Попаданка. Инструкция по выживанию

Часть первая: Выживание. Глава 1: Пробуждение в кошмаре

Последнее, что я чувствовала — это запах пыльных книг и холодный экран монитора, уткнувшись в который я заснула над диссертацией о средневековых налогах. Первое, что я почувствовала теперь — леденящий холод каменного пола под коленями.


Пахло. В нос ударило спертым воздухом, пропахшим потом, ладаном и мокрым камнем. Этот запах въедался в стены, в одежду, в легкие. Он был таким густым, что его можно было почти потрогать. Я стояла на коленях, и холод от каменных плит просачивался сквозь тонкую ткань платья, леденил кожу. В ушах стоял гул — неясный ропот десятков людей, сливавшийся в один сплошной, угрожающий шепот. Они ненавидели. Я чувствовала их ненависть, как жар от раскаленной печи. Она исходила от них волнами, давила на виски.

Но все это — и холод, и запах, и ненависть — было просто фоном. Былом. Пылью.

Потому что был его голос.

Он рубил этот гул, резал эту вязкую пелену страха. В нем не было ни крика, ни злости. В нем была усталость. Усталость человека, который вынужден раз за разом выносить мусор, зная, что назавтра он появится снова. И от этого становилось еще страшнее.

— …и за предательство, — говорил он, и каждое слово падало с высоты его трона, как увесистый камень, — что отравило саму душу этого дома…

Я подняла голову, чтобы увидеть его. Мое сердце колотилось где-то в горле, бешено и бесполезно. Лицо, высеченное из гранита суровых зим и честных сражений. Волосы темные, как вороново крыло, и глаза… Боги, глаза. Не лед, нет. Лед можно растопить. Это был пепел — пепел от всего, что она успела сжечь. Он сидел, откинувшись на спинку трона, и смотрел куда-то поверх моей головы. Смотрел на этих людей, на эту ненависть, которую я чувствовала спиной. И в его взгляде было… отвращение. Ко всему этому. Ко мне.

— …я приговариваю тебя к смерти.

Тишина. Абсолютная. Даже дыхание замерло. Казалось, даже факелы перестали потрескивать.

— Да свершится правосудие.

Он не кричал эти слова. Он их просто констатировал. Как погоду. Как время суток. И в этой обыденности был весь ужас.

Каэлен.

Имя пришло само, ворвавшись в сознание вместе с волной чужой ненависти. И за ним — другие обрывки. Яд. Пес. Верный. Скулящий комочек у ног… улыбка… тишина.

Мое сердце — нет, ее сердце — колотилось в горле, выстукивая приговор. Я пыталась крикнуть, что это не я, но губы не слушались, выдавая лишь беззвучный стон. Его взгляд встретился с моим, и в пепле его глаз вспыхнула последняя искра ярости.

— Уведите ее. Прочь с моих глаз.

Чья-то грубая рука вцепилась мне в плечо. Я зажмурилась от ужаса…

…и дернулась, отчаянно вздохнув, чтобы крикнуть.

Тишина. Мягкость. Тепло.

Я лежала, уткнувшись лицом в шелк. Не холодный камень, а шелк. Я открыла глаза. Сквозь струящийся полог кровати пробивался тусклый утренний свет, играя на стенах, увешанных гобеленами. Воздух пах не ладаном, а сандалом и едва уловимыми духами.

Это сон. Кошмар. Слава всем богам…

Я села на кровати, и по спине пробежал ледяной мурашек. Длинные, как спелая пшеница, волосы упали мне на плечи. Не мои каштановые и едва доходившие до лопаток. Мои руки… Худые, изящные, с безупречным маникюром. На указательном пальце — тяжелая печатка с каким-то хищным зверем.

Паника, до этого глухая и сдавленная, вырвалась на свободу. Мое дыхание участилось, сердце заколотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках. Нет, нет, нет!

Я отшвырнула шелковое одеяло и встала с кровати, пошатываясь на непривычно длинных ногах. Глаза метались по комнате, выхватывая детали, которые довершали кошмар. Не электрический свет, а свечи в массивном канделябре. Не обои, а резные деревянные панели на стенах. Не пластиковый подоконник, а каменный проем с витражным стеклом. Гобелен с изображением сцен охоты… он выглядел настоящим, пах пылью и шерстью.

Средневековье. Это похоже на… позднее средневековье. Боже правый, да я же в своем же предмете исследования оказалась!

Мой взгляд упал на большой полированный серебряный диск на стене — зеркало. Да, в богатых домах они уже могли быть. Я подбежала к нему, цепляясь за резную мебель для равновесия.

