Попаданка на болоте и маг (муж) на час

Глава 1. Кто хочет поработать?

Ну что ж, приплыли. Это конец, полная безнадега.

Я посреди лесной глуши, руки и одежда перепачканы кровью, сердце колотится в груди, как сбрендивший попугай в клетке. На моих руках умирает молодой симпатичный мужик, и я, увы, ничегошеньки не могу сделать. Но дело даже не в этом — я понятия не имею, кто этот бедолага. Дело в другом…

— Что со мной будет? — ору я на рыжего парня, который болтается в воздухе, как воздушный шарик. Представитель агентства БДСМ. К сожалению не такого БДСМ, о котором можно подумать сходу, а, провались он пропадом, агент из Бюро Долгосрочного Сохранения Магии.

Он заявился ко мне в поликлинику в разгар приема, зашел «только спросить», ну и в общем-то на этом моя привычная, пусть и унылая жизнь вывернулась наизнанку. По его словам, мне предначертано спасать людей в другом мире, где магия испарилась по какой-то таинственной причине. Агент даровал мне магическую способность и швырнул сюда прямиком из кабинета.

Однако, как он выразился, кое-что пошло не так, и теперь я пожинаю плоды его некомпетентности. На мне висит проклятье помогать каждому, кто нуждается, и каждому, кто попросит! Вот только не всем можно помочь!

— Этот мужик умрет! — продолжаю вопить я, сверля взглядом летающего раздолбая. — Умирает на моих руках! И я не виновата! Не я его изрезала и стрелами истыкала! Я не смогу исполнить волю проклятья. Что со мной будет, а?

Швыряю в БДСМщика мотком ниток из корзины.

— М-м-м… дай-ка подумать, — ловко уворачивается он, продолжая висеть в воздухе. — Возможно, твое сердце остановится... Я не совсем уверен.

В груди больно сжимается — не то нервы, не то сердечный приступ. И меня накрывает решимость. Если уж и подыхать, то на глазах этого бездаря. Может быть, хотя бы совестно станет. Хотя о чем это я, какая у него может быть совесть? В любом случае, пусть смотрит: моя смерть на его руках!

— Ну тогда зря притащил меня сюда. — Я вырываю торчащее из груди раненого древко стрелы.

Бедолага стонет, хрипит, хватает меня за бедро, да так сильно, что я невольно вскрикиваю с ним в унисон. Все плохо. Это конец. Но я все равно прижимаю руки к ране, сцепив зубы. Все еще надеюсь непонятно на что… Боль в груди усиливается. Прости, парень, мне правда жаль, что не могу тебя спасти. И похоже, мы уйдем вместе, как второстепенные персонажи бестолкового фильма.

Глава 1. 2

А теперь все по порядку, ведь буквально вчера все еще было сносно.

Когда я была маленькой, да что уж… когда подросла и училась в вузе, даже когда начала работать, я порой на полном серьезе думала: вот бы обладать какой-нибудь суперспособностью. Даже самой крошечной, микроскопической.

Например, наводить порядок в доме одним движением руки, запоминать информацию наизусть, прочитав текст лишь единожды, уметь задерживать автобус силой мысли, или делать так, чтобы все пациенты выздоровели и пошли домой, ну и всякое такое.

И что думаете? Вселенная услышала меня? Да! Услышала! Вот только будто слушала не ушами, а каким-то совершенно другим местом.

— Идем, Евалия! — подгоняет меня пожилая Карна. Это на здешний лад Ева Алексеевна. Я, когда очутилась посреди деревни в своем белом халате и с фонендоскопом на шее, по привычке представилась по имени отчеству столпившемуся вокруг меня народу. Они не поняли и тут же переиначили по-своему.

— Что ж ты тащишься как улитка по меду? — продолжает ворчать Карна.

Сварливая местная бабка, которая взяла меня под крыло, когда меня закинуло вопреки всем законам логики в чужой мир. Впрочем низкий ей поклон и благодарность от всей души, — помогла мне тут освоиться. Правда на все сто процентов быть ей благодарной я не могу.

Вздыхаю и поправляю на плечах две тяжеленные сумки, едва не согнувшись пополам. На выходе с рынка к нам присоединяется соседка.

— Ой, Алисия! — радостно мурлычет она, увидев меня. — И мне помоги, пожалуйста, спина отваливается.

Я улыбаюсь, хотя, скорее, скалюсь. Вот старые грымзы, — думаю я и взваливаю на плечи третью котомку. Втроем мы бредем из городишка вдоль кукурузного поля в сторону нашего поселения приблизительно в километре пути. Они налегке и веселые, а я навьюченная продуктами и злющая как голодная гиена.

— Какая славная девочка, моему внучку бы такую в жены! — нисколько не стесняясь меня заявляет соседка.

— Стара она для него! — фыркает Карна. — Он только в возраст вошел, а дочке моей названной скоро третий десяток!

— Какой скоро?! Четыре года до трех десятков. Подходит еще! Может, правда договоримся? Ты внучику моему свою приживалку, а я тебе корову?

Я только вздыхаю. Круто. Корова, значит, моя цена.

— Ишь ты, бестия, — злится моя названная «матушка». Любит она меня прилюдно доченькой называть. Кичится своим благородством, мол какая она добренькая. — И что я с коровой твоей делать буду?

Так они и спорят всю дорогу, вышагивая налегке, а я тащусь под грузом продуктов без возможности отказаться, согнувшись в три погибели и считая шаги до дома. Спасибо безмозглому дурню, проклятому агенту БДСМ, удружил так удружил!

К перепалкам с соседкой я привыкла и уже не обращаю внимания. Но вот дома нас поджидает проблема посерьезней — у забора стоит, поигрывая складным ножиком, Феликс. Эдакий местный крутой парень — рубашка нараспашку, штанишки в обтяжку. Я скрипнула зубами. Уж кого-кого, а его видеть совсем не хочется.

— Здравствуй, Карна, — машет рукой он и открывает для нас калитку в плетеной изгороди. Вот только если бабку мою пропускает, то мне преграждает рукой проход. — И тебе привет, Евалия. Помоги-ка пояс завязать, милая. Рука не поворачивается.

Феликс усмехается и протягивает кожаный потасканный поясок. Я сбрасываю с плеч противные котомки и беру пояс. Приходится обнять проходимца, чтобы повязать его рубаху, невольно прижаться к его груди плечом. А он и рад, приобнимает меня за талию, окутывая мускусным запахом. Я дергаюсь.

— А не поможешь мне расслабиться, ягодка? — довольно усмехается он, а у меня по телу точно разряд пробегает. Теперь нет у меня «не хочу» или «не буду». Есть только: да, конечно, безусловно. Самое большое: подождите минуточку. Ну или извернуться как-нибудь от просьбы, не нарушив. Было бы неплохо, если бы на негативные просьбы оно тоже работало, вроде: пни меня, смотри, у меня лицо так и просит пощечину. Но, увы — в этом мне отказали.

— Массаж могу сделать расслабляющий и баньку стопить, — пытаюсь схитрить я, а у самой в груди аж клокочет от ярости. Как же хочется послать его во всех направлениях да еще и за волосы оттаскать как следует! Но проклятье буквально терзает меня изнутри, заставляя делать то, о чем просят. Да никакие магические способности того не стоят!

— Можно и массаж ко всему прочему, — продолжает Феликс, перебирая своими нахальными пальцами мне по талии, отчего у меня по спине от отвращения ползут мурашки. — Мой дружок, знаешь, как тоскует по влажной и горячей...

— А ну руки прочь! — Бабка бьет его клюкой промеж лопаток. Феликс вскрикивает, а я отбегаю от него и с облегчением вздыхаю. Спасибо ей, если бы не она, не представляю, в кого бы я превратилась. — Пошел отсюда!

— Ну, Карна, те че, жалко что ли?

— Ишь, удумал, развратник, пошел, говорю! — замахивается вновь, Феликс отскакивает и чешет щетинистый подбородок. Его и без того узкие глазки щурятся, превращаясь в хитрые щелочки.

— Ладно, Карна, попробуем по-другому, — бурчит он, а потом расплывается в довольной улыбке, машет рукой и отправляется восвояси.

Я провожаю взглядом его широкую спину, мысленно желая Феликсу подхватить где-нибудь амнезию и напрочь забыть сюда дорогу, и в особенности меня.

Карна с нежностью гладит мою руку.

— Ишь хитрые, хотят забрать у меня такую чудесную девочку, — мурлычет она ласково, затем ее голос меняется на деловой: — Поди дров наколи, я пока поесть нам сделаю.

— Да, Карна. — Я вздыхаю и ползу из последних сил вслед за ней на задний двор, прихватив котомки. Повезло так повезло. — Ну скажи, может, есть у вас маги какие-нибудь? Не могу так жить, ну правда!

Карна хмурит морщинистый лоб.

— Эх, милочка, ушла магия из нашего мира. Раньше каждый второй что-то да умел, я вот хозяйство вела. Веник у меня сам убирался, пугало птиц отгоняло. Эх, да много чего могла такого простого. А теперь... Удивительно, что у тебя магия сохранилась, милочка. Может быть, конечно, еще где-то и встретишь мага, но сама подумай. — Карна щурится. — Тебе в люди выйти без моей помощи придется. Эдак каждый помыкать тобой начнет, далеко ли уйдешь? Я ж жалею тебя, бедолажку.

Глава 1.3

Не только просить меня надо, иногда просьба бывает молчаливой. Стоит увидеть существо в беде, я ощущаю себя обязанной помочь, и не могу ни поступить, ни подумать против. Даже если существу эта помощь и не требуется. Как будто внутренняя установка стоит, как у робота: я буду помогать!

Меня будто само собой отрывает от стула.

— Ох, да куда же ты! Слезет, когда жрать захочет!

Я бы хотела остановиться. Эка невидаль — кошак на дереве, но нет... Ноги едва не сами несут меня прочь с летней кухни.

Гребанное проклятье гребанного агента БДСМ! Похоже в какой-то степени я действительно «развлекаюсь» довольно извращенным образом. Вот только я не из тех, кто любит пожестче.

В потемках обдираю все руки, едва не валюсь пару раз, а этот пушистый засранец дожидается, когда я подберусь поближе, пробегает по веточке и прыг на сарай! Зато меня отпускает, и я потихоньку слезаю.

А тем временем небо темнеет, на деревню опускаются сумерки, а моя еда остывает. Впрочем, главное, чтобы не пропала, а то как-то было дело: мой обед сожрал песель, пока я бегала помогать очередному несчастному.

Я бреду к летней кухне, отряхивая руки о передник и размышляя, как мне быть дальше и что делать со своей жизнью, как слышу голоса из окошка: к моей бабке кто-то пришел в гости.

Но не мое это дело, лучше ни с кем лишний раз не пересекаться, пока вся деревня не узнала о моей «суперспособности». Крадусь под окнами, чтобы гость меня случайно не заметил.

— А ежели обрюхатится?! — ворчит Карна, и я невольно замираю под окном, не понимая, о чем речь.

— Так и что? — раздается знакомый бас Феликса. — Женюсь, как и полагается. Ты подумай сама: еще кто-то прознает, уведет девчонку! А ты ничего и не поимеешь. Я тоже мог бы увести, да уважаю тебя, оттого откуп и даю. Пока за ночки с приживалкой твоей, уж больно мне любопытно, как она станет выполнять все мои пожелания.

— Ах ты ж развратник, — хихикает бабка, а меня точно током дергает, в горле пересыхает. Это ж что творится?

Слышится звон монет о стол.

— Смотри, десять золотых. Даю впрок. По рукам? — продолжает Феликс.

Покупает меня. А она продает. Как корову на рынке, как сочную свиную ногу, как... Да, блин, как что угодно, но не живого человека!

— Двенадцать, — слышу бабкин голос. — На месяц.

— Тогда первый сегодня же.

Звякают еще две монеты друг за другом, выбив у меня из груди весь воздух. Да как же так?! Что теперь делать?

— На сеновал только подите, в избе разврат мне не нужен, — подливает масла в огонь бабка.

— Здрава будь, Карна, не волнуйся, не побеспокоим, — голос Феликса радостный до невозможности. Вот бы врезать поддых этому козлу!

Слышится скрип стула. Встает, гад похотливый. А я как бревно, с места не могу сдвинуться от страха и нерешительности. Сердце в груди бьется часто-часто, будто гонит меня прочь из этого дома. Вот только куда я пойду? Как смогу выжить одна в чужом для меня месте?

— Будь поласковей с ней, она хорошая девочка, — пеняет вдогонку ему Карна. Вот, спасибочки, позаботилась!

— А как же. Обласкаю со всех сторон, — хохочет Феликс.

Визуалы

Травкина Ева Алексеевна 26 лет, участковый терапевт

А это она же после того, как попала в другой мир. (Почему волосы позеленели узнаем в следующих главах)

О мобе

Книга стартовала в рамках литмоба

#Попаданка_познаётся_в_быту

Волшебный мир теряет магию, и Бюро сохранения магии отправляет в него девушек из реальности — каждая уникальна и способна вернуть гармонию. Вот только попадание далеко не идеально: одной везёт с поддержкой, другая оказывается в чужих обстоятельствах и даже чужом теле против воли. Девушки обустраивают быт в новом мире, находят любовь, а у некоторых просыпается магия. Иногда их пути ненадолго пересекаются. Кто-то ищет причину исчезновения магии, а кто-то просто учится жить заново — в мире, где даже обычное рукоделие может стать волшебством.

Читайте 14 уютных историй о том, как попаданка познаётся в быту! Кстати, мир у нас один.

Читать тут: https://litnet.com/shrt/PuCD

Глава 2. Черная полоса

— Интересно, она девица? — слышу мечтательное бормотание Феликса и его широкий шаг по комнате к коридору, и у меня наконец отмирает.

Кидаюсь через кусты смородины на задний двор, протискиваюсь через брешь в изгороди. Зажав уши что есть сил, чтобы случайно не услышать никакой просьбы, бегу в потемках, не разбирая дороги. Продала меня, карга старая, за золото продала! Ну так что они думают, я покорно все сносить буду?

