Попаданка 2: Проклятье. Инструкция по устранению

Часть первая: Тень предков Глава 1: Цена утреннего кофе

Я проснулась от солнечного зайчика, упрямо скачущего по моим векам. Не от крика в ночи, не от тяжёлого предчувствия, а от настойчивого, тёплого света, пробивавшегося сквозь щель в тяжёлых портьерах. И от тепла.

Тепла, исходившего от могучего тела, прижавшегося ко мне спиной. Его дыхание было ровным и глубоким, рука, лежавшая поверх моего одеяла, — тяжёлой и безмятежной. Я лежала, не шевелясь, вдыхая этот редкий, драгоценный мирок. В воздухе пахло не порохом, не лекарственными травами и не страхом. Пахло просто утром. Деревом, воском и едва уловимым, знакомым запахом его кожи.

Он почувствовал моё пробуждение. Не повернулся, лишь его пальцы слегка сжали моё предплечье. Это было не просто прикосновение — это был безмолвный вопрос и такой же безмолвный ответ, тончайшая нить понимания, натянувшаяся между нами в предрассветной тишине.

В этом едва заметном движении читалось всё: и тревожная бдительность воина, чутко улавливающего малейшие изменения в ритме моего дыхания, и бережная уверенность любящего, дающего знать, что я не одна в этой мглистой пустоте между сном и явью. Его пальцы, тёплые и твёрдые, стали якорем, удерживающим меня от сомнений, что обычно подкрадывались с первыми лучами солнца.

Мы лежали в молчании, и это крошечное сжатие говорило громче любых слов: "Я здесь. Я с тобой. Спокойно".

— Уже утро, мой грозный советник? — его голос был низким, пропитанным сном, и в нём слышалась та самая улыбка, которую я пока не видела.

Уголки моих губ дрогнули. «Мой грозный советник». Это прозвище родилось в один из тех редких вечеров, когда мы, уставшие, но довольные, сидели у камина, и я разбирала его очередной спор с упрямым вассалом. Он сказал тогда, что мои аргументы острее отточенного клинка, а воля твёрже горной породы. И с тех пор, оставаясь наедине, звал меня только так. В этих словах не было насмешки. Была гордость. И нежность, которую он, этот суровый человек, научился проявлять лишь со мной.

— Уже, — ответила я, прижимаясь лбом к его лопатке. — И если ты, ваша светлость, не соизволите подняться, мы опоздаем на приём к послам из южных земель.

— Пусть подождут, — лениво проворчал он, наконец переворачиваясь ко мне. Его глаза, серые и ясные, без тени вчерашней усталости, смотрели на меня с тем выражением, от которого у меня до сих пор перехватывало дыхание. В них было принятие. И покой. — Или скажи им, что Герцогиня приболела и требует моего неотлучного присутствия.

— Они не поверят, — рассмеялась я. — Все знают, что Герцогиня железная.

— А я — стальной, — он притянул меня к себе, и его смех, глухой и раскатистый, отозвался в его груди. — Так что мы подходим друг другу.

Мы лежали, сплетясь руками и ногами, строя планы. О послах, о новых дорогах, которые нужно было проложить к рудникам, о том, чтобы к вечеру выбраться на прогулку в парк, пока не закончились последние тёплые дни. В его словах не было напряжения правителя, несущего неподъёмный груз. Была лёгкость человека, который знает, что делит этот груз с тем, кто выдержит любую тяжесть.

Воздух в комнате был наполнен этой лёгкостью, этим безмятежным счастьем, которое мы, казалось, вырвали у судьбы с боем. И на какое-то время я позволила себе забыть о тёмном диске, спрятанном в потайном ящике, о древних проклятиях и о том, что когда-то этот мир пытался нас уничтожить. В этот миг существовали только мы, солнечный свет и тихий шепот двух людей, нашедших, наконец, свой дом друг в друге.

***

Мы перебрались в эркер, где небольшой стол уже был накрыт. Полукольцо высокого окна впускало в комнату мягкий, рассеянный свет нового утра, озаряя серебряные приборы и белоснежные чашки.