В зеркале на меня смотрелась незнакомка. Светло-коричневые волосы, идеально белая кожа, большие глаза цвета лесной грозы, полные животного ужаса. Черты лица — тонкие, острые, красивые, но в них читалась надменность, которую не мог скрыть даже мой собственный страх. Я дотронулась до щеки. Холодная кожа отозвалась прикосновением. Это было настоящее.

И тут до меня донесся звук с улицы. Не гул машин, а скрип колес, ржание лошадей, отдаленные возгласы и… звон колокола. Нет, не церковный, а какой-то иной, металлический, оповещающий о начале дня.

Я рванулась к арочному окну, распахнула тяжелые ставни и высунулась наружу.

Воздух ударил в лицо — не выхлопами, а запахом навоза, сена, дыма из сотен труб и влажного камня. Внизу, за высокими стенами замкового двора, раскинулся город. Кривые улочки, фахверковые дома, островерхие крыши, покрытые черепицей. Люди, похожие на муравьев, сновали между телегами. На площади у колодца уже шумел рынок. Это была не картинка из книги. Это была жизнь. Шумная, грязная, пахнущая, настоящая.

Ржание лошади и крик торговца огурцами с площади прозвучали для меня как похоронный звон. Каждый звук, каждый запах вбивал в сознание простую и ужасную истину: это не сон, не эксперимент, не кома. Я застряла здесь. В теле монстра. В мире, где меня ждет плаха.

Мне нужно было думать. Действовать. Но мозг, отточенный для анализа древних манускриптов, отказывался работать, захлестываемый адреналином. «Историк, черт возьми, соберись! Ты же знаешь эту эпоху!»

Знаю. Именно поэтому мне еще страшнее.

Внезапно за дверью послышались осторожные шаги. Легкий скрип половиц. Кто-то замер у входа, будто собираясь с духом.

Инстинкт кричал: «Притворись спящей!». Но другой, более сильный — инстинкт выживания — требовал информации. Я должна увидеть, как со мной будут обращаться. Прямо сейчас.

Я отшатнулась от окна, стараясь дышать ровнее, и обернулась к двери как раз в тот момент, когда она бесшумно приоткрылась.

В проеме стояла девушка лет шестнадцати, в простом сером платье и белом чепце. В ее руках был медный таз с водой и полотенце. Увидев, что я не сплю и смотрю прямо на нее, она застыла на месте, будто вкопанная. Глаза ее расширились от чистого, животного страха. Она побледнела так, что веснушки на носу стали казаться темными пятнышками.

— Ваша светлость… — ее голос сорвался на шепот. Она не вошла, не поклонилась. Она просто замерла на пороге, готовая в любой миг броситься прочь. Ее пальцы так сильно сжали ручку таза, что костяшки побелели.

Мое сердце упало. Хуже, чем я думала. Гораздо хуже.

Я должна была что-то сказать. Что-то безобидное. Успокоить ее. Показать, что я не опасна.

Я попыталась улыбнуться. Судя по тому, как девушка съежилась, получилось что-то жутковатое. Улыбка Елены, наверное, всегда была предвестником беды.

— Доброе… доброе утро, — выдавила я, и мой голос прозвучал хрипло и непривычно. — Входи, не бойся.

Фраза, которая в моем мире была бы обычной вежливостью, здесь прозвучала как насмешка или ловушка. Девушка вздрогнула, сделала шаг вперед, неловко дернулась и…

Медный таз выскользнул из ее дрожащих рук и с оглушительным лязгом грохнулся на пол. Вода разлилась по ковру темным, мокрым пятном.

В ее глазах не было просто страха. Это был всепоглощающий, парализующий ужас, который сводит живот и леденит душу. Ужас существа, загнанного в угол хищником. Я смотрела в глаза девушки и видела не просто испуг перед госпожой — я видела отражение всех тех, кто был до нее. Слуг, искалеченных плетью за опоздание на секунду. Горничных, исчезнувших в темницах за разбитую чашку. Тех, чьи крики затихали в подвалах под предлогом «проверки лояльности». Елена не просто наказывала. Она культивировала страх, как садовник — ядовитый плющ. Ее кнут был не крайней мерой, а привычным инструментом, а темница — продолжением ее гардеробной. И теперь этот ужас, выстраданный десятками других, смотрел на меня стеклянными глазами этой девчонки. В ее взгляде читалось задавленное презрение, но оно тонуло в леденящем душу ожидании боли, ставшем для обитателей замка обыденным фоном жизни.

В комнате повисла мертвая тишина. Служанка смотрела на лужу у своих ног, а потом на меня, и в ее глазах застыла паника обреченного. Она упала на колени.

— Простите, ваша светлость! Простите, я не хотела! Клянусь!

Она закрыла лицо руками, ожидая, видимо, удара или приказа о наказании.