Да. Снесла бы. Ревела бы сама от отчаяния, а указания его выполняла. И что бы он там не захотел, пришлось бы. Теплится, конечно, надежда, что интима мое проклятье не касается, но настолько ничтожная, что проверять не хочется.

Я мчусь через кусты и поля, не разбирая дороги, пока нога не цепляется за заросли, и я не падаю на землю. Только лежа в сырой от осевшего тумана траве, понимаю, что уже в лесу. Но останавливаться нельзя.

Как медведица, с треском ломая валежник, я продираюсь вперед — туда, где, по моим представлениям, «подальше от деревни».

А потом на меня накатывает страх. Темно, почти ничего не видно, то там, то здесь что-то шевелится, потрескивает. Не то звери, не то призраки или чудовища. И вот уже мерещится огромная лапа неизвестного монстра. Я в панике лезу в малинник, рядом с которым случайно оказалась. Залезаю так глубоко, как только могу, и трясусь там, пока не начинает брезжить рассвет.

Продрогшая до костей от утренней свежести и росы, вылезаю из кустов. Видок у меня, конечно, плачевный: одежда изорвана, вся в царапинах и ссадинах. Вокруг роятся с оглушительным писком комары, обрадованные внезапно взявшемуся посреди леса мешку с кровью.

На глаза наворачиваются слезы, а на ум приходят только очередные проклятия в адрес придурочного агента, который наградил меня такой идиотской способностью. Я должна была помочь вернуть магию по его мнению, но могу разве что прятаться по углам и зарослям.

Люди, едва догадавшись о том, что я выполню любую их просьбу, тотчас начинают пользоваться мной без зазрения совести, потому что — а почему бы и нет! И чем дольше с ними живешь, тем больше они наглеют.

Карна ведь вначале тоже меня жалела, боялась, что перетружусь, но потом смекнула, что мои силы восстанавливаются, стоит мне как следует поспать, и пошло-поехало.

Полная безнадега. Понятия не имею куда идти и что делать. Где моя родная поликлиника с километровыми очередями и внеурочной работой? А ведь между прочим, это именно она во всем и виновата! Я бы ни за что так легкомысленно не согласилась «сбежать в другой мир», если бы не была морально выжата до последней капли.

Впрочем, какой смысл размышлять надо всем этим. Я здесь и должна думать, что делать именно сейчас.

Оглядываюсь и понимаю, что поляна мне знакома: мы с Карной собирали тут землянику. Точно. Я срываю ветку с широкими листьями, чтобы отмахиваться от жаждущих моей крови злодеев, и бреду в сторону сторожки, надеясь, что лесные хищники улеглись спать.

Пока меня будут искать в деревне, я задержусь пару дней в домике лесничего. Все равно там никто не живет. Да, пожалуй, как временный план сойдет. А дальше будет видно. В одном я уверена точно — обратно в деревню я не вернусь.

Поплутав какое-то время по поляне, нахожу нужную тропу и бреду по ней уставшая и расстроенная. Довольно печально осознавать свое одиночество. Впрочем, мне не привыкать. В моем мире даже окруженная людьми, я тоже чувствовала себя одиноко.

Родители отвернулись от меня, когда я, наперекор их воле, выбрала медицинский вместо бизнес-образования и отказалась продолжать дело отца. Может быть, конечно, они просто обижались на меня тогда, а теперь, когда я пропала, переживают. Но я тут, и подать о себе весточку никак не могу.

А мой муж? Переживает ли он, ищет меня? Или думает, что я задержалась на сверхурочных? Помню, как возвращалась домой под вечер, а от него только и слышала: «Зай, что поесть? Ты купила что-нибудь? В холодильнике пусто…» И я послушно бежала в магазин, готовила, старалась угодить, хотя он работал посменно и часто целыми днями сидел дома.

А потом, когда я валилась без задних ног от усталости, он приставал: «Ну что, давай по-быстрому?» По-быстрому и получалось. Не помню, когда в последний раз испытывала удовольствие от секса. А Виталик, кажется, этого и не замечал.

Так что, если подумать, для меня мало что поменялось. Там мной пользовались все, кому не лень, и здесь то же самое. Размышляя об этом сейчас, я думаю, что мое проклятье не с потолка взялось. Неспроста наградил меня им засранец-агент.

Потихоньку лес редеет, деревья попадаются низкие, чахлые, а некоторые и вовсе стоят сухими, поскрипывающими закорючками. Начинается болото. Под ногами кочки, поросшие влажным зеленоватым мхом, кое-где даже можно прыгать как на батуте, почва зыбкая и в некоторых местах ходит ходуном. Порой ветер доносит смолисто-хвойной запах можжевельника. Здесь по осени собирают клюкву, бруснику и еще какие-то местные ягоды.

Я прохожу болото и сворачиваю к реке, которая начинается далеко в горах и протекает как раз недалеко от сторожки. Ориентиры, которым научила меня Карна. Пройти мимо реки я физически не могу, она так и манит своей поблескивающей гладью и мелодичным плеском.

Подойдя поближе, сажусь на корточки и опускаю руки в чистую прохладную водичку. Какой же кайф! Мою зудящие покусанные руки и лицо, заодно пью прямо из ладоней, надеясь, что тут не плавают никакие холерные вибрионы или дизентерийные амебы.

Почему-то морально становится легче. Я жива, не досталась извращенцу-Феликсу, и обязательно что-нибудь придумаю. Еще повоюю, будьте уверены, мои дорогие родственнички и знакомые! Да. Как-никак моя жизнь началась с чистого листа, и я должна ухватиться за эту возможность. А вот как стану тут крутой волшебницей, вернусь домой и тоже все поменяю в жизни. И с Виталиком разберусь. Не нанималась я в личные служанки, ишь, как пристроился хорошо!

Но на фоне прилива сил и воодушевления внезапно краем зрения справа, чуть ниже по течению, замечаю лежащего на отмели человека. Предчувствую неладное, и тот час накатывает острая потребность исполнить волю проклятья. Испуганно вскакиваю, зажмурив глаза. Бросаюсь обратно в лес, надеясь избежать встречи с новой бедой, что умудрилась настигнуть меня даже в этой глухомани. Спотыкаюсь, падаю на землю, невольно открываю глаза и вижу уже явно: человек лежит ничком, лицом в прибрежном песке без признаков жизни, а от него по воде тянется алеющий след.

Глава 3. Предательство

Илишан

Карета трясется больше недели и только сегодня наконец пересекает границу. Природа здесь, в отличие от империи, оживает: снег сошел, на деревьях наливаются почки. Но всю дорогу меня снедает тревога. По ночам не могу спать и только днем иногда смыкаю глаза, проваливаясь в зыбкий тяжелый сон.

Смотрю на своих радостно щебечущих племянников, и сердце сжимается болью. Мне страшно, что генерал не сдержит слово. Поиграет со мной как тигр с добычей, а потом нагонит и убьет всех. Или не убьет, а скажет, что передумал отпускать, и возьмет семью в заложники, заставив меня служить ему. Как это делал мой предыдущий господин, императорский советник.

Генерал Амрот*, цепной пес императора и монстр с силой богини зимы, тот, кто разрушил мою семью, почти умер вместе со мной, но вмешалась бестолковая девчонка из другого мира. Решила, что раз Всевышний наградил ее силой, способной успокаивать беспощадного Амрота, то она в состоянии изменить сердце этого монстра?

Я с вспоминаю ее молящий наивный взгляд, и раздражение прокатывается по сознанию. Глупая, глупая девчонка… А я дурак. Повелся. Сейчас же прислушиваюсь к каждому шороху, вглядываюсь в каждую тень, меня трясет от страха и сожалений. Если бы я убил его тогда, если бы прервал наши жизни… .

То и дело встают перед глазами жуткие картины безжизненных тел детей, сестры, отца… Холодный липкий ужас скручивает внутренности, и я ежусь на сидении, стараясь отвлечься на оживающую природу за окном кареты.

Ни одна высокопоставленная шишка ни за что не упустит шанса получить больше власти. Это я знаю наверняка. Но вопреки себе, я доверился.

Ко мне прижимается младший племянник, задремавший у меня на коленях. Его ручонки касаются меня, и я выныриваю из пучины отчаяния. Все в порядке. Мы уже пересекли границу империи. Мы живы и свободны.

Я улыбаюсь и глажу мальчугана по волосам. Он немного крутится и закрывает глаза. Рядом со мной дремлет старшая племянница, напротив сидит сестра с мужем и держит двухлетнего малыша на руках. Следом за нашей каретой грохочет вторая с вещами и лежачим отцом, который совсем ослаб за последний год, а тут еще такая долгая дорога…

Мне знакомы эти места. Тут неподалеку протекает священная горная река. В ее водах когда-то я проходил магические практики с одним из учителей. Жаль только, что все, чему меня учили, не принесло пользы.

Карета подпрыгивает на кочке. В боку, правом бедре и спине простреливает боль. Я стискиваю зубы. Не все раны после императорской темницы заживали хорошо. После того, как меня осудили за пособничество аристократу в его преступных деяниях, дознаватель решил, будто я не все сказал и что-то утаиваю.

Если бы не уговор с генералом, может быть, я до сих пор сидел бы под стражей и «наслаждался» обществом палачей. Но он сдержал слово тогда, освободил меня, дал нам денег, нанял извозчиков и кареты. Так, может быть, он правда отпустил нас?

От внезапных, все еще свежих воспоминаний опять делается зябко. Холодный каменный пол, раскаленные угли в жаровне, клеймо на моем теле, плети, щипцы, иглы… Я сжимаю левую руку в перчатке, на которой мне вырвали ногти, и боль в незаживших ранах усиливается, точно воспоминания воскрешают ее.

Тру виски пальцами здоровой руки и заставляю магию быстрее циркулировать по телу. Она помогает успокоить вновь нахлынувшую волну страха и тревоги. Все в порядке. Пока все в порядке. Мы выберемся и начнем новую жизнь. Вдали от империи и знати. А семья поможет забыть все, что со мной было. Мы поможем друг другу.

Просыпается старшая племянница, ей в этом году исполнится десять. Милая курносая девчушка, мамина помощница. Она зевает, потягивается и поворачивается ко мне.

— Илишан, — важно говорит она, но в ее глазах блестят задорные искры. — Ты же научишь меня управлять магией?

— Конечно, — без раздумий отвечаю я, и она прижимается ко мне, обхватив за плечо. Шрамы отдают болью вновь, но мне все равно приятно от ее тепла рядом.

Вот так и залечиваются раны на душе. Улыбками близких, их добрым словом, прикосновением. Неужели мне и правда больше не придется жить в тени словно призрак, неужели я могу в открытую быть с теми, кто мне безмерно дорог? Я правда свободен? Сестра улыбается мне, словно подтверждает мои мысли, и я улыбаюсь ей в ответ.

Ловлю хмурый взгляд ее мужа. Пожалуй, только он не рад моему присутствию. Впрочем, неудивительно. Из-за меня они настрадались. Это дети не понимали, что происходит, а сестра им не объясняла. А между тем, они не раз оказывались на грани. Чтобы надавить на меня, мой бывший хозяин частенько прибегал к шантажу или демонстрации силы. Сколько раз я узнавал о том, как наемник пьет чай в доме моей сестры. И чтобы убийца ушел, я должен был подчиниться беспрекословно, или усвоить урок.

Мне не было так больно и страшно, когда хозяин наказывал меня в гневе, не было так тяжело в сырых катакомбах на цепях, где я просидел полгода во время одного задания. Самым тяжелым и ужасным наказанием для меня было лишиться родных. Сестра — последняя веточка нашей несчастной семьи, и я обязан ее уберечь, чего бы мне это не стоило.

Останавливаемся на ночлег, когда начинает темнеть. Дети радуются свободе и бегают кругами с заливистым смехом, возничие помогают сестре и мужу ставить палатку. Отец лежит на носилках в стороне и смотрит в небо. Думаю подойти к нему, но не решаюсь. Не хочется прерывать его умиротворение, да и ничем хорошим наши разговоры обычно не заканчиваются.

Пока все заняты, я отправляюсь на охоту. Мне везет, и совсем скоро замечаю прогуливающегося по траве селезня. Подстреливаю его из лука и беру тушку с собой. Прихрамывая, возвращаюсь к лагерю и ощущаю, что наконец страх за будущее потихоньку отступает. Вот только на его место встает растерянность. Понятия не имею, с чего начать эту новую нормальную жизнь.

У лагеря слышу голос старшей племянницы:

— Мама, а дядюшка останется с нами?

Визуалы 2

Илишан. Маг, бывший наемный убийца, 29 лет. Приблизительно так его представляет нейросеть:

А это уже Илишан после знакомства с нашей милой Евой)

Продолжаем знакомиться с другими историями из мира Альтерия, где сюжеты могут перекликаться между собой, и персонажи разных книг пересекаться и возможно, даже делать что-то вместе!

Максимилиана Лэони: Попаданка-Песец, или Магия по-русски, читать тут: https://litnet.com/shrt/Plbb

Глава 4. Помогите кто-нибудь!

Ева

Я переворачиваю бедолагу на спину, и мне хочется выть. У него из груди торчит обломанное древко стрелы, бедро так же насквозь пробито, спереди выглядывает черный наконечник. Порвана одежда, на животе и ребрах ужасные ссадины, будто его по камням протащило. Какие-то несвежие багровые полосы...

Его глаза закрыты, но веки чуть подрагивают, грудь все еще вздымается. Я рву его грязную рубаху и оцениваю расположение древка. Считаю пальцами приблизительный размер сердца и понимаю, что стрела где-то совсем рядом. Но точно не в сердце, иначе он бы сейчас не дышал. На бедре кроме стрелы еще и рваная рана, она-то и кровоточит.

— Так, спокойно... Спокойно... — бормочу я, а в груди клокочет проклятье, подталкивая меня помочь раненому. Но что будет со мной, если не смогу? Меня разорвет на части?