Слуг мы отослали — этот утренний ритуал стал для нас священным, островком абсолютной приватности в бурном море обязанностей. Здесь, в этой светлой нише, пахло свежими булками, горьким кофе и тишиной — редкой, драгоценной тишиной, принадлежащей только нам. За толстыми стенами доносились лишь приглушённые звуки просыпающегося замка, но они не могли нарушить уединения, что мы так тщательно выстроили вокруг этих минут.

Я подошла к столику, где стоял тот самый массивный серебряный кофейник — свидетель стольких наших разговоров, от яростных споров до интимных признаний. Его ручка была гладкой от множества прикосновений. Я налила густую, тёмную жидкость в его любимую фарфоровую чашку, знаменитую своей невероятной тонкостью. Он всегда говорил, что только из такой и стоит пить кофе — чтобы чувствовать хрупкость, которую нужно оберегать.

— Сахар? — спросила я, уже зная ответ.

— Только горечь и твоё общество, — парировал он, усаживаясь и отодвигая в сторону кипу утренних донесений, словно отгоняя назойливых мух.

Я поставила чашку перед ним, и в этот момент он протянул мне небольшую деревянную дощечку с сотами, с которых стекал золотистый, душистый мёд. Я отломила кусочек воска, и сладкий вкус разлился по языку. Этот обмен — горький кофе для него, сладкий мёд для меня — стал ещё одной ниточкой в паутине наших привычек.

Мы ели и пили почти молча, но тишина эта была насыщенной, а не пустой. Он просматривал документы краем глаза, я составляла в уме план предстоящего приёма. Иногда наши взгляды встречались, и в них вспыхивало короткое, тёплое понимание. Он мог отодвинуть ко мне свиток, не говоря ни слова, и я уже знала, на какую строчку указать пальцем, чтобы подтвердить его мысль. Я могла вздохнуть, и он, не глядя, спрашивал: «Опять этот старый хрыч Леофрик со своими жалобами?»

И вот, наблюдая, как солнечный свет играет в его тёмных волосах, как его сильные, привыкшие к мечу пальцы так бережно держат хрупкую фарфоровую чашку, я поймала себя на мысли, от которой внутри всё перевернулось.

Я дома.

Не в замке. Не в герцогстве. Не в теле Елены. А здесь. В этом коконе из взаимного понимания, в пространстве между ним и мной, где не нужно было носить маски, где не нужно было быть настороже.

Глава 2: Язык камня

Тишина в кабинете была обманчивой, густая и тяжёлая, будто пар от остывающего кофе. Она не приносила покоя, а давила на виски, наполняя пространство невысказанными словами и неразрешенными вопросами. Я попыталась утопиться в бумагах — отчёты о сборе урожая, жалобы купцов на пошлины, прошения о ремонте дорог.

Я водила взглядом по аккуратным колонкам цифр и разборчивым почеркам писцов, силясь сосредоточиться на простых, понятных проблемах, которые имели решение. Обычная, размеренная жизнь герцогства, которая ещё утром казалась таким прочным и ценным завоеванием. Каждый документ был кирпичиком в здании нашего общего дела, тем, что мы создавали вместе и чем так гордились.

Теперь же строки расплывались перед глазами, а перо в пальцах стало чужим, непослушным грузом. Оно казалось мне не инструментом управления, а орудием пытки, требующим невозможного — сосредоточенности и ясности мысли, когда весь мир внутри превратился в хаос. Мой взгляд, предательский и неконтролируемый, снова и снова скользил к строгой панели дубового стола, за которой прятался потайной ящик.

И снова в ушах стоял тот самый звук — сухой, резкий, беспощадный. Не грохот, нет. Скорее хруст. Хруст фарфора о полированное дерево. Звук, который навсегда врезался в память, отсекая идиллию завтрака от леденящего душу настоящего.

Он преследовал меня, этот навязчивый ритм: тишина… и вот этот хруст. Тишина… и снова он. Он врезался в сознание, как молоток, с каждым ударом все глубже и болезненнее, вытесняя все остальные мысли. Словно кто-то отбивал такт конца нашей короткой, такой хрупкой весны. Это был похоронный марш, звучащий в такт падению идеального хрустального мира, который мы построили для себя.