Инстинкт велел броситься к ней, помочь подняться, сказать «да ерунда это все!». Но я была Еленой. «Розой с шипами». Такая реакция была бы самым верным способом вызвать подозрения. Паника застучала в висках: «Что делать? Как должна отреагировать настоящая Елена?»

Обрывки воспоминаний подсказали — холодное равнодушие, приправленное язвительностью. Боль отступает, уступая место леденящему ужасу осознания. Я играю роль, от которой зависит моя жизнь.

Я медленно провела рукой по волосам, сделав вид, что поправляю их, и издала короткий, легкий вздох, полный пресыщения.

Глава 2: Первые шипы на розе

Дверь отперли на рассвете. Не со словами «вы свободны», а с сухим заявлением стражника: «Управляющий Бернард ожидает вашу светлость для утреннего отчета. Вас проводят».

Проводили — это громко сказано. Два дюжих бойца в латах шли позади, их шаги отдавались в каменных сводах коридоров гулким эхом. Я была не гостьей и не хозяйкой. Я была ценным, но крайне опасным активом, которого переводили из одной ячейки в другую. Каэлен сдержал слово — я была под замком и наблюдением. Но, видимо, даже приговоренной к смерти «тени» полагалось участвовать в управлении своими владениями. Или это была очередная проверка? Ловушка?

Кабинет управляющего оказался таким, каким я и представляла себе логово средневекового бюрократа — тесным, заставленными дубовыми стеллажами, заваленным свитками и потрепанными конторскими книгами. Воздух был густым от запаха пергамента, воска и пыли.

За массивным столом, покрытым глубокими царапинами, сидел мужчина. Управляющий Бернард. Сухопарый, с жидкими седыми волосами, зачесанными на лысину, и пронзительными глазами-буравчиками, которые, казалось, мгновенно оценивали и взвешивали все вокруг. На его тонких губах застыла вечная, застывшая ухмылка — выражение человека, который знает какую-то грязную тайну и получает от этого тихое удовольствие.

— Ваша светлость, — он не встал, лишь слегка склонил голову. Жест, полный показного подобострастия и настоящего презрения. — Осмелюсь заметить, вы выглядите... отдохнувшей. Вопреки мрачным обстоятельствам.

— Бернард, — кивнула я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и холодно. Я села на стул напротив, чувствуя, как на мою спину устремлены взгляды стражников у двери. — Отчет.

Он что-то пробормотал о поставках зерна, о ремонте южной стены, о новых налогах. Я слушала вполуха, но мой мозг, натренированный годами работы с историческими документами, автоматически выискивал нестыковки. Система учета, которую он описывал, была архаичной до безобразия. Все держалось на памяти и «честном слове» кладовщиков, что в условиях средневековья было синонимом слова «воровство».

— Погодите, — наконец, не выдержав, я прервала его монотонное бормотание. — Вы говорите, что урожай в восточных угодьях был на треть ниже прошлогоднего, но налог с крестьян собран прежний. Откуда взялись излишки?

Бернард на мгновение замер, и его ухмылка стала чуть более острой.
— Крестьяне... компенсировали из своих запасов, ваша светлость. Ради благополучия дома.

Ложь. Я знала, что это ложь. Такое либо вызывало голодные бунты, либо означало, что кто-то наверху — возможно, он сам — покрывал недостачу, выжимая последнее из людей.

— Это неэффективно, — сказала я, стараясь вложить в голос уверенность Елены. — И глупо. Заведи отдельные инвентарные списки для каждого амбара. Пусть кладовщики еженедельно сверяют приход и расход, и ставят подпись. Так мы сразу увидим, где происходит... недопонимание.

В кабинете повисла тишина. Бернард уставился на меня своими буравчиками. Его пальцы с длинными, желтоватыми ногтями постукивали по столу. Затем он медленно, преувеличенно наклонился вперед.

— Ваша светлость внезапно озаботилась учетом зерна? — его голос стал тихим, ядовитым. — Неужто... планы на будущее строите? Новые... кулинарные эксперименты?

Сердце у меня упало. Он намекал на отравление. На то, что я пытаюсь взять под контроль запасы, чтобы повторить «подвиг» с собакой Каэлена или чем-то похуже. Моя попытка проявить здравый смысл была истолкована как злой умысел.

Я встала, чувствуя, как горит лицо. Гнев и отчаяние били в виски.
— Просто сделай, как сказано, — бросила я, поворачиваясь к выходу, и в голосе моем дрожали сдерживаемые эмоции. Я не должна была их показывать.

— Как пожелаете, ваша светлость, — его голос донесся мне вслед, сладкий и победоносный. — Как пожелаете. Мы, конечно, исполним. Если, конечно, лорд Каэлен не найдет в этом... преждевременности.