Приводить бедолагу в чувства прямо сейчас не вижу смысла. Встаю, скидываю с себя кофту, нещадно рву подол, кое-как перехватываю самые крупные раны. Здесь оставаться нельзя, тут я вообще ничего не смогу. До избушки лесничего можно добраться вдоль реки по тропинке, а можно... Да.

Я оглядываю берег, и неплохая идея приходит в голову. Я ведь могу пройти прямо по реке вниз по течению. Это всяко лучше, чем переть на себе эту тушу по лесу.

— Спокойно. Сосредоточься. Ты сможешь, — бормочу я и затаскиваю раненого обратно в ледяную воду, искренне надеясь, что его тело сейчас не пойдет ко дну, иначе все пропало. Ноги увязают в иле и цепляются за какие-то ветки. Но плевать, сейчас меня беспокоит другое.

Мне везет, и мужик настолько расслаблен, что держится на поверхности как поплавок. Вот только проблема — его голова то и дело норовит нырнуть в воду.

— Да что ж такое! — Я захожу по пояс и приподнимаю затылок мужика рукой. Он морщится, хрипит, но дышит. — Тебе пока везет, слышишь? Давай, держись, не вздумай мне тут умереть!

Конечно я говорю сама с собой, он не слышит. Иду осторожно спиной вперед, тяну раненого за плечи и приподнимаю его голову. Становится слишком неудобно, руки дрожат от перенапряжения, и я хватаю его за волосы. Да, так лучше. Должно быть это больно, но он не реагирует. Не могу рассмотреть его лицо: он грязный, в водорослях.

— Вот ведь… — злюсь я. — Не мог позже приплыть, когда я бы ушла?

В груди скребется чувство вины. Я ж врач, нельзя так говорить! Я ж должна спасать людей по доброй воле, а не из-за проклятья. Вздыхаю. Понимаю, что просто боюсь. Боюсь не справиться, ошибиться, ведь он почти при смерти. А у меня ничего приличного нет, и скорую не вызовешь, наркоз не дашь. Нет, он точно помрет, не от ран, так от потери крови. Не от потери, так от сепсиса. Не от сепсиса, так от инфаркта или инсульта — оторвется тромб и все. Да сто пятьсот вариантов для кончины, вопрос только во времени.

Проваливаюсь по колено в ил, едва не топлю своего несчастного подопытного. Ругаюсь. Злюсь. Да что толку. Продолжаю тащиться. Течение подталкивает нас, помогает. Хоть что-то на моей стороне…

Вода ледяная, градусов десять, я стучу зубами непонятно от чего больше от холода или страха. Впрочем, наверняка бедолага жив до сих пор как раз благодаря холодной воде. Зато во время заплыва лицо бедолаги становится почище, и я понимаю, что передо мной довольно красивый молодой мужчина.

С горем пополам причаливаем к берегу неподалеку от избушки лесничего. Здесь раскидывается общипанная курами полянка и начинается задний двор.

Домик — старая развалюха, покосившийся забор, сарай кривой-косой. И вообще все тут как в стишке «скрюченная песенка». И я такая же скрюченная: не могу разогнуться, пока пру на пригорок своего подопытного. Именно подопытного, не могу по-другому о нем думать, потому что сейчас вместо адекватной помощи буду ставить на нем эксперименты. Подручные средства в помощь.

Оставляю бедолагу на пригорке, забегаю во двор. Тут пасутся куры, меня встречает огромный песель, похожий на сенбернара. Вот бедный, так никто его и не забрал, когда помер лесничий. Пес меня нюхает, вспоминает, хвостом машет. Он старый, тоже скрюченный, как и все тут. Идет за мной следом. Я забегаю в дом, пролетаю ураганом по комнатам, кидаю в первую попавшуюся корзину все, что кажется полезным, и несусь обратно.

Сердце бьется глухо и тяжело, противно ноет. Я чувствую, что нельзя потерять мужика, иначе мне будет очень плохо. Правда, не знаю пока как именно. Но, похоже, скоро узнаю, ха-ха…

Плюхаюсь на колени рядом с ним, освобождаю его от одежды тупыми ножницами. Мне становится дурно. Ран множество. Свежие, старые... Теперь понимаю, что у него за багровые полосы — следы от плети или кнута. А еще ожоги. На нем попросту нет живого места. Но сейчас это неважно. Главное разобраться со стрелами.

Я кладу ухо на его грудь рядом с торчащей деревяшкой и вслушиваюсь. К сожалению, у меня нет фонендоскопа, поэтому слышу плохо. В основном быстрые и едва ощутимые удары сердца, которые даже подсчитать сложно. Дыхание тоже слышу, но медленное. Хрипов и бульканий не нет. Может ли это значить, что ему повезло и не задето даже легкое? Простукиваю пальцами по грудной клетке, но понимаю плохо, отчасти потому что мой собственный пульс оглушительно стучит в висках и мешает нормально проводить перкуссию.

Чуть отодвигаюсь и протираю его лицо смоченной тряпочкой. Бледный, с расцарапанной щекой и виском с правой стороны. Его будто по кустам тащили. Откидываю с его лба волосы. Действительно молод. Это хорошо, шансов чуть больше. Так думаю, пока не берусь за торчащее в груди древко. Его надо вытащить, по-другому никак. Но этим я могу убить парня.

Руки трясутся. Мне не просто страшно, я в панике.

— Живи, слышишь, пожалуйста, живи, ладно? — Я глажу его по щеке. Не потому что во мне просыпается нежность, скорее, пытаюсь утешить перед смертью. Причем больше себя. Ему сейчас, судя по всему, на все по барабану.

Я несу еще какую-то чушь. Просто потому что не могу молчать. Понимаю, что без хирургического лечения ему крышка. Я вытащу стрелу, и кровотечение усилится. Меня трясет, перед глазами плывет. Я всего лишь гребанный участковый терапевт! Я не прогуливала хирургию и травматологию, на отлично сдала топанатомию, и я представляю, что нужно делать, но я ни разу не держала в руках ни скальпель, ни хирургическую иглу с нитью! А, ну да… У меня же нет ни скальпеля, ни нити. Ничего нет! Стерильная операционная, инструменты, перевязочный материал, ассистенты, наркоз… Да хоть бы какой-нибудь антисептик!

Глава 5. Что ей нужно?

Илишан

Жгучая резкая боль в груди накатывает снова, словно раскаленный клинок, вонзающийся в ребра. На грани реальности и забытья я ощущаю ледяной холод, сковывающий тело, а затем моих губ касается что-то мягкое, нежное, неуместное в этом агонизирующем мире. Я ничего не понимаю, разум тонет в тумане, но вдруг горло обжигает горькая жидкость, и магия вихрем проносится по венам, будто искры в сухой траве. Боль притупляется, отступает, но не исчезает.

— Не… надо… мне помогать, — хриплю я, голос ломается, как сухая ветка. — Оставь меня…

Мне некуда идти, и никому я не нужен, — думаю я, но сил говорить нет.

— Не отключайся, прошу, слушай меня, не умирай, — девичий голос, мелодичный и отчаянный, зовет меня, будто я ей родной. Но разве кому-то есть дело, жив я или мертв? Это бред, предсмертная иллюзия, не иначе. И все же… почему бы не поддаться? Почему не утонуть в этом обмане, где я хоть кому-то дорог?

Мои губы сами расплываются в слабой улыбке, а чьи-то руки тормошат меня, протирают тело влажной тканью, кто-то всхлипывает — так горько, с такой обидой и настоящей болью, что мне отчаянно хочется утешить призрак, сотканный моим умирающим разумом.

— Не плачь… милая… я люблю тебя, — шепчу я, жалея, что не могу дотянуться и обнять это нежное создание, ведь оно — лишь плод моего больного сознания.

Прихожу в себя медленно и каким-то волнами. То я тону в белом пространстве, где надо мной склоняется силуэт, сотканный из золотистого света. Он шепчет, что мой путь не окончен и я должен кого-то спасти, кому-то помочь. То колышутся надо мной зеленые ветви, и легкий ветерок овевает лицо, неся запах травы и земли. То тело охватывает нестерпимая боль, и я не могу сдержать стонов.

То ласковые руки касаются меня — груди, плеч, лица, — и сквозь ноющую бесконечную боль я чувствую прилив крови, жаркий и стыдный, там, где в моем состоянии вообще ничего чувствовать не положено.

То перед глазами возникает лохматое чудище, его слюна капает на меня, и кажется, оно вот-вот разорвет меня клыками.

Иногда моих губ касается что-то теплое, нежное, как поцелуй, но тут же в горло вливается горькое, омерзительное варево, от которого я задыхаюсь, кашляю, но не могу отвернуться. Но после этого, правда, ощущаю ток магии. Первым, чему меня научили — регенерировать собственное тело. Довели эту способность до идеала, чтобы даже если я без сознания, моя сила лечила меня. А точнее сказать, не давала умереть. Чтобы вылечить тяжелую рану без следа требовалось очень много времени.

Порой я не ощущаю в себе магию, а порой она течет во мне с избытком. А потом в какой-то момент она просто исчезает, будто втягивается в невидимую воронку. И это не походит на обычное истощение. Это что-то другое.

Иногда я слышу голос — звонкий, мелодичный, словно песня феи. И думаю: если ад таков, то он явно лучше моей проклятой жизни.

А потом я прихожу в себя окончательно. Просто открываю глаза и понимаю, что лежу в тени раскидистой яблони. Надо мной натянута полупрозрачная ткань, защищающая от насекомых, ее колышет легкий ветерок. Пахнет скошенной травой, щебечут птицы и стрекочут кузнечики. А еще я слышу тот самый мелодичный голос. Она поет, тихо, почти мурлычет, слов не разобрать, но мелодия льется, как ручей, успокаивая.

Пытаюсь приподняться на локтях, но слабость придавливает, словно камень. Лишь поворачиваю голову налево, надеясь разглядеть, где я и что происходит. Но никого не вижу. Только зелень и тени. Слышу частое дыхание справа, поворачиваю голову — боль пронзает шею, затылок, щеку, все тело, мир мутнеет. Замираю и делаю глубокий вдох. Взгляд проясняется. Рядом сидит огромный пес — лохматое чудище из моих видений?

Значит, и остальное правда? Закрываю глаза, сил нет. Лежу, пытаясь собрать себя по осколкам. Воспоминания просачиваются, как яд, отравляя разум. Мне плохо. Боль не только в теле — в душе будто помойка. Кто я? Зачем выжил? Те, за кого я цеплялся, избавились от меня, как от паразита. Наверное, паразит я и есть.

Вспоминаю слезы сестры, слова Горация: «это решение не далось нам легко». Спасибо и на том. Видать, большего я не заслуживаю. Но я должен был умереть. Что же произошло? Меня протащили по кустам, бросили с обрыва в реку. Я помню это очень слабо. А потом… белое пространство. Словно я утонул, но не в воде, а в пустоте. Неужели Всевышний приготовил мне еще одно испытание перед вечными муками? Я был на пути к смерти. Кто же вытащил меня с того света?

Мелодичный голос приближается.

— Так, ну что у нас тут? Ах вы ж, мелочь злостная, пошли прочь!

Меня обмахивают чем-то легким, по коже на животе ползет что-то крошечное. Муравьи? Их лапки щекочут, но я не двигаюсь. Собираю остатки сил, цепляясь за тишину в голове. Если открою глаза, меня начнут расспрашивать, а говорить нет ни сил, ни желания.

— Полная катастрофа, — бормочет нежный голос, и я чувствую, как с ноги медленно отдирают повязку. Рана пульсирует, боль усиливается, но я лежу неподвижно. Терпеть я умею. Не такое бывало. — Посмотри, лохмач, загноилась. Так и знала. Эй, я в тебя столько зелья влила, почему ты себя нормально не лечишь?

Ее голос сердитый и похоже обращен ко мне. Ощущаю, как что-то невесомое щекочет кожу на животе. Теряюсь в догадках. Приоткрываю глаза, и горло сжимает спазм. Она сидит полубоком, одетая в старое темное бесформенное тряпье, а ее зеленые волосы свисают на меня, лица не вижу, она смотрит на рану на моем бедре.

Зеленые волосы... Это все объясняет. Зачем спасла меня, тоже понимаю. Нет, я определенно неудачник. Проклятье на мне — пробыть в неволе до смерти. Вздрагиваю от резкой боли — она копается в моей ране.

— Тише, тише мой хороший, — шепчет она нежно, ее рука невесомо гладит бедро выше раны, и по коже бегут мурашки от ощущения неуместности ее действий.

Отчаяние вначале охватывает меня, а потом наступает безразличие. Я заслужил. Все это я заслужил. И ненависть семьи, и темницы, и мое нынешнее положение. Та, кто меня «спасла», судя по зеленым волосам, лесная веда. Магическое существо, похожее внешне на старуху с зелеными волосами.

Глава 6. Муж на час

Ева

Я, с одной стороны радуюсь, а с другой ужасно волнуюсь. Хочется подлечить этого бедолагу, поставить на ноги и выгнать подобру по здорову, пока он не узнал про мою дурную способность. Пока он лежит и хмурит лоб под своими тяжкими думами, я отправляюсь в избушку за перекусом. Хотя перекус у меня так себе. Крапивный суп с яйцами, вареные яйца. Еще есть свежие яйца, их можно пожарить или даже выпить сырыми.

Не густо, конечно, но и на этом спасибо большое куриной компании лесничего. Есть еще, конечно, остатки дедового кваса, но он уже больше похож на нечто живое и опасное, чем то, что можно пить человеку. Я сама до сих пор не решилась его хлебнуть. Да и вылить страшно: как начнет жрать все в округе и разрастется до размеров избушки…

Хлеба у меня нет, картошку надо откопать в огороде — да, я рассмотрела нечто похожее на картофельные стебли с высоты ветки яблони, на которую залезла вчера, чтобы осмотреть мои, так сказать, владения. Правда, пока не добралась до этого места. Но я на пути к этому.

