когда я улыбаюсь! Нет, правда. По ходу, раньше я действительно часто улыбался, раз смог растянуть их до ушей. Теоретически, конечно же.

Из-за моего не самого хорошего здоровья, мне запрещают куда-то выходить, кроме туалета, что находится в ванной комнате прямо напротив моей спальни. С той болью в мышцах, что у меня, даже особого желания куда-то дальше ходить нет. Только сходить в туалет и лечь в кровать, снова смотря в серый потолок или в окно. Хочу сказать, что вид не такой уж и плохой, но он больше напоминает мне какое-то заточение: сначала жёлтое поле, а после густая стена леса. Как будто изоляция. Может, это сделано специально? Я и не знаю. Сколько не спрашиваю, даже просто о местности, в которой нахожусь, мне совсем ничего не говорят, отнекиваясь, что это неважно. По-моему, в моём положении важно всё, даже маленькое зеркало, которое теперь лежит на прикроватной тумбочке. И нет, я не любуюсь, но иногда кажется, что, если я посмотрю на себя ещё немного, смогу что-нибудь вспомнить, даже самую малость.

Мои дни и даже бессонные ночи проходят в раздумьях. Как только голова перестаёт болеть, я предпринимаю попытки вспомнить хоть что-то, хоть самое незначительное. И всё, что смог из этого вынести: я на самом деле упёртый парень, который просто так не сдаётся. Это же хорошо?

***

Как обычно, к десяти утра Мэри приносит мне завтрак. Я уже в который раз просыпаюсь около восьми, но смирно ожидаю её неуверенного тихого стука в дверь для проверки, не сплю ли. Всё же, я действительно ранняя пташка, только с всё той же пустотой в голове. Знаю своё имя, но не могу его вспомнить, словно мне просто привили это слово и я посчитал это правильным. Зовут меня Нацу, значит, так и будет.

— Как спалось? — на её лице всё та же милая и здоровая улыбка, а из подноса несётся прекрасный запах еды, который я учуял ещё с кухни. Кроме слуха и интуиции, у меня ещё и нюх хороший!

— Хорошо! — усаживаюсь на кровать, подпирая удобней подушку. — Правда, опять ничего не смог вспомнить. Я надеялся, что хотя бы сны покажут мне что-то.

— Ничего, всё придёт, со временем, — мне приходится лишь согласиться с этим и просто с животным голодом приступить к трапезе.

В этот раз опять молоко, и я его откладываю в сторону, уже зная, что мне это не по душе. Нет, я не вспомнил это, просто почувствовал внутренне, когда отпил один глоток.

Мэри не уходит, пока я ем. Она смотрит. И не потому, что потом сама хочет отнести поднос с грязной посудой на кухню. Догадываюсь, что она что-то пытается понять по тому, как или что ем. Но когда голод пожирает изнутри, ноет и просит, будто животное, себя утолить, думать трудно.

— Ты точно ничего не помнишь? — она задаёт этот вопрос каждый раз. Что Мэрлин от меня хочет услышать? Если бы вспомнил, то сразу же рассказал, вдруг они помогли бы мне вспомнить большее.

— Нэтф, — наверняка, у меня привычка говорить набитым ртом, прежде чем дожидаться, пока еда окажется в желудке. В такие моменты радуюсь, что хотя бы такие вот физиологические привычки остаются. Не совсем я потерянный человек. — Но я мог бы что-то вспомнить, если вы бы рассказали про меня. Хотя бы немного.

Женщина сжимает губы. Вижу, что она разрывается: с одной стороны она хочет мне помочь, хочет, чтобы я всё вспомнил, что бы это ни было, но с другой — Мэри считает, что так будет лучше. Точнее, что я сам должен всё вспомнить, а то все моменты и воспоминания будут как моё имя, то бишь привязанными. И чёрт, я разрываюсь над тем, что полностью с ней согласен и в то же время сильно разозлиться.

***

Днём делать нечего, кроме как думать. И иногда голова начинает от этого болеть, как бы протестуя моему мозговому процессу. Я не любил раньше думать? Или думал не много и никогда наперёд? Сижу сейчас за рабочим столом, держу в руках зеркало и смотрю на трещину на стене сбоку. Она такая маленькая, но если приложить усилия, можно добиться того, что стена разрушится. Стоит ли мне найти эту самую трещину в стене, которая полностью закрыла от меня моё прошлое, моих друзей, врагов, историю и меня самого?

Поднимаю свои серо-зелёные глаза (я столько на них уже смотрел, что мне не нужно больше зеркало, чтобы их представить) на окно, смотрю на золотое поле. Ну, золотое оно не в прямом смысле, хотя это и так понятно. Смотрю на него долго. Колосья, как один, нагибаются то влево, то вправо от силы ветра. Они как настоящая команда, где каждый поддерживает друг друга и не даёт упасть. А ведь будь колос единственным на земле, то сильный ветер давно бы его погубил.

Глава 3.

Всё рассказав Мэри и Нэту, я чувствую себя безумно счастливым, хотя, если посмотреть со стороны, то не шибко большая для этого причина: светлые волосы, которые появились на пару секунд! Ох, кто бы знал, как это может обрадовать такого простого (а простого ли?) парня с розовыми волосами (до сих пор ору от этого) и широченной улыбкой. Только никак не могу понять по лицам двоих единственно знакомых людей: они рады этому или нет. Понимаю, в воспоминаниях нет ничего огромного и безумно важного, просто мелочь, но ведь эта та самая маленькая трещина, благодаря которой я могу обрушить стену. Разве этого уже не достаточно для радости?