Я вышла из кабинета, чувствуя себя не умнее, а в тысячу раз уязвимее. Первая попытка встроиться в систему обернулась новым обвинением. Пусть и пока не высказанным вслух. Шипы этой розы впивались в меня все глубже.

Выйти из душного кабинета Бернарда было равносильно глотку свежего воздуха, даже если этот воздух был пропитан запахом навоза, дыма и пота. Мои вечные тени-стражи последовали за мной, сохраняя почтительную дистанцию, но я чувствовала их взгляды, впивающиеся в спину. Я была на привязи, и длина этой привязи равнялась периметру внутреннего двора.

Здесь кипела жизнь, настоящая, грубая и шумная. У кузницы молот обрушивался на раскаленный металл, рассыпая снопы искр. Конюхи водили к водопою рослых боевых коней, чьи крупы лоснились на утреннем солнце. Слуги сновали туда-сюда с вязанками хвороста и корзинами провизии. И повсюду — придворные. Мужчины и женщины в богатых, но практичных одеждах, наблюдавшие за работой, общавшиеся небольшими группами. Их беседы затихали, когда я проходила мимо. На меня смотрели. Не с любопытством, а с холодным, изучающим отвращением. Я была падалью, которую по какой-то причине еще не убрали с глаз долой.

И тут я увидела их. У стены конюшни, на солнышке, резвилось полдюжины щенков. Неуклюжие, пушистые комочки с виляющими хвостами и мокрыми носами. Они кувыркались, верещали от восторга, гонялись друг за другом. Это была картина такой чистой, безусловной радости, что у меня невольно дрогнули уголки губ. На мгновение тяжесть в груди ослабла, и я позволила себе просто смотреть, забыв о том, кто я была и где нахожусь.

Мгновение длилось недолго.

Прямо передо мной, на изысканной каменной скамье, сидели две молодые дамы в шелках и бархате. Их пальцы были унизаны кольцами, а прически — сложными, как архитектурные сооружения. Одна из них, с лицом куклы и глазами-бусинками, наклонилась к другой и сказала голосом, нарочито громким, чтобы я непременно услышала:

— Смотри-ка, Марта, как нежно наша миледи на щенков взирает. Прямо как тогда, на того пса, что сдох у ног лорда Каэлена. Помнишь? Та же умильная улыбка была на ее лице, когда он корчился в судорогах.

Мир вокруг меня замер. Звуки кузницы, ржание лошадей, голоса людей — все смешалось в оглушительный гул в ушах. Ледяная волна прокатилась от макушки до пят. Моя улыбка застыла и медленно сползла с лица, оставив после себя маску оцепенения.

Я не посмотрела на этих женщин. Не попыталась оправдаться или парировать удар. Я просто медленно, как автомат, развернулась и пошла прочь, чувствуя, как десятки глаз провожают меня. Каждый мускул, каждая жилка в моем теле кричала от унижения и ужаса.

Они не просто ненавидели меня. Они перекраивали реальность, вплетая мои самые невинные движения в свой гнусный нарратив. Улыбка становилась знаком садизма. Попытка помочь — доказательством коварного умысла.

Я шла, глядя прямо перед собой, но уже ничего не видя. Теперь я понимала. В этой игре не было нейтральных ходов. Даже молчаливая улыбка могла стать смертным приговором.

Глава 3: Первый ход

Утро застало меня не в объятиях сна, а в холодных тисках трезвого расчета. Прошлой ночью я провалилась в бездну отчаяния. Сегодня я выбралась оттуда, отряхнувшись, с ледяным комом решимости вместо сердца. Страх никуда не делся. Он просто превратился в топливо.

Я сидела за своим роскошным будуарным столиком, отодвинув в сторону флаконы с духами. Вместо них передо мной лежали свидетельства моей новой реальности: обрывок пергамента и графитный карандаш, который я с трудом выпросила у библиотекаря. Мой собственный «штаб».

Пальцы сжимали карандаш так, что кости белели. Я провела первую линию. Посередине, в круге, написала: «ЕЛЕНА». Вернее, «Я». Потом ответвила от нее стрелки.

КАЭЛЕН. Мотив: честь, долг, личная обида (пес, отец?). Угроза: смертная казнь. Слабость: предсказуемость честного человека, усталость от интриг.

ИЗОЛЬДА. Мотив: власть, ревность? Покровитель? Угроза: скрытые козни, публичная компрометация. Слабость: самоуверенность, вера в свою безнаказанность.

БЕРНАРД. Мотив: жадность, страх. Угроза: саботаж, воровство, ложь. Слабость: ТУПАЯ, СЛЕПАЯ ЖАДНОСТЬ.

