Pomper le Fric или приключения Шыбынбека

Prison

Пусть не пугается читатель, обнаружив, что эта история начинается в месте не совсем приятном, а именно в колонии для уголовных преступников. Никто не знает своего будущего. Недаром народная мудрость гласит: "От сумы и тюрьмы не зарекайся!".

Был зимний метельный вечер.

Прожектор высвечивал огромное серое здание с зарешеченными окнами. Из окон лился тусклый свет. В коридорах этого здания, именуемого в простонародье prison (тюрьма), шла вечерняя проверка. Дежурные gendarmes (жандармы) шли по длинным коридорам, заглядывая в камеры. Все prisonnier (арестанты) были на месте. Возле одной из cellule (камер) проверяющие остановились.

В камере стоял заключенный, как того требовали местные правила: лицом к стене, широко разведя руки в стороны.

Надо заметить, что люди в этой prison как и в других аналогичных заведениях по всему миру делились на два вида – тех, кто сторожил и тех, кого сторожили. Последние, впрочем, подразделялись на несколько видов – политические, отмороженные и те, кто угодил сюда по ошибке.

Герой нашего повествования относил себя к четвертому виду – политический, попавший в тюрьму по ошибке. Он и вправду не походил на преступника. Невысокого роста, худенький, с большой залысиной на голове. Он был больше похож на шахматиста, чем на человека, способного на неблаговидные поступки. Глядя на него казалось, что он не способен ни карьеру построить, ни уголовный кодекс нарушить. Между тем, у него отлично получалось и то, и другое. Не здесь, правда, а на patrie (воле).

- О monsieur Pomper le Fric (месье Заколачивающий Бабло), - с улыбкой обратился к заключенному главный gendarme. - Как вы себя чувствуете ?

- Сhouette (Клево), - ответил арестант.

- О ! Я вижу вы учили наш жаргон, - удивился офицер.

- А как иначе. Вы ведь сами называете меня monsieur Pomper le Fric, - скривился арестант. - А ведь могли просто – по-дружески называть меня Mec (мужик).

- Знаете, в нашей стране не принято называть Mec того, кто на самом деле является Мerde (говнюком)!

- Excusez moi (Извините), - лицо арестанта покрылось пятнами. Вы наверное оговорились и хотели сказать – emmerdant (тот, кто доставляет неудобства).

- Оui (Да), вы правы, - осклабился офицер. - Вы не мerde, а emmerdant мerde. Впрочем, хватит любезностей. У меня для вас хорошие nouvelles (новости). Наш справедливый и гуманный суд принял решение освободить вас. Если бы спросили меня, что я думаю об этом, я бы ответил одним словом – это faute (ошибка).

- Но вас никто не спрашивает, - процедил сквозь зубы арестант, тем не менее жандарм его услышал.

- Оui. Впрочем, я рад, что вы уже завтра покинете наше гостеприимное заведение. Все это время мне было очень, как это помягче сказать – очень foutu (хреново), что в моих владения сидит такой pauvre type (жалкий тип). Так что – Fous-le-camp (Проваливай)!

На лице арестанта не дрогнул ни один мускул, хотя, будь у него такая возможность, он перегрыз бы этому фраеру горло. Вот же быдло в погонах! Гнать пургу на него – на человека, который мог себе позволить купить с сотню таких prison со всеми потрохами, включая gendarmes. Но он смолчал. Надо молчать и завтра он уже будет на свободе !

***

На следующее утро арестант, сменивший тюремную форму на гражданскую одежду уже стоял на проходной. Его обуревали эмоции. Хотелось радоваться и плакать одновременно. Радоваться — потому что le tribunal (суд) сжалился над ним и не отдал на растерзание врагам, а плакать – потому что жалость le tribunal обошлась ему в кругленькую somme (сумму) с шестью нолями.

Охранник придирчиво изучал документы арестанта, имя которого звучало довольно непривычно для изнеженного французского уха — Шыбынбек Айлакеров.

- Значит, так, - наконец сказал он жестко, привычно обыскал заключенного и отодвинул тяжелый засов, - пропуск у тебя в порядке. Свободен. И смотри — не вляпайся в новый срок. Наш начальник этому не обрадуется. Все! Пошел!

Дверь отворилась, и Шыбынбек очутился на воле, где он уже давно не был.

Колония, обнесенная, как и положено, высоким глухим забором со сторожевыми вышками, находилась в чистом поле. Вокруг нее не было никаких строений. От ворот уходила в жизнь гладкая асфальтная дорога, с любовью отчищенная от снега местными коммунальными службами. Вдоль дороги сиротливо тянулись столбы с проводами.

Шыбынбека должны были встречать — охрана и родня на его любимом лимузине. Но никого не было. Дорога была пуста. Шыбынбек сделал несколько шагов и внезапно остановился. Ему почудилось, что за одним из столбов прячется tueur à gages (наемный убийца), крепко сжимающий в руке flingue (оружие).

Шыбынбек решительно повернулся и вприпрыжку побежал обратно. Добежав до ворот он со всей мочи забарабанил по ним.

Охранник приоткрыл окошко:

- Ты чего забыл?

- Пустите меня обратно!

- Ты le con (дурак)?

- Что? - не выдержал Шыбынбек. - Я тебе говорю, пусти меня обратно. Мне кажется — меня хотят убить.