С раздражением, граничащим с отчаянием, я швырнула перо на стол. Резкий жест, полный бессилия, вырвался наружу, когда терпение лопнуло, не в силах больше выносить эту пытку. Чернильная клякса, тёмная и безобразная, как предзнаменование, расползлась по аккуратным колонкам цифр. Она пожирала четкие строки, уничтожая логику и порядок, словно зловещее пророчество, проступающее сквозь тонкую оболочку реальности и предвещающее неизбежный хаос.

Историк ищет закономерности, — пронеслось в голове холодной, отточенной мыслью, единственным якорем в этом море нарастающей паники. Это единственное, что я умею. Раскапывать прошлое, чтобы понять настоящее. Один симптом — случайность. Два — совпадение. Головная боль, которую он отмахнул. Внезапная рассеянность. И сегодня… эта онемевшая рука, разжавшиеся сами по себе пальцы, столь сильные и уверенные.

Это уже не цепь случайностей. Слишком чётко, слишком последовательно всё складывалось в единую, пугающую картину. Это система. Система сбоя. Не хаотичный набор неполадок, а продуманный, методичный процесс разрушения, словно невидимый инженер вышел из тени и начал методично выкручивать винтики из механизма его жизни. Но что является её источником?

Вопрос, от которого зависело всё, висел в воздухе, тяжёлый и безответный. Я прокручивала в который раз в голове одни и те же мысли, раз за разом, в надежде найти ошибку в своем анализе. Это был бег по замкнутому кругу, где каждая тропинка логики неизбежно приводила к глухой стене.

Яд? Но я пробую всё, что попадает к нему на стол. И моё собственное тело, не проявляющее ни единого подозрительного симптома, было тому живым доказательством. Болезнь? Никаких других признаков. Ни лихорадки, ни слабости, ни чего-то, что могло бы указать на недуг, подтачивающий его изнутри — лишь этот один, чудовищный и необъяснимый симптом. Проклятие?

Последнее слово повисло в воздухе, отдаваясь эхом древних суеверий этого мира. Оно вибрировало в пространстве, наполняя комнату призрачным шепотом забытых предсказаний и роковых пророчеств. Но мой рациональный ум, ум Алисы, отчаянно цеплялся за логику. Я пыталась выстроить привычные баррикады из фактов и доказательств, укрыться в крепости здравого смысла, где всему находилось разумное объяснение.

Логику, которая трещала по швам, как та фарфоровая чашка. С каждым новым необъяснимым событием, с каждым зловещим совпадением, в этой прочной конструкции появлялись все новые трещины, сквозь которые уже проглядывала совершенно иная, пугающая своей иррациональностью реальность.

Логика. Это слово теперь казалось таким же хрупким, как тот фарфор. Оно рассыпалось в прах вместе с кофейными зёрнами, и от него осталась лишь горькая пыль на языке. Больше не было сил бороться с тяготением. Моя рука сама потянулась к скрытому механизму, нажала на едва заметную неровность в резьбе. Тихий щелчок прозвучал громче выстрела в гробовой тишине.

Ящик бесшумно выдвинулся, словно сама тьма рождала его из своих глубин. В его бархатном гнезде, холодный и безразличный, лежал он. Он не излучал света, но поглощал его, притягивая взгляд своей идеальной, пугающей завершенностью. Зеркальный диск. Его поверхность была непрозрачной и глубокой, как вода в заброшенном колодце, хранящая в себе отражения забытых миров.

Единственная ниточка, связывающая меня с тем, что я когда-то называла реальностью. Он был якорем и проклятием одновременно, напоминая о том, кем я была, и о том, от чего бежала. Единственное доказательство, что Алиса не просто сошла с ума в теле жестокой герцогини. Без него эта жизнь, эта любовь, эта боль могли бы показаться лишь игрой воспаленного сознания, бредом, порожденным одиночеством и страхом. Но диск был реален. Его холод обжигал пальцы, а тяжесть тянула вниз, к земле, к правде, какой бы горькой она ни была.