Окидываю критическим взглядом дворик. Что ж, за два дня, пока мой пациент не приходил в себя, я нашла ржавенький серп и срезала траву на пути к огороду. Уже можно пробраться туда не через заросли. Хотя и там все плохо. Курицы с петухами ни в какую не хотели мне помогать, продолжая общипывать уже полюбившийся им пригорок. И сколько бы я их не приманивала сочными колосящимся сорняками, они максимум смотрели на меня как на дуру: возись де сама со своими зарослями.

Напоминаю сама себе Урфина Джуса из детской книжки, и как он боролся с сорняками. Только те сорняки были волшебными, а эти просто сорняки, которые, пользуясь слабостью старого лесничего, заполонили весь двор и огород. Хотя, кое-что все-таки объединяет мои сорняки с сорняками Урфина: некое полезное свойство.

Я обнаружила, что сок одного растения неплохо держит краску на волосах. Не так хорошо, конечно, как химическая краска из моего мира, но до мытья с мылом доживает. Обнаружила я это на собственных руках, пока пилила тупым серпом траву. Ну и решила от скуки попробовать покрасить волосы. Каково было мое удивление, когда шалость удалась!

Я подумала, что возможно мои зеленые волосы сослужат мне службу. Вряд ли в их мире в моде подобный окрас. Так что хоть бабок да молодежь в лесу отпугну в случае чего. Правда бродить по лесу не слишком хотелось. Мне вообще довольно жутко даже в разваливающемся, потрескивающем по ночам доме. Если бы не Лохмач с раненым бедолагой, наверное, я бы уже сдохла от тревоги.

А так я длинными темными вечерами отвлекалась на болтовню сама с собой (с Лохмачом и игнорирующим меня парнем), и на разглядывание вышеупомянутого игнорщика. Он и правда молодой и симпатичный. Если бы не его ужасные раны, можно было бы назвать его красавчиком. Я не знаю, кто он, но пока он пребывал без сознания, не вызывал опасений. Я даже с удовольствием ухаживала за ним, помыла его волосы и тело. Он казался мне спящим красавцев, вот только мои поцелуи с магическим самогоном не пробудили его ото сна.

И вот наконец мой бедолага приходит в себя. Наливаю все-таки своей диетической похлебки в миску, беру кружку, а также кувшин с водой и чистую тряпочку, укладываю все в корзину и возвращаюсь к своему пациенту.

— Как насчет перекусить? — бодро заявляю я.

Он смотрит тяжелы взглядом, с подозрением. Его губы упрямо сжаты, будто я предлагаю ему не еду, а нечто преступное. Вздыхаю и отставляю корзину, присаживаюсь рядом. С ранами я еще не закончила.

— Просто оставь меня, — хрипит он, когда я тянусь к его ужасным ссадинам на боку.

— Раз сразу не оставила, то и сейчас не оставлю, — вздыхаю я и осторожно продолжаю промывать раны от скопившегося поверхностного гноя.

На улице мой пациент лежит из-за надежды на пользу свежего воздуха и бактерицидность ультрафиолета. Но, разумеется, долго лежать под солнцем ему категорически нельзя, поэтому я оттаскиваю его периодически в тень.

— Что ты делаешь? — опять бурчит он, когда я мажу зеленой кашицей особенно нехорошие места.

— Подорожник накладываю.

Он опять хмурится. Я-прошлая, наверное, посмеялась бы над собой, если бы мне сказали, что буду лечить подорожником. Но вот он — перетертый в глиняной плошке, и я с важным видом намазываю им раны.

Перехожу к груди, потом мажу руку и возвращаюсь к бедру. Самое страшное. Оно выглядит так, будто не заживет никогда в жизни. Снова поднимаю тряпочку с ноги и мне в очередной раз становится дурно.

Нас приучили в универе не реагировать на наготу пациентов. Мы медики, а значит, тело человека для нас обычная работа. Своим спокойным видом мы помогаем больным справиться с неловкостью и довериться. Я стараюсь выглядеть именно так: собранно, спокойно. Хотя на самом деле я в ужасе.

Не из-за обнаженного тела, а из-за того, что на нем. Не хочу думать над тем, что стряслось с этим парнем, а также не хочу размышлять, за что с ним так обошлись. Хоть я и не видела прежде таких ран, но представляю, что могло их нанести.

И некоторые, явно крайние варианты приходят сами собой в голову и жужжат точно рой пчел: он преступник, сбежал из тюрьмы, и это может означать, что он в качестве благодарности свернет мне шею, когда окрепнет. Или он — шпион какой-нибудь вражеской страны. Тоже логично, и тоже опасно для меня, ведь в таком случае его враги могут нагрянуть и сюда. И никто не станет разбираться, кто я такая.

— Довольно. — Он перехватывает мое запястье исцарапанной дрожащей рукой с воспаленными ранами вместо ногтей. — Не трогай меня. Просто уйди.

— Уйти? — Я борюсь с желанием изобразить жест «рука-лицо». — Не трогать?

Если бы я могла просто уйти! Но сейчас, даже не будь этого проклятья, я бы не смогла бросить его в таком состоянии. Впрочем, похоже он не понимает, что все еще на волосок от смерти. И этот волосок — я с моей волшебной настойкой!

— И что сделаешь, если трону? — Я стараюсь усмехнуться уверенно и спокойно. Порой больному лучше говорить очевидные вещи не влоб, а как бы издалека, чтобы он сам пришел к нужному выводу.

Глава 7. Доставка на дом

Илишан

Раздается мужской голос, девица вздрагивает, бледнеет, ползком, пригнувшись чуть не к самой земле, перемещается мимо меня ближе к яблоне, прижимается спиной к стволу дерева и хмурится. Беглянка, — смекаю я.

— Ого! — приближается голос. — Да ты никак траву покосил, Агапий. Лохмач, здорóво! Где хозяин? Я вот только приехал, привез шмотья кое-какого.

Шаги по деревянной лестнице. Не могу повернуться налево, но понимаю, что человек зашел в дом. Видимо из-за тени деревьев он нас пока не заметил.

Девица обнимает себя руками, на ее лице напряжение и даже обида. Но не бежит, смотрит на меня так, будто я в чем-то виноват.

— Скрываешься от кого-то? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Так беги.

— А ты?

— А я тут полежу.

Не понимаю, почему она спрашивает про меня, какое ей вообще дело? А, ну да, муж на час... Тьфу, опять в голове неуместные мысли.

— Мало ли, что подумают, — шепчет она. — Потом прибегут толпой. А мне... Мне пока некуда уходить. Если бы я тебя спрятать могла, тогда и сама бы тоже спряталась.

Теперь понимаю, боится, что выдам ее, следит. Хотя все равно странно. Уносила бы ноги, пока может.

— Агапий, где ты? — мужик выходит на улицу.

Девица сжимается, с тревогой смотрит вперед. Да, найдет нас нежданный гость, точно ведь найдет. Прикрываю глаза, ищу в себе магию. Ее опять нет. Пусто.

— Ты мне магию как-то восстанавливала, — шепчу я, пока мужик уходит за дом с другой стороны, судя по голосу.

— Да, зелье. — Она растерянно моргает.

— Дай еще.

Девица резво подползает ближе, наливает в кружку блестящей желтоватой жидкости и протягивает мне. Я с огромным трудом привстаю на руках и позволяю напоить себя. Ужасно раздражает беспомощность, но я и правда еще слишком слаб. Впрочем, на небольшой фокус меня хватит.

Медовый запах оказывается обманчив и горло обжигает горечь, как от самого отвратительного алкоголя.

Кое-как делаю несколько глотков и ощущаю наконец прилив магии. Опять ложусь на землю и пока магия не исчезла и не отправилась лечить мои раны, закрываю глаза и призываю туман.

Отчего-то думаю о волосах моей странной спасительницы и окрашиваю туман в зеленый. Он поднимается от земли, ползет из щелей дома, окутывает изгородь, кусты, просачивается везде. Безвредный, но впечатляющий. Для знающего — смехотворное зрелище, для неопытного — довольно ужасающе. Надеюсь, незваный гость не из магов.

Нам везет, и его вопль не заставляет себя ждать. Выкрикивая проклятья в сторону болотной нечисти, он убегает с треском по кустам, испугав ничего не подозревающих кур. Они с отчаянным кудахтаньем носятся по двору, парочка пробегает прямо по мне, явно напрашиваясь на ужин в качестве главного блюда.

Лохмач подвывает им, видимо взывая к порядку. А потом все стихает. Я рассеиваю магический туман, ощущая, как магия медленно утекает из меня, будто ее что-то высасывает. Значит, зелья хватает ненадолго.

Девица подползает ко мне счастливая, глазки ее блестят, губы улыбаются.

— Ого как ты его здорово прогнал! — хвалит она, глядя на меня с восторгом.

А мне хочется умереть от стыда. Какой может быть повод для гордости, если лежишь без сил, голый да изуродованный перед хорошенькой девушкой?

Отворачиваюсь, чтобы не видеть ее лица. Надеюсь провалиться куда поглубже, но и это мне не под силу.

— Эх. — Она вздыхает и садится рядом. — Здорово-то здорово, но ведь побежит небось в деревню рассказывать. Только бы не привел никого…

— В деревне есть маги? — спрашиваю я, радуясь, что она вернулась к ране и больше не смотрит на меня таким восхищенным взглядом.

Мотает головой, заправляет за ухо волосы и макает палец в зеленую кашу.

— Раньше была магия, как мне Карна рассказывала, а сейчас она куда-то исчезла.

— Исчезла? Как давно?

— Я тут два месяца, а магии уже не было.

Хмурится, сжимает губы, мажет мои раны дальше.

— Два месяца, — повторяю я, понимая, что не стыкуется что-то. Да и время года... Тут разгар лета, а я ранней весной... Вспоминаю последний разговор с сестрой. Становится тоскливо. От меня просто избавились, как от мусора, а эта подобрала. — И все же, кто ты? Веда?

Уточняю на всякий случай, ибо вдруг мы не знаем о них что-то? Но если веда, то явно молоденькая и слишком наивная.

— Кто? — удивляется она.

— Ты человек или магическое создание?

В ране щипит, и она наконец отстраняется, видать, закончила.

— Человек, — теряется она.

— А почему волосы зеленые, как у болотной нечисти?

Она вдруг радостно улыбается.

— Хорошо, что ты так подумал, — любовно приглаживает свои волосы, — я нарочно покрасилась, чтобы отпугнуть людей. Правда, это наверняка только старух да детей напугает...

— Зачем притворяешься нечистью? Беглянка?

— Можно сказать и так. Хм... Да, так и есть. — На миг ее лицо делается печальным, а потом она снова приветливо улыбается. — Но это неважно. Давай хоть познакомимся. Меня зовут Евалия... Кгхм... Можно просто Ева.

— Евалия, — привыкаю к новому имени.

— А тебя?

Не хочу произносить свое имя вслух, вообще не хочу, чтобы оно звучало. Это имя мне ненавистно. Очередное напоминание о моей бесполезной жизни. Родная семья заказала мое убийство, значит, и мага по имени Илишан быть не должно.

— Ну ты чего? — Она весело смеется, и я не понимаю причины ее веселья. — Забыл что ли? Бедняжка! Выпей еще моего зелья... Ах, не спился бы ты на дедовом самогоне! Ну так что, забыл, да? Если так, сейчас я сама тебе придумаю временное имя и буду звать, пока не вспомнишь. Так-так-так... Саня... Даня... Петя...

Такое меня не устраивает. Нечего прятаться, для нее мое имя пустой звук, не хватало еще прозвище получить или кличку. Мало ли, что означают имена, которые она сейчас называет.

— Илишан, — говорю я, а самого аж в холод бросает.

— Что ж, Илишан, будем знакомы. — Снова улыбается, и будто ее устами не так неприятно слышать собственное имя.

Глава 8. Прелести уличного душа в лесу

Ева

Едва не плачу, промывая на руках царапины над покосившейся раковиной на кухне. Больно. Но больше обидно. Отхлестать бы этих тупых петухов или вообще проигнорировать — поклевали бы друг друга малость, да разбежались. Но нет! Из-за проклятья весь сок достается мне. Видите ли помочь должна была бедолажкам. Кто тут еще бедолажка? Почему себе я помочь не могу?!

Вздыхаю и сползаю спиной по стене. Передо мной кухонька с маленькой печкой и железным листом вместо плиты, добротный дубовый стол и два стареньких шкафчика без дверей с кухонной утварью. Три кривые, ненадежные табуретки. Местечко просто мечта. Но лучше чем в кустах малины в лесу и лучше, чем на сеновале с Феликсом. Меня передергивает. Он, конечно, мужик видный, но не хочу становиться безвольной игрушкой.

Тоска обволакивает меня как покрывало, я подтягиваю колени к груди и обнимаю их. Вспоминаю мужа Виталика и думаю, вот бы он обнял меня сейчас, промурчал свое «зай, ну ты че такая кислая». Хотя, это максимум, на что он был способен. Даже когда я жаловалась, как ужасно устаю, все что слышала в ответ: ну пойди полежи, сама ж такую работу выбрала, могла бы в менеджмент пойти, сейчас бы фирмой управляла, ну и т.д., и т.п.

Делается совсем тошно от своей жизни. Нет, лучше не думать. Сейчас есть проблемы более насущные. Вдруг слышу с улицы неясный подозрительный звук, будто что-то упало, потом возмущенное кудахтанье. Поднимаюсь, выхожу на крыльцо и вижу: Илишан лежит лицом вниз не в том месте, где я его оставила. Пытался встать, потерял сознание?

Тревога вспыхивает, проклятье противно свербит в груди, я подбегаю к нему, кое-как переворачиваю на бок. Он морщится, тяжело дышит и часто моргает.

— Ну куда ж ты? Позвал бы меня. — Я оттаскиваю его обратно на лежанку. — Что ты хотел?

— Я и сам могу, — бурчит он недовольно. — Оставь меня.

Ага, как же, может он. Но я б его оставила, не будь на мне проклятья. До сих пор ведь не услышала ни одного доброго слова, хотя ужом вокруг него вьюсь. Послать бы его к лешему или кикиморам, но ведь проклятье это мерзкое… Сама себе противна.