Я смотрела на эту схему, и в голове щелкало, как в той стратегии, в которую я рубилась ночами в общаге. Crusader Kings. Здесь были те же фракции, те же придворные с их статами «Заговор» и «Предательство». Только здесь не было кнопки «Сохранить».

«Чтобы выиграть войну, нужно выиграть сначала одно сражение. Пусть маленькое. Но показательное».

Слова моего университетского преподавателя по военной истории средневековья звучали в ушах четче, чем вчерашние угрозы Каэлена. Профессор, седой как лунь, говорил это, разбирая тактику Вильгельма Завоевателя. Для него это была история. Для меня — инструкция по выживанию.

Они все играли в свои игры. Каэлен — в «Справедливого Судью». Изольда — в «Королеву Интриг». Бернард — в «Жадную Крысу». По их правилам. Что ж, я научусь. Но мои фигуры на этой доске — не слухи и не лесть. Мои фигуры — логика и знание человеческой природы. Я буду играть в «Историка-стратега».

И первая цель была очевидна. Бернард. Он был самым слабым звеном. Его порок кричал о себе каждой взяткой, каждым приторно-сладким «ваша светлость». Его жадность была слепа, а значит, предсказуема. Идеальная мишень для первого пристрелочного выстрела.

Я отложила карандаш и встала. Отражение в полированном серебре зеркала было чужим — бледное лицо, темные круги под глазами, но в этих глазах, цвета грозового неба, горел новый огонь. Не ярость Елены. Не паника Алисы. Холодный, целенаправленный огонь стратега.

Пора было делать ход.

***

Я вошла в кабинет управляющего без стука. Два стражника остались у двери, но на этот раз их присутствие не вызывало у меня прежнего ужаса. Теперь они были частью моего антуража, моими пешками, пусть и не по своей воле.

Бернард поднял голову от счетных книг, и на его лице застыла привычная маска подобострастия, натянутая, как пергамент на барабан.

— Ваша светлость! Какая неожиданная честь. Надеюсь, вы не имеете претензий к утреннему отчету? — его глаза-буравчики мгновенно оценили мой вид — собранный, холодный, без следов вчерашних слез.

Я прошла к его столу и села в кресло без приглашения, положив руки на подлокотники. Поза владелицы. Поза Елены.

— Напротив, Бернард, твоя отчетность... как всегда, безупречна, — начала я, позволив ледяной вежливости зазвучать в голосе. — Именно поэтому я к тебе. Меня беспокоит состояние нашей казны. Требуются средства на... непредвиденные расходы.

Он насторожился, как старый лис, учуявший запах ловушки, но жадность пересилила осторожность.

— Все для вас, ваша светлость. Я могу изыскать...

— Нет, — мягко прервала я его. — Я не хочу «изыскивать». Я хочу заработать. На складах, по твоим же записям, лежат кипы старого сукна. С севера. Его завезли три года назад, и с тех пор оно пылится. Я хочу, чтобы ты его продал. Тихо. Без лишних вопросов. Деньги — мне.

Я смотрела ему прямо в глаза, сохраняя невозмутимое выражение лица. Я знала, что он уже давно распродал это сукно по карманам своих приятелей-торговцев. В его отчетах оно все еще числилось, принося ему стабильный, неучтенный доход. Я не просто просила его совершить преступление. Я предлагала ему легализовать свою же кражу и отдать деньги мне. Для него это была идеальная ловушка — он не мог отказать «капризу» герцогини, не вызвав подозрений, и не мог выполнить приказ, не признавшись в воровстве.

Я видела, как в его глазах загорелся знакомый алчный огонек. Он уже подсчитывал барыши, которые можно будет скрыть, оставив себе львиную долю.

— Это... блестящая идея, ваша светлость! — просипел он, потирая руки. — Я займусь этим немедленно. Старое сукно... да, конечно. Я составлю список и...

— Ах, да, насчет списка, — я подняла руку, изображая легкую досаду. — Я совсем забыла. Вчера, просматривая архивные описи, я наткнулась на кое-что интересное. Оказывается, это сукно было списано со счетов еще полгода назад по личному распоряжению... твоего предшественника. Странно, что ты до сих пор ведешь его учет.

Я сделала паузу, дав моим словам повиснуть в воздухе. Цвет лица Бернарда из розового стал землисто-серым. Его пальцы судорожно сжали край стола.

— Я... я недоглядел... — начал он запинаться.

— Не стоит извинений, — я медленно поднялась, глядя на него сверху вниз тем самым ледяным взглядом, который, как я надеялась, был точной копией взгляда оригинальной Елены. — Все мы люди. Все мы ошибаемся. Исправь свою оплошность. И впредь... будь внимательнее.

