Помощница для Тирана

ПРОЛОГ

ПРОЛОГ

Холодный ноябрьский ветер швырял в лицо пригоршни колкой ледяной крупы. Он нагло забирался под тонкий воротник моего единственного приличного пальто и, казалось, пронизывал до самых костей, замораживая душу. Я возвращалась домой поздно, как всегда. Выжатая до последней капли, опустошённая двумя работами, которые всё равно не приносили и десятой доли того, что было нужно. В голове монотонно, как метроном в пыточной, стучали цифры: долг клинике, долг «кредиторам», долг за проклятую квартиру. Этот стук давно превратился в саундтрек моей серой, беспросветной жизни, вытеснив из неё все остальные звуки, все краски и надежды.

Арка, ведущая в наш старый московский двор-колодец, всегда казалась мне порталом в уныние, но сегодня она превратилась в разверстую пасть хищного, голодного зверя. Единственная тусклая лампочка над подъездом конвульсивно мигала, как в дешёвом фильме ужасов, выхватывая из промозглой темноты обшарпанные кирпичные стены и дверь, испещрённую уродливыми граффити. Я ускорила шаг, почти бежала, мечтая только об одном: как можно скорее оказаться за своей дверью, запереться на все замки, рухнуть в кровать и провалиться в забытьё.

Но сегодня моим мечтам не суждено было сбыться.

Они вышли из тени так внезапно, что я едва не вскрикнула, подавив рвущийся из горла звук. Две массивные, как шкафы, фигуры перегородили мне путь к спасительному подъезду. Один был ниже и плотнее, с лицом, похожим на недовольный бульдожий блин, со сплющенным носом и тяжёлой челюстью. Второй — выше, тощий и жилистый, с неприятной, скользкой ухмылкой на тонких губах. От них разило дешёвым табаком, перегаром и неприкрытой, животной угрозой, от которой в воздухе густел страх.

— А вот и наша пташка, — протянул тот, что повыше, и его маслянистый, вкрадчивый голос заставил мою кожу покрыться ледяными мурашками. — Вероника Степановна, собственной персоной. А мы вас заждались, сил нет как.

Сердце не просто ухнуло, оно сорвалось с цепи и рухнуло куда-то в район замёрзших пяток. Я знала, кто это. Те самые «друзья» моего покойного отца, чьи сообщения и звонки с каждым днём становились всё более настойчивыми и откровенными.

— Я… я всё отдам, — пролепетала я, инстинктивно делая шаг назад и натыкаясь спиной на ледяную, мокрую стену дома. — Мне нужно ещё немного времени.

— Времени? — он театрально хмыкнул, делая шаг ко мне. Его взгляд был липким, грязным, и я чувствовала себя насекомым под лупой. Второй, «бульдог», молча обошёл меня и встал с другой стороны, отрезая единственный путь к бегству. Ловушка захлопнулась. — Девочка, твоё время кончилось. Счётчик тикает, проценты капают. Папаша твой был игрок азартный, но безответственный. А долги, Вероника, по наследству переходят. Вместе с этой квартиркой и твоей больной сестричкой.

При упоминании Лизы внутри меня всё оборвалось. Животный страх за неё придал мне сил.

— Не смейте её трогать! — вырвалось у меня с такой яростью, на которую я сама от себя не ожидала.

Тонкогубый осклабился, обнажив прокуренные жёлтые зубы.

— О, какие мы колючие. Это хорошо. Смелость тебе пригодится. — Его взгляд медленно, оскорбительно нагло скользнул по моей фигуре, оценивающе, будто я была вещью на распродаже. — А ты, я смотрю, девочка ничего так. Складненькая. Фигуристая. Может, натурой отдашь? Правда долго работать придётся...

Он не ждал ответа. Его рука легла мне на плечо, и пальцы сжались с силой стальных тисков, выбивая из меня весь воздух. Второй, «бульдог», в этот же момент грубо схватил меня за другую руку, с размаху впечатывая в стену. Удар затылком о кирпич был несильным, но унизительным. Я дёрнулась, но они держали мёртвой хваткой. Рука тонкогубого скользнула с моего плеча вниз, к груди. Я застыла, парализованная ужасом и омерзением. Его пальцы бесцеремонно, грубо сжали мою грудь через тонкую ткань пальто и свитера. Я задохнулась от унижения, в глазах потемнело.