Впрочем, неважно. Моя задача поднять его на ноги, дать уж пару заданий, чтобы перестал ко мне цепляться со своими странными фразочками, будто мне от него что-то надо, и отправить куда подальше. И чем быстрее он уйдет, тем лучше.

Правда, что делать одной, я пока не представляю. Чувствую себя бомжом. Ни еды нормальной, ни денег, ни вещей. Живу в заброшке. Про гигиену молчу. Я уже вся чешусь, так помыться хочется. Но речка слишком холодная, разве что ноги сполоснуть. А вот голову страшно. Еще заболею, кто меня-то лечить будет?

Оставляю своего противного пациента в тени и ухожу. Стараюсь не думать о плохом и прикидываю, что делать. Баню топить я боюсь: она так покосилась, что кажется, будто вот-вот рухнет. Да и не умею я. Но на улице сейчас тепло, так что подойдет и уличный душ. Для своей задумки нахожу в почти развалившемся сарае деревянное ведро и инструменты. Ручным сверлом за пару мучительных часов просверливаю несколько дырочек в дне. Потом как следует отмываю ведро в речке.

Вооружаюсь топором и срубаю прочные прямые ветки. Выбираю местечко у изгороди рядом с зарослями не то сливы, не то вишни, чтобы в глаза моя душевая не бросалась. Вкапываю палки поглубже в землю, пристраиваю ведро с дырками так, чтобы под ним можно было спокойно встать, и обматываю всю эту красоту плотной тканью. Весь день уходит на устройство душа, зато теперь я смогу помыться.

С утреца завтра натаскаю воды в корыто и оставлю на солнышке. К вечеру должна нагреться. И на печку еще кастрюльку поставлю, вскипячу. Эх, прелесть!

Весь день мой подопечный ведет себя тихо. Несколько раз отмечаю, что он на четвереньках уползает к кустикам. Что ж, физиологические потребности никто не отменял. К счастью, он справляется сам, нигде без сознания не падает, так что и мое проклятие помалкивает. Иногда самой хочется подойти и просто спросить как дела, но не решаюсь.

Меня никогда не смущали пациенты ни своим обнаженным видом, ни шуточками ниже плинтуса, а рядом с Илишаном чувствую себя неловко. И дело вообще не в том, что я видела его во всей красе, да и шуточек он не отпускает. Дело во взгляде. Он смотрит так, будто я не спасла его, а наоборот угробила, или обязательно сделаю это чуть позже, а пока придумываю план поизощреннее. Невольно чувствую себя виноватой. И меня это бесит. Как улыбаться тому, кто считает меня вселенским злом?

Вечером объясняю Илишану, что надо перебраться в дом, потому что ночью на улице страшно, темно и все остальное. Он соглашается и пытается встать. Кстати, новенькие дедовы шмотки ему идут. Он даже выглядит в них прилично, насколько это возможно в лесной глуши. В отличие от меня. На мне рваное платье и бесформенные штаны. Но нам не до красоты. Не на подиуме в конце концов.

Илишан еще слишком слаб, подняться ему не удается. И мое проклятье буквально толкает к нему и заставляет подхватить под руку.

Он молча сверлит меня уничижительным взглядом, а я чувствую себя последней злодейкой. Но делать нечего, так и плетемся.

Ему тяжело наступать на больную ногу, и он наваливается на меня, когда приходится на нее опираться. Предлагать ему ползти, как он делал это днем, как-то неловко, и я с трясущимися под его тушей ногами, тащу его в дом. Если бы не сраное проклятье, оставила бы его, нашла палку для опоры, только потом вернулась бы и помогла. Но проклятье требует моего вмешательства здесь и сейчас. Без всяких отсрочек. Бесит неимоверно…

Мы едва не валимся, пока я, скрипя зубами, открываю дверь. Но Илишан успевает вцепиться в дверную ручку. Он удерживает нас от падения, но придавливает мои пальцы. Я тихо мычу.

— Прости, — хрипло говорит он первое за полдня слово.

— Все в порядке, — бормочу я.

Мы забредаем-таки в мои хоромы, и наконец Илишан перестает виснуть на мне.

— Ау-у-у, — раздается жалобный скулеж позади.

Глава 9. Как насчет курятинки?

Илишан

Ночью не спится. Звуки за стенами настораживают. Я знаю, как ходят лисы, вернее, их и не услышишь, так что кто-то другой пришел за курами беглянки. Чувствовать свое бессилие отвратительно. Жаль, магию не удается удержать в теле надолго, она придавала бы хоть сколько-нибудь уверенности.

Зато Евалия спит без задних ног. Смешно морщит нос во сне, то и дело ворочается, но все ей нипочем: и храп огромного лохматого пса, и скрип на чердаке, будто чьи-то крадущиеся шаги, вой неизвестного зверя в глуши. Я невольно засматриваюсь на нее, и все думаю, зачем я ей сдался. Может ли быть, что она в самом деле просто как фея из детских сказок, которая спасает героя просто по своей доброте?

Не хочу обмануться и гоню прочь эти мысли. Никто в здравом уме не поможет чужаку просто так. Хотя она ведет себя странно.

Все-таки мне удается задремать под мерное сопение Евалии. Но сны вижу тяжелые. То я сражаюсь с Амротом, то меня снова допрашивают, то вижу Селению. Она смотрит на меня безразличным взглядом и говорит холодным голосом:

— Ты чудовище. Лучше бы умер вместе с монстром империи, тогда хоть немного я зауважала бы тебя.

Слова отца, даже во сне я понимаю это. Но мне все равно мучительно больно. Я теряюсь в собственных воспоминаниях, думаю, где именно я оступился, где должен был пойти другой дорогой. Старший брат просто сбежал, на мне осталась сестра, больная мать и больной отец. Помню, как я пришел в храм и долго стоял там на коленях, моля помощи у Всевышнего.

Ко мне подошел мужчина и заговорил. Выслушав меня, предложил помощь, а я с радостью согласился. Наивный дурак! Я подумал тогда, Всевышний Гелион ответил на мои мольбы, но он меня проверял.

Тогда мне как раз исполнилось четырнадцать. В тот день я прибежал домой с мешочком золотых, накупил вкусностей, чтобы порадовать семью. Мы с сестрой были так счастливы… А потом за мной пришли.

Чтобы они жили в достатке, я должен был служить этому человеку. Я учился магии, сражаться, играть роли, скрываться и шпионить — все для него.

Я мог бы расправиться и с ним, вот только моя семья оставалась в заложниках. Не выполню задание — кто-то из них пострадает. Сбегу или наврежу хозяину — их ждет мучительная смерть. Деньги решают все. Власть не бывает милосердной. Я не знал этого тогда и поплатился за это. Возможно, если бы не принял помощь, то родным не пришлось бы так страдать. Я все испортил.

А сейчас не должен был выжить, не должен продолжать свое никчемное существование. Я заслужил именно такой смерти. Или Всевышний все-таки приготовил мне что-то похуже?

Весь следующий день Евалия заставляет меня лечиться, а мне так тошно от мысли, что после всей ее заботы настанет расплата, что припираюсь как ребенок.

— Пей зелье, тебе говорю, — настаивает она, подсовывая к моему рту кружку. — Ты быстрее поправишься!

— Зачем тебе мое здоровье? — зло отвечаю я.

— Илишан, мне смотреть на тебя больно! Пей и не выступай!

Не хочу сдаваться, но она настойчивая, а еще ее звонкий нежный голос, нежные руки — сопротивляться им в конце концов невозможно.

Вечером сижу под яблоней и смотрю, как она, довольная, бегает с вещами и водой. Соорудила что-то вроде купальни. Делаю вывод, что она в лесной сторожке, скорее всего, недолго, раз еще не все налажено. Потом она скрывается за покрывалами, слышится плеск воды, и я невольно думаю о том, что она там обнаженная, без лохмотьев, в которых она ходит. Даже любопытно, какое у нее тело.

Ловлю себя на этих мыслях и тут же одергиваю. Хотя ничего удивительного. Не жил я с женщиной под одной крышей никогда, если не считать родных. Опять думаю про «муж на час» и размышляю, что это может значить, как вдруг раздается ее крик.

Она выскакивает из своей купальни, заматываясь на ходу в полотенце. Забегает по лестнице на крыльцо, а потом разворачивается ко мне и смотрит с таким ужасом, будто там преисподняя разверзлась.

— Беги, Илишан, — кричит она, сжимая полотенце на груди. — Там чудовище, беги же скорее сюда!

Я поворачиваюсь к купальне, но все, что вижу, это колышущиеся заросли. Там правда кто-то был, похоже пришел на ее запах, когда она начала мыться. При мысли об этом невольно думаю, как же она должна пахнуть, чтобы так быстро приманить лесного жителя.

С трудом поднимаюсь и кое-как подхожу ближе. Ее волосы теперь стали обычными, вся зелень смылась. Действительно, она просто девушка. С бледными худенькими плечиками, покрытой мурашками и царапинами кожей на руках. Мокрая, бледная, испуганная и до невозможности хорошенькая.

— Лучше мыться днем, а не на закате, — говорю ей, и она поджимает пухлые губы.

— Оденься что ли, — добавляю я, отворачиваясь.

— Вещи там остались… — шепчет смущенно она.

Разворачиваюсь и ковыляю к купальне, понимая, что ей страшно идти. Почти дохожу, как справа от крыльца вновь происходит петушиная драка. Евалия стонет, будто от боли и спускается к драчунам как есть босиком и замотанная в полотенце.

— Да оставь ты их, — не выдерживаю я. — Оденься сначала.

Она только бросает на меня странный обреченный взгляд и продолжает свой путь. У меня волосы на голове шевелятся, когда представляю, как она пытается разнять петухов в таком виде. Уж не знаю, чем она думает, но видеть ее голой с петухом подмышкой мне кажется чем-то уж из ряда вон выходящим. Я поднимаю одну из увесистых щепок, которые остались после трудов Евалии, и швыряю в дерущихся. Попадаю по одному, они с воплями разлетаются в разные стороны.

Евалия вздрагивает, сжимается на несколько мгновений, будто ей самой плохо стало, а потом выдыхает с облегчением.

Я бреду, хромая, к одному из молодых петухов, по дороге прихватив топор, которым она рубила ветки.

— Слишком много петухов ни к чему, — говорю я. — К тому же кроме яиц можно приготовить и курятину.

Замахиваюсь.

— Нет! Не надо! Не убивай! — кричит истошно Евалия.

Глава 10. Дурацкое проклятье!

Ева

Проходит с горем пополам еще два дня. Я уже немного привыкла, что мой пациент в сознании, и приходится делить с ним одну комнату, но все равно неловко. Спит он плохо: стонет во сне, просыпается резко, сразу садится, и иногда мне кажется, что он на меня накинется. Ничего удивительного, ведь я до сих пор не могу прийти в себя после его наездов. Это ж каким неблагодарным надо быть, чтобы нести такую чушь! Теперь я полностью уверена, что помогла не самому хорошему, хоть и симпатичному парню.

К счастью, больше он в крапиве меня не валяет, но честно, я теперь его побаиваюсь. Правда, он стал просить какую-то работу, что добавило ему пару крошечных плюсиков. Смотрю, порой, как он рубит дрова, и не понимаю его. Зачем так напрягаться? Ведь раны только-только начали заживать. Но он размахивает топором так, будто рубит не поленья, а головы врагов. Жутковато.

Мне нравится, что в обычных разговорах он ведет себя спокойно. Но вот лечение — совсем другое дело. Не все раны он может обработать сам, и мне приходится помогать. Однако мою помощь он воспринимает как оскорбление. И вот снова настает этот момент. Я сразу захожу с козырей и говорю, что сделаю все очень быстро, он и глазом не моргнет, на лице изображаю стопроцентное безразличие и приступаю к делу.

Мы стоим под яблоней, я промываю рану на его пояснице. Птицы поют, кузнечики стрекочут, куры во дворе кудахчут. С удовольствием вдыхаю аромат зацветающего шиповника. Какая благодать… Будь мой подопечный нормальным парнем, жилось бы куда проще. Но тут же становится стыдно: о какой нормальности может идти речь? Он слишком много пережил.

Что ж с тобой приключилось, бедняга? Провожу пальцем по розовому поперечному шраму между и пятым поясничными позвонками. Он резко разворачивается, хватает мою руку и сжимает так, что становится больно.

— Прекрати! — говорит он. — Больше не трогай меня. Само заживет.

По-хорошему надо бы просто уйти, но я сбрасываю его руку и взрываюсь:

— Ути боже, недотрога какой! Посмотрите на него, люди добрые! Бережешь себя для любимой или просто женоненавистник? Илишан, ты забыл, что мне жизнью обязан? Где хочу — там и трогаю, понял?!

— Куда ж понятнее? — шипит он, выбивая из рук ни в чем не повинную плошку с кипяченой водой. — Так и сказала бы раньше, а то «отпущу, выгоню». Не собираешься ты меня отпускать, да?

— Ты дурак, Илишан, каких поискать! — продолжаю возмущаться я. — Помощь обычную принимать не умеешь?

— Да не бывает никакой «обычной»! — рявкает он. — Вот только учти, я не собираюсь все твои прихоти исполнять, думай, как заставлять будешь.

И он угрожающе шагает ко мне.

— А еще лучше, подумай, как бы самой целой остаться, — говорит он низко, тихо и так холодно, что мне и правда становится не по себе. — Кто в этой глуши тебе поможет?

— Ах ты!

Тело реагирует само собой, и я только потом осознаю, что коленом заезжаю ему в пах.

Он шипит сквозь зубы, складывается пополам, хватает меня за руку. Проклятье екает у меня в груди: как могла причинить боль, злодейка!

— П-прости, — бормочу я, на самом деле испытывая чувство вины. Ведь он ничего мне не сделал, просто чушь опять несет. Хотел бы навредить, давно навредил бы.

Он распрямляется и смотрит на меня с усмешкой.

— Что, сама ударила — сама и залечишь? Ну давай, помогай. Может, компресс сделаешь?

Я напряженно сглатываю. Проклятье клокочет внутри, но я пока сопротивляюсь.