Я повернулась и пошла к выходу, чувствуя, как его испуганный взгляд впивается мне в спину. У самой двери я остановилась, не оборачиваясь.

— И, Бернард? — мой голос прозвучал тихо, но отчетливо. — Не беспокойся о казне. Деньги я найду в другом месте.

Я вышла в коридор, и дверь закрылась за моей спиной. Только тогда я позволила себе сделать глубокий, дрожащий вдох. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Но на губах играла едва заметная улыбка.

Первый ход был сделан. И я выиграла.

Глава 4: Стратегическая разведка

После победы над Изольдой в воздухе повисло зыбкое перемирие. Не мир, а передышка, которую я намеревалась использовать по максимуму. Моя маленькая схема с врагами требовала деталей. Нужно было понять не только игроков, но и саму игровую доску — это герцогство, его возможности, его больные места.

Естественным образом мои шаги вновь привели меня в библиотеку. Пахнущий пылью и мудростью воздух действовал на меня лучше любых успокоительных. Здесь царил порядок, подчинявшийся логике, а не капризам тиранов.

Мастер Книг, как я мысленно назвала старого библиотекаря, на этот раз встретил меня не испуганным поклоном, а почти незаметным кивком. В его глазах читалось привычное недоумение, но к нему добавилась тень любопытства.

— Ваша светлость, — произнес он, откладывая в сторону перо. — Чем могу служить?

— Мне нужна информация, — сказала я, подходя к его столу. — Но не о придворных сплетнях.

Я обвела взглядом полки, с которых на меня смотрели корешки сотен фолиантов. Это был мой настоящий арсенал.

— Расскажите мне о наших соседях. С кем мы торгуем? Чем? Какие товары идут на экспорт, а какие вынуждены закупать? — я присела на стул напротив, сложив руки на коленях. — Какие ремесла развиты в герцогстве? Есть ли университеты, академии? Как устроена наша армия — она состоит из ополчения вассалов или есть постоянное наемное войско?

Вопросы сыпались один за другим, выстроенные в стройную логическую цепочку экономиста и историка. Я не спрашивала, кто кого ненавидит. Я спрашивала, на чем держится власть Каэлена. На серебре? На хлебе? На стали? На страхе?

Библиотекарь слушал, и его морщинистое лицо постепенно теряло выражение служебной почтительности, становясь заинтересованным и сосредоточенным. Он доставал свитки, водил по ним длинным, костлявым пальцем, показывая карты, торговые пути, цифры.

Я впитывала все, как губка, мысленно выстраивая «дерево технологий» этого мира. «Уровень развития: высокое средневековье, но без признаков мощной централизованной власти. Ресурсы: железная руда, лес, лен. Слабые места: нет собственных месторождений серебра, зависимость от импорта качественной стали и специй. Армия — феодальное ополчение, ненадежное в длительных конфликтах...»

Внезапно библиотекарь замолчал и поднял на меня свой выцветший, умный взгляд.

— Странные вопросы вы задаете, ваша светлость, — произнес он задумчиво. — Не о поэзии, не об охоте... а об урожаях льна и выплавке стали. — Он покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. — Словно полководец перед кампанией изучает карты.

Его слова повисли в тишине между нами. Он увидел меня сквозь маску Елены. Увидел стратега. И в его тоне не было осуждения. Было понимание.

Я выдержала его взгляд, не оправдываясь и не отрицая.

— Чтобы выиграть войну, — тихо сказала я, — нужно сначала изучить местность. Иначе можно увязнуть в болоте, так и не дойдя до поля боя.

Он медленно кивнул, и между нами состоялось молчаливое соглашение. Он стал моим первым, пока еще робким, но бесценным союзником в этом мире. Он давал мне не сплетни, а знания. А в моей ситуации это было куда ценнее.

***

Знания, почерпнутые в библиотеке, были скелетом власти. Но чтобы оживить его, нужна была плоть — живая, пульсирующая информация из тех уголков замка, куда не доходил свет канделябров и куда не заглядывали господа. Мне нужны были уши и глаза среди тех, кого все считали никем.

Я выбрала прачечную. Место, где сходились все слухи, как реки в море. Где отстирывали не только пятна от вина на камзолах вельмож, но и секреты всего дома.

Когда я переступила порог, густой пар, пахнущий щелоком и влажным бельем, обволок меня. Несколько женщин, засучив рукава, перешёптывались у огромных чанов. Увидев меня, они замерли, как перепуганные птицы. В их глазах читался тот же ужас, что и у Марты в первый день.

Во главе маленькой стайки стояла она — та самая девушка, что разлила воду. Марта. Ее глаза были по-прежнему полны страха, но теперь к нему добавилось недоумение.