Я взяла его в ладони. Металл — если это был металл — был ледяным, отнимающим остатки тепла у пальцев. Его поверхность была идеально гладкой, отполированной до зеркального блеска, в котором не было ни единой царапины, ни намёка на возраст. Ничто в этом мире не могло быть столь совершенным.

Мои пальцы скользнули по холодной глади, и в ней отразилось чужое лицо. Высокие скулы, светлые, собранные в строгую причёску волосы цвета спелой пшеницы, губы, поджатые в тонкую линию решимости. Глаза Елены фон Дарк смотрели на меня. Глубокие, зелёные, с зарождающейся в их глубине бурей. Я искала в них Алису — наивного историка, верящего в силу знаний и логики. Но её там не было. Была только я. Та, кем я стала.

Глава 3: Совет врагов

Утренний свет, плотный и золотой, резал высокие окна библиотеки, выхватывая из полумрака бесчисленные корешки фолиантов. Воздух пах пылью, древней кожей и мудростью — запах, всегда заставлявший меня, Алису, чувствовать себя как дома. Но сегодня я была здесь не как любознательный историк, а как отчаянная женщина, играющая с огнем.

Мастер Книг, сухопарый мужчина с глазами, казавшимися слишком большими за толстыми линзами очков, встретил меня почтительным, но немного озадаченным поклоном. Его обычный посетитель — это либо Каэлен, ищущий военные карты, либо придворные, листающие геральдические альбомы. Не герцогиня, чьи визиты обычно ограничивались срочными государственными делами. Только за последние полгода «герцогиня» изменила вектор своего поведения.

— Ваша светлость, — его голос был тихим, как шелест страниц, — какой ветер занес вас в наши скромные владения?

Я прошлась пальцами по корешку ближайшего тома, ощущая шершавую кожу. Внутри всё сжималось от напряжения, но лицо я сохраняла бесстрастное, слегка заинтересованное.

— Ветер любопытства, маэстро, — ответила я, заставляя губы сложиться в подобие учтивой улыбки. — Вы же знаете, моё положение… требует глубокого понимания корней этого дома. Мне нужны ваши знания.

Он насторожился, его длинные пальцы нервно переплелись.

— Всё, что пожелаете.

— Меня интересуют хроники самых древних правящих династий, — сказала я, делая вид, что рассматриваю свиток на соседнем столе. — Особенно те разделы, где летописцы упоминают необычные семейные реликвии. Или… — я сделала небольшую, рассчитанную паузу, — …наследуемые недуги. Те, что передаются из поколения в поколение.

«Начать нужно с самого общего. Семейные реликвии... наследуемые недуги. Пусть он думает, что я укрепляю свою легитимность, изучая родословную мужа. Пусть видит во мне лишь честолюбивую выскочку, копающуюся в прошлом, чтобы укрепить своё настоящее».

Мастер Книг медленно кивнул, его взгляд стал аналитическим, учёным.

— Понятно. Легитимность через призму истории. Мудрый ход, герцогиня. У Дарков, безусловно, богатая летопись. И загадочная. — Он повернулся и скрылся в лабиринте стеллажей, его тёмный плащ мелькнул между полок, словно тень самой истории.

Я осталась стоять посреди зала, чувствуя, как солнце греет спину. Каждая частица меня кричала о спешке, о том, что время утекает, как песок в тех самых виденных часах. Но спешка здесь была смерти подобна. Один неверный шаг, одно слишком откровенное слово — и слухи поползут быстрее лесного пожара. А я не могла позволить, чтобы кто-то, особенно такой старый хищник, как Лотар, узнал, что Волк Дарк начал спотыкаться.

Мастер Книг вернулся, неся в руках несколько внушительных томов, переплетенных в потершуюся кожу с тиснеными гербами, поблекшими от времени. Воздух вокруг него затрепетал ароматом столетий.