— Ну давай, что ж стоишь? Знаешь, как больно? — подливает он масла в огонь. — Даже не погладишь?

Внутри все холодеет. А я тяну руку туда, куда вообще не хочется. Умоляюще смотрю на него, надеюсь из последних сил на его порядочность. А он только быстро облизывает губы и молчит.

Опускаю голову и жмурюсь, меня трясет от обиды. Проклятый, мерзопакостный агент со своими косяками! Надо срочно бежать! Но рука ложится на то место, которое я только что ударила. В ответ чувствую его напряжение. Ну да, разумеется.

Илишан перехватывает мою руку, качает головой и смотрит ошалевшим взглядом, часто моргая.

— Ты совсем ненормальная? — бормочет он и напряженно сглатывает.

Это ты ненормальный, хочется сказать мне, но со стороны я выгляжу более неадекватной, поэтому лишь молчу, пряча взгляд, и радуюсь, что он не совсем козел и не продолжил наслаждаться моей покорностью.

— Евалия, не делай так больше никогда, — шепчет он странным, тихим голосом и уходит.

Если бы, думаю я, все также не глядя на него. Если кто-то попросит, сделаю еще как. Вот только до чего же это отвратительно. Сжимаюсь, обнимаю себя. Надо уходить, пока он не вошел во вкус и ничего толком не понял. Пусть лучше в его глазах я буду ненормальной.

Решаю собрать вещи и бежать на рассвете. Вот только куда побегу? Слезы наворачиваются на глаза помимо воли. Я устала. Я так безмерно устала. Мне хочется простой человеческой жизни хотя бы даже на болоте. За что мне все это?

Не спешу вечером в дом, слишком неловко и страшно: не дай бог, придет Илишану в голову еще что-нибудь! И сижу на крыльце, глядя в небо.

Ночь сегодня звездная, ясная. Так ясно, что невольно отвлекаюсь, всматриваюсь в бесконечную глубину. Может, все еще наладится? Не так, как я представляю, а как-то иначе, но тоже неплохо. И я, в конце концов, буду счастлива. А может быть, счастье — это вот такие редкие моменты спокойствия и комфорта между беготней и проблемами?

Но сердце тоскливо сжимается. Этим летом мне исполнится двадцать семь, а я потерялась во времени и не знаю даже приблизительно, какое сегодня число. И застряла у черта на куличках. Кем я стану? Сумасшедшей бабкой-отшельницей без друзей и семьи, близких и родных?

Всматриваюсь в небо и думаю, что наверняка Земля где-то там в глубине космоса. В конце концов, почему параллельный мир не может быть просто планетой в соседней галактике?

Странное шуршание прерывает мои мысли. Я замираю, медленно опускаю взгляд — и леденею. К крыльцу ползет нечто. Змееподобное, размером с анаконду, но с лохматой головой, похожей на человеческую, и двумя короткими лапами-руками. Не эту ли руку я видела тогда в душе?

Глава 11. Все так говорят!

Илишан

Я уже проваливаюсь в мутный сон, когда слышу снаружи вскрик Евалии и протяжный вой пса под дверью. Резко открываю глаза, сажусь. Лохмач усиленно скребется под дверью, будто собирается сделать подкоп, скулит. Пока поднимаюсь, пока нахожу зелье и выпиваю, иначе без магии я ни на что не годен, пока ковыляю до двери, Евалии уже нет во дворе. Только следы: вырванная трава, прорытая щепкой земля и отчаянные крики вдалеке.

Я спускаюсь к сараю, беру топор и устремляюсь следом. Хотя в моем состоянии «устремляюсь» слишком громко звучит. Неимоверных усилий мне стоит догнать Евалию у самой кромки воды.

Отпугнуть тварь заколдованным огнем не выходит, она кидается на меня. Топор туповат, сразу убить не удается. Тварь с визгом уползает в сторону и плюхается в болотную жижу.

А дальше происходит странное. Евалия всхлипывает и ползет по мху к губительной топи, прижав одну руку к груди. Зачарована? Зову ее, но быстро понимаю — остановиться она не сможет.

Бросаюсь следом, падаю на колени, хватаю ее за ногу.

— Пусти! — судорожно всхлипывает она. — Я все равно умру!

Подползаю к ней, прижимаю ее своим весом ко мху, чтобы уж точно не упустить. Она дышит часто, стонет, рвет руками мох. Болотная тварь никак не сдыхает, и то и дело Евалия пытается вырваться.

— Черт! Паршивый БДСМщик, чтоб тебе также плохо было! — отчаянно стонет она.

Тварь, наконец, издыхает и всплывает брюхом кверху, а вместе с ней затихает и замирает Евалия. Переворачиваю ее на спину. И правда, отключилась. Кладу руку ей на грудь и не чувствую сердцебиения. Выпускаю магию через ладонь. Она проникает Евалии под кожу, в грудную клетку, нащупывает сердце.

Оно покрыто будто ледяной коркой, от которой тянется к болоту такая же ледяная нить. Магическая связь с мертвым существом очень опасна. Я разрываю ее своей магией, обволакиваю сердце Евалии, слегка отстраняюсь и пару раз резко надавливаю ладонью на ее грудь.

Она судорожно и глубоко вдыхает, выгибается, хватает ртом воздух, сжимает на груди одежду, потом потихоньку садится и смотрит на меня.

— Я не умерла?

— Не умерла, — соглашаюсь я. Оглядываюсь по сторонам. На ветке ухает сыч, стрекочут насекомые. В болоте ни одного всплеска. Пока все спокойно. — Так выходит, на тебе проклятье?

Она вздрагивает, точно от удара.

— Ты сказала, по-другому не можешь, а потом я почувствовал, что твое сердце сковала энергия смерти, которую ты перетянула от болотной твари. Похоже на сильное магическое воздействие, — объясняю я свои выводы, но она смотрит на меня с таким подозрением, будто я или придумываю все это, или я тот, кто это проклятье наложил. — В чем его суть?

Евалия часто дышит и смотрит на меня с мольбой.

— Не надо об этом, ладно?

Я бы промолчал, но уж больно любопытно. Такое я вижу впервые, и хочется докопаться до истины.

— Оно заставляет тебя спасать любого, даже если он твой враг, верно?

Она подскакивает на ноги, и я тоже кое-как поднимаюсь.

— Что-то вроде проклятья служения, да? Ты и меня спасла, поэтому и ухаживала, потому что оно тебя связало со мной. И поэтому вела себя странно? — Я вдруг чувствую разочарование и сам этому удивляюсь.

Выходит, как бы я ни говорил или думал, будто мне не нужна помощь, видимо, в глубине души хотел, чтобы меня спасли по доброте душевной. Просто потому, что посочувствовали, захотели помочь. Но она не захотела, вернее, захотела не сама. Ее подтолкнуло проклятье. И избавиться она от меня хочет поскорее, чтобы поскорее остаться одной.

Загоняю поглубже глупые обиды. Мне никто ничего не должен. Тем более незнакомая беглянка с проклятьем.

А она между тем разворачивается и, ничего не говоря, бежит в заросли, но не по направлению к сторожке.

— Стой, куда ты?! — спешу за ней как могу, но раненая нога подводит, я совершенно не успеваю.

А Евалия не слушает, уже и не вижу ее в лунных сумерках, только слышу, как трещат ветки под ее ногами и хлюпает иногда болотная жижа. На ум приходит идея:

– Остановись, Евалия. Стой! Мне нужна помощь! Мне не дойти без тебя обратно.

Треск прекращается. Остановилась?

— Бросишь меня в лесу одного без магии? — продолжаю я. — Вернись и помоги, иначе меня сожрут.

Теперь ее шаги приближаются ко мне, и вот она с понурой головой возвращается.

— Идем, — обреченно говорит она и подставляет плечо.

Я опираюсь на нее. Любопытно. Выходит, Евалия на самом деле не может отказать в просьбе. Так произошло и сегодня вечером… Чего только я о ней не подумал в тот момент и разволновался как мальчишка. А ведь был соблазн проверить, как далеко она может зайти. Становится неловко и смешно одновременно. Бедная девушка.

Мы возвращаемся. Но как только добредаем до двора сторожки, она отпускает меня и торопится на выход.

— Куда ж ты в полнолунье по лесу? — пытаюсь остановить ее, схватив за руку.

— Пусти меня, просто дай уйти! — обиженно вскрикивает она. — Я все-таки жизнь тебе спасла.

— Спасла, потому что проклятие обязывало, не так ли? — Мой голос звучит насмешливо, хотя я не хотел.

Но не получается так просто выкинуть из головы ее улыбки и обеспокоенный голос. Думать о ней как о доброй дурочке было все-таки приятно, хоть я и старался не верить в это.

— Ну и что, — всхлипывает она, сгорбившись, — все равно ведь спасла. Я ничего не прошу от тебя взамен, просто, пожалуйста, дай уйти. И все. Ты уже справишься сам, и зелье волшебное осталось. Если хочешь, дам еще крови для настойки, но прошу, отпусти.

— Дашь крови?

— Чтобы сделать волшебное зелье, надо в дедов самогон капнуть немного моей крови. — Евалия вздыхает. — Хорошо, пойдем, я сделаю тебе зелья и уйду, ладно?

Ее голос дрожит. Она подставляет плечо, и мы поспешно заходим в дом. Лохмач кидается ее облизывать, она треплет его голову, печально улыбается. На кухне Евалия лезет под лавку, достает трехлитровую бутыль, наполовину заполненную мутной жидкостью, и ставит на стол.

Глава 12. Придется поучиться

Ева

— П-позаботишься? — я совсем теряюсь.

Илишан кивает, хмурится и убирает с моего лица волосы, заправляя их за ухо. Я опускаю взгляд и пытаюсь его понять. Он изменился словно по волшебству, стоило ему узнать о моем проклятии. И я не понимаю его мотивы. Но я безумно устала от того, что меня только используют...

— Больше не хочешь бросить меня в крапиву? — пытаюсь пошутить я и слегка отстраняюсь.

— Я и раньше не хотел.

— Ага, конечно, — усмехаюсь я, наблюдая, как Илишан отходит на кухню, наливает в миску кипяченой воды из кастрюли, ищет тряпки.

Лохмач зевает, демонстративно показывая, что вся эта человеческая драма ему смертельно надоела.

— Я не понимал тебя, — говорит Илишан, возвращаясь, — это злило.

— То есть больше злиться не будешь?

— Нет.

Он мочит тряпочку и начинает промывать мою щеку и висок, которые, наверное, выглядят сейчас как вспаханное под картошку поле. Царапины тут же щиплет сильнее, но меня отвлекает сосредоточенный и абсолютно спокойный вид Илишана.

На его лице невозможно прочитать эмоции, но он так бережно касается меня, что мое сердце тоскливо ноет. Я вдруг понимаю, что не помню, кто делал что-то похожее для меня. Разве что мама в глубоком детстве. А потом даже если я падала, мне строго говорили: «Сама виновата, не ной, иди возьми пластырь, сходи к врачу» и так далее. Родители твердили, что я должна воспитать в себе характер, ведь мне предстоит возглавить папин бизнес. А для этого нужно учиться бороться с проблемами самостоятельно.

Со временем я перестала плакать и жаловаться, но это не значит, что я стала сильной или обрела этот пресловутый характер. Просто не хотела слышать лишний раз о своей слабости.

Виталик оценил мою несуществующую внутреннюю силу, и я пыталась соответствовать. Однако правда в том, что я не хотела быть той, кто все тащит на себе и не имеет права на слабости. Но раньше я боялась признаться в этом даже само́й себе, а сейчас осторожные прикосновения Илишана и отсутствие осуждений с его стороны доказали мне, как на самом деле я нуждалась в поддержке. Всегда нуждалась.

— Прости, — отстраняется он вдруг. — Я сделал больно?

— Нет. — Я быстро протираю глаза. Оказывается, на них навернулись слезы. — Само по себе болит.

— Тогда я продолжу? — бросает он на меня быстрый взгляд.

Я киваю и сжимаю губы, чтобы не заулыбаться как дурочка из-за глупых мыслей. Мне кажется, если послушать наш диалог со стороны, можно сделать совершенно иные выводы о том, чем мы занимаемся. Некстати к тому же вспоминается латинский афоризм, который мы учили в медвузе на первом курсе: «Solus cum solā non cogitabuntur orāre Pater noster» (Мужчина и женщина, оставшись наедине, не станут читать «Отче наш»).

Жар невольно приливает к щекам. О чем ты думаешь, Ева! — ругаю сама себя. У тебя же муж есть! Этот парень просто долг возвращает, только и всего...

Его палец неожиданно касается моих губ. Я вздрагиваю и впиваюсь в его лицо взглядом. Илишан отстраняется, хмурится, прячет взгляд. Случайно, — предполагаю я и с облегчением вздыхаю.

Он убирает руки от моего лица и принимается за ладони. Он сосредоточен и серьезен, отчего мне спокойно. Вот только всякие мысли лезут в голову все равно. Его руки красивые. Я отмечала это и раньше, но сейчас, когда этими крепкими руками он так нежно касается моих, я просто не могу оторвать от них взгляд и не думать о них.

— Спасибо, — тихо говорю я.

Илишан кивает, бросает тряпочку в корзину с другим грязным бельем и уходит на кухню.

— Постираю завтра, — говорит он, наливает воды в кружку и несет мне. — Покажи, где мыло.

Я едва дар речи не теряю. Постирает?

— Ты? Но твоя рука...

Я смотрю на его уже заживающие пальцы. Он перехватывает кружку в здоровую руку и протягивает мне, пряча за спиной раненую.

— Все нормально.

— Что с тобой случилось? Ты солдат другой страны и попал в плен? — не выдерживаю я, но потом думаю, что зря спросила, беру кружку и неуверенно улыбаюсь. — Прости, ты не обязан отвечать.

— Вероятнее всего, я из другого мира, как и ты. И я не солдат, — отвечает он.

— Ох... — я теряюсь. Хочу сказать что-то ободряющее, но не нахожу ничего подходящего и просто бормочу: — В любом случае это ужасно. Мне жаль.