Я не стала делать грозный вид. Вместо этого я медленно подошла к ней, доставая из складок платья тот самый, простой, слегка потертый платочек, который я подобрала накануне в коридоре.

— Кажется, это твое? — спросила я, протягивая его. — Уронила, наверное, когда убирала.

Марта смотрела то на платок, то на мое лицо, не в силах пошевелиться.

— Бери, — мягко сказала я. — Хорошая работа. Чисто отстирала.

Она медленно, будто боясь, что это ловушка, взяла платок.

— С-спасибо, ваша светлость...

— Не за что, — я оглядела прачечную теплым, заинтересованным взглядом, словно видела ее впервые. — Тяжело, наверное, вам тут. Целый день на ногах, пар, жарко.

Женщины переглянулись. Одна из них, постарше, с красными от работы руками, робко кивнула.

— Привыкли, ваша светлость.

— Все равно, труд благородный, — я сделала паузу, давая им привыкнуть к своему присутствию. — Замок — он как большой организм. Все друг от друга зависят. Вот вы, например, наверное, лучше всех знаете, у кого из господ какое настроение. У кого пятно на камзоле от вина, а у кого... от слез.

Я произнесла это с легкой, почти подружеской улыбкой. Я не требовала. Я предлагала им поделиться тем, что они и так знали.

— Лорд Каэлен... он справедливый, — осторожно начала та самая женщина постарше. — Никогда лишнего не требует. А вот управляющий Бернард... — она замолчала, боязливо оглянувшись.

— Бернард? — я наклонила голову, изображая простое любопытство. — Что с ним?

— Да он... мясо в рационе слуг считает, — прошептала другая, помоложе. — Говорит, полагается по полфунта, а на деле — и трети не бывает. И муку с сахаром из кладовых к себе в особняк таскает.

— А капитан стражи, лорд Годрик, — подхватила третья, увлекшись, — тот после каждого дежурства так напивается, что его из кабака слуги волокут. Жена его чуть ли не каждый день с синяками ходит.

Я слушала, кивая, впитывая каждое слово. Это была не просто информация. Это была система слабостей. Бернард — вор. Годрик — пьяница и тиран. А Каэлен... «справедливый». Это было ценно.

Поблагодарив их и сказав пару ободряющих слов о том, как важна их работа, я развернулась и вышла, оставив за собой гулкое недоумение.

Как только дверь закрылась, я услышала за спиной приглушенный, взволнованный шепот. Тот самый, на который я и рассчитывала.

— Слыхала, как с управляющим говорила? Ледом обложила. А с нами... почти по-человечески.

И затем, после паузы, самое главное:

— И не пахнет от нее больше страхом, как раньше.

Я шла по коридору, и на губах у меня играла легкая улыбка. Первый шаг был сделан. Я дала им понять, что я не чудовище. Что с ними можно говорить. И что их слова имеют ценность.

Страх — ненадежный инструмент. Он ломается. А благодарность и любопытство... они могут стать основой для чего-то прочного. Для сети, которая однажды сможет спасти мне жизнь.

Глава 5: Кризис как возможность

Воздух в тронном зале был густым и тяжелым, словно перед грозой. Меня впустили сюда не как участницу, а как молчаливый символ — призрак прошлых ошибок, обязанный присутствовать при обсуждении новых бедствий. Я стояла в стороне, у колонны, стараясь быть как можно менее заметной, но ни один мускул на моем лице не выдавал прежнего страха. Страх стал роскошью, которую я не могла себе позволить.

Каэлен сидел на своем троне, но поза его была не властной, а усталой. Он смотрел на собравшихся вассалов и советников, и в его глазах читалось не ожидание мудрых решений, а готовность отразить очередной удар судьбы.

— Мост через ущелье Трех Сосен разрушен, — голос Каэлена был ровным, но в его глубине звенела сталь. — Опоры подрублены, пролеты рухнули в реку. Погибло двое стражников. Исчез караван с железной рудой из рудников Серой Скалы.

По залу прошел гул. Ущелье Трех Сосен был единственным надежным путем, связывающим нас с южными союзниками и плодородными долинами. А руда... без нее кузницы встанут, некому будет ковать мечи, чинить доспехи, подковывать лошадей.

Первым выступил старый военный советник, лорд Виктор. Его седая борода тряслась от возмущения.

— Яснее ясного! — он ударил кулаком по ладони. — Это вылазка тех самых дикарей с Горзумских хребтов! Они давно точили зубы на наши земли. Нужно немедленно послать карательный отряд, найти их логово и повесить виновных на тех же соснах, для острастки!

Его слова подхватили несколько других военных, их лица пылали праведным гневом. Барон Корвин, стоявший чуть поодаль, удовлетворенно хмыкнул, словно показывая «а я что говорил?».