— «Хроники Дома Дарков», начиная с Арриго Завоевателя, — он с почтительной бережностью разложил книги на массивном дубовом столе. — И сводные генеалогии основных правящих родов континента. Упоминания о реликвиях… — он открыл одну из книг, где на пожелтевшей странице красовалась иллюминированная миниатюра с изображением сияющего меча, — …вот, к примеру, «Слеза Полуночи», клинок первого герцога. Говорят, он никогда не тупится.

Я склонилась над страницей, делая вид, что изучаю искусную работу переписчика. Сердце упало. Меч. Еще один меч. Чаша, доспехи, корона… Все это были предметы, пусть и наделенные магическими свойствами, но понятные в своем символическом назначении. Ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сложный механизм, технологичный артефакт.

— Это всё? — в голосе прозвучала неподдельная горечь, которую я не сумела полностью скрыть. — Только оружие и регалии? Ничего… другого? Устройств, например? Сложных, с непонятным назначением?

Мастер Книг снял очки и принялся тщательно протирать их краем плаща. Его взгляд стал рассеянным, обращенным вглубь памяти.

— Летописи, ваша светлость, говорят на языке своего времени. Они описывают чаши, исцеляющие раны, мечи, поражающие без промаха, доспехи, не знающие урона… Но устройства… — Он тяжело вздохнул и водрузил очки на переносицу, снова глядя на меня. — Сложные, как вы изволите выражаться… это из области легенд и сказок сказителей. Вам нужны мифы о летающих кораблях или ходячих городах? Я могу подобрать.

Мне хотелось схватить его за плечи и трясти, крича, что это не сказка, что у меня в потайном ящике лежит доказательство. Но я лишь сжала пальцы в кулаки, спрятанные в складках платья.

— Мне нужна правда, маэстро, а не сказки, — сказала я тихо. — Где её искать?

Он покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на жалость к моему невежеству.

— Возможно… стоит обратиться к Архивариусу Дворца Магов? — произнес он нехотя, словно вынужденный признаться в чем-то постыдном. — Их знания… специфичны. И, на мой взгляд, часто смешаны с суеверным бредом. Они копаются в вещах, в которые людям благоразумным соваться не стоит.

«Специфичны.» Пренебрежительный тон был очевиден. Ученый спор с магом — это старо как мир. Но это был единственный луч, единственное направление. Пусть даже ведущее в логово суеверий и «бреда». Для меня, видевшей диагностирующий артефакт, грань между наукой и магией в этом мире истончилась до предела.

— Благодарю вас, маэстро, — кивнула я, уже мысленно составляя план следующего шага. — Ваша помощь… как всегда, неоценима.

Он проводил меня почтительным поклоном, но я чувствовала его настороженный взгляд на своей спине. Я пришла за ответами, а ушла лишь с новой загадкой и именем человека, который, возможно, знал слишком много. Или, что было еще опаснее, не знал ничего, но очень хотел бы узнать.

***

Дверь в покои Архивариуса отворилась беззвучно, впустив меня в царство иных запахов. Не пыль и кожа, а горьковатые травы, едкие химикалии и подвальная сырость. Воздух был густым, тяжёлым, словно пропитанным застывшей магией. Полки, уходящие в полумрак под потолком, ломились от склянок с мутными жидкостями, запечатанных свитков и странных приборов, чьё назначение я не могла даже предположить.

Глава 4: Кровные узы

Утренний свет в парадной трапезной был ярок и безжалостен. Он выхватывал из полумрака золочёные края посуды, блики на полированном столе и лица собравшихся. Воздух был густ от запаха жареного мяса, свежего хлеба и скрытого напряжения. Мы с Каэленом сидели во главе стола, пытаясь сохранить видимость нормальности, но между нами висела невысказанная тяжесть вчерашней ссоры. Мелкая склока, какие бывают у каждой пары, и которая вроде как уже решена и забыта. Но осадок остался третьим лишним в нашей компании.

Когда они вошли, казалось, в зале стало светлее. Или, возможно, это было лишь моим впечатлением. Лотар, в очередном богатом камзоле, вел под руку свою дочь. Леди Серена.