— Не стоит. Я заслужил.

Он садится на свою лежанку и расправляет постель. Я совсем его не понимаю, но мое любопытство не позволяет замолчать.

— Попал к инквизиции за колдовство? Ты ведь маг…

Он вдруг улыбается, совсем легко, и скорее грустно, а потом его взгляд становится отстраненным.

— Нет, Евалия. Не инквизиции.

У меня кончаются варианты, да и, в конце концов, я беру себя в руки. Не каждый стремится рассказать о своих злоключениях в подробностях. Уверена, он хотел бы поскорее забыть. Я выпиваю воду и начинаю бодрым тоном:

— Знаешь, я вот о чем подумала. Раз уж ты знаешь о моем проклятии и даже пообещал помочь с возвращением домой, то мы должны работать как одна команда. Сообща, понимаешь?

— Вот как? И что мы должны делать? — Его глаза улыбаются, и я рада этому. Неужели он и правда больше не превратится в противную буку и не будет цепляться к каждому моему слову?

— Итак, первое, о чем нам надо побеспокоиться, это деньги.

— Ты говорила, неподалеку деревня, — соглашается Илишан.

— Да, но туда мне не хочется возвращаться, — вздыхаю я. — Оттуда я и сбежала.

— А тебе и не придется, — говорит он спокойно. — Я могу пойти сам.

— В смысле? Зачем?

— Нам ведь нужны деньги.

— Да, но... Ты украсть их, что ли, собрался?

Илишан смотрит на меня так, будто я говорю очевидное.

— У тебя есть другие идеи?

— Ох, Илишан! Давай, не будем нарушать закон! — Я мотаю головой. — Не знаю, кем ты был и как привык действовать, но я не хочу так.

— А как хочешь? — Смотрит пристально, даже слишком, отчего мне становится неловко. Вот ведь! А между тем это ему должно быть стыдно за мысли о воровстве.

Глава 13. Иди со мной, женой моей будешь

Чтобы отправиться в город и продавать зелье, я должна выглядеть не как нищенка. А для этого мне нужно стащить у Карны свои вещи, которые мы купили с ней в первый месяц моего затянувшегося загородного, а точнее «замирного» отпуска. Эх, а ведь в то время Карна была такой доброй...

Вылазку в деревню совершаем на следующий день на рассвете. Кошусь на Илишана. Правду он сказал и действительно удержится от соблазна помыкать мною? Не хочется разочаровываться снова. Вообще плохо представляю, что буду делать и куда побегу, если он окажется таким же, как остальные. Но по-хорошему надо бы придумать запасной план.

Илишан бросает на меня вопросительный взгляд — похоже, я слишком пристально на него смотрела. Я просто улыбаюсь и пожимаю плечами. Он отворачивается.

Пробираемся через огород и задний двор. Пока тихо, как и должно быть: Карна обычно не встает так рано.

Я спала у нее в прихожей на двух составленных лавках. Там же, под лавками, должны лежать мои вещи — если, конечно, Карна не решила их сразу же продать.

— Закрыто, — шепчу я, потянув на себя входную дверь.

Илишан делает глоток припасенной в дорогу настойки, слегка морщится, подносит руку к двери. Через несколько секунд раздается щелчок, затем второй — дверь открывается. Удобненько.

— Ты что ли домушником был? — не удерживаюсь от шутки я.

— Кем я только не был, — тихо отвечает он, но гордости в его голосе не слышно.

Толкает дверь. Мы заглядываем внутрь, присматриваемся. Тихо. Я проскальзываю в прихожую, а Илишан придерживает дверь.

Тишина. В прихожей все так же застелена моя лавка, а вещи по-прежнему лежат под ней. Неужели Карна ждала, что я вернусь? На секунду становится приятно, но потом вспоминается звон монет — и все сантименты испаряются. Тьфу на тебя, жадная старуха! Заберу вещи в качестве компенсации. Да, она купила мне эту одежду на свои деньги… Но будем считать это платой за каторжный труд в конце концов.

Я хватаю то, что надо, и быстро отступаю к двери. Мы выходим с Илишаном во двор. Сую вещи ему в котомку, он закидывает ее за плечи.

— Знаешь, у деда все ножи тупые, как не знаю что, — вспоминаю вдруг. — А у бабки на летней кухне три точильных камня лежало. Может, возьмем один?

— Как скажешь.

— И еще… небольшой мешочек зерна для кур прихватить бы. Не смотри на меня так, Илишан! Я, между прочим, целое состояние ей помогла срубить на соседках!

— Не переживай, я тебя не осуждаю, — понимающе хмыкает он.

— Сарай с зерном вон там, — тычу пальцем. — А я проберусь на летнюю кухню. Через пять минут встречаемся у задней калитки, где зашли. Успеешь?

— Успею, — коротко кивает он и усмехается. — Надо же, зерно у селян я еще не воровал…

Щеки мгновенно вспыхивают от стыда и досады.

— Вообще-то не смешно.

Он лишь хмыкает в ответ. Мы расходимся.

Я заскакиваю на кухню, и в нос бьет аромат свежего хлеба. Слюнки текут — как же я соскучилась по вкуснятине Карны! Но брать не решаюсь. И без того прихвачу точильный камень да зерно. Пусть бабка и не заметит пропажи, чувствую себя воровкой. Хороша, тоже мне. Илишана поучала, а сама вон как.

Лезу за точильным камнем, беру самый старый, которым уж и не пользуется никто. Мерзко на душе от этого занятия, но утешаю себя мыслью, что имею право на компенсацию. Тем более ничего ценного мы ведь не берем. Даже не деньги. Мешочек зерна один серебряный стоит, вещи, вообще, мои, а камень и медяка не стоит.

Выскальзываю на улицу и быстро направляюсь к калитке, нервно оглядываясь на сарай. Тишина. Наверное, Илишан уже управился. И едва успеваю подумать об этом, как врезаюсь во что-то твердое. В груди все холодеет. Передо мной как черт из табакерки оказывается Феликс.

— Здравствуй, куколка, — раздается надо мной его сипловатый голос. — Караулю тебя каждый день, так и знал, что вернешься!

Он хватает меня за руку и грубо тянет к себе.

— Феликс, пусти! — бормочу я, боясь поднять шум и разбудить Карну.

— И что это ты в такую рань? — усмехается он, обдав меня табачным дыханием. — Неужто обворовать собиралась свою благодетельницу? Эх ты, бессовестная!

— Пусти, Феликс. Я за своим зашла. За вещами, которые носила!

— Своими? Ничего нет у тебя тут своего, ты ж приживалка!

Он тянет меня еще сильнее, обхватывает второй рукой и прижимает к мощному торсу с копной темных волос на груди, которые торчат из расстегнутого ворота рубашки.

— Феликс, отпусти! — шиплю я сквозь зубы, отчаянно упираясь ладонями в его грудь. — Ты ведешь себя как последний козел!

Он лишь глубже впивается пальцами в мои бока, прижимая так, что ребра ноют. Он наклоняется.

— Чего бежишь, а? Разве я тебе зло делал? — Его влажные губы скользят по моей шее. — Я ж защитить тебя хочу, дуреха. У меня как за каменной стеной будешь…

Я извиваюсь змеей, но его медвежьи объятия не разжать, только синяков наставить.

— Боишься кричать, да? — усмехается он, шаря лапой по моей талии. — Воровкой прослыть не хочешь? Пойдем тихонечко... Никто и не узнает, что ты тут шныряла. — Голос его становится сладким, как подгнивший мед. — С первого дня приглянулась мне... В этом смешном халатике да в рваных штанишках. Видать, и в своем мире тебе нечего было носить.

— Это стиль такой, деревенщина! — брыкаюсь я, но все мои попытки ему как горохом об стену. Надеюсь на скорое возвращение Илишана и одновременно боюсь этого. Илишан еще не восстановился, а Феликс здоровый и крепкий.

— Пойдем со мной, женой моей будешь, — его палец с табачным душком лезет мне в рот. — Я тебя никому не отдам.

Мне противно, слезы на глазах наворачиваются, а проклятие сжимает горло тугим ошейником — не укусишь, не ударишь. Даже случайный пинок, как тогда Илишану, сейчас не выйдет — все происходит слишком осознанно.

Мне удается избавиться от его пальцев во рту, и я чуть не плачу.

— Я не хочу! Феликс, так нельзя! Представь себя на моем месте!

Глава 14. Недостоин

Илишан

Не сразу нахожу в сарае место, где хранится зерно — оказывается, это огромный деревянный ящик, в котором можно спрятать не меньше пятнадцати трупов. Меня бросает в холодный пот. Тени прошлого не отступают, подбрасывая болезненные воспоминания. Я ненавижу себя за то, что делал. Всегда ненавидел.

Лишь Всевышний знает, как мне дались первые задания. Иногда мне казалось, что я умру на месте вслед за своими жертвами. Только мысли о родных помогали вставать и идти дальше. Идти убивать. И ведь не всегда плохих людей...

— Хватит! — Я сжимаю кулаки.

Здесь не нужно думать об этом. Да, я не изменю ни прошлого, ни своих деяний, но кажется, что одними воспоминаниями об убийствах оскверняю это светлое, наполненное жизнью место.

Вскрываю массивный амбарный замок, под стать такому хранилищу, откидываю тяжелую крышку. Наполняю зерном небольшой мешочек — и вдруг слышу голоса: Евалии и незнакомого мужчины.

Быстро закрываю замок, осторожно выглядываю из сарая и вижу, как какой-то мужик нагло пристает к Евалии. Она упирается, пытается вырваться, но я понимаю — проклятие возьмет свое. Да и этот мерзавец явно знает, какие слова подобрать, чтобы она не могла сопротивляться.

Думаю, что убивать его нельзя, иначе ей снова станет плохо. Хотя мне дико хочется свернуть шею этому ублюдку. То, что он заставляет ее делать, выводит меня из себя.

Оглушаю его точным ударом в затылок. Как и ожидалось, Евалия сразу тянется к нему — проклятие требует. Я, как тогда на болоте, кладу руку ей на грудь, нахожу магическую нить, связывающую их, и обрываю ее.

Евалия вскидывает на меня изумленный взгляд. Мы поднимаемся, но проклятая связь тут же восстанавливается, и она морщится.

— Да что ж такое, — шепчет она, и я замечаю, как по ее щекам разливается краска. Ее пальцы судорожно цепляются за мою руку, пытаясь убрать со своей груди.

Понимаю, как это выглядит со стороны, но сейчас важнее уйти подальше. Если моя догадка верна, стоит только выйти из поля зрения этого мерзавца и связь не будет восстанавливаться.

— Быстрее пошли отсюда, — тороплю я, в очередной раз разрывая магическую нить.

Кое-как уходим. Как я и предполагал, на расстоянии Евалия сразу приходит в себя и связь больше не восстанавливается. Что очень хорошо, потому что моя магия на исходе. Мы уже торопливо шагаем по полю к опушке леса.

— Спасибо, — шепчет смущенно Евалия. — Тогда на болоте я не умерла, потому что ты сделал тоже самое?

— К сожалению, ничего особенного я не сделал.

Думаю, как найти первоисточник проклятья, что его активирует, но пока ничего не приходит в голову. Правда, если она уйдет в мир без магии, по идее и проклятье там работать не будет. Так что пока план остается прежним.

— Но ведь что-то получилось, — радостно заявляет она.

— Как я понимаю, суть проклятия в том, что у тебя возникает магическая связь с существами рядом с тобой. Я разрываю связь, вот и все. Но я не могу запретить ей возникнуть снова.

— Значит, и с тобой у меня связь?

— Да.

— Но освободить меня от нее ты не можешь.

— Только на несколько секунд.

— Спасибо что помогаешь. — Евалия улыбается, глянув на меня украдкой, и я чувствую странное тепло в груди. Она действительно мне благодарна. Такое забытое чувство…

Но почти сразу меня охватывает неловкость. Ее доброта и доверие основаны на незнании. Она не ведает, кто я на самом деле. Узнай правду — отвернулась бы без сомнений.

По дороге нас настигает ливень. Промокшие до нитки, мы вбегаем в сторожку лесничего. Мокрая одежда облегает тело Евалии, подчеркивая каждый изгиб ее стройной фигуры. В голову лезут непрошенные мысли о мужчине, которому дозволено прикасаться к этому изящному стану, о том самом муже, к которому она так стремится.

Почему-то испытываю к нему неприязнь. Мне кажется, будто он недостоин. Евалия точно заслуживает лучшего. Уж не тебя ли, дурачина? — ругаю сам себя.

Стараюсь не пялиться на нее, но все равно замечаю, как мокрая ткань обрисовывает округлости бедер, упругие ягодицы, грудь с явственно проступающими от холода сосками... Тело предательски реагирует, вопреки всем доводам рассудка. Это просто невыносимо.

— Хоть выжимай, — беззаботно смеется Евалия и правда выжимает свои волосы, с которых смылись остатки зелени.

Завидую ее непосредственности. Ее мысли, кажется, свободны от порока. Чувствую себя последним подлецом и отворачиваюсь.

— Надо скорее снять вещи, — заявляет она, коснувшись моего плеча, и у меня перехватывает дыхание.

Трясу головой, пытаясь прогнать наваждение. Со мной что-то неладное творится. Осторожно изучаю ее магическое поле — не пытается ли она намеренно соблазнить? Но нет, ничего подозрительного не замечаю, выходит, проблема во мне.

— Кстати, понятия не имею, что дать тебе переодеться. Может быть, разберем сегодня залежи дедули?

Я соглашаюсь и отворачиваюсь.

— Переодевайся, — говорю ей. — Смотреть не буду.

— Хорошо, спасибо, — ее голос немного дрожит, но она не спорит. Доверится или заставит выйти на улицу под дождь?

На пол плюхается одежда. Доверилась... Сжимаю кулаки до боли в незаживших пальцах. Как можно быть такой наивной? А может быть, она все-таки нарочно?