А я смотрела на них и чувствовала, как внутри закипает холодная, всепоглощающая ярость. Это была не просто злость. Это было отчаяние историка, наблюдающего, как невыученные уроки прошлого обрекают на гибель целые народы.

«Идиоты», — пронеслось в моей голове. «Слепые, тупые идиоты. Они видят копья и луки, где нужно видеть экономику. Это не набег. Это удушающая петля, искусно наброшенная на горло герцогства».

Я мысленно представила карту. Без моста мы отрезаны от зерна, которое должно было поступить к зиме. Без руды наша военная машина скоро заскрипит и остановится. Голод и слабость — вот что ждало нас через несколько месяцев.

«Они предлагают лечить насморк, когда у пациента начинается гангрена. Гоняться за горсткой бандитов, в то время как все герцогство катится в пропасть».

Я сжала пальцы, спрятанные в складках платья, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Молчать было пыткой. Но сказать что-то сейчас, в этом кругу волков, жаждущих найти козла отпущения — значило подписать себе смертный приговор. Они с радостью объявили бы меня вдохновительницей саботажа.

Мой взгляд встретился с взглядом Каэлена. Он видел мое напряжение. Видел, что я не испугана, как остальные, а взбешена. И в его усталых глазах мелькнул вопрос. Не подозрение. Любопытство.

Он чувствовал то же, что и я. Но в отличие от меня, он был окружен советниками, чья ограниченность была для него смертным приговором. И в этот момент я поняла — его одиночество было страшнее моего. Ему не с кем было поделиться своими сомнениями.

Кризис наступил. И для кого-то это была катастрофа. А для меня — первая, хрупкая возможность.

***

Совет закончился ничем. Гул возмущенных голосов затих, оставив после себя горький осадок беспомощности. Я выскользнула из тронного зала одной из первых, мои шаги отдавались эхом в пустом каменном коридоре. Мне нужно было в библиотеку. Вдохнуть запах старых книг, чтобы убедиться, что где-то еще остались крупицы разума в этом безумном мире.

Я уже почти дошла до тяжелой дубовой двери, когда из соседнего проема возникла тень. Высокая, напряженная. Каэлен. Он шел быстро, его плащ развевался за ним, а на лице застыла маска такого откровенного, неприкрытого разочарования и усталости, что я на мгновение застыла. Он не должен был видеть меня. Но было поздно.

Наши взгляды встретились. В его глазах, обычно таких холодных и собранных, бушевала буря. Он изменил направление и за несколько шагов преградил мне путь. От него исходила почти осязаемая энергия ярости.

— Довольна? — его голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций. Он стоял так близко, что я чувствовала исходящее от него тепло. — Видишь, к чему ведут твои интриги? Герцогство разваливается на глазах, а я вынужден слушать советы старых дураков, которые не видят дальше собственного меча!

Это была не просто констатация факта. Это был выплеск всего, что накопилось в нем за эти недели — подозрений, гнева, отчаяния. Он искал виноватого, и его взгляд пригвоздил меня к месту.

И что-то во мне сорвалось с цепи. Холодная ярость, которую я копила, слушая этот балаган, перелилась через край. Страх отступил перед лицом возмущения.

— Оно разваливается не из-за интриг, а из-за глупости! — выпалила я, и мой голос прозвучал резко и властно, заставив его на мгновение отшатнуться. — Ваши советники... Искать разбойников сейчас — все равно что гоняться за мухами, когда дом горит!

Я видела, как его глаза расширились от изумления. Никто, вероятно, не говорил с ним таким тоном. Особенно не я.

— Пока вы будете рыскать по горам, торговля умрет. Зерно не придет. Зимой люди начнут голодать. Ваша казна опустеет, а ваши солдаты будут драться тупыми мечами! — слова лились сами, подогретые знанием, которое было моим проклятием и единственным спасением. — Нужно не вешать, а строить! Мобилизовать всех — солдат, крестьян, ремесленников. Восстановить мост за три дня, любой ценой! Пока еще не поздно!

Я закончила, тяжело дыша, и вдруг осознала, что наговорила. Ужас холодной волной накатил на смену ярости. Я сказала слишком много. Слишком резко. Я встала в позу, чего не имела права делать.

Я замерла, ожидая вспышки гнева, обвинения в колдовстве или в новом коварном плане.

Но ее не последовало.

Каэлен не двигался. Он смотрел на меня. Не с ненавистью. Не с подозрением. Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Его взгляд был тяжелым, изучающим, почти физическим. В нем читалось не просто удивление. Читалось потрясение.

В коридоре повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием. Я сказала свое. Теперь все зависело от него…