Она была воплощением весны посреди нашей осени. Её платье — безупречного белого цвета, без единого намёка на вышивку или украшения, — подчёркивало её юность и свежесть. Светлые, почти льняные волосы были заплетены в простую, но изящную косу. Большие, синие глаза с наивным любопытством оглядывали зал, словно она никогда не видела такой мощи и величия. В её движениях была лёгкая, почти детская грация.

— Дорогие соседи, — голос Лотара прозвучал как медный гонг, нарушая тишину, — позвольте представить вам свет моих очей — мою дочь, леди Серену.

Она сделала реверанс, идеально отточенный, но исполненный такой естественной скромности, что это не вызывало раздражения.

— Герцог Каэлен, — её голосок был мелодичным, похожим на звон хрусталя, — это великая честь. Я с детства слышала легенды о вашей силе и мудрости. Видеть воочию того, о ком слагают песни барды… это захватывает дух.

Она произнесла это без тени лести, с искренним, горящим восхищением в глазах, обращённых к Каэлену. Я видела, как его плечи непроизвольно расправились, как тень усталости на мгновение отступила с его лица. Он кивнул, и в его взгляде мелькнуло что-то мягкое, почти отеческое.

— Добро пожаловать в Дарклэнд, леди Серена, — сказал он, и его голос прозвучал спокойнее, чем всё утро.

Лотар, наблюдая за этой сценой с довольным видом кота, уютно устроившегося у очага, положил руку на плечо дочери.

— Моя Серена — редкий цветок, — произнёс он с мнимой нежностью, но его слова были отточены, как клинки. — Цветок, что украсил бы любой, даже самый могущественный двор, внеся в него свет и надежду на будущее.

Он сделал паузу, давая словам просочиться в сознание всех присутствующих. Затем его взгляд, тяжёлый и многозначительный, медленно пополз через стол и остановился на мне. На моих тёмных, строгих одеждах. На моих руках, привыкших к перу, а не к вышиванию. На моём лице, за которым скрывалась чужая душа.

— Как жаль, — продолжил он, и его голос приобрёл ядовитые нотки, — что некоторые цветы не желают приживаться на новой почве. Сколько ни поливай, а корней не пускают. И остаётся лишь любоваться их увядающей красотой, пока они не опадут окончательно.

В зале воцарилась мёртвая тишина. Даже звон ножей о тарелки прекратился. Все поняли намёк. Бесплодная чужестранка. Я чувствовала, как под пристальными взглядами моя кожа горит. Я не опустила глаз, встретив его холодный взор, но внутри всё сжалось в тугой, болезненный комок. Он только что публично объявил меня мёртвым цветком. И представил всем свежую, цветущую замену.

После завтрака общество переместилось в замковый сад. Осеннее солнце, уже не жаркое, а лишь золотистое, ласково касалось пожухлой листвы. Каэлен, следуя долгу вежливого хозяина, предложил руку леди Серене, чтобы показать ей знаменитые розарии. Они удалились впереди нас, и со стороны могли показаться идеальной парой — могучий воин и хрупкая дева.

Лотар же, не спеша, предложил мне пройтись по аллее старых кипарисов, чьи тёмные, строгие силуэты резко контрастировали с увядающей нежностью сада. Я согласилась, зная, что это не прогулка, а поле боя.

Первые минуты мы шли в тишине, нарушаемой лишь хрустом гравия под ногами. Он не торопился, наслаждаясь моментом, как змея, измеряющая жертву перед броском.

— Прекрасное поместье, — наконец начал он, его голос был ровным и бесстрастным. — Сильное. Но любая крепость уязвима, если слаб её правитель. А ещё более уязвима, если у этого правителя нет будущего.

Я не ответила, давая ему говорить. Мы свернули в более уединённую часть сада, где нас скрыли от посторонних глаз густые заросли плюща.

— Давайте отбросим церемонии, герцогиня, — Лотар остановился и повернулся ко мне. Его глаза, бледные и пронзительные, уставились на меня без всякой маски учтивости. — Ваш брак с Каэленом — фикция. Политический союз. Он держится на вашем уме, на вашей… неординарной хитрости. Но умы стареют. Идеи иссякают. А династиям нужна кровь. Плоть. Продолжение.