Проклятие! Она голая за моей спиной — прохладная, нежная, беззащитная... В голове вспыхивают греховные мысли: я мог бы заставить ее делать что угодно, даже не применяя силу. Как тот деревенский мужик. Ему ничего не стоило попросить ее встать на колени перед ним. Но мне этого было бы мало. Я бы касался ее сам. Везде…

Трясу головой, не понимая, что на меня нашло. Я же не хочу заставлять ее страдать. Вот бы она приняла меня добровольно... Но одергиваю себя тут же. Теперь другие мысли отрезвляют мой разум: я не достоин ее.

Мое глупое тело жаждет тепла, но разумом я понимаю: мне никогда не получить его. Все, на что можно рассчитывать — фальшивые ласки продажных женщин. Я грязный, презренный наемник без чести и гордости. Ничтожество, отвергнутое даже родными. Такому как я даже мечтать нечего...

Глава 15. Все тайное становится явным

Ева

Чтобы дать Илишану побольше времени разобраться с петухом, я занимаюсь вещами дедули и раскладываю их в разные стопки. Больше всего, конечно, у него хлама на выброс. Но попадаются и более-менее приличные вещи — теплая одежда, например.

Пыли столько, что глаза слезятся. Не мешало бы и коврики выбить… хотя бы для приличия. Отодвигаю один и вижу дверь в полу с ручкой-кольцом. Надо же, погреб! Тяну за кольцо. Оказывается, у нее нет петель. Оттаскиваю крышку в сторону. Заглядываю вниз. Деревянная лестница ведет в темноту. Видно плохо, но я наклоняюсь ниже и замечаю поблескивающие вдоль стен банки.

— Вот ведь хитрец, — бурчу я. — Так у тебя, оказывается, целый склад закруток припрятан, а мы тут на одних яйцах сидим!

Снизу веет холодом и странным, неприятным запахом. Наверное, что-то протухло. Становится любопытно, что там, и я лезу вниз. Но едва ставлю ногу на первую ступеньку, как резко передумываю. Не знаю почему, но на меня накатывает какой-то иррациональный страх, сердце колотится в висках. Напряженно сглатываю и уже собираюсь вернуться, как… хрусь! Ступенька подо мной трескается и ломается.

Я валюсь вниз, дыхание перехватывает. Приземляюсь на что-то хрупкое — раздается треск, ногу царапает в щиколотке. Ну хоть не шею, — вздыхаю я, радуясь, что отделалась легким испугом. Зажимаю нос от вони и понимаю, что в подвале не так уж и темно. Стеллажи с банками стоят слева, кучи не то овощей, не то чего-то подозрительного — спереди. И вдруг из-за этих куч поднимается тень. Раздается странный звук — не то клацанье, не то стук.

Ко мне движется нечто неказистое, этакий кандидат в зомби из низкобюджетного фильма.

— Илишан! Помоги, пожалуйста! — ору я. — А-а-а! О боже! Нет! Не подходи!

Подскакиваю, кидаюсь к лестнице. Ступенька снова предательски ломается, я едва удерживаю равновесие. А оно приближается. И тут до меня доходит: я была недалека от истины, думая про зомби. И воняло тухлятиной именно от него, потому что запах стал еще сильнее.

— Евалия, руку! — раздается надо мной голос Илишана, и в просвете появляется его лицо.

Мне не нужно повторять, я цепляюсь в его протянутую ладонь мертвой хваткой. Благо, подвал неглубокий. Я неуклюже наступаю на хлипкие ступеньки. Они ломаются подо мной, но Илишан не дает мне грохнуться обратно в подвал. Несколько секунд, и я уже валялась на полу, тяжело дыша и не понимая, правда ли со мной это случилось.

Илишан подтаскивает крышку и закрывает погреб. Я сажусь, подтягиваю колени к груди и пялюсь на ржавое металлическое кольцо. Оно с глухим звоном подпрыгивает, будто кто-то пытается пробиться снизу. Илишан пододвигает старый комод, придавив крышку к полу, и все стихает.

— Что. Это. Было? — слова получаются рубленные, а голос хриплым.

Илишан присаживается передо мной.

— Какая-то разновидность умертвия, — говорит он и смотрит на меня. — Ты в порядке? Оно тебя не ранило?

Я мотаю головой, меня бьет мелкая дрожь.

— Не успело добраться, — хрипло бормочу. — Но откуда он тут? Как пролез вообще?

— Комод стоял на крышке погреба возможно не просто так, — задумчиво говорит Илишан. — И оно появилось еще при прежнем хозяине. Но насколько давно оно в погребе судить сложно.

— Мы были с Карной у дедули, он ни словом об этом не обмолвился, — вздыхаю я, прислушиваясь к тишине. Больше никаких стуков, видимо, наш подземный друг обиделся и ушел в угол. Похоже, в погреб лучше не лезть. А лучше и в сторожку эту не заходить. Но выбора у меня нет, в лесу черт знает что водится.

С опозданием понимаю, что щиплет ногу и немного задираю подол. На щиколотке виднеется глубокая кровоточащая царапина.

— Если что это не зомби, я упала и поцарапалась.

— Зомби? — удивляется Илишан.

— Разновидность умертвия, — пожимаю плечами, вдруг становится смешно и я хихикаю. — Кому рассказать о моих приключениях, не поверят же!

— Евалия… — Замечаю в его взгляде иронию. — Ты всегда такая?

— Какая? — пожимаю плечами. — Бестолковая, неуклюжая, везучая на неприятности?

Илишан мотает головой, отряхивает паутину с моего плеча, стирает со щеки пыль и тихо бросает, глядя куда-то мимо меня:

— Беспечная.

— А ты всегда такой мрачный? — усмехаюсь ему в ответ я.

Илишан хмурится и будто не знает, что ответить. Совсем отворачивается. Я натыкаюсь взглядом на его пальцы, на которых только начинают отрастать ногти, и мне становится неловко. Посмотрела бы я на свою «беспечность» на его месте.

— Извини, — произношу я тихо.

Он встает и бросает мне:

— Сиди тут, я сейчас вернусь.

И пока я думаю, что он имел в виду, Илишан возвращается, неся с собой знакомую миску с кипяченой водой и тряпку. Садится рядом, и я автоматически тяну руку за тряпкой, но он мягко отводит мою ладонь в сторону.

— Эй, я же взрослая девочка, сама могу... — начинаю я, но он уже касается моей ноги, и слова застревают в горле. Я охаю и слегка дергаюсь — прохладная вода щиплет рану. Он прихватывает мою лодыжку плотнее и продолжает промывать.

— Придется немного потерпеть, — говорит он. — А еще приложить твой подорожник. Царапина глубокая.

Я киваю и опираюсь на руки, чуть откинувшись назад. Мне вновь неловко. Но теперь по другому поводу. Он опять заботится обо мне, а мне опять так нравятся его прикосновения… Вспоминаю зачем-то, что прошла несколько сеансов лазерной эпиляции в прошлом году, и меня вообще бросает в жар. Ругаю себя последними словами. Нельзя же так при живом-то муже! Какая я все-таки...

— Илишан, спасибо, но давай я лучше сама. — Я уже вырываю из его рук тряпку. — Сходи пока приготовь петуха к шашлыку, а то не успеем до вечера.

Он бросает на меня быстрый взгляд, кивает, передает тряпку и уходит. А я еще сижу несколько минут в полной прострации и с фантомными ощущениями его рук на моей ноге.

Раздается куриный вопль и кудахтанье, и я понимаю, что произошло, но хоть проклятье и екает в груди, но определиться не успевает, никаких посылов от него я не получаю.

Глава 16. Не могу уснуть

Илишан

Илишан

Поднимаюсь на пригорок и замечаю пятерых мужиков. Один мне знаком — тот самый, что утром приставал к Евалии. Вооружены кто во что горазд: топор, тесаки для разделки мяса, у одного даже вилы. Жалкое зрелище. Не сказать, чтобы хилые, но ни навыков, ни опыта у них точно нет, только грубая сила.

Нащупываю в себе остатки магии. Ее совсем немного, разобраться с ними бескровно не выйдет.

Мужики видят меня и напрягаются.

— Так-так-так, — растягивает слова один из них, поигрывая тесаком. — А это еще кто такой?

Я раздумываю, как лучше поступить. Убить их проще всего. Но в таком случае нам придется с Евалией бежать. Пока у нас совсем нет денег, чтобы осесть где-то в городе, и сможем ли найти подходящее убежище? А еще не хочу, чтобы Евалия поняла, какой я на самом деле и чем занимался в прошлом. Она считала меня солдатом, но хороший солдат не станет убивать селян.

Придется сыграть роль безобидного простачка. Это я тоже умею.

— О, здорово, мужики, — машу я рукой и принимаю глуповато-счастливый вид. — Я охотник и внук лесничего.

— Какого лесничего? Агапия, что ли? — переглядываются они, оружие пока не убирают, но уже не тычут им в мою сторону.

— Ага, — делаю шаг ближе. Жаль, не знаю здешних жестов вежливости. — Да что вы, я ж свой! Ну, почти…

— Не слыхали мы про внука. Жил Агапий один, как бобыль, сорок лет на болоте. Ничего про семью не рассказывал.

— Да какая уж там семья, — отмахиваюсь. — Бабка его выгнала за пьянство. Но мы с дедом иногда виделись. — Подхожу вплотную, будто бы простодушно, а сам оцениваю каждого: кто крепче, кто хитрее, кто может первым кинется.

— Никогда он про внука не упоминал, — хмурятся, не верят.

Усмехаюсь, качаю головой.

— Думаете, он вам всю правду рассказывал?

— Болтливый был, особенно под хмельком. За столько лет-то мог и сказать чего.

— Видно, плохо вы его знали, — хмыкаю. — Про мертвяка в его подвале, например, слыхали?

— Какого мертвяка? — они с опаской переглядываются.

— Подите да посмотрите, — пожимаю плечами. — Сегодня в погребе нашел. Дед даже мне не рассказывал. А ведь если вырвется мертвяк — первым делом в деревню за людьми пойдет.

Изображаю на лице усталость. Играть роли мне не впервой, приходилось и не такие. Чешу затылок, улыбаюсь.

— Кстати, мужики, хорошо, что вы сами пришли. А то я вашу деревню и не найду. Думал вместо Агапия лесничим к вам проситься.

— Ты? — морщится мужик с топором тот, что к Евалии приставал. — А сможешь?

— Уж с болотной нечистью справлюсь, — хмыкаю самодовольно, — магия еще не совсем выдохлась.

Вру безбожно, но угрызений совести не испытываю. Разжимаю ладонь, на ней вспыхивает бледный огонек. Продолжаю:

— Много не возьму. Хлеба, сыра, молока, крупы какой... Остальное… — тычу пальцем в сторону гуляющих кур. — Дедово наследство вон бегает.

— Лесничий бы не помешал, — задумываются они. — На болотах неспокойно, нечисть шастает.

— Кур кто-то таскал на той неделе, посевы потоптал.

— А чего это ты, молодой, в лесничие подался? — не унимается мужик с топором.

Я горблю спину, изображаю на лице страдание.

— Погорелец я, идти некуда. Родичи померли, я один остался.

Смотрят уже спокойнее, без подозрений.

— Ладно, как звать-то, лесничий?

— Илишан.

— Возьмем тебя, Илишан. Платить будем, как деду твоему — раз в неделю. — Тот, что с топором кивает и тут же недобро щурится. — Но смотри, исправно служи. И отдай нам девицу, что к тебе прибилась. Евалией звать.

— Девицу? — искренне удивляюсь я. — Не прибивалось ко мне девиц.

— Не бреши, мы голос девичий слышали.

— А-а, так это ж не девица! — хихикаю по-дурацки, изображая смущение. — То болотная ведьма. Может, ее ищете?

Пропускаю их чуть вперед, насылая легкий морок. Иллюзия туманит их взгляд, а зеленые волосы Евалии работают мне на руку. Она молодец — сидит, как я велел, уткнувшись лицом в колени и зажав уши ладонями. Так моим жалким крупицам магии удастся обмануть мужиков.

Не знаю, что именно видят селяне, но морщатся и смотрят на меня с отвращением.

— И зачем тебе эта нечистая? — брезгливо цедит один.

— Ну так… — делаю вид, будто мне неловко, чешу затылок. — Одному-то скучно.

— Феликс, уходим, видать не здесь твоя девица, — кладет ему на плечо руку тот, что с вилами.

Феликс смачно плюет мне под ноги, будто я самое омерзительное, что он видел. Я шмыгаю носом, виновато улыбаюсь, а внутри злость клокочет. Омерзительный это он, без зазрения совести принуждающий такую добрую и милую девушку.

Хочется убить Феликса медленно и жестоко, потому что именно такие как он множат беззаконие. Но одного его убить не выйдет, придется и остальных. Это добавит нам проблем. Их буду искать, нам не избежать подозрений. Да и… не хочу, чтобы Евалия увидела меня таким. Глупо, но ее осуждения я боюсь больше, чем их топоров.

Приходится играть горохового шута. Хотя бы ради иллюзии обычной жизни.

— Уходим. — Машет рукой Феликс, и толпа уходит прочь.

Я улыбаюсь, кричу им вдогонку про болотную нечисть и заказы, а сам думаю, что надо придумать оповещение, чтобы Евалия им случайно не попалась на глаза. Ведь теперь селяне станут приходить сюда.

Возвращаюсь к Евалии. Она вскидывает голову, смотрит круглыми от удивления глазами.

— Как тебе удалось их прогнать? — вскакивает, осматривает меня с тревогой. — Они тебя не тронули?

— Соврал, что я новый лесничий, — пожимаю плечами. Странно, что она беспокоится обо мне, а не о себе.

— Ого... — моргает она.

— Может, зря?

Она морщит лоб, трет подбородок. Потом взгляд ее становится лукавым, как у лисички. Черт, как же она хороша…

— Ты же не за бесплатно работу свою предложил?

— Нет.

— Супер! — Хлопает меня по плечу, ее глаза сияют. — Старику Агапию вкуснятину носили! М-м-м… Наконец-то снова поем хлеб Карны — она печет божественно! Только… почему они сюда не зашли?