— А что, товар-то неплохой, — процедил он, как будто речь шла о куске мяса на рынке. Его ухмылка стала шире, хищнее. — Твёрденькая. Упругая. Такую в правильные руки можно пристроить. В нужные места. Там девочки требуются. Отработаешь должок за пару-тройку лет. Ещё и сверху накинем, за старания.

Он провёл ладонью по моему бедру, нагло поднимаясь всё выше, подбираясь под край пальто. Я замычала, дёргаясь в стальных тисках, но второй держал меня так, что, казалось, хрустнут кости.

— Не дёргайся, куколка, — прошипел он мне в самое ухо, опаляя кожу вонючим дыханием. — Мы же пока просто смотрим. Оцениваем. Ты должна понять, что мы не шутим. Денег нет — будешь платить тем, что между ног. А у тебя там, я уверен, всё как надо.

С резким, отвратительным треском он дёрнул ворот моей блузки. Пуговицы отлетели, звякнув о бетон. Холодный воздух коснулся обнажившейся кожи на ключице. Это было последней каплей. Животный страх прорвал оцепенение. Я изо всех сил дёрнулась, но тонкий схватил меня за волосы, дёрнув голову назад.

— Угомонись, сучка. Мы с тобой ещё не закончили.

Он оттолкнул меня к своему напарнику. Бульдог подхватил меня, как тряпичную куклу, и с силой развернул, припечатав лицом к ледяной металлической двери подъезда. Холод обжёг щёку. Его массивное тело прижалось ко мне со спины, вдавливая, лишая возможности пошевелиться. Я чувствовала его вес, его вонь, его горячее дыхание у себя на затылке.

— А так-то ты тоже ничего, — прохрипел он мне в ухо, и я почувствовала, как он по-скотски притирается ко мне сзади, имитируя толчок бёдрами. — Тебя и сзади поиметь будет в самый раз.

Меня едва не вывернуло наизнанку от омерзения. Он снова грубо толкнулся в меня, и я почувствовала, как его твёрдая плоть упирается мне в ягодицы через слои одежды. Он дышал тяжело, со всхлипом, входя в раж. Это было так унизительно, так грязно, что реальное насилие не могло бы быть хуже.

Он схватил меня за волосы, оттянул голову назад и снова с силой приложил лицом о дверь. Боль и унижение смешались в один тугой, удушающий комок. И тогда я закричала. Не своим голосом, изо всех сил, вкладывая в этот крик весь свой ужас и отчаяние.

ГЛАВА 1

ГЛАВА 1. Обратный отсчёт

Мой личный апокалипсис начался не с грохота и пламени, а с вежливого, почти безжизненного голоса в телефонной трубке. Голоса доктора Вейса из немецкой кардиологической клиники «Herz-Klinik», который я слышала уже в третий раз за месяц, и который с каждым звонком становился всё более похожим на стук молотка судьи, заносящего его для последнего, решающего удара.

— Вероника Степановна, я вынужден вам сообщить, что время почти вышло.

Время. Забавно, как это абстрактное понятие вдруг обретает вес и плотность, превращаясь в удавку на твоей шее. Моё время сжималось, истончалось, утекало сквозь пальцы, как песок, и каждый новый день был лишь отсрочкой неизбежного.

— Мы всё ещё держим для Лизы место в операционном графике, — продолжал доктор Вейс, и в его голосе слышалась профессиональная, но отстранённая жалость. — Но без внесения депозита мы не сможем даже официально включить её в лист ожидания. Правила едины для всех. Вы же понимаете.

Я понимала. О, я всё прекрасно понимала. Я понимала, что жизнь моей шестнадцатилетней сестры, единственного по-настоящему светлого человечка в моей серой, трещащей по швам реальности, имеет конкретную цену. Цена с таким количеством нулей, что у меня темнело в глазах. Врождённый порок сердца, сложный, редкий, тот, за который в России брались с неохотой и без каких-либо гарантий. А в Германии брались. Гарантировали. Но за деньги, которые для меня были сродни бюджету небольшой африканской страны.