Он сделал шаг вперёд, сокращая дистанцию до интимной, почти угрожающей.

— Вы проигрываете эту войну, ещё не начав её. У вас нет армии, кроме пары преданных солдат. У вас нет рода, который вступился бы за вас. У вас нет единственного, что по-настоящему ценно в жене правителя, — ребёнка в утробе.

Каждое слово било точно в цель, и я чувствовала, как с каждой фразой моя броня из спокойствия даёт трещины.

— Я предлагаю вам единственный разумный выход, — продолжал он, и в его голосе зазвучали стальные нотки. — Отступите. Уйдите в тень добровольно. Сохраните лицо и даже своё место при дворе в качестве… советника. Я буду великодушен. — Он улыбнулся, и эта улыбка была страшнее любого оскала. — Или… — он протянул паузу, наслаждаясь моментом, — …вы заставите меня забрать всё силой. Дождаться, когда ваш герцог окончательно сляжет, и тогда уже никто и ничто не помешает мне посадить на этот трон того, кто даст этим землям будущее. А вас… вас объявят ведьмой, наведшей порчу на законного правителя. Или просто устранят, как надоедливую муху.

Он наклонился чуть ближе, и его шёпот стал ядовитым, пронизывающим до костей.

— Потому что, если отбросить все эти ваши умные словечки и стратегии… вам ведь нечего ему предложить, кроме советов, правда? Ни крови, ни наследника. Одна лишь чужая мудрость, которую он, в конце концов, сможет найти и в другом месте.

Глава 5: Первая жертва

Утро ворвалось в кабинет Каэлена бледными, косыми лучами, которые не столько освещали, сколько подчёркивали сумрак, затаившийся в углах. Они ложились на пыльные фолианты и позолоту переплетов, выхватывая из тьмы лишь отдельные детали, но не в силах разогнать общую гнетущую атмосферу. Мы сидели друг напротив друга за массивным столом, заваленным картами и свитками. Бумаги, испещрённые отметками о передвижениях войск и донесениями шпионов, казались теперь лишь декорацией, ширмой, за которой скрывалась настоящая битва — тихая и безмолвная. Между нами лежала невысказанная ночь, тяжёлая и неподвижная, как болотная тина. Она впитала в себя все неозвученные вопросы, все подозрения.

— Отчёт из Ольховки обнадёживает, — Каэлен развернул передо мной пергамент. Его голос был ровным, слишком ровным, лишённым привычных оттенков — ни теплоты, ни раздражения. Просто констатация факта. — Эпидемия отступила. Люди возвращаются к работе.

— Это хорошо, — отозвалась я, склонившись над документом. Я видела не строки с цифрами, а его руку, лежавшую на столе. Пальцы были расслаблены, но я помнила их вчерашнюю дрожь. — Нужно распорядиться о дополнительных поставках продовольствия. Зима будет суровой.

— Распорядись, — кивнул он. И тут, словно вспомнив, что так мы не разговариваем, попытался вставить шутку. Лёгкую, такую, какими он часто обменивался со мной раньше. — Если, конечно, наши запасы не уплывут к соседям в виде щедрых даров.

Шутка упала в тишину, как камень в болото. Она не вызвала ни ряби, ни всплеска, лишь безрадостно утонула в густом молчании, которое стало нашим единственным способом общения. Она была плоской, вымученной, лишённой искры. Словно он прочёл её с невидимого листа, забыв вложить в слова хоть каплю настоящего веселья, ту самую, что раньше заставляла его глаза смеяться первыми. Он произнёс её, не глядя на меня, уставившись в окно. Его взгляд был прикован к чему-то далёкому за стеклом, может быть, к утренним птицам, кружащим над замком, а может быть, к тем же самым теням, что съёживались и в моей душе, и эта нарочитая отстранённость ранила куда сильнее, чем любое молчание.