Аvion

В то летнее утро 2009 года, к которому обратилась сейчас память Шыбынбека, он летел среди многих, в отличие от него незапятнанных, пассажиров в Лондон. Самолет рассекал облака, ласковое солнце светило в иллюминаторы, будто обещая, что впереди его ждет безбедная жизнь, наполненная праздником и шахматами. Шахматы Шыбынбек очень любил. Там — на родине, которую он оставил впопыхах, успев только перевести то, что еще не перевел в швейцарские банки — его коллеги банкиры за глаза называли его шахматистом. Впрочем, прозвище это появилось не только и не столько из-за любви к этой древней игре эрудитов, сколько из-за его способностей просчитывать ходы оппонентов наперед и уметь предугадать исход любого дела и предприятия.

Но — то ли Фортуна отвернулась от Шыбынбека, то ли он допустил ошибку в своих расчетах — однако тогда в 2009 году все пошло наперекосяк. Он планировал возглавить страну, рассчитывал, что народ пойдет за ним. Но за ним отправились лишь полицейские, да борцы с коррупцией. Риск угодить в тюрьму на родине — он не предусмотрел. А когда понял, что это неизбежно — было уже поздно что-то менять.

Под крылом самолета показался какой-то водоем. Географию Шыбынбек знал хорошо, но с высоты полета определить, что это за море или озеро не смог.

По широкому коридорчику, образованному удобными мягкими креслами бизнес-класса прошла вихляя бедрами симпатичная стюардесса.

- Уважаемые пассажиры, - негромко окликнула она тех, кто не спал. - Сейчас будем ужинать. На подлокотниках ваших кресел есть сенсорные мониторы, на которых вы можете выбрать любое блюдо из нашего богатого меню, а также напитки, которые предпочитаете.

Немногочисленные соседи Шыбынбека стали листать меню, щелкая сенсорными кнопками напротив тех блюд, которые им хотелось отведать.

- Девушка! - негромко позвал Шыбынбек. - Можно вас на секунду?…

Стюардесса с милым, но уже потрепанным жизнью лицом, которое украшали огромные отважные глазища, подошла к нему, сияя улыбкой.

- Чем могу помочь? - спросила она.

- Мой монитор неисправен. Вот — поглядите сами. Девушка!… Пожалуйста, принесите мне чего-нибудь диетического!

- У вас язва, что ли? - сочувственно произнесла стюардесса по имени Вера, если верить бейджику, прикрепленному к груди пятого размера.

Уж в чем-чем, но в размерах груди Шыбынбек разбирался отлично.

- Одну минуту! Я к вам сейчас подойду… Спасибо… - обернулась она к другому пассажиру бизнес-класса

- Да, - кивнул Шыбынбек, - У меня появилась язва при виде вашего неработающего монитора!

- Простите, но перед полетом мы проверили всю технику и оборудование. Все прекрасно работало. А диетической еды у нас нет. Но могу порекомендовать паштет из оленины с сушенной вишней под горчичным соусом. На гарнир же — кус-кус с ананасом.

Тут Вера сорвалась с места и кинулась к шторке, являющейся границей между бизнес-классом и салоном для быдла.

- Пассажир, пассажир! Вам сюда нельзя!

- Я хочу жрать! - резко ответствовал наглый пассажир, запутавшийся в шторке. - Кстати, паштет из оленины я очень люблю!

Стюардесса смерила его уничтожающим взглядом.

- Вам паштет не положен по статусу! - громко произнесла Вера. - У вас будет курица с рисом! И чай с печенькой. А теперь попрошу вас вернуться на свое место.

Пассажир не шелохнулся.

- В вашей работе, девушка, вы должны быть обходительны со всеми — независимо от того места, где они сидят — до шторки или за ней.

За спиной пассажира появилось еще несколько таких же как и он. Шыбынбек громко вздохнул. Быдло остается быдлом везде — и на земле, и на воде, и в воздухе.

- Че нос воротишь? - посмотрел на него наглый пассажир. Сидишь тут, думаешь, ты царь и бог?

По радио командир экипажа объявил что-то неразборчивое.

Те, кто стоял позади бросились к своим креслам. Наглый пассажир, взглянув недобро еще раз на Шыбынбека, последовал их примеру.

Командир судна еще раз повторил по радио то, что сказал ранее:

«Мы входим в зону турбулентности. Попрошу пассажиров занять свои места и пристегнуть ремни безопасности.

Вера резким движением задвинула шторку и повернулась к Шыбынбеку, улыбаясь во все зубы.

- Так что вы решили?

Шыбынбек вздохнул еще раз.

- Вы думаете ананасы и горчичный соус — это диетическое? Вы в своем уме?

- Слышь ты, профессор! - бросил один из его соседей. Судя по прикиду — гопник, выбившийся в князи. - Хорош ломаться. Мы тоже тут нежрамши с утра сидим.

Шыбынбек поморщился.

- Ой, пардоньте, - зазубоскалил гопник в ответ. - Не хотел оскорбить ваше нежное ухо. - Жрать, говорю, хотим!

- Хорошо, давайте ваш паштет, - махнул рукой Шыбынбек.

- Эти алматинцы — полные уроды, - заявил гопник своему товарищу, сидящему от него по правую руку.