Я пробормотала что-то вроде «я делаю всё возможное» и «ещё пара дней», а сама смотрела на фотографию в дешёвой рамке на своём заваленном бумагами столе. Лиза. Моя Лизка. Снимок был сделан прошлым летом, до того, как её состояние начало резко ухудшаться. Она сидела на траве в парке, запрокинув голову, и смеялась так заразительно, что, казалось, само солнце светит ярче от её смеха. Сейчас её улыбка стала натянутой и бледной, а под глазами залегли тени, которые не мог скрыть никакой макияж. С каждым днём она всё быстрее уставала, всё чаще хваталась за сердце, и её смех становился всё тише, будто кто-то медленно выкручивал громкость её жизни.

Я закончила разговор, чувствуя, как по щекам катятся горячие, злые слёзы. Слёзы бессилия. Телефон в руке завибрировал снова, на этот раз оповещая о сообщении. Незнакомый номер. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось с удвоенной силой. Я знала, кто это.

«Романова, папочкины долги сами себя не выплатят. Напоминаем, срок до конца этой недели. Если денег не будет, придётся навестить твою больную сестричку и наглядно объяснить, что бывает с кидалами и их семьями».

Холодный, липкий ужас сжал внутренности стальным кулаком. Отец. Даже после своей смерти он умудрялся тащить нас на дно. Он был хорошим человеком, но никудышным бизнесменом. Игрок по натуре, он верил в удачу, в «авось пронесёт», вкладывал последние деньги в сомнительные проекты, занимал у ещё более сомнительных людей. Год назад его сердце не выдержало очередного провала. Он просто не проснулся утром, оставив нам разбитую вдребезги жизнь и долги, о размерах которых я поначалу даже не догадывалась. Теперь эти «кредиторы» всё чаще напоминали о себе, и их методы становились всё менее деликатными.

Я вскочила и заметалась по съёмной квартире на окраине Москвы, похожей на тонущий корабль. Запах пыли, старых книг и лекарств въелся в стены. Но это хотя бы были стены и крыша, где я могла спрятаться от посягательств бандитов, в то время как моя сестрёнка... жила в Костромской области у тёти Наташи. Единственной из родственников, кто у нас был. Она меня сильно выручала, приглядывая за сестрёнкой. Правда... жили они, как и я, в дикой нищете, потому что ни моей зарплаты, ни тётиной пенсии не хватало, чтобы оплачивать все счета и покрывать все потребности.

Я была одна. Одна против всего мира. Я — их единственная стена, тонкая, хрупкая перегородка между моей семьёй и той бездной, что разверзлась под нами. И эта стена вот-вот должна была рухнуть, погребая под обломками всех, кого я любила.

Я вернулась на кухню и открыла ноутбук. Работа. Мне нужна была работа. Не просто работа, а чудо. Я перебрала всё: продала папину машину, все немногочисленные мамины украшения, квартиру, залезла в долги к тем немногим друзьям, кто ещё был готов давать. Я работала на двух работах — помощником бухгалтера в занюханной конторке днём и писала курсовые для ленивых студентов по ночам. Но всё это было каплей в море. Каплей в океане долга перед бандитами и в том финансовом цунами, что требовался на операцию Лизы.

Мои пальцы лихорадочно забегали по клавиатуре, открывая сайты с вакансиями. «Менеджер по продажам, тридцать тысяч». Мало. «Курьер, сорок пять тысяч». Слишком мало. «Бухгалтер, шестьдесят тысяч». Капля. Слёзы снова подступили к горлу, застилая экран. Я была готова на всё. Работать без выходных. Продать почку, чёрт возьми! Но даже моя почка не стоила столько, сколько жизнь сестры.

Я плакала беззвучно, давясь собственным отчаянием, сотрясаясь в рыданиях над стареньким ноутбуком. Кричала, но из горла не вырывалось ни звука. Этот беззвучный крик разрывал меня изнутри. Я была загнана в угол. Таймер тикал, отсчитывая последние секунды моей прошлой жизни. И я знала, что ради спасения Лизы я пойду на всё. Абсолютно на всё. Даже если придётся заключить сделку с самим дьяволом. Я просто ещё не знала, что дьявол носит костюмы от Brioni и обитает в самом сердце Москвы.