Я заставила себя улыбнуться. Это было неестественное движение мышц, маска, надетой на внезапно онемевшее от боли лицо. Натянуто, лишь бы заполнить паузу. Чтобы разрядить эту невыносимую атмосферу, что висела между нами тяжелым свинцовым покрывалом, и дать ему понять, что я все еще здесь, все еще пытаюсь, даже если само усилие разрывает сердце.

— Постараюсь этого не допустить.

Он кивнул, и мы снова погрузились в бумаги. Воздух был душным от невысказанного. От его обиды на мою резкость. От моего страха за него. От тех слов, что повисли между нами, как гильотина: «Может, нам нужен наследник, а не вечная война».

Я украдкой изучала его лицо. Тени под глазами стали глубже, кожа — натянутей, будто её отлили из бледного воска. Он старался держать спину прямо, но я видела, как его плечи чуть ссутулились под невидимой тяжестью. Он играл роль сильного правителя. А я — роль мудрой советницы, которой не терзают ревность и ужас.

Мы стали двумя актёрами, разыгрывающими пьесу под названием «Всё в порядке», — пронеслось у меня в голове с горькой чёткостью. — И оба мы знали, что занавес вот-вот рухнет, а за ним — пустота и хаос. Но мы продолжали говорить свои реплики, потому что молчание было бы ещё страшнее.

Мы перешли к обсуждению ротации гарнизонов на границе с землями Лотара. Это была безопасная, проторенная колея делового общения, где мы могли скрыться от личной драмы за ширмой государственных забот. Каэлен, всё ещё пытаясь вернуть себе контроль, встал и начал расхаживать по кабинету, диктуя мне распоряжение для капитана Годрика. Казалось, физическое движение должно было помочь ему стряхнуть оцепенение, вернуть ту самую уверенность, что так внезапно покинула его в последнее время.

Его шаги были чуть менее уверенными, чем обычно, лёгкая несогласованность в ритме выдавала внутреннюю дрожь, тщательно скрываемую под маской действия, но голос звучал твёрдо. Он был ровным, властным, привыкшим отдавать приказы — последним бастионом его герцогского достоинства, который он отчаянно защищал от натиска невидимого врага.

— …и потому приказываю капитану Годрику немедленно перебросить треть гарнизона из Ущелья к перевалу Чёрного Орла, дабы усилить… — он сделал паузу, чтобы перевести дух, и его взгляд, блуждавший по карте на стене, застыл.

Пауза затянулась. Слишком.

Я подняла на него глаза, перо замерло в моих пальцах. Ощущение было таким, будто воздух в кабинете снова сгустился, но на этот раз не от магии артефакта, а от внезапно остановившегося времени. Он стоял неподвижно, его спина была ко мне, но я видела, как застыли его плечи. Эта напряженная неподвижность была красноречивее любого крика, больше не скрываемая ритмичным шагом и деловой диктовкой. Внезапная тишина, наступившая после его ровного голоса, оглушала.

— Каэлен? — тихо позвала я.

Он медленно повернулся. И всё во мне сжалось в ледяной комок.

Его лицо было пустым. Совершенно. Ни мысли, ни раздражения, ни усталости. Только гладкая, ничего не выражающая маска. Его глаза, обычно такие живые и острые, смотрели на меня с тупым, искренним недоумением. Он будто видел меня впервые. Или не видел вовсе.

— Что… — его голос был тихим, прерывистым, словно он с трудом подбирал слова. — Что мы… обсуждали?

Он поморгал, пытаясь собраться с мыслями. Я видела, как его взгляд скользнул по пергаменту в моих руках, по столу, заваленному бумагами, и снова вернулся ко мне. В его глазах не было ни капли понимания.

— Капитан? — произнёс он, и в этом слове звучала растерянность. — Какой капитан?

В воздухе повисла звенящая тишина. Я не дышала, не в силах пошевелиться. Это было не обычное забывание. Это был провал. Обрыв. Его сознание, словно корабль, сорвавшийся с якоря, на несколько ужасающих секунд унесло в открытое море беспамятства, оставив на берегу лишь пустую оболочку.