— Это всё? Точно? — неужели Мэрлин думает, что я мог бы что-то скрыть от них? Да, я их не знаю и без понятия, как они знают меня, но это первые лица, которые я увидела в беспамятстве, и пока они не дали в себе усомниться.

Я киваю. Слышу глубокий вздох женщины и поджимаю губы. На самом деле, я немного разочарован их реакцией, а в особенности её. Я ведь даже пропускал мысль, что она может быть моей матерью, но вынуждена молчать и терпеть…

— Неожиданно, что начнёшь что-то вспоминать так скоро… — как бы вслух говорит Нэт, а после толчка женщины откашливается, словно случайно изо рта выскочила эта мысль. И да, она меня удивляет, но я решаю этого не показать. Мало ли?

— Думаю, если я смог вспомнить это, то постепенно воспоминания придут, — несмотря ни на что, я счастливо улыбаюсь. Черт, да я действительно счастлив от мысли, что могу о себе узнать! Моё сердце… ох, оно так быстро бьётся, полностью соглашаясь с моим энтузиазмом. — Пока не заживут раны и боль не спадёт, постараюсь вспомнить что-то в четырёх стенах, а потом уже выйду за их пределы. По крайней мере, поле мне точно поможет вспомнить что-то ещё.

Говорю, и они меня внимательно слушают. Но я удивляюсь их реакции. Нет, я не ожидал, что они будут прыгать от радости на кровати, сжимать меня в объятьях или, упаси боже, целовать с утешением и родительской заботой. Но наверняка что-то иное, нежели сведенные брови и сосредоточенный вид у мужчины или обеспокоенно бегающие с сожалением глаза женщины.

Точно ли я могу им доверять? Этот вопрос стоит у меня в голове ещё полдня, даже когда я один остаюсь в комнате и стараюсь анализировать произошедшее. И да, я определенно раньше не любил думать или забегать далеко.

После безуспешных попыток вспомнить что-то, сидя на месте, собираюсь «попросить» о помощи у своей комнаты. Не знаю, моя ли, но пока я в ней сплю, ем, сижу, думаю и дышу — принадлежит мне. Хочу воспользоваться своими чувствами. Осязание. Моё же тело должно что-то помнить такое, что даже мозг не сможет игнорировать? По крайней мере, попытка не пытка.

Усаживаюсь на край кровати и начинаю сначала осматривать тумбочку, а после её трогать. Боже, на словах это звучит так странно, а на деле, если смотреть со стороны, куда ещё хуже! Но на какие жертвы не пойдёшь ради своей памяти…

Тумбочка явно не хочет со мной сотрудничать. Игнорит меня, наслаждаясь моими странными действиями, и молчит. Вначале хочу её ударить, накричав парочку слов, но после понимаю, что разговаривать с неодушевленным предметом вряд ли пойдёт на пользу. Поэтому просто перехожу к следующей мебели, а именно рабочий стол. В прошлый раз именно там я был, смотря в окно, когда что-то вспомнил. А вдруг?..

Усаживаюсь за стул. Ох, в последнее время я так часто сидел, лежал либо просто не двигался, что сейчас моё тело протестующе ноет и жаждет действий. Не знаю как, но понимаю это, как и то, что раньше я был очень непоседливым и активным. Столешница сама ничем мне не помогает, и начинаю открывать каждую полочку. Что же, по тому, как они «чисто» проходят и открываются, «не» издавая никаких посторонних и стрёмных звуков, можно догадаться, что этим столом давно не пользовались. Это ведь плохо?

В самой нижней полке, которую я вначале даже не хотел открывать, не желая портить себе настроение ужасным и слишком шумным для ушей звуком, нахожу помятые листы и даже чернила с пером. Всё выглядит более-менее новым или хранится не так долго. Я не заморачиваюсь над этим, просто выкладываю их перед собой и начинаю думать. Быть может, моя прошлая работа была связана с писаниной? И вообще, кем я работал? Судя по моим шрамам на теле, что я успел изучить, явно не библиотекарем или учителем в школе. Какая у меня профессия? Я ведь чем-то занимался, зарабатывая денег? Ох, если нет, то я безработный? Может, я какой-нибудь охранник-телохранитель? Дерусь неплохо? Или просто получаю часто?

Дёргаю головой из стороны в сторону. Столько вопросов, а ведь просто собирался осязательно вспомнить что-нибудь. Решаю для проверки что-нибудь написать. Окей, что? Какой прекрасный день за окном? Как вкусно готовит Мэрлин? Или об ужасном, непонятно как оказавшемся на потолке жёлтом пятне с размером в мою голову?

Снова вопросы. Опять и опять. Кто-нибудь мне скажет, смогу ли я когда-нибудь на них ответить? Блин, вопрос.

В итоге решаю написать своё собственное имя. Макаю перо в чернила и, зависнув вначале над помятым листом, вывожу первую букву. По крайней мере, знаю алфавит и как он пишется. По крайней мере, не необразованный. По крайней мере, почерк показывает уже по первой букве, что писательством я занимаюсь.

Резкая боль в голове. Странно, она у меня давно перестала болеть. Машинально прикрываю глаза, морщусь и дотрагиваюсь рукой до головы. Все симптомы исчезают, словно ничего и не было. И когда я открываю глаза, то понимаю, что нахожусь уже не в своей комнате. Совсем другое место.